***
Итто искренне любил всех, с кем когда-либо заключал контракт. Даже того маньяка, кишками которого он разукрасил старое дерево в лесу. Его убийство тоже было актом любви. Выслеживая ублюдка, Итто не раз с упоением представлял, как заберет всю его жизненную силу полностью, впервые вычерпает человека досуха, оставив бесполезную оболочку гнить на земле. Как будет мучить его в процессе, воздавая на все злодейства, которые тот творил при жизни. Но при встрече не почувствовал ничего, кроме омерзения, не позволившего забрать даже малую толику этой грязи, лишь по недоразумению считавшейся энергией человека. «Желаю купаться в крови! И чтобы никто никогда не узнал, что это я!». Что ж, Аратаки с удовольствием исполнил договор — в тех ошметках плоти, которые остались от урода после кровавой бани, никто бы не признал человека. Тогда он впервые столкнулся с тем, что ничего не получить от контракта — тоже может быть очень приятным. С другой стороны, разве можно посчитать за «ничего» охватившую его почти оргазменную дрожь удовлетворения? Итто всегда бережно относился к тем, от кого получал жизненные силы. Не только брал, но и отдавал. Они всегда получали от него больше, чем то, на что могли бы рассчитывать. Также он установил для себя лично правило «единственный раз от одной души», которое соблюдалось неукоснительно, без исключений. Значительной была потеря сил даже от однократного контакта, а если их случалось несколько, что изменения могли стать и вовсе необратимыми, лишенный энергии человек мог вообще не осуществить то, для чего был рожден. Почему именно так, он особо не задавался вопросом. Возможно, просто не мог иначе, неправильный инкуб. Может быть, его самолюбие страдало от того, что у выбранной жертвы практически не было возможности сопротивляться — так или иначе, она обязательно влюблялась в Итто, который мог читать в душе как в открытой книге, отзеркаливая самые сокровенные желания. Он вел себя с каждым так, что тот не имел возможности сопротивляться — как можно сопротивляться тому, чего желаешь со всей своей неистовой страстью. И как потом отказаться от всего этого, когда не можешь получить такого ни с кем другим? Наркотическая зависимость жертвы от подобной связи, лишающая воли, уродующая сознание, влекущая слабость, болезни и смерть — единственный итог. Его Аратаки и пытался избежать каждый раз. Однако, с Сяо определенно пошло что-то не так. Итто не хочет контракта с ним, не хочет соблазнять, внушать ему зависимость. Как же было бы нереально здорово, если бы Адепт сам, по своему желанию доверился ему, захотел бы быть именно с ним, Итто. Чтобы это стремление исходило из него самого, а не было навязанным извне. Что это были бы за чудесные ощущения? Почему же Итто так несправедливо их лишен? Расставшись с Сяо, Итто долго стоит, улыбаясь, прижав руку к губам. Боится, что отнимет её — и исчезнет такой явственный след нежных трепетных губ. А ведь он так и стоял бы с ним в обнимку, целую вечность, кажется. И почему это ощущается таким правильным? Почему не хочется ни давать обещания, ни принимать их, а только держать его в своих руках, не отпуская ни на мгновение? Понять бы еще, что ему делать с этим чувством, как им дышать, пользоваться как. Знать бы способ забрать — и не лишиться всего, отдать — и чтобы ноги не подломились от отдачи… — Вот как! Интересно, насколько обрадуется господин Адепт, когда узнает, что ты за его спиной крутишь шашни с юным красавчиком — экзорцистом? — звонкий голос за спиной вырвал Итто из плена сладко-горьких размышлений. — Самоуверенное создание в шортах случайно не перепутало того, кому хотело предложить себя сегодняшней ночью? — Итто раздражен таким бесцеремонным вторжением и старается как можно скорее завершить разговор, смутив нахала. Однако, к его удивлению, тот даже не изменился в лице. — Син Цю, друг столь бесчестно обманутого тобой Чун Юня. Хотя, ты, наверное, и имени его уже не помнишь. Шутки свои можешь оставить для очередной жертвы твоих… приключений, а вот дорогого Чун Юня, будь любезен, больше не тревожь. — Интересный у меня соперник нарисовался. Решим всё поединком сумо? Хотя, такая красота пропадает, — Итто плотоядно облизывается, — может, контракт? Оставлю в покое задницу твоего любимого в обмен на твою. — Никаких контрактов у нас с тобой не будет. В отличие от тебя, рогатый, мне от Чун Юня ничего не нужно. Он мой дорогой друг, а кто ты для него, демон? Существо, что собирается заняться разложением его души? Или быть может у тебя хорошее настроение, и ты возомнил, что можешь играться с ним как тебе заблагорассудиться? — Да ты просто затейник, разлюбезнейший друг Чун Юня, — Итто чуть не падает от хохота. — Сам же и посоветовал меня призвать. Как умно — отдать свою зазнобу в лапы незнакомому демону. Представляю, как бы наш Холодок улыбался, если бы я его отэкзорцистил при первой же встрече. — Абсолютно никаких рисков. Ты же безобиднее оникабуто. Максимум ущерба от тебя — кровь из ушей от пошлых анекдотов. Зато, как счастлив был Чун Юнь, когда у него впервые в жизни удался ритуал призыва! Единственное, что я не предусмотрел — это твой дурацкий контракт. Это слишком, демон, ты сломаешь его. Оставь! Откажись от контракта! — Мне кажется, не тебе это решать. — Ошибаешься. Именно мне. Чун Юнь уже много лет живет в мире, который я для него создал. Правда убьет его. Взамен того, что он никогда не увидит, каждый новый день я пишу ему новую прекрасную историю. Иногда это слухи о появлениях духов, которые нужно обязательно проверить. Иногда — сговорчивая старушка, согласная за небольшую плату убедить милого мальчика в потрясающей эффективности одного только присутствия великого экзорциста. Путешествия по местам, полным тайн и загадок. Сражения с реальными врагами в поисках врагов призрачных. У него есть цель, он многого достиг на пути к ней. А мечта… Иногда, ты знаешь, лучше, когда мечта остается просто мечтой. Несбыточной, прекрасной, вечной. Не тронутой грязными, всё разрушающими лапами реальности… — Что ж за день-то такой сегодня — сплошь поэты да писатели, а в углу зажать некого! — Итто, скорчив недовольную физиономию, помахал ладошками перед носом разошедшегося Син Цю. — Боюсь, что на этом мне придется прервать твой душераздирающий монолог. Именно сейчас одному одинокому экзорцисту срочно потребовалось присутствие одного общительного демона. Смекаешь, кого как? И, сам понимаешь, я совершенно не склонен его разочаровывать.Часть 5. Дотянуться до тебя.
20 февраля 2022 г. в 23:53
У них не ладится.
Сяо абсолютно не умеет в любовь. Итто совершенно не понимает, что делать, если не трахаться. Тем более, когда трахаться хочется так, что рога трубочкой сворачиваются, грозя вот-вот отвалиться.
Но всё же они встречаются — каждый вечер, когда солнце перестает окрашивать Ли Юэ в теплые охровые оттенки. Иногда целуясь до одурения, иногда грызясь и шипя друг на друга, словно мартовские коты, но не имея сил оторваться ни в том, ни в другом случае.
Спроси Итто, почему именно Сяо, он, не задумавшись ответит: «Ну так красивый же какой! Миллион лет искать будешь — не найдешь подобного. Сажай сверху — верти и любуйся!». Только вот не сажает почему-то. Боится разрушить что-то хрупкое, что возникло между ними в тот первый вечер. Самому себе боится признаться, что увяз, пропал окончательно в то самое мгновение, когда заглянул в самую глубину его души.
Сяо своей неожиданной уязвимостью, обнаженной незалеченностью своих ран тронул тогда его сердце. «Лучше бы член, право слово», — думает Итто, не было бы тогда проблем никаких.
И сегодня вечером Адепт, не привыкший выражать свои чувства, вновь ведет себя слишком отстраненно, холодно, безэмоционально. Со стороны даже кажется, что само существование Итто ему в тягость. Аратаки, никогда раньше и вовсе не задумывающийся о каких-то там чувствах, робеет в его присутствии, забывает о своих пошлых шутках и пытается дать ему столько тепла, сколько может. Ему хочется просто обнять и прижать к себе его тело, увидеть его улыбку, сделать его счастливым, растворится в этих ощущениях. Что-то запредельно сложное, из области невыполнимого, видимо.
Подойдя со спины, он осторожно обнимает хрупкого Адепта, ради которого готов прождать хоть целую вечность. Прижимается всем телом, так чтобы удары его сердца чувствовались всей кожей, так, чтобы казалось, что два сердца бьются как одно. И вроде ничего и не надо больше — просто знать, что его сердце не против звучать вот так, рядом.
В такие моменты он обычно забирает совсем немного этой черной извивающейся мути, что окутывает душу Сяо и заставляет его страдать. Самую малость, чтобы самому не скопытиться. Адепт и рад бы почувствовать себя лучше, но вид Итто, который отворачивается, морщась и пытаясь сдержать рвотный порыв, а потом вновь поворачивается и со слабой улыбкой смотрит на него, не приносит ему облегчения.
Сяо берет в ладошки лицо Итто, гладит большими пальцами по щекам, заглядывая в глаза:
— Перестань. Это бессмысленно — моя душа отравляет всех, кто к ней прикоснется. Скажи, разве достоин любви тот, кто отнял столько жизней? Тот, кто ничего не смог сделать, когда отнимали жизнь у тех, кто был ему дорог? Я не знаю, могу ли вообще любить. Нужна ли мне любовь? Мне хорошо, когда ты рядом. Я ценю, что ты стараешься для меня. Но я также хорошо знаю, что это все пройдет, закончится рано или поздно. И тогда будет снова больно. Очень больно. А сколько боли может вместить душа прежде, чем её разнесет мелкими осколками, парящими бесцельно во тьме веков?
— Э-э-э-… красавчик, да ты никак этого новомодного Кадзуху начитался перед сном? Вот же, посмотри — я тут, горячий, как пирог хозяйки Ваншу, плотский до… Только руки протяни, а лучше опусти чуть пониже, — бормочет Итто, сам понимая, что не знает, что может предложить древнему израненному существу, как спасти того, кто неизмеримо больше тебя самого. Но он постарается, сделает все возможное, чтобы хоть в этот сегодняшний вечер в глазах Сяо появились веселые огоньки, как отблески далеких фейерверков над ночным городом. Сегодня, завтра, послезавтра. Столько, сколько он сможет. А остальное разве важно? Разве имеет значение?
«Сяо, просто позволь провести еще день вместе с тобой, и я смогу отодвинуть этот мрак в твоей душе еще чуть-чуть дальше».
— А что ты скажешь на то, что для меня сама жизнь неотделима от боли? Её столько снаружи и внутри меня, что только ощущая либо причиняя боль, я чувствую, что жив и кому-то нужен. Именно поэтому мне лучше оставаться одному.
— Скажу, что ни одно живое существо, никто не должен оставаться один. А боль — ты слишком преувеличиваешь её значение. В конце концов это действительно лишь признак того, что ты до сих пор жив. Важно другое — для чего ты живешь. И я буду счастлив, если где-то из этих причин для того, чтобы жить дальше, ты поставишь меня.
— Знаешь, во времена Якс у меня был один друг. Очень хороший друг. И он говорил похожие вещи. Что-то о том, что вместе возможно разделить боль, и она станет вдвое меньше. А вот совместное переживание радости напротив, увеличивает эту радость. Прекрасный огненный дурак! Я всегда просил его поумерить свой пыл. Был бы он хоть чуточку холоднее, спокойнее, не рвался бы так бездумно в бой, лишь завидя какого-то духа, как будто он последний на этой земле, мне не пришлось бы хоронить его тело в ледяных горах. Его красные волосы, на которых не таял снег, боль, которая стала в сотни раз сильнее — вот все, к чему привели его слова.
— У меня тоже есть один, так сказать, друг. И вот он слишком холоден, на редкость спокоен. Настолько, что, кажется, исправляет ошибки прошлой жизни. Да вот только нет у него ни огромного счастья, ни дикой радости, как того ожидалось бы. Не прибавилось ни смысла, ни веселья. И мне почему-то кажется, что он с удовольствием поменялся бы местами с тем твоим другом, чтобы ощутить упоение боем, увидеть как демоны и духи корчатся от ран, нанесенных его мечом, чтобы разделить радость победы с таким другом, как ты, Сяо.
Люди живут несоизмеримо меньше духов, демонов. А не боятся любить и терять. Даже твой этот любимый поэт, Кадзуха — по слухам, он тоже терял свою любовь. И посмотри, его стихи теперь ты чуть ли не наизусть учишь. Тот, кто не знает, что такое лишиться всего, что такое пустота в собственном сердце, никогда не сможет наполнить пустоту в сердце другого.
— Ты и сам как-то чересчур лиричен для демона-казановы, — Сяо действительно улыбается, — горячий, говоришь? Тогда покажи, как сможешь согреть ледяной ветер, сковавший моё пустое сердце.
— Надо будет все же почитать эти… м-г-хм… — успевает выдохнуть Итто, прежде чем Сяо вовлекает его в бесконечно долгий поцелуй.
Они даже не замечают, как хмурое небо начинает протекать теплым летним дождем. Капли падают на их лица, стекают по щекам и губам, вплетаясь в поцелуй. Итто ощущает их как слезы — невыразимо приятные слезы облегчения.
Аратаки с готовностью встречает своим языком жадный язык Сяо, посасывая, вбирает его в себя, растворяясь в ощущениях, словно и не существует в мире ничего кроме этого поцелуя. И будто бы не важно всё — что было прежде и будет дальше. Сейчас весь его мир — это их соприкасающиеся влажные губы, и руки Сяо, несколько грубо вцепившиеся в его длинные серебристые волосы.
Однако, несмотря на такую крайнюю близость, Сяо как будто где-то слишком далеко, в его распахнутых глазах не отражается Итто, в его зрачках — отблески жестоких битв и мысли, слишком далекие от того, чем они сейчас занимаются.