* * *
Во второй раз он встретился с тобой во сне. Этой ночью ему плохо спалось. Его сознание, застывшее на периферии забвения и реальности, внезапно спроектировало перед взором твой образ таким, каким он его видел в последний раз. С потухшими глазами, что были светом его жизни, слезами, катившимися по бледным щекам и кровью, залившей твою грудь, ты лежала в его руках, бездыханная и холодеющая, пока все, что он мог — ронять тихие мольбы хриплым сломленным голосом, смаргивая с ресниц горькие слезы. Душа разрывалась на части мольбами, просящими тебя остаться. Он медленно и мучительно умирал. Вместе с тобой. ...Сонджун просыпается в ледяном поту, тяжело и глубоко дыша, и всю оставшуюся ночь пытается прийти в себя. «Прошу, оставь меня», — безмолвно взмолился он, схватившись за голову. Лунный свет падал на его прилипшие ко лбу волосы и дрожащие пальцы. «Не мучай меня, молю тебя». Он давным-давно закопал твой образ в кутерьме полузабытых чувств. Чтобы не умереть, не сгнить, не сгореть, не истечь кровью от нестерпимой, неизлечимой раны. Он не хотел рубить свое сердце. Тем не менее, ему пришлось. Он должен был это сделать, дабы продолжить жить дальше и выполнить свое обещание, данное тебе в... Хиён беспокойно зашевелилась на соседней подушке, но не проснулась.* * *
Сонджун поправляет галстук, белоснежный воротник любимой рубашки и слегка приглаживает волосы. Улыбается своему отражению уверенно и многообещающе, не ведая, что человека, смотрящего на него из зеркала, ждет неминуемый крах и падение. В уголках глаз залегла усталость, и Сонджун никогда не признается, что боится уснуть. Уснуть и увидеть то, с чем он отказывается встретиться лицом к лицу. С кошмаром своей прошлой жизни. Горячий кофе без сахара больно обжигает горло и язык, но он даже не морщится, залпом выпивая все до дна. Уголок потрепанной фотографии выглядывает из кармашка бумажника. Сонджун колеблется несколько секунд, не решаясь взглянуть в глаза далекой истине, похороненной глубоко под его сердцем. Три. Два. Один. Пальцы аккуратно вытаскивают фотографию. По ней уже разошлись тонкие белые линии, перечеркивающие силуэты двух очаровательно влюбленных друг в друга людей. Улыбающиеся, счастливые, с яркими и полными жизни лицами, они смотрят в камеру, обнимая друг друга. На фоне — цветущая сакура и чистое июльское небо. Безмятежная пора юности и любви, горевшей в молодых сердцах. Сонджун смотрит на самого себя, уже потерянного для этого мира. Подушечки пальцев с невесомой нежностью скользят по женскому образу, навечно запечатленному на старой помятой фотографии. Вслед за взглядом на светлую улыбку накатывает волна воспоминаний, запечатанных за семью замками. «У тебя смешные брови». Фраза, после которой все и началось. Ломаясь от груза памяти, он садится на кресло, не в силах отвести глаза от единственной вещи, несущей силу его первой любви. Сонджуну чудится, что те самые глаза с фотографии, о которых он грезил годами, пронзают его затылок. Силуэт позади начинает обратный отсчет до его падения.* * *
Мир, кропотливо выстроенный окррвавленными руками Сонджуна, трещит по швам и рушится. Покрывается трещинами железобетонный фанатизм, покрывавший ранее имя Пак Сонджуна. Репутация со свистом падает во мглу. Долгое время наращиваемая сила его обращается прахом, что утекает сквозь белые пальцы. В его квартиру, наверное, уже ломятся копы, а журналисты строчат статьи, поливающие грязью популярного ньютубера с некогда прекрасной репутацией. Звездное будущее и почти сбывшуюся мечту сжал в своем кулаке Ю Хобин. Как и обещание, которое Сонджун дал самому близкому человеку на его смертном одре. «Несмотря ни на что ты должен быть счастлив... За всех людей, которые тебя любят». Он поклялся, что проживет жизнь за обоих. За вас обоих. Он не может умереть. Слишком рано... Если загробный мир существует, то Сонджун не сможет взглянуть тебе в глаза. Если погибнет жалким якудзой, если сдастся, так и не исполнив своей заветной — и твоей тоже — мечты. Инстинкты на пределе, раны кровоточат, нервы как напряженные струны. Сонджун не дерется — сражается за свою жизнь и за обещание, которое сделал смыслом жизни. В груди все еще тлеет надежда, что сокрушив Ли Джинхо, он сможет воплотить свои амбции в реальность, и тогда... Море противников перед ним, несущихся на него, как озверелые голодные гиены на добычу, не утихает, бушует, пытаясь снести бесконечными волнами. Кровь его кипит от азарта, ярости и, может быть, отчаяния. ...он сможет взглянуть на тебя без вины и стыда на лице. Бросаясь в толпу желающих его смерти людей, Сонджун с бездушием и остервенением свирепого дикого зверя ломает чужие руки, ноги, ребра, разбивает головы, ломает носы, выдергивает клоки волос, выбивает зубы. Бесчеловечные крики, мольбы, ругательства, хруст костей, звуки рвущейся плоти и падающих в лужи тел. Всему этому положил конец один человек и один выстрел. — Эй, Хобин. Кажется, я умираю. Сонджун старается не смотреть на жутко знакомый силуэт позади Хобина. Пытается сфокусировать взгляд на его влажном от дождя и слез лице, слышать лишь его полный раскаяния и сострадания голос. — Я сожалею, что все так закончилось. — Мне... очень жаль тебя... — тот самый Ю Хобин, который разрушил его мечту, плакал, как маленький ребенок, упав перед раненым, умирающим Сонджуном на колени. — Ты прошел тяжелый путь, да? — Но понимаешь.. тебя нельзя простить. — Я никогда не хотела видеть тебя таким. — Ты убил стольких людей... Это никак не оправдать... — Ты... пойдешь со мной? Голоса переплетаются и затихают в уплывающем сознании Сонджуна. Глаза теряют блеск, а мир — очертания и свет. Одна спасенная жизнь в обмен на сотни отобранных — его последняя дань Хобину и смерти, что протянула ему твою руку. Звучит как мечта, но может... ему все же удастся быть там рядом с тобой. Даже если Сонджун этого не заслужил. — Я тебя ждала, — и хотя вид его трагичного конца столь горький и печальный, улыбаешься, не сдерживая собственных слез. Среди огромного множества его грехов, невыполненное обещание казалось ему самым горьким из всех... — Я иду к тебе, моя любимая... Имя, слетевшее с его губ, подобно раболепной молитве, было его последним словом. Улыбку, застывшую на его измученном лице, нельзя было назвать счастливой, однако в ней не было сожаления. Он не достиг своей цели, но ты все равно приняла его, протянула ему руку. И все простила.* * *
— Рад приветствовать вас, пять миллионов проголосовавших. Я — Пак Сонджун, — на трибуне, сверкающий в своей победе и величии, он возвышается над всеми, словно икона, — огромное вам спасибо, что доверили мне свои голоса. Отовсюду из зала раздаются восхищенные выкрики его имени, подбадривания, комплименты. Все воодушевлены как никогда. Это не могло не вызвать счастливую улыбку на твоем лице и невероятно гордую — твоего пожилого свекра, ласково приобнимающего жену. Байкеры в белых плащах кричали громче всех, будто они все становились конгрессменами, а не их уважаемый босс и товарищ, что сейчас сиял ярче кого-либо на свете. — Я, Пак Сонджун, не нарушу данное вам обещание, — его голос наливается стальной уверенностью и заполняет весь зал, все сердца людей, что созерцают статный и уверенный образ нового политика, — всем, кто страдал! Всем, кто уже не с нами! Я понимаю! Бывший якудза не имеет права так говорить! Но пора с этим закончить. Кто-то должен положить этому конец. Убийцам, скрывающим лица за вуалью анонимности, злонамеренным агитаторам, нацелившимся на граждан... Значок конгресса груди Сонджуна в свете люстр блестит и переливается золотом. Но не затмевает кольцо на твоем безымянном пальце. — Я, Пак Сонджун, покончу с этим раз и навсегда и добьюсь онлайн системы подлинных имен, — сверкая в ореоле безоговорной победы и радости, он улыбается так, как никогда раньше, — с этого момента я не хочу, чтобы кто-то еще страдал. И ты, и его родители, и его банда и даже этот мальчишка... не можете не восхищаться новым конгрессменом. ...Хобин развернул пострадавшую от времени и дождя фотографию, хранившую в себе частичку счастья и старого Сонджуна, и вздохнул, не в силах выбросить её. Это было бы неправильно. Пак Сонджун тоже был человеком, который любил и которого любили. Что-то должно было остаться хорошее после него. После вас.