***
Я смотрю на поле и беседку. Теперь никаких украшений, воспитатели сегодня особенно строги. Их ничего не может умилостивить, кроме Даниэля, который, как всегда, быстро расправляется с жертвой. В его руке нож, он по локоть в крови. Но я не смотрю на него, я разглядываю птицу под небом. И почему она здесь летает? Её же поймают и выпустят к нам. Взрослые не подарят ей простой смерти, нет, они попробуют научить нас, маленьких детей, которые по неумению будут медленно резать птицу по кусочкам. Улетай же, улетай. Она не слушает. — На что смотришь? — Даниэль подходит и с презрением оглядывает меня. — На птичку, — коротко отвечаю я. Не хочу смотреть на него, от него пахнет кровью. Даниэль вздыхает. — Нет никакой птички, — мотает головой он, и я верю, потому что в ту же секунду она пропадает. — А если бы и была, её бы поймали. — Как понять? — спрашиваю я. — Все не видят, а я вижу. — Я не буду тебе помогать, — обиженно надувает щёки Даниэль. — Ты мне не нравишься, поэтому справляйся сам. Но если нужен совет, то я, как старший, его тебе дам. — Ты не старший, — отвечаю я. — Но стану, когда уйдёт Сара. И тогда я буду отвечать за вас и защищать от воспитателей. Поэтому и дам совет. Птицы быть не могло, потому что её бы поймали. Много чего быть не может, а если не может, знает, нет. Я киваю и впервые за долгое время вижу интерес со стороны Даниэля, этого мальчика, который намного сильнее даже Сары. — Все считают, ты безнадёжный, — говорит он. — Тебе разрешают не учиться, потому что думают, что ты бездарь. Но Сара тебя любит. Это проблема, потому что она должна любить нас всех. А любит тебя. Понимаешь? Это неправильно. — Может быть, она сама решит, что ей правильно? — Даниэль только пожимает плечами и уходит гоняться за очередным зверем. — Но ты тоже прав, — кричу я ему вслед. — Она должна заботиться обо всех, не только обо мне. Я знаю, что птицы уже нет, но почему-то с надеждой смотрю на небо. Если хоть что-то сможет вылететь отсюда живым, убраться подальше и спастись, это будет прекрасно. Я не понимаю, почему животных убивают, но на меня уже бежит маленький волчонок. Он кусает меня, и я плачу, рыдаю от боли, пока меня несут лечить. Сара обеспокоенно спешит за воспитателями, а Элли смотрит с любопытством. Волчонка хватают. Это Даниэль, чей клинок остр и надёжен. Не с первой попытки, но кинжал входит в череп зверя. Даниэль держит его за лапу, и я вижу, сколько крови падает на одежду, оставаясь там навсегда тёмными пятнами. Он смотрит на меня тем же волчьим взглядом, а Сара идёт рядом. Сознание уносит в далёкие края и дебри, где меня больше не найдут. Вместо поляны остаются звуки раздираемой плоти. Я оказываюсь в больничной койке и уже не думаю о том, что со мной случилось. Всё кажется отдалённым и незначительным. Воспитатели меня осматривают, что-то говорят и мажут. Это должно помочь от боли. Но я закрываю глаза и открываю их только к вечеру. Сара сидит рядом, заботливо гладя мою голову. Она уделяет слишком много внимания мне. Остальные тоже могут получить эту любовь. Они ведь заслуживают её. — Спи, — говорит Сара. — Я останусь рядом. — Не уходи, — говорю я. — Пожалуйста. Она кивает, и я думаю, что не так уж плохо быть в центре внимания. У меня не было мамы, а воспитатели ничего не значат уже давно. Да, неправильно желать того, чтобы Сара остальных так не любила, но если бы она заботилась о каждом, хватило бы её любви на меня? Была бы она сейчас не была рядом, если бы заботилась об остальных? Её бы просто не хватило. А если Даниэль так хочет, он может и сам себя любить. Он справится. Он же сильный. Ему не нужна помощь. Я засыпаю с улыбкой на лице.***
Грязь. Она везде. Шаг вперёд, и я проваливаюсь. Как в том сне, но я иду к кругу людей, которые собрались рядом с телом. Воспитатели никого не могут разогнать, особенно вырвать тело из ручонок маленькой Элли. Она держится так крепко и отчаянно, что все уже теряют надежду её отлепить. А я подхожу и всё думаю, когда что-то пошло не так. Сара всегда была задумчивой. Но она не могла так поступить. Я знаю, что происходит, и понимаю, что она не могла. Она украшала беседку, зная, что мы ещё встретимся. Она обещала, что будет рядом. Когда это было? Это было так давно. Это осталось в той комнате, где я засыпал, пока она гладила меня по голове. Я видел её сегодня. Я вижу её сейчас. И я знаю, что такое смерть. Все мы знаем, что такое смерть, потому что наши родители отчасти мертвы, потому что так лучше, так легче. И всё же вера приходит не сразу. Этого быть не может, а если быть не может, значит, нет. Но ведение не проходит. Поле. Беседка. Бездыханное тело. Дождь. Грязь. Сару наконец-то поднимают и уводят, а Элли цепляется за мою руку, как за последнюю соломинку, которая держит её на ногах. И мы стоим, не зная, что будет завтра. А что-то завтра меняется. Наш директор кричит, что он ни в чём не виноват, на смену приходит она, статная и элегантная в меру, но знающая своё дело. Она не даёт воспитателям нас бить и больше не заставляет охотиться. Она слушает, что говорят дети, и старается наладить с ними контакт. Через время все перестают охотиться, потому что так надо. Как-то так получилось, что они растут и начинают ходить в леса самостоятельно. Они говорят, что так надо. Если не мы, то кто? Но я не хочу. Элли хочет, а я не хочу. Сара не хотела, даже если я не знаю, кто она такая. Я помню, что она не хотела. Птицы по небу не летают, а ещё со мной никто не разговаривает. Даниэль стал главным, он почему-то со мной не разговаривает. Он завидует, потому что ко мне особое отношение. Но теперь же не особое. Всем разрешают делать то, что они хотят, и я делаю. Я не особенный. Ничего особенного. А не разговаривают, потому что не охочусь. Даниэль любит охоту, а я — нет. Мне нельзя. Меня не заставят.***
— Открой дверь, пожалуйста. Элли стоит там, за дверью. Это она просит меня выйти, но я заперся. Почему же? Точно, убил кошку. Нож лежит в стороне, словно глупое напоминание о безрассудном выходе. Меня уговорили, а я не хотел. Я не хотел убивать, потому что, потому что... Страшно, наверное. Монстры страшные, они кусаются и царапаются. Кошка убила бы меня, если бы я не убил её. Таков закон уже столько лет. — Если не откроешь эту чёртову дверь, я её выломаю. И зачем я понадобился Даниэлю? Он меня недолюбливает, ему я не нужен. А теперь он появляется и хочет войти. —Я не вру, — угрожает Даниэль. И я знаю, что лучше открыть. Зачем бы он не пришёл, это лучше, чем просто скрываться от него. Дверь его не удержит, он же сильный. И я открываю проход, впуская, как мне кажется, врага. Ударит, наверное, за трусость. Чувствует свою ответственность за нас. Или Лесли подговорила. Элли смотрит обеспокоенно, но я закрываю пред ней дверь. Мы не были никогда близки, зачем бы мне открывать. — Это жестоко, — замечает Даниэль. Он оглядывает помещение и застывает на месте. Да, кругом полумрак, наверное, это необычно. Но мне уже не важно, потому что я сажусь на пол, опираясь на кровать спиной. Даниэль опускается рядом и берёт в руки нож, задумчиво его оглядывая в руках. — Раскис, — замечает он. — Совсем уже не выходишь. Что бы подумала Сара? — Сара? — переспрашиваю я. — Не вспомнил, — вздыхает Даниэль. — Жаль, она заслуживала памяти. Любила тебя и Элли, заботилась. Я не запоминаю эти слова. Какая разница? На душе отчего-то так больно. Впервые убил, и теперь понимаю, почему не хотел этого делать. —Ты открылся с новой стороны, — толкает локтем в плечо Даниэль. — Все считали тебя безнадёжным, но теперь какой ты безнадёжный? Теперь все ждут, что ты раскроешься, как кокон бабочки. Разве что надеются, что не будешь никого из людей жалить. Я не разделяю его весёлого настроения. Зачем он вообще пришёл? — А я тут заглядываю в последний раз. — И в первый, — хрипло отвечаю я. Мой голос напоминает скрипучую половицу. Даниэль это замечает и находит где-то воду. Он даёт бутылку, а я принимаю, сглатывая содержимое. Вода на удивление вкусная, проясняющая разум. И всё теперь кажется таким неинтересным, кроме голода и жажды. И как я не замечал их до этого? Что-то надо съесть. Но вместо этого пью, жадно и громко. — Всё, всё, — отнимает бутылку Даниэль. — Мальчик с голодного края. Спустись потом, поешь и попей нормально. Я сажусь обратно на своё место. Даниэль тоже возвращается в прежнее положение, лишь придвинувшись ближе. — Я по важному вопросу, так-то. Оставлю тебя в таком состоянии, не смогу уйти спокойно. — Уйти? — Именно, — говорит Даниэль. — Моё время пришло, и я знаю, куда мне надо. А вот тебя оставлять за главного нет желания. Ты побитый и голодный, поэтому давай договоримся, что нормально поешь и встанешь на ноги? Это нужно приюту. Знаю, уйдёшь скоро после меня, но хотя бы чуть-чуть побудь взрослым. — Всегда заботишься о нас, — вздыхаю я. — Всегда, — кивает головой Даниэль. — Вы же бестолковые. Не любите убивать монстров, нарываетесь на трёпку. Кто, если не я? — Любой, если не ты. — Дурак ты тогда, — вздыхает Даниэль. — И что мне полагаться на дурака? Чёрт, даже интересно стало, почему тебя так любила Сара. Не пойми неправильно, но мне даже стало интересно, сошлись бы вы, если бы она выросла? Просто интерес. Да, она бы ушла, но вы бы могли встретиться. Какая разница, что старше. Любви никто не чужд. Я не знаю, кто такая Сара, но что-то мне подсказывает, что имя женское. — Она девушка, — прячу я лицо в коленях. — Ты на удивление проницателен. — Да нет же, — поясняю я. — Не нравятся мне девушки. — Они бывают эмоциональными, но они красивые и весьма привлекательные. Не спеши отказываться от отношений. — Да нет же, — поднимаю я свой взгляд на Даниэля. — Мне девушки не нравятся. И в какой момент мы оказались так близко? Нет, в какой момент я вообще решился это сказать Даниэлю? Он же мне почти что враг. Да, он о нас заботился всё это время, всегда оставаясь заботливым и сильным, но это же не повод ему доверять. Даниэль отдаляется от меня и смотрит с подозрением. — Да тебе же и пятнадцати нет. Откуда выводы такие? И это сомнение в голосе. Я бы тоже сомневался. — Оттуда. Это не важно. Я бы сам этого не хотел признавать, но факт остаётся фактом. — Даниэль смотрит на меня неотрывно, следя, как за диким зверем. — Да не нравишься мне ты. Можешь так не напрягаться. — А я и не напрягался, — говорит он, но отчего-то расслабляется и встаёт на ноги. — Ты не в моём вкусе, вообще-то. Даниэль кивает, и я киваю. Да, лгу, но киваю, чтобы только убедить себя в этом. Так будет лучше. — В общем, я пришёл попрощаться и извиниться за всё. Я был к тебе слишком строг. И за кота прости. Плохо получилось. Даниэль вздыхает и уходит. Насовсем. Больше я его не увижу в приюте и встретимся мы только через несколько лет, когда забуду и наш разговор, и Сару, и связь с Элли. Мы будем уже другими, но будем самими собой.