et cetera;

У Чимина — декабрь. У Чимина сессия вот вот, чупа-чупс во рту, декабрь, тоской простуженный, а еще Намджун. И если все, как говорит Джин, пережить можно, то с последним беда совсем, Намджуна пережить нельзя. Чимин знает, Чимин пробовал. А еще Чимин пробовал хрупкого и загадочного на всю голову Тэхена, пробовал пламенного и до умопомрачения красивого Хосока с танцевального класса, даже второкурсницу пробовал, но, увы. С Намджуном так не работает. Намджун в Чимине перманентный, систематический и злокачественный, потому от Намджуна не получается. Может, Чимин, конечно, плохо пытался, но как-то все никак. Намджун с Чимином в понедельник, четверг и воскресение. С восьми вечера до десяти ночи. И чтобы эти понедельник, четверг и воскресение вообще были, Чимин без сомнений записывается в зал, где тренит Намджун, последние карманные отдает, родителям врет, что давно подкачаться хотел, пыхтит над гантелями этими гребаными и в зеркало смотрит на намджуновы руки. А еще иногда на губы. Но больше на руки, потому что если задержать на намджуновых губах взгляд чуть дольше, можно совсем тронуться. Чимин боится. Смотрит чуть дольше и боится. И лишь что-то скребущее и мазохистски-неправильное внутри заставляет каждые пару минут черкать взглядом по черничным губам. Намджун не хрупкий и не загадочный, не пламенный и даже не второкурсница, но западает настолько, что мозг плавится и сердце в угли. У Намджуна тело от пота блестит, майка с блядскими дырками на боках, ребра открывающая, и улыбка уголком губ, подаренная Чимину пару раз в раздевалке. И больше, чем смотреть на его губы, Чимин запрещает себе лишь одно — смотреть, как Намджун стягивает потные шмотки и переодевается. Чимину стыдно, Чимину жарко, Чимину невозможно от того, что так близко и так нельзя. И может, именно потому он все-таки поворачивается, едва застегнув джинсы и стоя с обнаженным торсом, в открытую пялится на черничные намджуновы губы и говорит: — Если будешь бить, то не в лицо, у меня семейная фотоссесия в пятницу. А потом прижимает спиной к холодному шкафчику и целует. Зло, отчаянно, будто в последний раз. И Намджун вроде как не загадочный, но почему он вдруг кладет теплые большие ладони Чимину на талию, прижимает к себе и отвечает на поцелуй вместо того, чтобы ахренеть и втащить — непонятно. Чимин не спрашивает. Чимин обхватывает тонкими ручонками мощную шею, зарывается пальчиками в слипшиеся волосы и разве что не стонет от того, как Намджун, прижимая к крепкой груди, мягко опускает руки на его ягодицы и чуть сжимает. Намджун перманентный, систематический и ахренительно злокачественный. А у Чимина сессия скоро, простуженный декабрь и уже не чупа-чупс во рту, а намджунов язык. И так, если честно, гораздо круче.