Поймать монстра

      Мы росли в одиноком доме посреди леса, который было принято называть приютом. Затхлое местечко, где мрак и пыль впитались в стены, а дождь шёл шесть дней в неделю. Казалось, этому дождю не было суждено когда-то закончиться. Он лил утром, лил вечером, лил в обед, лил ночью, лил, когда ты спал, лил, когда ты шёл охотиться. И он не смывал ничего, кроме надежды на счастливую жизнь.       Никто не называл это место домом, мы тут не рождались, но родители нас тут бросили. Мы не знали, кто мы. Вернее, знали свои имена, свою внешность, примерный возраст. Но мы не могли помнить своих родителей, а также не могли знать точную дату своего рождения. Праздник устраивали в честь того дня, когда нас нашли в приюте. И мы думали, что это правильно. Бедные сироты, оставленные на попечение нескольким взрослым, которых мы называли учителями. Думаю, это слово не должно внушать страх, но я его боюсь и по сей день.       Кажется, они не были плохими людьми. Они пытались нас любить, даже директор, хотя был не обязан. Однако любовь нужна детям, а взрослыми мы становились рано. Эти самые учителя думали, что мы уже выросли. Я помню их взгляды после того, как тебе исполняется шесть или семь лет. Помню их жадные глаза в те дни, когда нас обучали охоте.       Рука, что прежде гладила тебя по голове, указывала на ворона. Учителя поймали его вчера или позавчера, но теперь он летал, размахивая своими крыльями и пытаясь спрятаться от нас. Я держал в руке эту странную сферу и всё смотрел на него, не надеясь, что когда-нибудь поймаю. Но я ловил. Никто не хочет быть избитым, поэтому я ловил.       Вспоминая эти сферы сейчас, я задумываюсь над тем, как они вообще были устроены. Сейчас их не используют ни в теории, ни на практике. Но тогда их было много. Они даже были не совсем сферами. Иногда кубами. Да, иногда это были кубы. Остатки былой цивилизации, которая потухла с появлением монстров, или изобретение магии? Сейчас-то я знаю, что магия есть. Но могла ли она такое сделать?       Я помню девочку со шрамом на щеке. Да, у неё был этот шрам. Странный шрам, но притягательный. Я помню, что она со мной говорила. О чём она со мной говорила? Я теряюсь в словах, но помню.       — Ты их любимчик. — Это слово казалось странным. Что значило "любимчик" в контексте происходящего? Меня пороли точно так же, как остальных. Меня заставляли охотиться точно так же, как остальных.       Я не знал, что ответить. Помню, она смотрела на меня внимательно, изучая, проникая под самую кожу взглядом. Она знала что-то обо мне. Что-то, что все знают.       — Все потому, что ты больной. Но болезни лечатся. Твоя, наверное, тоже.       Да, она была права. Сейчас я здоров, да и много когда был здоров. Значит, я вылечился. Я помню, что был болен. Я помню её завистливый взгляд. Я помню себя, держащим в руках эту странную сферу. Я забыл её, кто бы она не была.       Смотря на этот лес, я начинаю задаваться вопросом, с кем тогда разговаривал. Даниэль выглядит всё больнее. Он бледен, часто дышит. И я слышу это дыхание, так как сейчас придерживаю его на своей спине. Мой шаг тяжелее, чем раньше, а по телу сбегает пот. Сквозь листву проникает солнце, но оно не может выжечь эти липкие скользкие капли.       Подъём. Я вздыхаю, смотря на то, как от каждого шага камни осыпаются мелкой крошкой вниз. Они катятся по склону и пропадают далеко внизу. Нам надо обойти это место или сбежать. Но мне жарко. Я, кажется, теряюсь в мыслях, и Элли это видит, но молчит. Она вообще давно уже молчит.       Я слышу шелест листвы. Это не ветер. Точно не он, но никто не обращает на него внимание.       — Здесь кто-то есть, — говорю я. И почему никто не может мне помочь с Даниэлем? Неужели это только моя ответственность?       — Тебе показалось, — ответила Элли. Лью посмотрел на меня сочувствующе, и мы шли дальше.       Они говорят, здесь никого нет. Но я чувствую, что что-то не так. Как будто бы в тенях, даже самых маленьких, прячется что-то и выжидает, когда напасть. Но Абаддон молчит, сидя на плече Элли. Он не может молчать без повода. Нет — одёргиваю себя — может. Он уже это сделал недавно.       Вечер подкрался незаметно. Это правильно. Я его и должен был не заметить, потому что устал, потому что нам всем нужен отдых. Естественная пещера, на которую мы наткнулись, отлично подходила для ночёвки. Здесь холодно и сыро, но зато безопасно. И хотя откуда-то из глубины доносится капанье воды, я спокоен. Я спокоен, пока не чувствую этого странного присутствия.       — Мы идём довольно долго, — замечаю я. — Что там с этой картой?       — Я... — Элли внимательно разглядывает лист, выискивая на нём нужное место. — Я не знаю. Это очень сложно, всё непредсказуемо.       — Иными словами, мы заблудились? — переспросила Габи, помогая Лью разводить костёр. А они хорошо научились это делать за всё то время, что я слежу за Даниэлем. Видимо, эта ноша официально на мне.       Пещера, наконец, осветилась огнём. Лью подошёл ко мне и сел рядом, вглядываясь в бледное лицо Даниэля. Признаюсь, сейчас наш общий друг выглядел болезненно. Очень болезненно. Не припомню, чтобы когда-нибудь замечал за ним такое состояние.       — Яд? — коротко спросил Лью, и я кивнул. — Слышал от Элли, что волки обычно не ядовиты.       Я снова кивнул.       — Маленькие животные очень ядовиты, — добавил, утыкаясь в собственные колени. — У больших, знаешь, есть когти, клыки. Волкам не нужен яд.       И мы оба понимали, что это значит. Даже Лью, хотя он и начал взаимодействовать с монстрами относительно недавно. Но он понимал. Смотрел, долго смотрел, понимая.       — Я устал. — Нужно не жаловаться. Следует просто замолчать, вслушиваясь в пение дождя за пределами пещеры.       Дождь. И когда он начался? Я помню, что нам сопутствовал свет. Но дождь тёмный, угрожающий, мокрый. Да ему и надо быть мокрым.       Я помню своё имя. Глупое имя, если честно. Кто бы мне его не дал, думаю, этот человек смотрел на уже кончающийся дождь. Я помню, как он звучит. Он капает мелкими каплями на камни, тем самым создавая особенный звук, так похожий на моё имя.       Смотря на проход в глубину пещеры, я уже было собрался туда пройти, но Лью меня остановил. Он смотрел с жалостью и усадил меня обратно, рядом с Даниэлем. И почему он смотрел на меня так? Я не могу этого понять, но послушно сажусь, вновь присматривая за своей ношей. И я чувствую собственную уязвимость, когда понимаю, что завтра снова буду её нести.       — Ты какой-то красный, — замечает Габи на следующий день.       — Ты просто сравниваешь нас с Даниэлем. Он бледный, как смерть, поэтому я такой красный.       Снова слышу шелест. Он близкий и опасный, потому что я сегодня, как и вчера, очень уязвимый.       И почему именно сейчас Даниэль решил ворочаться во сне, не давая мне идти ровно? Я покосился, еле удерживая равновесие, но смог устоять на ногах. Даниэль же пришёл в очередное движение. Он зевнул и с болезненным стоном попытался вытянуть руки, и я снова накренился, пытаясь не упасть в ту сторону, в которую он меня тянул.       Закончив все телодвижения, он уткнулся в мой затылок. По спине прошли мурашки, заставляя вздрогнуть от неожиданного чувства холода. Мельком я увидел радостное лицо Элли. Она что-то показывала Лью, размахивая руками.       — Всё нормально? — Габи появилась рядом совсем неожиданно. Я посмотрел на неё вопросительно, но кивнул.       И хотя всё было не очень нормально, но я продолжал кивать, держась за единственную возможность убедить её в собственных словах.       — Не надо пытаться вести себя как заботливая тётушка. Ты всё-таки монстр, даже если наполовину.       Поджав губы, Габи ушла.       Я был, наверное, слишком груб. Габи врала, конечно. Она также сделала много вещей, за которые ей не придётся гордиться. Но она человек. Наполовину монстр, но ещё и человек. Однако у меня болит спина, голова и ноги. Я устал, чтобы быть вежливым.       Да и вряд ли я однажды смогу к ней относиться не с подозрением.       Вечер выдался холодным. В одежде становилось некомфортно, но, как охотник, я к тому привык. Когда находишься постоянно в движении, нет особой возможности остановиться и снять верхнюю одежду, отдохнув от её трения о кожу. Элли тоже выглядела устало, но теперь зато не вертела карту, вопросительно вглядываясь в неё.       На самом деле, мы уже давно должны были дойти. И хотя мне этого не говорили, но я знал, в чём была проблема. Сейчас Элли волновалась не меньше меня или Лью.       И всё же. Голова забита не тем. Я помню. Я помню всё, что должно помнить. Наша Родина — Оникс. Тера. Странная страна со странным правителем, который почти не показывается на вечерах высшего общества. Силла. Додсон. Маленькая страна, которая окружена Силлой. Гофер. Тита. Страна, чья экономика основана на торговле. Ноче. Аква.       Я помню четыре рода, которые поставили наш материк на ноги после катастрофы. Э ир. Тера. Аква. Игнис.       Я помню так много, но что-то упускаю.       — Я всё думал, откуда появились эти клетки. — Впервые за долгое время я первым начал диалог с Элли. Она не смотрела на меня, вместо этого разглядывая пляшущие в костре огоньки. Как маленькие человечки, они бегали и прыгали, следуя друг за другом на свободу, но тут же расплываясь в темноте. Я видел, как они отражаются в глазах Элли. И замешательство на её лице я тоже видел.       — Какие клетки?       — Мы использовали их в приюте. Они как будто бы магические. Такие странные.       Скудное описание должно было навести Элли на нужные мысли. Она нахмурилась, но понимающе кивнула, а после пожала плечами. Наш диалог закончился тяжёлым молчанием, пока мы оба не легли спать.       В моей памяти отпечаталась целая жизнь в приюте. Она не могла бы уместиться на полотно в несколько тысяч метров. Так много в этой памяти, что я теряюсь и вновь называю страны, чтобы отвлечься от ненужных мыслей. Нет, эти воспоминания преследуют, от них не сбежать. Даже во сне я вижу знакомый двор и Элли, которая пытается поймать маленькую птичку.       Не надо. Она маленькая, совсем беззащитная, поэтому точно ядовитая. Не надо касаться руками, она их съест или ещё что похуже. Не надо, Элли. Но не я её останавливаю. Это делает та самая девочка, чью щёку украшает этот странный шрам. Она прямолинейна и часто сердита. А ещё она ровесница Даниэля.       Я просыпаюсь, и в голове пустота. Тягучим мёдом растекается она по нейронным связям, не лаская ни мозг, ни тело. И мне больно. Мне очень больно, однако идти надо. И помнить тоже надо.       В этом параде безумия, я знаю, надо напрячь память и помнить всё до единой детали.       — Яд...       Этот голос, хриплый и уставший, прозвучал над ухом, вывернув из полёта мыслей.       — Какой-то яд...       Нотки ярости пробрались в самоё основание голоса, укоренившись там и прорастали в цветы, от которых Даниэль никогда не сможет избавиться. Всегда идеальный, всегда сильный и способный защитить нас, приютских детишек, которые беспечно бегают вокруг него, смотря своими восторженными взглядами, замечая каждую деталь, но не способные понять самого главного.       Я не помню ни единого дня, когда Даниэль бы показывал свою слабость, но это не значит, что их не было. Этот невидимый груз я чувствовал на себе, пока, несмотря на болезнь (а я болел) старался следить за тем, чтобы всё шло своим чередом. Как машина, построенная искусным мастером, мы двигались и работали слаженно, но всё ещё были неидеальны.       То, что нужно было сказать сейчас Даниэлю. Если только одним словом можно было бы отразить эту мысль, чтобы сказать её прямо сейчас Даниэлю. Если есть такое слово. Если я подберу среди всех слов, укоренившихся в моей памяти, то одно, которое сможет отразить мои чувства, то это будет...       — ...неидеальный. — Пробел, что возник после моих слов, я просто обязан заполнить. — Ты можешь быть неидеальным.       И я ступал твёрдыми шагами на землю, покрепче подхватив Даниэля, чтобы тот не упал. Как когда-то он крепко держал меня, чувствуя острую необходимость следить за моим состоянием, так и я теперь держал его.       Я помню, что нас связывает. Мы не были в приюте друзьями, но и врагами нас не назвать. Мы были повязаны, даже несмотря на то, что говорили друг с другом редко. У меня не было друзей вообще, если честно. Я же был общепринятым трусом. Даниэль тоже не заводил близкие знакомства, потому что быть с кем-то близким — значит мочь быть перед ним слабым. А он не мог.       Разве что девочка со шрамом. Я её помню. Я помню шрам, помню голос, помню возраст, но никак не могу вспомнить имя. Такое далёкое, но короткое.       Я забыл что-то важное. И я падаю в темноту, чувствуя, как лихорадка накрывает моё тело. Всё мешается перед глазами, пока я пытаюсь вспомнить имя.       Я забыл что-то очень важное. Я знаю, что скрывают от меня Даниэль и Элли, а теперь, возможно, Лью, может, даже Габи. Это что-то известное всем. Даже мне оно известно. Но я забыл, что это, как и то, из чего сделаны эти клетки или как зовут загадочную девушку из воспоминаний.