Алая арфа

На большом экране в общей гостиной разворачивалось душераздирающее действо: - Знамена водрузить на внешних стенах. Повсюду крик: "Идут!" Наш крепкий замок Смеется над осадой. Пусть залягут, Чтоб голод и горячка их поели. Не подкрепи их те, чей долг - быть с нами, Мы встретили бы их лицом к лицу И отшвырнули прочь. Что там за шум? - Крик женщин, государь. - Мне даже трудно вспомнить вкус испуга. А было время, чувства леденели При полуночном крике, волоса От страшного рассказа шевелились, Как бы живые. Я пресыщен жутью. С ужасным мой жестокий разум свыкся И глух к нему. Кит, словно завороженный, уставился на яркую, прекрасно переданную картинку. Трансляция с большой сцены «Метрополитен» была крайне удивительна здесь и, в тоже время, совершенно закономерна. Как и несколько человек за столом, кто с чаем, а кто и с чем покрепче, внимательно наблюдавших за диалогом Сейтона и жестокого Макбета. Дом, в котором юноша снимал свою комнату, хоть и располагался на окраине, но, тем не менее, являлся прибежищем для весьма образованных людей, которым по той или иной причине крепко не повезло на данном отрезке жизненного пути. Кит определенно ничего не имел против этой пьесы, во всяком случае, до сегодняшнего вечера. Но теперь то ли алкоголь сделал свое дело, то ли просто неудачный, на взгляд самого Кита, день заставил его брезгливо поморщиться и едва слышно шепнуть: - Бездарность. - Что ты сказал? - Чарльз перестал, наконец, поддерживать его под руку и ожидал, видимо, что Кит сядет в кресло у старого заложенного камина. Юноша остался стоять. - Танцевал сегодня как бездарность. День не задался. Прости, я пойду к себе. - Ты сможешь подняться сам? Кит слегка нахмурился, заставляя себя сфокусироваться. - Да. Да, с-смогу. Чарльз не стал настаивать. Подъем занял у Кита чуть больше времени, чем обычно. Ноги немного дрожали с непривычки, отчаянно хотелось воды, хоть прямо из-под крана. Уже забираясь в карман за ключами, Кит сообразил, что, уезжая, не забрал из гримерки свою сумку. Ничего особо ценного там не было, но на миг он испытал панику. Дверь тоже поддалась не сразу. Со второй попытки. Точнее с третьей. Кит буквально ввалился в комнату, ногой захлопнул дверь и, не снимая кеды, рванулся в ванную. Замок на двери сухо и сердито щёлкнул сам собой. Словно человек, проведший несколько дней в пустыне, Кит отвернул кран и припал к тонкой холодной струе губами, сделал пару жадных глотков, набрал воды в пригоршни и плеснул на лицо. Растер шею и, опершись на края раковины, поднял голову, уставившись в зеркало. - Признай, ты нажрался, как последняя свинья, - мягко прошелестело отражение. Это был совершенно точно он, Кит, но черты лица выделялись острее что ли. Четче. «Мне что-то подмешали!» Это было первой мыслью, что успела мелькнуть в его голове. Кит зарекался пить в клубе, пить алкоголь вообще, потому что знал, чем это может закончиться. Вот, похоже, и закончилось. Ему дали что-то, от чего начались галлюцинации. Юноша помотал головой, зажмурившись. Отражение в старом зеркале жеста не повторило. - Упустил его, да? Как сможешь теперь найти? «Что это? Какие-то таблетки? Травка? Что теперь делать? Сказать Чарли? Нет, нельзя». Чтобы окончательно не впасть в отнимающую силы панику, Кит решил заставить себя говорить. Разомкнул снова пересохшие губы. - Кого? - хрипло вытолкнуло сведенное судорогой горло. - Кого я упустил? - Ты знаешь, - молодой человек в отражении грустно улыбнулся и опустил ресницы. - Знаешь. Даже если ещё не понял. - Кто ты? Почему ты со мной говоришь? - Ты знаешь, - повторил тот, странный. «Господи, я схожу с ума! Больше никогда не буду пить!» - успел подумать Кит, прежде чем почувствовал, что раковина выскальзывает из пальцев, а сам он, словно по горке в аквапарке, летит в темноту. Он даже не вспомнил о том, что не успел закрыть воду. Впрочем, вообще сложно о чем-либо помнить, валяясь без сознания на холодном кафельном полу собственной ванной. Киту повезло, упал он достаточно удачно, аккуратно, почти ювелирно вписавшись между небольшим порожком, маскирующим трубы, и выступом душевой кабины. Правда вывернул руку при падении, но это была, если можно так сказать, сущая мелочь. Холодная вода из так и не закрытого крана постепенно заполняла не слишком новую раковину, грозя перелиться через край. Что и произошло примерно четверть часа спустя. Первые капли упали на мягкие каштановые волосы лежащего на полу Кита, но их было слишком мало для того чтобы привести его в чувство... В зале горели сотни свечей, создавая непередаваемую атмосферу приглушенного света, копоти, духоты и французских благовоний. Празднично убранные стены пестрели гирляндами из остролиста и еловых ветвей, и везде золото, золото, золото, будто сам Джон Ди побывал здесь недавно. Стоящий у дальней стены поэт невольно отметил, что вся эта пышность является потрясающим обрамлением для порока, скрытого за фальшивой маской добродетели. Точнее не порока даже, а сотни пороков, по одному, а то и группами собравшихся здесь на почётный бал, который Её Величество христианнейшая королева давала каждый раз в конце года. Ему претило быть здесь. Внушало отвращение буквально всё: слишком надушенные руки и волосы, слишком роскошные одежды и береты, слишком кичливые драгоценности дам и кавалеров, слишком утрированные, почти до испанского абсурда, манеры. Он не хотел приходить ещё и потому, что знал о многих собравшихся такое, от чего у любого хоть сколько-либо порядочного христианина волосы бы встали дыбом, а рука сама потянулась бы осенить своего владельца пресветлым крестом. У обнаженного человека секретов мало. У обнаженного и пьяного - ещё меньше. Поэт даже не обернулся, когда кто-то хлопнул его по плечу. - Не знал, что ты тоже приглашён! - Её Величество того пожелала, Томас. Никто больше не мог обойтись с ним так по-свойски, кроме сына его, можно сказать, покровителя. Томас Уолсингем, он же просто Томми, на этот раз остановил свой выбор на алом и благородном коричневом, щегольская жемчужная серьга в левом ухе прекрасно дополняла пару крупных перстней, также, разумеется, с жемчугом, как и несколько драгоценных булавок на головном уборе. На фоне скромного поэтического платья, пусть и лучшего, такой наряд смотрелся истинно по-королевски. «Ожидать от него меньшего и не стоило». - Не боишься, что у столь благородного общества может возникнуть вопрос, что ты делаешь в такой... двусмысленной и неподходящей для тебя компании? - Поэт откровенно ухмыльнулся и сложил руки на груди, отгораживаясь и от претящего ему окружения, и от внешнего мира. - Ты знаешь, Томми, обо мне ходят разные слухи. Уолсингем скользнул взглядом по компании у дальнего стола и поднес к губам серебряный кубок. - Не боюсь. А должен? - На месте твоего отца я запретил бы тебе проводить время с такими, как я. - Но ты не на его месте, - молодой щеголь пожал плечами. - Идём, составишь мне компанию и заодно познакомишься кое-с кем. А то так и засохнешь тут в углу, как старая летучая мышь, упуская все возможности хоть немного повеселиться. - Я уже веселюсь. Так веселюсь, что живот надорвал от смеха, - прошипел поэт, проводив почти озверевшим внезапно взглядом стройную фигуру светловолосого мужчины неопределённого возраста: ему можно было дать и двадцать пять лет, и сорок, в зависимости от того, под каким углом смотреть. Герцогская цепь, мягко блестевшая в неверном свечном свете, привлекала внимание ровно так же, как незадачливых мотыльков тянет к фонарю. - Брось. Он того не стоит! - Томас схватил поэта за локоть, крепко удерживая сухую, но сильную руку в пальцах. - Оставь. Оставь, не стоит он того, клянусь. Не в Рождество, прошу тебя. Не здесь! - Пусти. Ничего не будет, - поэт почти вырвал руку из чужой хватки, но невольно, бессознательным жестом, другой рукой коснулся щеки так, словно оглаживал синяк или ссадину. Пару мгновений он ещё сверлил взглядом идеально прямую спину, а потом отвернулся. - С кем ты хотел меня познакомить? - Он постарался придать своему голосу хотя бы немного заинтересованности и мягкости. И, кажется, ему это удалось. Уолсингем смягчился - даже человеку совершенно стороннему стало бы заметно, как расслабились мышцы его холеного сытого лица. - Идем. Он мог бы предложить руку, но точно знал, что гордый поэт её не примет, поэтому просто сделал жест, слегка обозначающий направление, что, в общем-то, при большом желании можно было трактовать как «после вас». - Господа! - Томас явно оказался в своей стихии. - Разрешите представить вам моего доброго друга, талантливого поэта... Конец фразы потонул для юноши в грохоте, с которым его сердце рухнуло куда-то в подземелья Тауэра. Из семи человек, стоявших вокруг стола с напитками и лёгкими мясными закусками, пятерых он знал хорошо. Точнее слишком хорошо. А некоторых - даже лучше, чем ему хотелось бы. К чести собравшихся, а может быть, к воспитанию или чувству самосохранения, ни один из его знакомцев этого не выдал. Однако сам юноша надеялся, что сумел удержать лицо при взгляде на человека, который стоял ровно напротив него. Необычные искристые глаза в праздничном свете казались ещё менее «здешними», чем обычно. Прекрасное, изумрудного цвета платье, украшенное достаточно богато, не выпячивало, а подчёркивало сдержанный природный аристократизм и вкус своего владельца. И даже рука, которая так небрежно держала бокал с рождественским пуншем, не дрогнула ни на волос. Даже пальцы не сжались сильнее, чего, отчасти, стоило бы ожидать. - Граф Дорсет. Милорд Честер. - Юноша почтительно и скромно поклонился, сохраняя собственное достоинство. - Для меня большая честь быть представленным вам. - Потрясающе! Френсис, только взгляните! Юноша талантлив не только на бумаге. Честер, как и ожидалось, был уже изрядно горяч, но останавливаться, похоже, не собирался. «Так и до портовых песен и сальных шуток недалеко». - Не думаю, что мой сын стал бы заводить знакомства, которые не могут послужить к его чести. - Отлично сказано, старый друг, отлично сказано! Вы часто бываете при дворе, сударь? - Отнюдь, милорд. Я редкий гость среди такого цветника. Мне жизнь отшельника давно уже милее, - изящно продекламировал поэт и скромно улыбнулся. - В точности, как и нашему дорогому другу! Барон, как вы находите этот прекрасный образец благословения Мельпомены? «Нет, он не горяч. Он пьян как свинья! И как только на ногах стоит?!» Поэт ощутил как человек, к которому обращался Честер, напрягся всем телом. Кит сам знал, каково это - держаться из последних сил. - Рад знакомству с нашим юным дарованием. - Взаимно, милорд. - Он очень надеялся, что голос не дрогнет. Не выдаст. Ничего не покажет. - Томас, мальчик мой, почему бы вам не потанцевать? Леди Пембрук давно ждёт твоей милости. - Лорд Уолсингем спешно перехватил инициативу в свои руки. Молодой поэт кинул на него короткий, полный признательности, взгляд. - В самом деле, Томми! Ты слишком жесток с прекрасной Аделин! Идём же! Идём! Моё почтение, милорды… В дверь отчаянно колотили. Так, что она рисковала сорваться с пусть и старых, но крепких петель. - Кит! Кит! Кит, ты цел? Ты там? Кит, открой! Что происходит? Кит! Юноша с тихим стоном поднял голову с руки. Он промок, чертовски замёрз. Тело ломило, голова раскалывалась, как макадамия в духовке. И кто только допустил, чтобы он уснул на улице? Ещё и под дождём… - Кит! На дверь навалились явно уже всерьёз. Деревянная коробка жалобно застонала, вырываемая с гвоздями, кто-то ввалился в комнату, видимо, огляделся и кинулся в ванную. - Господи, Кит! Что с тобой? Поток воды, наконец, стих, и темная фигура опустилась на корточки рядом с юношей, который растерянно оглядывался вокруг и щурился от яркого электрического света. - Чарли... - Ничего не говори. Тебя нужно переодеть и напоить горячим. - И убрать здесь. - Кит провел рукой по мокрым волосам. - Ничего не помню. Что произошло? Который час? Мне пора в колледж. Наверное. - Какой, к черту, колледж? - Чарльз даже вспылил на миг. - Ты точно не помнишь, что случилось? - Совершенно. - Кит тяжело поднялся, стянул через голову мокрую футболку и вздрогнул. - Я никого не залил? Почему столько воды? - Ты забыл закрыть кран. - Чарли тоже поднялся и обеспокоенно нахмурился. - У тебя все время горел свет, мне показалось, что ты кричал. - Я не кричал. - Кит, прыгая, на одной ноге, стянул мокрые брюки и кинул их прямо на пол. - Пусть хоть немного впитает. Черт. Голова трещит. - Тебе бы остаться. - Нет. Я не могу. Правда не могу. Мне нужно на учёбу. Ему что-то снилось. Что-то совершенно странное, необычное, пугающее и, вместе с тем, естественное. Кит по стеночке вернулся в комнату, достал из тумбочки сухую чистую пару носков и уставился на них, пытаясь заставить себя вспомнить хоть что-то. В памяти, через пронзающую головную боль, всплывали обрывки вчерашней ночи: он поехал в клуб. Все было как обычно. Он хорошо отработал свою программу, а потом Томас решил познакомить его с кем-то. Потом он напился. Несмотря на свое обещание никогда не пить алкоголь и уж тем более не пить на работе, он что-то выпил. Что именно это было, Кит не помнил. Отчаянно мечтая о стакане аспирина или таблетке эдвила, он отстранённо смотрел, как Чарли вышел за уборщицей, вернулся, объясняя миссис Маршбет, что случилось, а потом принялся одеваться. Взгляд, кинутый на дешевенький будильник, отправил в мозг сигнал с отпечатавшимися на нем цифрами 6:40. Обычно он как раз вставал в это время. Только обычно у него не было залитой ванны, ругающейся горничной и выломанной двери. Наскоро одевшись в старые серые джинсы, зашитые пару раз между ног, и простой свитер уже не слишком понятного оттенка, Кит тряхнул так и непросохшей головой и, подхватив свою «приличную» сумку, с которой ходил в колледж, спустился в столовую, которая, как и в большинстве хостелов и местных домашних гостиниц, была общей. - Доброе утро, Кит. Неполадки с краном? - Марта поставила перед ним чашку кофе и тарелку с омлетом. - Угу. Будь так добра, кинь туда аспирин. - Кит усиленно старался сделать так, чтобы глаза не закрывались, хотя ресницы тянуло друг к другу так, словно их смазали клеем. - Конечно. - Девушка послушно отправила небольшую белую таблетку шипеть в коричневой жиже, превращая и без того не самый прекрасный кофе в нечто совершенно непотребное, но прочищающее мозги. - И, Кит, знаешь, сегодня четвёртое число, и... - Я помню. - Юноша кивнул, избавляя хозяйку от неловкости. Четвертое число - пора вносить деньги за аренду. Почти неподъёмные сейчас для него тридцать фунтов. Конечно, можно сказать, что сумма эта была небольшой, даже смехотворной за месяц спокойной жизни, только вот далеко не для всех. - Прости, я вчера... напился и не забрал у начальства деньги. А чаевых не было. Кит уставился в гладкую поверхность стола, не очень понимая, что именно он пытался там разглядеть. Свет вычурной витражной лампы с фруктами по низу плафона причудливо мигнул алым. По ощущениям юноши его будто бы ударили в переносицу. Алый костюм… часы… руки, спокойно лежащие на совершенно другом столе и цепкий внимательный взгляд. Он коротко вздохнул и поднял голову. - Ясно. - Марта чуть поджала губы. - До восьмого, Кит. Не больше. - Спасибо! - искренне поблагодарил юноша. Отсрочка в четыре дня, в самом деле, значила для него очень много. Он прекрасно осознавал, как Марту бесит кучка парней и девушек, живущих от случая к случаю, - но в тоже время и чисто по-человечески беспокоит. Кофе, который уже нельзя было назвать таковым, проскользнул по пищеводу маслянистой каплей. От горячего омлета Кита чуть не затошнило. Нет, еда была весьма вкусной, но что-то словно противостояло тому, чтобы она провалилась в истосковавшийся желудок. Юноша кинул взгляд на свои руки, отчего-то они показались ему совершенно чужими. «Что вчера было? Что я пил и зачем?» Но, вместо того чтобы терзать себя этими мыслями, он на миг прикусил губы. - Я сегодня пойду в газету. Они должны принять мои материалы о Шекспире. Марта, до того стоявшая к нему спиной, подошла к столу и села рядом. - Кит, кому нужны твои статейки о Шекспире? Об этом уже сотню раз сказано все, что только можно сказать, всеми, кто мог это сделать. - Она не хотела оскорбить его, просто констатировала факт. Но от этого на душе стало так же пусто и противно, как после пробуждения. - Наверное, ты права. Но что мне тогда делать?! - Люди любят настоящее, Кит. Не прошлое. Попробуй написать о чем-нибудь... - Я критик, Марта. Критик, а не журналист! Я не могу вести себя как... - Он замолчал, оборвав себя на половине фразы. Простушка Марта, хозяйка заштатного хостела на окраине, была далеко не так проста, как могло показаться. За её непримечательной и, порой, забавной, внешностью скрывалось многое. И Кита, похоже, она искренне считала другом. - Я боюсь за тебя, Кит. Ты похож на одержимого с этими своими расследованиями. Что и кому ты хочешь доказать своим идеализмом? Развеять очередной миф, созданный в угоду народу? - Я не знаю, - отчаянно шепнул юноша, вцепившись в подсыхающие волосы. - Я уже ничего не знаю. Я приехал в Лондон не для того чтобы развлекать безумную алчную толпу алкоголем и шоу у барной стойки. У меня были мечты, были надежды. - Почему именно «Обсервер», Кит? Почему? Ты же знаешь, это почти невозможно, они вообще редко набирают новый штат! - Хватит трястись за меня, хорошо? - Он решительно поднялся. - Спасибо за завтрак. - Увидимся. «Естественно», - мотнув головой, подумал юноша, но ничего не ответил, закрывая за собой дверь и ныряя в привычный влажный и серый рассвет. Обычно он следил за тем, как проходит его путь до колледжа и домой, но в этот раз отчего-то не придал этому никакого значения. Никакой ценности не имела для него и лекция - об излагаемом материале по древней истории он знал куда больше, чем предлагалось законспектировать. Юноша сидел, скучающе разглядывая слайды, наблюдая за тем, как сменяются одно за другим изображения. Однако же, не стоило кривить душой: польза от лекции все же была - например, она настроила его на нужный лад, чтобы продолжить писать страстную и героическую поэму о временах македонских царей, вдохновленную смелой игрой Джареда Лето. За внезапно бодро пошедшим творческим процессом Кит не сразу заметил, как лектор объявил конец занятий. Спешно закрыл тетрадь, делая вид, что очень внимательно слушает задание, перекинул через плечо широкий ремень сумки и вылетел за дверь одним из первых. Уже в холле, натягивая воротник куртки до самого носа, Кит сообразил, что не только домашнее задание влетело ему в одно ухо и вылетело в другое, но и вспомнить того, о чем именно говорилось на лекции, кроме нескольких слайдов и фраз, он не может. Обычно, даже с головой уйдя в свою небольшую пьесу о подвигах великого Александра в Вавилоне, Кит все равно мог с лёгкостью пересказать, пусть и не слово в слово, но общее содержание услышанного. Обычно, но не сейчас. Это создавало определённые проблемы: нужно было искать кого-то, кто мог бы одолжить ему конспект, или с повинной головой идти на кафедру и просить учебные материалы. Хотя сам Кит отчего-то подозревал, что если он просто скажет, что пропустил лекцию и попросится на отработку, никто и не вспомнит, что он там был. Друзей в колледже, кроме Махмуда, у него не было. Но египтянин учился на другом потоке, и потому идти к нему с вопросами было бесполезно. Торопливо спускаясь в метро по влажным ступенькам, Кит вдруг сообразил, что вообще не может сказать, что у него есть друзья. В полновесном смысле этого слова. Разве что Чарльз, но и его обременять своими заботами и обществом казалось невежливым. В конце концов, Кит давно вышел из возраста, когда кто-то должен с ним носиться и решать его проблемы. Людским потоком его буквально внесло в вагон, и Кит оказался почти прижат к противоположной двери один на один со своим размытым отражением в тёмном стекле. Ничего необычного. Всё те же немного растрепанные каштановые волосы, запавшие глаза, острое, немного вытянутое лицо, прямой нос. Кит уставился себе самому в глаза. Ему следовало сосредоточиться перед встречей с менеджером газеты, ведь от первого впечатления зависит очень многое. Юноша постарался хотя бы представить, что он может сказать на собеседовании, но с ужасом сообразил: он не взял блокнот, в котором так упорно, на протяжении года, вел свое расследование творчества всеми почитаемого Уильяма Шекспира. Это было провалом. Ему нечего показать этим людям, кроме своих стишков, которые пока что ни для чего не годились, и уж тем более не для сцены или редакции известной литературной газеты. Наверное, в такой ситуации любой человек почувствует злость. Досаду на самого себя, провидение, жизнь, да на кого угодно! Отчаяние, бессилие, наконец. Кит не чувствовал ничего, как будто смирившийся под крестом, послушно принимающий свой приговор грешник. Двери открылись на станции, сменяя один людской поток другим, и Кит машинально, в поисках привычного вдохновения, стал вглядываться в лица, отмечая и помаду на губах девушек, и тонкий флер духов, порой совершенно на его взгляд непереносимых, и сосредоточенность мужчин. Вот темнокожая, явно американка по акценту, что-то раздражённо говорила в приложенный к уху телефон. Цеплявшийся за её руку ребёнок дёргал мать за петлю на поясе пальто, а она уже даже не делала ему замечаний, просто периодически щелкала по пальцам. Вот джентльмен, который явно пытался показаться куда как более солидным и значимым, чем был на самом деле, уставился в разворот «Таймс». Но Кит видел, что он вовсе не читает написанное - его глаза не двигались, мужчина просто думал о чем-то своём, старательно сохраняя выражение серьёзности на угрюмом лице. Пара подруг в немного вызывающей на взгляд самого Кита одежде; теннисист, спешащий на тренировку… Вдруг в мареве лиц ему показалось, что он увидел именно то, которое вчера произвело на него такое впечатление. Та же посадка головы, цвет волос, те же необычные глаза с искрой. Юноша уже хотел было махнуть рукой и привлечь к себе внимание сквозь толпу, но вовремя остановился. Показалось. Ему просто показалось. Вчерашнему его собеседнику было совершенно нечего делать в переполненном лондонском метро. А даже если бы это и не было разгоряченной фантазией юноши, то уж и подавно не стоило привлекать к себе внимание. Как правило, люди очень не любят, когда им днем напоминают о ночных знакомствах. Двери вагона распахнулись снова, и Кит наконец позволил потоку пассажиров подхватить себя и вынести на станцию. Повезло, что на этот раз он ехал без пересадок, потому что в противном случае наверняка запутался бы и окончательно похоронил свою идею о работе в редакции. «Которая теперь, между прочим, и так под крайне большим вопросом! Ты даже не подумал о том, что скажешь им! Как ты мог быть таким невнимательным и даже не проверить, что берёшь с собой?!» Он так ждал этой встречи: впервые оказаться в здании легендарного литературного обозревателя, со статьями которого считались во всей Англии, равняясь на вкус его критиков в выборе литературы! Так ждал, что за мечтами совершенно не подумал об абсолютно земных вещах - материалах для собеседования. «Как, впрочем, и всегда». Так, может, бросить все это? Предательский голосок в голове цинично хмыкнул. Кит замер на последней ступеньке лестницы, глядя на вращающиеся двери. «Ещё не поздно просто уйти. Ты ничего им не покажешь. Не скажешь ничего нового. Как ты думаешь, сколько таких, как ты, стояли здесь, гордо называя себя “исследователями Шекспира”? Как ты думаешь, скольким удалось здесь остаться? Чем ты, именно ты, сейчас сумеешь заинтересовать их? Давай не будем позориться. Уходи». Упавшая с козырька капля мерзко и отрезвляюще скользнула по воротнику прямо за шиворот, заставляя инстинктивно толкнуть тяжёлую створку, сбегая от непогоды в просторный холл. - Сэр? У вас назначено? - вежливо уточнил секретарь за высокой полированной стойкой. Кит понятия не имел, каких усилий ему стоило не улыбаться при взгляде на визитера. - Добрый день. Да, меня ожидает мистер Бриджуотер. - Юноша ощущал себя неуютно. Настолько неуютно, настолько это было возможно. Наверное, это стало заметно по его лицу, и секретарь внезапно смягчился. - Он ещё не подъехал. Вы, должно быть, замёрзли? Чаю, сэр? - Это было бы прекрасно! - искренне выдохнул Кит, радуясь и отсрочке своей литературной казни, и возможности хоть чем-то занять руки. Чаю ему предложили отнюдь не в пластиковом стаканчике. Кит, с благодарностью принявший чашку и блюдце, ожидал, что по просторному светлому холлу разнесется как минимум позвякивание, но руки у него не дрожали. Юношей овладело то самое состояние напряжённого ожидания, какое, наверное, испытывают решившиеся на последний отчаянный шаг люди. Он очень хотел бы сказать, что не откинулся на спинку кожаного дивана, потому что не хотел бы, чтобы там остался след от мокрой куртки, но на самом деле он просто не смог бы сейчас расслабить спину и плечи. Кит понятия не имел, как выглядит человек, формальным письмом пригласивший его в редакцию, но зачем-то вглядывался в лицо каждого входящего через крутящиеся двери. Чай был горячим, ароматным и уж точно не мог служить причиной внезапного приступа тошноты, который накрыл его буквально волной, когда над головой раздалось: - Полагаю, это вы меня ждете? Мужчина, что обратился к Киту, приветливо улыбался, но глаза его оставались непроницаемо-холодными, вызывая некую настороженность и заставляя ещё больше собраться внутренне. Справившись с нахлынувшим неприятным чувством, Кит поднялся, сообразив не оправлять по-школьному края куртки. - Мистер Бриджуотер, я... Мужчина чуть усмехнулся и покачал головой. - Он все равно отправил бы вас ко мне, так что не будем терять время. Моё имя Роберт Саутвелл. Прошу за мной, молодой человек. Кит в очередной раз почувствовал себя глупо. Кабинет директора одной из крупнейших литературных газет Британии представлялся ему совсем не таким, каким оказался в реальности. Не было помпезности, бархатных кресел (откуда он только взял, что они вообще должны быть?!), тяжёлых гардин на окнах и всего того, что принято почему-то ассоциировать со статусом и высоким положением. Простые бежевые обои на стенах, большой письменный стол с тёмной лакированной крышкой, компьютер, факс и пара телефонов. Небольшая кофемашина, несколько табуретов для гостей и стеллаж, в котором хранились словари, книги и, как показалось Киту, несколько старых выпусков. На стене напротив окна, словно в классе колледжа, четыре портрета в сдержаных, строгих рамках. Льюис Докс, человек, который не позволил изданию умереть тогда, когда правительство отказалось покупать газету, но согласилось спонсировать в обмен на то, что издание начнёт распространять более лояльные государству идеи. Джозеф Сноуи. Именно он, как знал Кит, вторично спас готовую к закрытию газету. Под его руководством она стала ещё более либеральной, в частности, поддерживала Север в американской Гражданской войне и требовала всеобщего избирательного права. Легендарный Джеймс Гарвин, быстро превративший «Обсервер» в инструмент политического влияния и поднявший тираж с 5 до 40 тысяч экземпляров. Дэвид Астор, человек, служивший в издании редактором почти двадцать семь лет. Взгляд Кита скользнул обратно, к столу директора, и чайная ложка, совершенно неуместно, но уверенно покоящаяся среди исписанных мелким почерком листов, ручек, поломанного карандаша, как маятник вернула внимание юноши к вещам более земным, чем экскурсия в историю газеты. Набрав воздуха, чтобы, как положено на собеседованиях, рассказать о себе, Кит уставился в одну точку, фокусируя мысли и выстраивая предложения постройнее, и понял, что точкой, на которой остановился его взгляд, является портрет, вернее, фотография, тоже расположившаяся на столе Саутвелла: старая, неотреставрированная, пожелтевшая от времени, но именно фотография, в небольшой овальной, явно серебряной рамке. Такие фотографии в драгоценной оправе служили подарком или знаком памяти. Почему-то почти жизненно важным вдруг стало узнать, кто же там был запечатлен. На самом деле, конечно же, именно так подняло голову знаменитое ирландское, граничащее с бестактностью, любопытство. - Прошу вас, садитесь. - Саутвелл кивнул на один из стульев, и Кит, устроившись к столу боком, наконец, смог заглянуть за серебряный полукруглый бок. На фотографии все казалось обыденным: невысокий коренастый мужчина, с лицом более мягким, чем у сидевшего перед Китом человека, но все равно неуловимо напоминающим его, одетый в просторную мантию по типу судейской или адвокатской, пожимал руку молодому человеку лет двадцати пяти или, быть может, чуть старше. Короткие вьющиеся волосы молодого человека лежали по голове в беспорядке, выбившаяся из тщательной укладки прядь забавно падала на лоб. Казалось, еще немного - и он оживет, засмеется, сдует эту завитушку прочь; при этом его глаза, даже на изображении столь плохого качества, были полны одновременно усталости и облегчения, а на лице читалась попытка выглядеть беспечным. Кит не удержал улыбки. Напряжение, до того сковывавшее плечи, отпустило, словно по мановению волшебной палочки. Он словно бы ощутил незримую поддержку того, кого почти всю сознательную жизнь считал своим кумиром. - Любопытно? - Саутвелл улыбнулся куда более тепло. - Это мой прадед. В свое время он оказал немалую услугу одному довольно известному человеку, это его подарок. Так сказать, семейная реликвия. Кит, наверное, должен был смутиться от того, что его так мягко, но упрекнули в том, что он сунул нос не в свое дело. И Саутвелл уж точно не должен был ему ничего объяснять. Но взгляд вновь и вновь возвращался к глазам молодого человека, к непослушной этой завитушке. - Итак. Вы пишете о Шекспире, так ведь? Паники на этот раз не случилось. - Это скорее можно назвать расследованием, сэр. Понимаете, я не считаю культ, созданный вокруг Шекспира... - Справедливым? - Редактор сложил руки перед собой на столе, постукивая кончиками пальцев. - Именно эта позиция меня и заинтересовала. Полагаю, у вас есть, что мне показать? На уши словно плеснули кипятком, Кит опустил голову, стараясь подобрать слова, но решил не лгать и не придумывать ничего лишнего. - Простите, сэр, я настолько растерялся, что забыл свой блокнот. Но я могу рассказать вам все, что там написано! - Прямо все? Был ли это просто вопрос или подначка, юноша не понял. - У меня хорошая память! - Это вышло почти запальчиво. - Что ж, поверю. Знаете, не могу сказать, чем именно, но вы мне нравитесь. Определённо, молодой человек, что-то в вас есть, а я редко ошибаюсь в людях. Давайте проверим, прав ли я на этот раз? - Всё, что угодно, сэр. - Опасные слова. И горячие. Что ж. Надеюсь, у вас нет проблем с Ирландией? Кит не поверил своим ушам, но сумел улыбнуться. - Я сам ирландец, сэр. Родился недалеко от столицы. - Удивительно, акцента почти не слышно... Итак. По этому адресу, - Саутвелл протянул через стол небольшую карточку, - готовится любопытнейшая постановка. Своего рода протест... против нынешней театральной системы. Напишите об этом. Но учтите, я не желаю видеть сухих выжимок и фактов, мы не полицейская газета и не «Гардиан». И если мне понравится результат, то, полагаю, мы поговорим о более тесном сотрудничестве. Киту понадобилась пара мгновений для того, чтобы сообразить, что же сейчас произошло. Негнущимися пальцами он взял карточку с адресом, даже не глядя на неё, и поднялся. - Благодарю вас за доверие! Я... - Можете идти. Саутвелл кивнул, показав, что на сегодня разговор окончен. И, уже закрывая за собой дверь кабинета, Кит успел услышать: - Даю вам две недели!