ххх
Михаил был, черт возьми, уверен в том, что пташка таки попала в клетку; он шипит от разочарования, когда на телефон за весь день не поступает ни одного звонка с незнакомого номера. вокруг него – душная толпа; всё не те, всё не он, и это ужасно злит. он не может даже сосредоточиться на тексте новой песни – думает о парне из клуба невыносимо много, раз за разом представляя искрящиеся в свете неона серебристые глаза. тот был особенным – Московский знает это точно; он хочет попробовать диковинку на вкус, коснуться тех мест, о которых в приличном обществе не говорят вслух. желание встретиться снова дерёт горло и что-то внутри – душу, наверное. и поэтому горький осадок из злости и раздражения остаётся на языке, когда его новая муза упрямо хранит молчание. пытается оттолкнуть – делает этим лишь хуже, привлекая всё сильнее. у Михаила в голове набатом звучит приторно-сладкое «Сашенька» – и ни фамилии, ни отчества. — я всегда получаю то, чего хочу, верно?ххх
«Сашенька» не звонит ни на следующий день, ни через ещё пару; почти забывает о неприятных – омерзительных – событиях одного вечера, погружая себя в работу. думает, что так будет легче – абстрагироваться, сделать вид, будто и не было ничего совершенно. только маленькие иголочки болезненно кололи подсознание, старательно пытаясь вытащить всю грязь наружу; Саша с ужасом понимает, что в почти успешных попытках забыть пролетела целая неделя. успокаивает себя лишь мыслями о том, что его может на этом фестивале и не оказаться вовсе – вполне вероятно, что такого в его расписании попросту нет. а ещё, возможно, он о нём не думает совершенно – у большого артиста есть проблемы покруче, чем неудавшийся секс в душном клубе. — ну, как настроение? — Камалия сносит своим появлением на пороге любую апатию и негативные мысли. — готов к очередному преображению, а? Александру что-то мешает дать уверенный отрицательный ответ, и он кивает, подавляя вздох; в конце концов, что страшного в том, чтобы дать себе ещё один шанс провести время хорошо? — только не рваные джинсы. — о, милый, у меня есть что-то круче. сказать, что это звучит угрожающе – значит ничего не сказать. у Камалии в глазах искорки бешено скачут, дьявольски подмигивая напряжённому Романову; всё и правда оказывается куда «круче», когда Зилант являет на свет божий специально приготовленный для сегодняшнего дня наряд. возможно, это было бы даже неплохо. приемлемо. не вульгарно, не пошло и не вычурно; возможно, всё оказалось бы таковым, если бы этому не суждено было оказаться на Саше. — признаю, ты превзошла себя, — тянет Романов, с опаской рассматривая презент в виде облегающих кожаных брюк. он с содроганием представляет, как они будут выделять его точёную фигуру, делая ужасный акцент на формах; с омерзением ощущает на себе фантомные чужие взгляды и мотает головой, стараясь сбросить наваждение. но от затеи не отказывается – нарочито медленно, но всё же надевает предложенный костюм, придирчиво рассматривая себя в большом зеркале. дёргает за рукава белоснежной рубашки, поправляя ту; вздрагивает, ощущая, как сжимается всё внутри, когда Камалия протягивает ему последний штрих его наряда. — это обязательно? — спрашивает, скорее, риторически, чем надеясь услышать ответ; под ехидную ухмылку подруги и её выжидающий взгляд всё же надевает чертову портупею, стреляя глазами в собственное отражение. всё-таки Александр красив. у него самого проскакивает такая мысль, когда он видит себя в зеркале; ему чертовски идёт всё, что на нём, и дело теперь за одним лишь – макияж. отчего-то Сашу не покидает вязкое ощущение, что ему ещё придётся постесняться его вульгарности. Зилант его скептицизма не разделяет: бегает-бегает вокруг, суетится, с воодушевлением размахивая кистями; старается над каждым движением своим, уповая на отличный результат. как лучше ведь хочет, знает, что сам Романов вот так не сделает никогда – то ли дело в излишней скромности, то ли слишком теснили того рамки приличия. и поэтому не сдерживает смешка, нанося аккуратно чёрную подводку и оставляя смоляные дорожки под чужими глазами. с минуту лицо друга разглядывает внимательно, отыскивая неидеальные штрихи; отряхивает руки, разворачивая жертву к зеркалу – посмотри, мол, каким красивым ты можешь быть. и Саша смотрит – пугается; не узнаёт себя поначалу, с удивлением поднимая тонкие брови. гладит своё лицо кончиками пальцев, пытаясь привыкнуть; треплет волосы, наводя ещё больший хаос, взгляд не отводя. признать всё не может, что нравится ему – в голове непрошенными гостями возникают суетливые мысли-воспоминания, грубо задевая ниточки совести. — я знала, что ты потеряешь дар речи, — щебечет за спиной Камалия, кладя руки на чужие плечи. — признаюсь, я подглядела это в одном журнале. в последний раз Саша осматривает себя всего, очерчивая ладонями талию и бёдра, царапая короткими ногтями ткань; поправляет воротник рубашки – задевает бьющийся в горле кадык – и выдыхает, готовясь выходить. им ведь уже пора, и давно; Камалия хватает его за руку и вытаскивает из квартиры, захлопывая дверь и отрезая путь к отступлению. первый день фестиваля уже вот-вот должен начаться, и опаздывать им попросту нельзя. Александр надеется только, что жалеть о таком опрометчивом поступке ему не придётся.ххх
фестиваль встречает их душной толпой и шумом тысяч голосов; Саша морщится, стоит им только подойти ближе. мимо него пронеслись двое, оставив после себя стойкий запах алкоголя и пота; кажется, они вовсю обсуждали предстоящие выступления. Романову имена артистов незнакомы, но он вовсе этого факта не смущается: уповает на поддержку и помощь подруги, которая, по всей видимости, выглядит более воодушевлённой. Саша замечает, что девушка быстро вливается в массу – тянет его за собой в омут бесстыдства и дьявольского гомона. не спускает с него глаз, то и дело вовлекая в непринуждённые разговоры; кажется, с неподдельным интересом спрашивает, нравится ли ему. вздыхает, получая неопределённый ответ; предлагает расслабиться и отпустить предрассудки, доверившись бурному течению. что может случиться, когда погода на улице столь хороша, а вечернее небо так и очаровывает своей красотой? — я знаю, что тебе поможет, — заговорщически подмигивает Камалия, когда они проходят мимо ларьков с алкоголем. — эй, тебе нужно хорошенько встряхнуться! — знаешь, после таких слов у меня разыгралось плохое предчувствие, — Саша только делает вид, что против, а сам косится на блестящее стекло бутылок с пивом. ему, разумеется, что поизящнее подавай; выбор у него не особо велик, а значит, взаправду придётся отпустить вожжи самоконтроля и сливаться с окружающей обстановкой. — брось, — цокает девушка, уже расплачиваясь за покупку, — даже глоток поможет тебе отвлечься! спорить юноша более не смеет, принимая бутылку из рук Камалии; с подозрением смотрит пару секунд, прежде чем откупорить крышку и влить в себя спиртное. ему эта затея почти что не нравится – но противиться бессмысленно, когда проще всего довериться течению и загнать подальше зудящие в голове плохие мысли. в конце концов, они пришли сюда за позитивными эмоциями – и таким необходимым расслаблением. поэтому под аккомпанемент задорного смеха подруги и воплей собравшихся на фоне Саша пьёт ещё и ещё, отпуская назойливое напряжение. с удовольствием пытается подпевать песням незнакомой группы, дёргаясь в такт музыке; не без наслаждения чувствует, как скоро развязывается язык, стоит ему только выйти за грани дозволенного – всё ещё не так много, но уже немало. смело отвечает завязавшей разговор случайной девушке, не сдерживая улыбки и смеха; перестаёт боязливо оглядываться, отлично встраиваясь в волну хаоса. во время очередной паузы не стесняется вливать в себя ещё – алкоголь выжигает на языке клеймо бесстрашия, отдавая кислым послевкусием. Саше впервые за неделю становится действительно свободно, и эта мысль пьянит сильнее крепких напитков. где-то поодаль, кажется, назревает очередная драка, и все толпятся вокруг; шум грязных ругательств почти заглушает собой очередное объявление ведущего, но вот незадача – до чуткого слуха Романова всё же долетает главное, и сердце его стремительно набирает обороты ударов в секунду, разгоняя кровь и отдаваясь покалыванием во всем теле. объявляют специального гостя – обязательная часть фестиваля; звук его имени оседает на кончике языка карамельной сладостью. Михаил Юрьевич тоже здесь, и прямо сейчас он стреляет в толпу бешено-искрящимися глазами. он точно старается потешить собственные надежды – убедиться, что чутьё его не подвело; среди сотни похожих макушек пытается выискать одну-единственную, и успех принёс бы его самовлюблённой натуре спокойствие. ах, и веру в то, что он победил; принимать поражение перед незахваченной крепостью Московский просто-напросто не собирался – его же не так учили. он вздыхает еле слышно, болезненно прикусывая нижнюю губу, и решает начинать. без него или с ним – его фееричное шоу должно сегодня покорить сердца многих. может, он просто ошибался? музыка оглушает, сбивает и путает; Саша не сразу замечает, как расцепляется крепкая хватка его подруги, как он остаётся один в разномастной толпе посреди душного запаха потных тел и алкоголя. его этот факт ничуть не смущает – не сейчас, когда он сам наполовину пьян и по венам струится ароматный хмель. не сейчас, когда у него наконец появилась возможность стать свободным от пристального взгляда его «надзирательницы» и попробовать всё то, о чём он успел начитаться накануне. и сам этот шанс манил и очаровывал – Романов стреляет расфокусированным взглядом в сторону неприметной лавки, постепенно понимая, на что он смотрит. и в груди сразу жжёт что-то сильно-сильно – раскалённые иглы азарта и безрассудства; Саше хочется попробовать здесь и сейчас, наплевав на собственные принципы. только пока ему так можно, только пока никто не мешает; только пока он сам себя ни за что не осудит, поддаваясь хаотичному ритму сегодняшнего дня. — эй, парень, — хриплый голос заставляет Александра дёрнуться и выйти из оцепенения, — да, ты, я знаю, что ты слышишь. иди сюда, не стесняйся. а тот и не стесняется – покорно подходит ближе, растягивая тонкие губы в улыбке; окидывает взглядом грязный закуток, подавляя отчаянно визжащий внутри разум и здравый смысл. у Саши не то чтобы много опыта в подобном, он не то чтобы страстный любитель; так, было пару раз и на этом всё – но бывших наркоманов не бывает, пусть и настоящим юноша не являлся. — сколько? — отвечает развязно, стряхивая с плеч напряжение; старается показаться лучше, чем есть, чтобы от себя не отпугнуть. — двести, — торгаш противно ухмыляется, предвкушая прибыль. Саша берёт сразу несколько, протягивая чуть помятые купюры; довольно облизывается, пряча подальше слабую тревогу. ему бояться нечего – сегодня он такой же, как все они. как все эти шатающиеся в непонятном танце тела, растворившиеся в невероятно громких басах; он не запомнит никого из них, стыдно перед толпой не будет тоже – и кто не рискует, тот не пьёт и не закидывается веществами на фестивалях, верно? у Романова от предвкушения подрагивают руки, он чуть не роняет марку на грязную землю; кладёт под язык осторожно и глаза закрывает – так проще. он позволяет себе застыть всего на мгновение, дать наркотику раствориться и попасть в организм; считает минуты в уме и всё-таки открывает прекрасные очи. и кажется, будто не поменялось ничего – ему только кажется. Саша сливается с толпой незаметно для самого себя, во весь голос подпевает артисту на сцене, не различая лица; слов песни не знает совсем, но уверенно повторяет за остальными и думает, что это – правильно. у него внутри колотится сердце быстро-быстро, того и гляди прорвёт грудную клетку и прыгнет туда, в кипящую кучу. у него зрачки – с пятирублёвую монету, и это ещё не так уж дёшево; в висках кровь отбивает бешеный ритм, заглушённая шумом музыки и пьяных голосов. ему сейчас невероятно свободно, и это чувство стреляет в голову вместе с кислотой. он почти забывает, что пришёл не один и что его, вероятно, искать будут; теряется среди липкой каши из тел и смеётся, срываясь на хрип. так же теряет связь с реальностью, окунаясь с головой в мягкую и податливую эйфорию; натыкается на острые шипы адреналина и заводится – ещё и ещё, пока хватает воздуха. очередная таблетка под языком – ручей из ощущений; больше никакие оковы не сдерживают разгорячённое бурей эмоций тело. юноша не сразу понимает, что запястье его обхвачено чьей-то крепкой рукой; всё будто замедляется – его трезвая сторона всегда любила этот эффект в фильмах – и падает в пространство нереальности. Саша не успевает спросить, какого чёрта, и не особо желает, если уж на то пошло; до него и свет ярких голубых глаз достаёт не сразу, оставаясь бликовым пятном на картине мира. к сожалению, когда логическая цепочка выстраивается в чёткий ряд, становится уже слишком поздно. — ну вот и доигрался, — шипит Московский где-то совсем близко, почти у самого уха, — птичка в клетке. — чего ж так долго, ненаглядный? — скалится, вскидывая бровь и дёргая руку из крепкой хватки. — я успел подумать, что ты обо мне забыл. — а ты быстро сбрасываешь себе цену. позади у Саши – стена, впереди – буря эмоций и красок; всё превращается в одно сплошное чёрное пятно, когда Михаил рывком жмётся ближе. опаляет кожу горячим дыханием и запахом спиртного; тянется, чтобы укусить – пометить, достигнув цели. дорывается до запретного плода и целует-целует-целует, размазывая чёрную помаду по чужим щекам. всего и сразу – хочется, пока дурь бьёт в голову наравне с обуревающим желанием. цепляется за зубы проколом, с предвкушением чувствуя табун мурашек по спине; холодный металл обжигает чужой язык, даря непередаваемые ощущения. Миша, впрочем, выкурил не один косяк, прежде чем прийти за ним; его дёргает от пробивающей тело волны дрожи, когда кончиком языка он задевает таблетку. усмехается в поцелуй, зубами прикусывая чужую губу; хочет представлять, что чувствует в этот момент его муза, пока ловит обжигающие касания. хочет смешаться с адреналином, но остаться чётким трезвым воспоминанием; Московскому напрочь сносит крышу, когда Саша сам подставляется под движения его рук. — я знаю место, где смогу сделать тебе ещё лучше, — хрипит едва различимо и, уловив кивок как знак согласия, растворяется в темноте, утаскивая за собой одурманенного Романова. в трейлер они вваливаются сплошной извивающейся массой, громко опрокидывая встречающиеся на пути предметы; оторваться друг от друга – это что-то за пределами возможностей, пусть и жарко, и душно, и невыносимо хочется пить. — ты оделся так, потому что знал? — Михаил неосторожным движением обхватывает чужие ягодицы ладонями, ловя рваный выдох губами; оттягивает основное действо, едва ли сдерживая собственные желания. — знал что? — у Александра в расширенных зрачках читается всё, вплоть до опьяняющей дерзости и возбуждения. — что ты непременно захочешь меня оттрахать, когда увидишь? твой огромный стояк тебя выдаёт. — я обещаю, что запихну тебе эти грязные слова по самую глотку. — начинай прямо сейчас, красавчик. у Московского всё внутри в кипящей злости захлёбывается, вырываясь наружу с глухим рычанием; его движения резкие, дёрганые – он грубо толкает Романова в грудь и роняет на собственную постель, надменно глядя на того сверху вниз. он сейчас весь его и только, с ним и только; от этих мыслей колется в кончиках пальцев и плывёт перед глазами. хочется до изнеможения – в брюках тесно так, что хочется скулить. оттого руки небрежно вырывают из петель пуговицы на чужой рубашке, открывая вид на бледную грудь; оттого зубы смыкаются где-то в области шеи, оставляя алеющий укус. это – знак принадлежности, такой же яркий, как вся его муза. здесь что-то большее, чем перепихнуться и забыть; здесь мысли путаются от жара близости, и дело ведь не в наркотиках совсем. и слюна вязкая-вязкая – Михаил целует, спускаясь ниже и касаясь языком горячей кожи с нетерпением, царапаясь шариком пирсинга. Саша под ним то ли смеётся, то ли плачет; теряет последние капли воздуха, когда чужие руки срывают с худых бёдер кожаные брюки, открывая аппетитные виды. и ничего не попишешь ведь – надо так и хочется. последние приготовления – дело пяти секунд: стянуть собственную одежду, с раздражением звеня бляшкой ремня и облизывая пересохшие губы; раскатать злосчастный презерватив, сохраняя последний оплот адекватных решений, и со смазкой не переборщить – дорогая ведь. повернуть податливого Романова и поставить в удобную для себя позу – пока ему это разрешают, не отдавая отчёта. входит прямо так, не заботясь о растяжке и подготовке; у них будто нет времени, они будто боятся друг друга снова в толпе потерять – и уже не докричаться, не достучаться. и Михаил касается, пока может, ощущая, как послушно отзывается чужое тело на каждое из касаний; как Саша прогибается навстречу, поднимая дерзкий и одновременно просящий взгляд. Московский силы не рассчитывает – впивается пальцами в бёдра, двигаясь быстрее и оставляя синяки. вколачивает распластавшегося под ним юношу в смятые простыни почти безжалостно, выбивая каждый захлёбывающийся стон; хочет запомниться следами на теле и пожаром в груди, чтобы вот так – и ни с кем другим. то ли от духоты в закрытом помещении и жара их слияния, то ли от переполняющих эмоций – а глаза слезятся: Саша чувствует, как по щекам стекает подводка, оставляя грязные смоляные разводы. в этом есть что-то эстетичное: потёкший макияж, хриплые стоны вперемешку с чужим именем и близкая разрядка – картина, наполненная развратом снизу и доверху. мысленно Романов делает пару фотографий самого себя, пока ловит на себе взгляд голубых глаз – лазуриты будто стали намного ярче; Михаил смотрит, не отрываясь, двигаясь внутри него и забывая выдыхать. Саше не больно даже – грубые движения его не беспокоят, а губы трогает дрожащая улыбка; ему хорошо до одури, и он знает, что так не было никогда. и он не хочет вмешивать сюда действие кислоты – только чистые эмоции и частый-частый пульс. а ещё впивающиеся в плечи короткие ногти, алые полосы-метки и ослепительно яркий оргазм. Московский обессиленно падает на постель, стараясь перевести сбившееся дыхание; в себя с трудом приходит, всё ещё чувствуя дурманящее тепло чужого нутра. он не ошибся – его муза чертовски хороша. до сумасшествия, до желания повторить ещё раз; до искр в темноте закрытых глаз и сжимающего тисками грудь наслаждения. Михаил находит силы поднять голову только спустя пару минут, когда замечает, что Романов вертится юркой тенью возле его гримёрного столика, уже полностью одетый. пропускает момент, когда тот подходит близко-близко и наклоняется с дьявольской улыбкой, нависая; это вводит в ступор, и артист удивлённо бровью ведёт, взгляда не отводя. — поиграем снова, котёнок? — Александр последнее слово произносит с нажимом и плещущимся презрением, почти плюясь; ловким движением выводит цифры чёрными размашистыми линиями на чужой груди, высовывая кончик языка. — догони меня. у Московского туман в голове рассеивается сразу, как только разгорячённое тело обдаёт сквозняком из распахнутой двери. он всё ещё обещает вернуться.