«Вот исчадье рока — друг становится врагом.
Чей свет ты видел в новолунье,
Чьи руки целовал,
Неужели все окажется лишь темным сном?
Не верь ты этой лгунье!
Да, начнется же скандал!»
Морозный воздух пробирал сильнее — до костей. Часовня погружалась во мрак без остатка и даже белесые стены вновь казались серыми. Григорий лишь смотрел на вход откуда не столь давно раздался тонкий хруст сухих веток. Сердце пропускало удар за ударом заставляя кровь кипеть от нехватки убийственного кислорода. Виктор стоял и настороженно наблюдал за Гришей. В такой глуши хруст веток — обычное дело, но, если учесть недавние события, вполне вероятно это мог быть как дикий зверь, так и «венец творения господня». — Надо идти, — заключил Григорий с минуту молчания. — Уже поздно. Только Григорий приблизился к каменному выходу, как вдруг из него появилась фигура человека. Сложно было понять кем она являлась в этой, уже полуночной тьме. Григорий слегка отпрянул от входа закрывая спиной Вика, который вздрогнул от неожиданности. -Кого я тут вижу — голос был знаком, как и интонация, которая была пуста, как и сам обладатель голоса, — Григорий Полонский и– Кельтер, наш незаменимый президент. Не ожидал увидеть вас здесь в столь поздний час. -Стужев? — к Грише наконец пришло осознание, наконец он начал узнавать этого «призрака». — Очевидно. «Что вы здесь делаете?» —спросил уже не безызвестный Владимир, преграждая пути к отступлению. — Прогуливаемся. Не видишь? — съязвил Григорий, — Отойди, мешаешь. -Нет, нет, нет. Не так скоро, вы куда-то торопитесь? — Стужев слегка оттолкнул Гришу от прохода. В своем черном пальто, темными волосами и белым, как мел лицом, он и правда смахивал на приведение. Только вот, что-то его отличало от уже привычного «призрака», к которому можно было привыкнуть на репетициях. У него появился несвойственный оскал. Приведение, которое сейчас не на шутку уже начало раздражать Полонского своими действиями. -Владимир, верно? — подал голос Вик, — Не сочти за грубость, но ты правда мешаешь нам пройти. И, как глава студенческого совета, я и правда должен поинтересоваться, что ты здесь делаешь? И есть ли у тебя разрешение на выход из академии? Не помню, чтобы ты подавал прошение… Стужев проигнорировал вопрос Виктора и продолжил смотреть на Григория. Что-то демоническое читалось в его легкой ухмылке… Словно, та идея «его личной пустоты» более не существовала. Теперь он «был», его можно было запомнить: каждую черточку и неровность на его лице. Слегка кривоватая ухмылка и явно выступающие клыки на передний план. Точенный и угловатый овал лица придавал ему вид «зловещего мертвеца» еще больше и большие, со змеиным прищуром глаза неустанно наблюдали за Григорием, будто снова проникая в саму суть человека, его животного естества. Открывая новые пороки каждого, кто соблазнится смотреть на них дольше положенного. — Гриша, я тебя понимаю, полностью. Знаю твои повадки: я изучал тебя, пока ты пытался понять: кто я. — Стужев слегка склонил голову на холодные каменные плиты. — Ты под чем? «Ты начинаешь меня раздражать…» —Григорий говорил, стиснув зубы. Стужев всегда отдавал морозцем по коже и тихими мурашками по спине, но сейчас в тени часовни и звучного леса он тревожил больше обычного. — Знаешь, Скворцов часто о тебе говорит. Просто не умолкая. Гриша — «братан», Гриша — умный, Гриша то, Гриша се. Но знаешь, что у тебя говорят за спиной, даже такой тупоголовый болван, как Скворцов? Ты нелюдимый, не эмоциональный, хоть и тщетно пытаешься это скрывать. Ты самовлюблённый и педантичный…. — Зачем ты сейчас пытаешься составить мой психологический портрет? Тебе героев немецких романов мало? — с каждым словом Гриша все больше начинал закипать. Перед ним псих не иначе, который великолепно играет и умеет поверхностно анализировать. Только было не ясно к чему ведет, уже утомившая беседа «призрака». Но Григорий наблюдал: за каждым волоском, который раздувал морозный ветер, за каждым взглядом и руками. Виктор напряженно наблюдал из-за спины друга. Да, так близко, что было слышно его дыхание на шее Полонского, это сильнее пробирало до мурашек и уже не от морозца по коже. Виктор, словно солнце, успокаивал одним своим лучом, дыханием, присутствием. И даже недавняя размолвка уже была не так важна, лишь «призрак», что пред ними и теплое дыхание… -Тише. Тише. Я не дошел до самого главного. — Стужев слегка засмеялся и прикрыл лицо рукой. — Твои друзья не говорили? Какие слухи о тебе ходят нынче? Виктор слегка вздохнул и вышел навстречу Стужеву. — Это все ложь. Эти слухи полная клевета. Гриш, не верь ему, он просто тебя провоцирует. Не говори ему ничего. — Виктор говорил громче обычного и от типичного светлого спокойствия в его голосе не осталось ничего, лишь легкая дрожь и сухая стойкость металла. — Мне плевать, что говорят… другие. — Григорий скрестил руки на груди, словно подражая Владимиру и слегка вскинул свои белесые кудри вверх. — Ой, наверное, я сегодня помешал тебе, ты же выбирал новую жертву? — Стужев слегка приподнял подбородок и еще более ехидно улыбнулся. -Что за бред ты несешь? — Григорий слегка приподнял бровь в скептической манере. -А что, все об этом говорят. Все факты против тебя. Говорят, ты псих, помешанный на своей латинице, настолько, что ревнуешь преподавателя. Все знают: ты лучший на своем курсе, ты обедаешь с ним, так еще и дополнительно занимаешься. Влюбился, маньяк, не так ли? Ты тогда там был, в тот самый день, а еще ты в хороших отношениях со сторожем. Не знаю сколько ты ему денег отвалил за молчание, но план гениальный. Только вот мотив тебя подвел — убить любимицу Гринроуза, и алиби себе создал не очень хорошее — ходил за ноутбуком и заданием от своего профессора, только вот где это задание? И конспект, который ты у него «якобы» просил? — Владимир продолжал сыпать вопросами, загоняя мысли Григория в ступор. Все они били в цель: он и правда помнил про конспект, в тот вечер, и поцелуй, но как оказалось ни того, ни другого — вроде бы не было. -Вздор, какие это факты? Стоп, любимицу Патрика? Что ты несешь, совсем умом тронулся? — Григорий не понимал, о чем говорил Стужев. — Ты в последнее время совсем ума лишился! Ты себя видел? Ха-ха! Да, Юнцова одна из его лучших учениц — поговаривают, что он даже ей предложение в кафетерии сделал и тут появляешься ты, на ее последнем году обучения и она умирает и ты становишься любимчиком этого чертового профессора. Все это знают и понимают! И твои «друзья» тоже это слышали и не сказали тебе? Как жаль! А знаешь почему ты сегодня тут и, как назло, прошел рядом с местом преступления? Это их план. Вик и Евгения Бах часто разговаривали, и ты не думал, что здесь — своему лучшему другу тебя просили сознаться и явится с повинной? Разве это не странно?! Или ты совсем не понимаешь? — с каждым новым словом этого монолога Стужев все сильнее раскрепощался и начинал ярко жестикулировать. Весь этот монолог фарс. Ну не может же быть это правдой. Но Владимир разыгрывал спектакль, он превосходный актер, что явил свое истинное нутро. -Ты несешь какую-то чушь. Заткнись уже, Вик это же не правда? — Григорий все сильнее начинал злиться: На Стужева, на его слова и беспочвенные оскорбления своего Вика, его Виктор никогда бы так не поступил, он знает его с детства, и они всегда были вместе и доверяли друг другу несмотря ни на что. Но что-то болью кольнуло в груди, после этих слов. Словно это могло быть и правдой. — Мы и правда слышали эти догадки. Но мы знаем тебя, Гриш. Ты что никогда бы так не поступил — Виктор обернулся и посмотрел Грише в глаза, словно успокаивая бурлящий вулкан, что уже был готов к взрыву. -Ой, посмотри, какой же Гриша послушный песик в руках этой амебы! — как только Стужев произнес эту реплику он тут же пошатнулся и припал к каменной арке. Гриша не выдержал и ударил его. Будто что-то наводило его кулак прямо в цель: а внутреннее пламя разгоралось все сильнее и сильнее. С каждым ударом азарт увеличивался и останавливаться вовсе не хотелось. К оскорблениям в свою сторону он уже свыкся: что было в школе, что здесь — нет никакой разницы. Но сейчас это был другой случай: Виктор, самый добрый и чуткий человек в его жизни, за него Григорий был готов окунуться в омут безумия с головой, как и за каждого из своих друзей. Схватив Владимира за пальто, Григорий повалил его на землю и продолжал наносить удар за ударом. Стужев вновь и вновь хватал ртом воздух в то время, как Григорий одним ударом раскроил ему губу. В тот же момент что-то потянуло Григория назад и ему пришлось оставить тщетные попытки добраться до Владимира. -Гриша, стой, хватит! — в момент Виктор обнял за плечи Гришу и заставил внутренний порыв отступить. Сила прикосновений сложная вещь и загадочная для каждого. Стужев все так же лежал на голой земле и смеялся. Смеялся так, будто бы это последнее, что ему оставалось делать. -Точно псих! — и разразился новым хохотом в туманном «Эстляндском» лесу. *** -То, что вы устроили — не простительно! — Ягужинский ходил вдоль стола изредка звонко постукивая каблуками новых туфель. — Стужев, вы вышли из академии без разрешения. Что с вами могло случиться! Вы же представляете, как ваш отец бы за вас волновался, а он не последний человек в управлении, что бы со мной сталось… Полонский — вы мне и так в начале года кровь всю выпили со своим переводом, а теперь вы смеете нападать на других учеников, господи! Вы дебошир и совершенно не соответствуете статусу академии, как вас сюда вообще пустили! Какова же теперь наша репутация будет… Точнее, теперь никто не захочет сюда поступать! А вы Кельтер — глава студенческого совета, отличник, который идет на красный диплом, ваши родители самые важные спонсоры нашей академии, что же они сделают, когда узнают о данном инциденте? Трое студентов — как в анекдоте были вызваны на ковер. Один побит, второй готов еще раз избить первого, а третий просто связался не с теми людьми — и он единственный, кто мог бы их отмазать от исключения, как иронично. -Павел Иванович, вы совершенно правы это недоразумение. И я как глава студенческого совета в ответе за действия студентов. — Виктор встал со стула и обернулся на Гришу, — но их исключением мы точно ничего не добьемся, всегда можно уладить ситуацию по-другому… Может быть отправим их на дополнительные работы во благо нашего учреждения или я мог бы снабдить их работой студенческого совета в качестве наказания… -Ох — Ягужинский театрально вскочил к окну и вскинул руку к лысой голове, — Одно из лучших учреждений… И такое происшествие, что же будет… Ой, что же будет… Ягужинский каждую секунду вздыхал и бубнил под свой нос про комиссию, о том, что нужно будет сообщить все родителям. Устроил целый спектакль. Григорий скрестил руки на груди и просто наблюдал: когда этот концерт наконец закончится. Ягужинский бы не посмел исключить главу студенческого совета и сына, как оказалось, первого министра, хоть и внебрачного. А вот Григорий мог и попасть под список тех, кто мог бы вылететь из «райской кущи». Стужев, как оказалось, сын первого министра — а узнал это Григорий, только когда Ягужинский падал и кричал, что не сведать ему теперь головы. Стужев старший вероятно, очень страшный человек, раз за секунду от отчаяния Павел Иванович побледнел, как мел. Стужев сам, вновь, не выражал никаких эмоций: он даже не наблюдал за цирком, что ради него устроили: смотрел в часы и считал минуты. Виктор, был единственный на кого этот цирк и правда подействовал: он хоть и унаследует крупный бизнес отца, но пока еще точно не готов. Он слишком честный, а таких в крупно бизнесе разрывают в клочья: и то, что весь этот цирк, что устроил Ягужинский был одним большим намеком на его личную, душевную компенсацию, Виктор даже не подозревал. — Павел Иванович — вдруг подал голос Стужев — Меня никто не был, я упал и поранился об дерево. Разрешение у меня было — с этими словами Стужев из кармана черного пиджака с кровавыми подтеками начал доставать деньги, наличкой, естественно. И с каждым словом на стол Ягужинского падала новенькая стодолларовая купюра. — Вы отпустите нас, мы уйдем. Купите себе еще одни туфли. И с этит словами Стужев бесцеремонно вышел из кабинета: а Виктор застыл в неподдельном удивлении. Ягужинский посмотрел на двух друзей не подходя к кучке бумажек, дабы себя не скомпрометировать — пока не взял не виновен, гаркнул: -Ну, и зачем вы тогда здесь. Идите, у меня много дел, а тебя — Павел Иванович указал на Григория, — Что бы я больше никогда не видел в этом кабинете, понял? И за ними шумно захлопнулась дверь. Виктор нахмурился и стоял в еще большем недоумении, чем раньше. — Первый раз? — подшутил Григорий, — Привыкнешь… -Но это… неправильно… Надо доложить Евгении — заключил Виктор. — Давай, не сегодня и не завтра… Просто здесь ты уже ничего не исправишь. Я знаю, как ты относишься к данным ситуациям … Но оставь это для больших дядек и спокойно доучись и после… Делай что должен. — Но… — Виктор понимал, что сейчас это бесполезно, но его сердце было разбито. — Я думал… -Что он лучше? Нет, все они — Григорий сделал круг вокруг своей оси, обводя руками все пространство — Такие. Только ты не такой и вместе с Камиллой, может быть вы начнете менять это все — начните с низов. -Да. Виктор заметно поник, и вся дорога до студенческого корпуса прошла в молчании. Сложно противостоять рыжеволосой совести, но каждый раз Григорий заключал с ней сделку. *** — Ласницкий! Нет, снова не то! — выкрикивал Григорий с подмостков — Мы с тобой уже третью репетицию возимся! Твои коллеги по цеху, что совсем тебя ничему не научили? — Я правда стараюсь! Это ты вечно придираешься! — не выдержал Ласницкий — Ты просто помешанный, я стараюсь, но тебе все не нравится. Ребята это точно подтвердят! Григорий метался по подмосткам и с укором смотрел на импровизированную театральную труппу, но никто не заступился за слова Ласницкого. Все они были заняты своими мобильными телефонами и разговорами с декораторами — которые также сегодня были на сцене. Лекс — глава декораторского искусства отвлекся от черных штор и обернулся на Григория: -Ты и правда требуешь слишком много. Он всего лишь любитель, не профи, остуди свой пыл Mon amie, и может быть тогда начнешь видеть картину в целом — шутливо подмигнул и продолжил заниматься своими делами. Типичный Лекс, когда он творит не любит отвлекаться от процесса, ради такой работы он даже пренебрегает внешним видом: никаких экстравагантных украшений, только бежевая одежда и даже прическа более спокойная и изысканная — тугой пучок, снабженный разными карандашами кисточками и иногда даже булавками. Совьенко Лекс отступает на второй план и тогда выходит его творение. -Но ты не понимаешь, это же полнейший крах! Мы, конечно, не плохо отработали твою первую роль Девкалиона. Но это — Григорий осмотрел Ласницкого с ног до головы — Дедал, он влюблен в творения… Вот посмотри на Лекса, как бы мне не хотелось признавать, но он здесь и сейчас лучшее его воплощение. Ласницкий это одна большая головная боль на каждой репетиции. Мало того, что у парнишки с памятью проблемы, так еще и отсутствует любое чувство прекрасного, Григорий терпеть не мог таких и старался свести в минимум любой контакт. Ну, как, как же такой человек, как Ласницкий мог попасть в актерскую труппу, да и продержаться в ней уже второй год. Но все что сейчас раздражало Григория это взгляд, которым сверлил его Стужев с самого начала репетиции. Не отрываясь, ничего не говоря, безучастно наблюдая с зрительских кресел. Григорий пытливо потер переносицу и поправил очки, которые надевал крайне редко. Не любил он их, но стремительно падающее зрение обязывало к редкому ношению, хотя бы во время чтения. — Ласницкий, ты случаем ранее не только же камни играл? Может быть хотя бы дуб? А, то я не уверен, что ты способен на большее… — Я обычно играл в массовке или же за сценой помогал — оправдательно говорил Ласницкий — если бы я знал, что ты такой псих вовсе бы отказался играть в этом недо-спектакле! Прояви хотя бы толику понимания! — Та, как такому бездарному человеку можно проявить понимание. Ты реплики не запоминаешь, роль не чувствуешь. Мне кажется, камень бы правдоподобней сыграл… — Ты не срывайся на меня ненормальный! Все я устал терпеть: все в труппе уже от тебя устали — от твоих вечных придирок и ты… — Ласницкий не успел договорить, как его перебил знакомый баритон. — Достаточно ссор на сегодня! — Патрик вышел из дверного проема и положил на плечо Грише руку — Может быть пройдемся по другим мизансценам? -Как мы можем это сделать, если этот бесталанный идиот все портит? — Григорий говорил сквозь зубы прямо уставившись в текст. Он был снова в тупике. Одна проблема на сцене, вторая за спиной пытается убить одним лишь взглядом, и третья по правую руку сжимает плечо. — Гриша, они тебя никогда не поймут — профессор Гринроуз отпил из привычной кружки, уже давно знакомого поила — Снизь планку сейчас идиот здесь ты. Разве может хороший режиссёр-постановщик вот так общаться с труппой? Присядь, успокойся, а лучше иди проветрись. Я сменю тебя. — Но я не устал, со мной все нормально — не выдержал Григорий и развернулся к профессору лицом. -Уверен? — сказал профессор со скучающим лицом взглядом указывая на руки. Они были сжаты в кулак, а под пальцами виднелась кровь. Григорий, ничего не сказав, всучил тетрадь со сценарием Патрику и спешно удалился, забыв свое пальто. Сигареты в правом кармане штанов, зажигалка уже в руках, морозный воздух в легких, а осуждающий взгляд за дверью. Было ясно, что все будет ужасно, все так и было: Григорий осознал это еще в тот момент, как вошел на репетицию в десять утра. Вся труппа собралась на сцене в круг и что-то оживленно обсуждала, как только звучно вошел Григорий — затихла и спешно обернулась в сторону гостя. Во главе труппы стоял, окруженный «хищными» зверями — Владимир Стужев. Герой дня и сегодняшней ночи: с разбитой губой, синяком на скуле он выглядел даже величественней, чем до всех ранений. Григорий безучастно осмотрел стаю гиен и без «приветствий» начал репетицию. Со временем напряжение в труппе стало нарастать, Патрик, к сожалению, сможет присоединится только ближе к двенадцати часам дня из-за внепланового совещания, но мрачную атмосферу смог разбавить Лекс с появлением декораторов, они за ранее примеряли полно масштабные наброски на сцене и тем самым, хоть и в малой ее части, помогали актерам ощутить причастность к настоящему искусству и даже дать немного вдохновения. С самого начала все шло достаточно гладко, если так можно описать лишь один гнетущий взгляд Владимира со зрительских кресел, все актеры играли — удовлетворительно на взгляд Гриши, но, когда, в его поле зрения снова попал Ласницкий — с еще одной ролью — Полонский стал закипать. И вот к чему это привело — он теперь тиран, не нормальный, помешанный. Григория редко волновало, что думают другие, но, как и любое другое социальное существо эта «холодная» война давила. Полонский раздраженно отстукивал незамысловатый ритм ногой и спешно затягивался с каждым вдохом все сильнее в никотиновую сладость — к сожалению, сигареты больше не давали должного спокойствия. Еще утром Григорий понимал, что день выдастся тяжелым — поэтому в бутылке из-под персикового чая он смешал виски и колу в одинаковой пропорции и пил, когда это было необходимо. Не важно, что сейчас еще только первый час дня и что это последняя бутылка из его скромных запасов — сейчас ему нужно было «дышать». Было уже достаточно холодно — но именно этот холод помогал собрать мысли воедино, отрезвить страстную натуру. Григорий был на иголках — с Виком они больше не разговаривали с кабинета Ягужинского. Даже сегодня, Вик лишь оставил сообщение на «новый» телефон:«Дела в совете. Не жди»
Не ждать — громко сказано. Григорий понимал, что ближе Вика никого нет, но он не поймет. Сочтет психом. Да, определенно им. Хотелось до колики в ребрах смеяться — только и всего, раз он псих, почему бы им и не быть? К чему сдерживаться, нужно выходить на новый уровень. Никогда не понимали, а сейчас, что в секунду осознают? Григорий хотел сказать: но впервые не мог найти слов, точнее правильной последовательности. В таком случае помогали аналогии, которыми он часто пользовался: «Красивая ручка — жаль сломалась» — наделять вещи человеческими чертами, без эмоций рассказать вскользь, но рассказать, что ничего же не произошло. Все что было, лишь простое наваждение чувств и эмоций, которые сжирали и перекручивали внутренности. Это не более чем чувства — они появляются и исчезают, надо только подождать. Неожиданно тяжелая дверь из главного холла скрипнула и оттуда вылезла вытянутая голова Лекса, а после уже само длинное несуразное тело в леопардовом пальто, что не так давно носил Григорий. — Гришусь, остыл? — с доброй улыбкой самого ласкового лабрадора спросил Лекс, — нужно декорации обговорить, но, если тебе нужно еще немного времени — это может и подождать. Григорий вскользь бросил взгляд на Лекса. К такому Лексу Гриша не привык. Обычно от него веет всей этой «гламурностью» за версту, а тут он простой и спокойный. И тут Совьенко неожиданно закурил — Чапмен, все-таки он все тот же пижон. — Не знал, что ты куришь. — Крайне редко, и только сладкие. Это вроде бы с вишней. Ты много, что обо мне не знаешь, ты же до сих пор меня пытаешься избегать. — заключил Лекс — И знаешь, это крайне обидно, ведь я считаю тебя другом. — Когда ты занят работой, а не говоришь о ней, ты мне нравишься больше — Григорий и правда изумлен, насколько же люди все-таки бывают многогранны. — Ну, да, в совете я обычно редко серьезен, но тут… Я вижу, что тебе важна эта пьеса вот и решил удивить. Я не так плох, как ты обо мне думаешь, хотя — тон Лекса изменился — ты все равно останешься маленьким Грихуахуа — Лекс потрепал Гришу по голове, как маленького ребенка. — Давай не кисни, мой сладкий, пошли уже, а то холодно — Лекс привычно подмигнул и отворил дверь приглашая на «сцену». *** Закулисами кипела работа. Группа декораторов под руководством Лекса прикалывала полномасштабные ватманы к нужным позициям и оценивала общую картину. Григорий наблюдал и иногда корректировал их действия. Полонский больше не решился взять на себя руководство труппой, не сегодня, слишком вымотался и устал от издевательств Стужева — его взгляда, который не скрывал злорадства. С декораторами же взаимодействовать сильно не приходилось, лишь наблюдать за работой Лекса и его команды. Каким бы экстравагантным и раздражающим он не был в обычное время, сейчас все его нутро творило, а он был лишь собственным инструментом. Совьенко вытаскивал карандаши и булавки из своей незатейливой прически и приковывал их к ватманам, что были примерным наброском того, что они собрались творить через некоторое время. Григорий решил все пустить на самотек и ушел в дальние кулисы перечитывать сценарий и вносить коррективы — сейчас он был полезен, только в том, что знает сам в тексте и его значении. Время летело незаметно для нерадивого студента: он не заметил, как гул голосов стих и что больше никто не двигал шторы, слишком был увлечен своим занятием. Все сейчас было не важно, кроме черных букв на белом фоне. Многие карандашные наброски стирались и вносились новые, некоторые фразы уже были забыты, как и тот, кто их писал. Вокруг было абсолютное ничего — черные занавески сцены, дубовый потертый паркет, затухающая лампочка накаливания и скрип карандаша по потертой бумаге. И Полонский не замечает, как за спиной в дверном проеме чернеет угловатая фигура. — Ты все еще здесь? Я думал ты ушел с остальными. — этот голос застал врасплох, бархатный и манящий, как и всегда. -Профессор? — Григорий обернулся — Все уже ушли? Я даже не заметил… — Ты всегда такой увлеченный, когда занят любимым делом. Радует глаз. — Профессор приблизился. — Не думал, что ты еще вносишь коррективы в свой текст. Но я хотел поговорить не об этом. С тобой все хорошо? — Да… Я… — Григорий замялся — Не уверен. — Это естественно в твоем положении, слишком многое произошло — Патрик ласково улыбнулся, но от нее стало не по себе. — Расскажи, я тебя пойму, мы же так похожи — он сделал еще пару шагов вперед и посмотрел сверху вниз на «Аполлона» слегка прищурив взгляд и улыбнувшись лишь уголком губ. — У меня нет слов. Про меня говорят странные вещи, не то, чтобы меня волновало мнение других, но они призирают меня. А Вик… мне даже не сказал об этом… — Григорий смотрел в страницы пьесы, слова разлетались с листа в разные стороны, их было невозможно собрать в одну кучу. — Я понимаю тебя, как никто другой — Патрик положил руку на плечо студенту –, знаёшь же какие про меня ходят слухи? Я политический беженец, влюбленный идиот, что якобы приехал сюда за студенткой, а еще я недавно услышал, что меня считают агентом ФБР под прикрытием. Абсурд, но люди всегда будут говорить о других такое: потому что мы с тобой — Патрик приподнял подбородок Григория к себе вынуждая посмотреть в глаза и не отпускать зрительный контакт — Другие. Григорий чувствовал дыхание Патрика на своей щеке: разгорячённое, огненное. И сейчас ему бы следовало бежать, как и всегда при таких контактах с профессором, но сегодня инстинкты молчали. Не было тревоги, паники или же страха, сейчас эти уверенные движения давали спокойствие и осознанность хотя бы таких моментов — сейчас спокойно. Тяжелым грузом, рука Патрика все еще была на плече Гриши, не давая забыть о своем существовании. Его пальцы можно было ощущать. Любое микродвижение — осязать, а смугловатый оттенок кожи — чувствовать сквозь тонкую ткань рубахи. Шершавая она оставалась на месте — устойчива, как и зрительный контакт, что оставался между ними. — Ты прав, абсолютно, в том, что я другой. Но это изматывает. — Григорий решился на исповедь, маленькую, как и оставшийся рассудок. — Патрик, я запутался. Я уже не понимаю, что происходит. Впервые, я не могу надеяться на свой рассудок: я не знаю, что было в реальности, а что лишь дурманный сон. Я был уверен, что конспект был у меня и в том случае… — Григорий покраснел. — Каком случае? — Патрик значительно сократил расстояние и как хищник уставился на жертву. — Когда я… Пришел к вам я был уверен, что… — Григорий не мог это сказать, но если он хотел правды и понимания, то сейчас самое время. Но собраться с силами не выходило, вся энергия была в зрительном контакте. Он пытался удержать его, как бы трудно это ни было, сейчас это честность — его личная исповедь в потери себя, здравого смысла, осознании реальности. Молчание затянулось. Патрик умело вырисовывал взглядом треугольник на лице Гриши. И постепенно сокращал расстояние: без страха быть отвергнутым, не понятным, он желал сделать все что было у него в голове. -Если тебе сложно сказать: закрой глаза — произнес драконьем баритоном Патрик и Полонский, послушно вздохнув, как овечка, упал в объятья зверя: доверившись способу разрыва зрительного контакта. Профессор был ближе и ближе, а Григорий не мог сказать и слова — он старался исповедаться в «страшном» в том, что было на его совести все это время: то о чем он помнил, но отчаянно верил, что вина лишь его. Дыхание огненного чудища было все ближе, стало невесомо касаться губ и мелких волосков кожи — все тело пробирала дрожь. Раздался звонок телефона и все наваждение было сброшено. Патрик отстранился и ответил на раздражающий звон. Лишь коротко ответив в трубку он обернулся к Полонскому и произнес: — Его поймали. -Кого? — будто выходя из сна переспросил Григорий. — Того, кто в ответе за Юнцову…