Тени Коукворта

Северус сидел на полу рядом с камином и бездумно смотрел в огонь. Он в первый раз за последние двое суток чувствовал себя почти спокойно. Отсветы пламени на стенах, тёплые доски пола, снег за окном. Тишина. Это было почти как в детстве, когда они с мамой вдвоём коротали зимние вечера. Он растянулся на полу рядом с камином и уставился в потолок. Ничего интересного там, конечно, не было: за долгие годы Северус почти наизусть выучил расположение каждого пятна и каждой трещинки, но снова разглядывать что-то настолько знакомое было… почти приятно. Он как будто был дома. Странное чувство. Блэк мирно сопел на диване. В этот раз ему, видимо, не снились кошмары. Это почему-то тоже успокаивало Северуса. В последние дни он слишком привык беспокоиться за этого придурка. Настолько, что почти без колебаний отдал ему единственное одеяло в доме. Самому себе Северус это объяснил тем, что просто уменьшает количество возможных проблем: если Блэк, не дай Мерлин, простудится… Об этом ему даже думать не хотелось. Стрелка часов медленно ползла к четырём. Северусу надо было бы как следует обдумать всё, что сегодня произошло, попытаться найти какое-то объяснение всей этой истории с «предложением» Ферзя, может, составить план, но… чуть позже. Он слишком устал, чтобы думать, хотя ничего толком не делал. Это, в общем-то было его обычным состоянием. Медленно поднявшись на ноги, Северус окинул гостиную взглядом. Свет и тепло создавали иллюзию уюта, но здесь всё ещё было ужасно пусто. Книги на полках, рождественская ёлка в углу, статуэтки на камине, два кресла и кофейный столик, накрытый кружевной салфеткой, фотографии на стенах и венок над дверью – где всё это теперь? Он пытался вспомнить, когда его дом перестал быть его домом, таким, как в детстве. В тот раз, когда Тоби впервые вернулся домой пьяный в стельку? В тот раз, когда он впервые ударил маму? В тот раз, когда она впервые сменила замок, чтобы он больше не возвращался? В тот раз, когда трое его дружков выломали дверь и вынесли из дома всё мало-мальски ценное? Или полтора года назад, когда Северус в последний раз попрощался с мамой, уезжая в Хогвартс? Он винил себя за это. Он не должен был оставлять её здесь одну, он знал, чёрт возьми, знал, что она больна. Он должен был… сделать хоть что-нибудь! Не сделал. Тем сентябрьским утром его дом ещё был его домом, а зимой он вернулся в пустую оболочку. В холодную тихую тюрьму, где нет никого, кроме теней и воспоминаний. Северус стиснул зубы. Он много раз обещал себе не возвращаться к этому, не винить себя, идти дальше, потому что мама хотела бы этого. - Скорбь – дело пустое, Северус. Наши мёртвые не уходят. Они всегда с нами, рядом… Они наблюдают и помогают. Их нужно не оплакивать, а почитать. Запомни это… Он запомнил. Комната рядом с гостиной, чуть дальше по коридору от кухни, раньше была гостевой спальней, но последние месяцы жизни мама провела там. Ей было тяжело подниматься наверх. Здесь же она и осталась навсегда. В этой гостевой спальне, запертой на ключ. С той осени Северус заходил туда лишь два раза. Первый – чтобы немного стереть пыль, второй – чтобы поставить ещё одну фотографию рядом с маминой. Они обе были там, на прикроватной тумбочке. Две фотографии, две свечи из белого воска, давно засохший букетик фиалок. Всё как всегда. Он достал из кармана спичечный коробок. Оставалось всего две спички, и это было в некотором роде символично. Северус зажёг свечи и опустился перед тумбочкой на колени. Это был его маленький алтарь, место, где он мог на секунду забыть о своих потерях, о тёмном прошлом и мрачном будущем. Это было место, где они говорили с ним. Северус прекрасно понимал, что всё это отдаёт безумием, но не мог заставить себя оборвать последнюю тонкую нить, связывавшую его с теми, кто был ему дорог… и кому был дорог он. Слева стояла маггловская фотография мамы в простой траурной рамке. Точнее, это была часть их с Тоби старой свадебной фотографии. Вторую половину Северус собственноручно отрезал и сжёг. Других фотографий у него просто не было – они отправились в далёкое плавание по местной реке ещё много лет назад, когда Тоби в приступе ярости выкинул семейный фотоальбом. Зачем? Чёрт его знает. На этой фотографии маме было от силы лет двадцать. Она, в пышном белом платье и с букетом в руках, стояла на фоне их дома – тогда ещё совсем нового. Пожалуй, она выглядела счастливой. Точно сказать было сложно – фотография была слишком старая и выцветшая. Справа стояла фотография Вик. Единственная, которая была у Северуса, и, вполне возможно, что единственная вообще. В середине мая Вик одолжила у него учебник по зельеварению – «повторить кое-что», а вернула со своей фотографией вместо закладки. Он всё собирался спросить её об этом, но не успел – после экзаменов её нашли в женской душевой с перерезанными венами. На этой фотокарточке она была как живая: губы, накрашенные тёмной помадой, кривились в ехидной усмешке, брови были недоверчиво вздёрнуты, мол, болтай-болтай, и не такое слышали. Вик всегда делала такое лицо, когда Северус, как она говорила, «начинал распускать сопли». - Или возьми себя в руки и врежь уже кому-нибудь, или заткнись наконец! Нытьём делу не поможешь… Она любила повторять:«Мы все умрём», но никогда не добавляла «скоро». Всё, что от неё осталось - одна-единственная фотография, одинокая могила на кладбище Ярмута, и воспоминания Северуса. Вспоминал ли её кто нибудь ещё?.. В полумраке гостевой спальни, при свете двух свечей, Северус чувствовал, что они рядом. Он ни о чём не спрашивал и не просил прощения, просто пытался забыть, что они ушли навсегда. В этот раз получалось из рук вон плохо. Что-то мешало ему сосредоточиться, но что - он понять не мог. Северус тяжело вздохнул, потушил свечи и вышел из комнаты, заперев дверь. Ключ он всегда носил при себе, на шнурке, как напоминание, что он не один, но… сейчас ему всё равно было чертовски одиноко. Северус вернулся в гостиную и сел на пол рядом с диваном, прислонившись спиной к подлокотнику. У него это начинало входить в привычку. Чужое присутствие, фантомное тепло, едва различимое дыхание… Сейчас Северусу было плевать, что Блэк – это Блэк. Он просто был рад, что здесь есть хоть кто-то по-настоящему живой.