Галахозяйка

      Её новая хозяйка — Гардулла-Хатт. Неприятно, но в целом неплохо. Особенно по сравнению с хозяином предыдущим. Прибираться, чинить вещи, танцевать, развлекать ночью гостей Гардуллы — простые обязанности. С беременностью последнее вообще прекращается. Есть еда. Есть одежда. С эмблемой Гардуллы, чтобы все видели, чья она рабыня, и не портили чужое имущество. Это куда лучше, чем раньше. Беременностью Шми не удивлена — гости Гардуллы, конечно же, не предохранялись. Но так даже лучше. Да, тяжело, да, все отвратительные побочные эффекты типа токсикоза, да, часто и подолгу больно, всё же, кто знает, что там незабвенный муун резал и как потом зашивал, но всё-таки у неё будет ребёнок. Кто-то любимый и любящий, её собственное маленькое солнышко. Возможно даже, его жизнь сложится лучше, чем жизнь его матери. Шми всей душой на это надеется. Да ещё и другие рабы, особенно женщины, жалеют её, стараются облегчить ей работу. Шми никогда не любила чужую жалость, но она благодарна за помощь.       Всё становится хорошим и приятным, когда ты выживаешь там, откуда никто не вернулся.       О пережитом на столе преступного учёного напоминают только шрамы на животе и пирамидка. Пирамидку Шми отпускать боится, всегда держит её при себе. Она всё ещё чувствует какую-то особенную ответственность. Ещё бы: она сама пусть и рабыня, но всё же способна ходить, говорить, что-то делать. А пирамидка, тот, кто в ней, не может совсем ничего, даже этого. Он обречён всё время лежать, лежать и ждать, пока не придёт какой-нибудь недобрый муун, способный вот так, на расстоянии, сломать и съесть, и всё, сопротивление бесполезно, и никто больше не поможет. Шми это очень беспокоило. И ещё то, что всё ещё в пирамидке было что-то неправильное, а она понятия не имела, как помочь, и поэтому боялась навредить. Он, тот, кто в пирамидке, если и знал, то не мог ей сказать. Он больше с ней никак не общался, даже эмоций никаких не посылал. Шми знала, что он это может, и ей было немного обидно. Но, может, ему просто было стыдно из-за своей слабости. Хотя нет, какое ему дело до мнения какой-то рабыни? Скорее он боялся дать почувствовать себя не только ей, но и гадам вроде того мууна, потому что они могли его найти. А если быть совсем уж честной, у неё ни на какие пирамидки времени попросту не было. Она возвращалась к этим мыслям, когда пирамидка попадалась ей на глаза, да и то совсем ненадолго, не вдумываясь.       Когда она родила, стало тяжелее. Обязанностей меньше не стало, а за ребёнком надо было ухаживать. А ещё позже начались совсем неожиданные проблемы: Энакин ещё ходить не умел, зато с лёгкостью мог передвигать предметы на расстоянии. А ведь сама Шми так до сих пор не умела, хотя догадывалась, что при должном старании сможет. Её сын был сильнее, чем она, и намного. Хотелось бы надеяться, что в жизни это ему поможет. Пока что это только мешало ей. Но хуже всего было то, что все понимали: с ребёнком она стала менее полезна. Да, в долгосрочной перспективе это окупалось: когда ребёнок вырастет, и она сможет работать по-прежнему хорошо, и он будет полноценным рабом, доставшимся хозяевам бесплатно. Любой господин решил бы так, да. Любой, кроме Гардуллы, у которой было столько денег и рабов, что не нужно было думать о них на десять лет вперёд, и кроме её управляющего, знавшего предпочтения хозяйки. Пока она была беременна, она совсем не думала об этом, а теперь её самым страшным кошмаром стало то, что её продадут кому-то вроде давешнего мууна. Но, как ни странно, она удержалась — и через шесть лет самый страшный кошмар изменился: теперь её и ребёнка могли разделить при продаже. Энакин становился полезнее.       Продали их всё-таки вместе. И она удивилась бы, если бы не видела сама, как её Эни кричит и плачет, а потом вдруг не по-детски зло и сосредоточенно смотрит на управляющего, и что-то меняется. И их покупают вместе, польстившись на сумасшедшую скидку на Энакина. Да, её сын сильнее, и это хорошо. Это вселяет веру в его лучшее будущее. Она рада, и ей даже не интересно, накажет ли Гардулла управляющего, и как.       Время идёт. Уотто хороший хозяин, ей опять повезло. Не иначе как сама судьба отдаёт должок за мууна. Уотто позволяет им иметь отдельное жилище и даже подрабатывать помимо работы на него. Немного получается, но ведь хоть что-то. Его физиология ну никак несовместима с человеческой, и это избавляет от ночей с хозяином, освобождая ночи. Да, он не чурается сдавать её в аренду, но спроса на неё почти нет: зачем, если есть моложе, красивее и не рожавшие? У Шми всё больше и больше свободного времени, ведь основная работа ложится на Энакина. Уотто, сначала не желавший брать ребёнка, с годами всё хуже понимает, зачем он купил её. Но, пока Эни нужна забота матери, продавать не планирует. Он и правда хороший хозяин.       У Шми всё больше свободного времени — и она всё больше чувствует вину перед тем, кто скрывается внутри пирамидки. Уже прошло много лет, а она так и не придумала, как ему помочь. Он стал уже кем-то своим и почти родным, Шми уже становится тревожно, если она не взяла его с собой и не ощущает его присутствия. Она уже знает, что он никак с ней не общается не потому, что не хочет, а просто муун выпил слишком большую часть его сущности, и он просто ничего не может.       Однако всё ещё надо что-то делать, надо хотя бы попробовать. Шми знает, что на самом деле всё просто, надо, как и всегда, всего лишь устранить всё неправильное, сделать так, чтобы было правильно. Но он ведь живой, он — не поломанный двигатель и даже не дроид, он живой, и Шми до одури боится сделать ещё хуже. Но сейчас у неё наконец-то есть время, чтобы всё обдумать, почувствовать и решиться. Изначально, когда пирамидка была в порядке, в ней не было и сотой части того живого, что в ней есть сейчас. Того, кто в ней есть сейчас. Был даже не осколок, был смутный образ. А сейчас он там весь. И весь он не в пирамидке — он туда целиком не помещается — он вокруг. Не материально это всё, конечно, но как оно на самом деле, Шми понятия не имеет. На самом деле, в глубине души ей всё ещё кажется, что она просто сошла с ума, но она старается не обращать на это внимания. Существует ли он — сложный вопрос, но это ведь неважно, если она хочет ему помочь? Ему из пирамидки совсем некуда деваться — ни внутрь себя запихать, ни рассеяться обратно — то ли некуда, то ли не знает, как, то ли пирамидка его не отпускает. А значит, вернуть всё, как было, не получится. А что получится? Шми, на самом деле, даже знает, что именно она хочет сделать, но не знает только, как отреагирует на это он. Он же не может ей сказать, правильно ли она думает. Она, для начала, просто не может его спросить. Но у неё все же есть много времени, чтобы подумать и решиться. И она решается. В конце концов, ей кажется, что будет лучше, а предчувствия никогда её не обманывали.       Её план прост: полностью его вытащить. И из пирамидки, к которой привязана лишь малая его часть, отчего ему, как она уже знает, плохо, и «оттуда» — она совсем не понимает, откуда, но зато она помнит, что муун тоже пытался это сделать. И муун, опытный в подобных делах, знал, что у него получится. Только она не собирается вбирать его в себя и есть, она хочет просто вытащить. Если что, получится ведь обратно вернуть, правда? Предчувствия говорят, что она всё делает правильно, и она начинает, надеясь, что опять не ошиблась. От того, кто в пирамидке, плещет неприкрытым изумлением. И — страхом, быстро превращающемся в ярость. Ему не нравится. Он, наверное, думает, что она тоже хочет его съесть. Шми успокаивает его, как может. Она не знает, как объяснить, что она только попытается, и, если что, вернёт всё как было, и поэтому просто посылает эмоции. На Энакина такое действует. Она заворачивает его в своё тепло, как Энакина в одеяло. Ему всё равно больно и плохо, совсем как тогда. Но он, кажется, верит ей, хотя всё ещё сомневается. Но она всё равно не останавливается, хотя уже начинает даже извиняться вслух.       И почему-то даже совсем не удивляется, когда погасшая и совсем уже безжизненная пирамидка вдруг исчезает, будто бы растворяясь в воздухе, а на её коленях оказывается бьющийся в судорогах мужчина, абсолютно голый и с кровью из носа. Но вроде целый.       Уже вечер, уже поздно, скоро вернётся Энакин, а у неё на коленях голый нездоровый мужик, который, как сразу же выясняется, совсем ничего не видит, но предпочитает лежать на полу, а ещё достаточно неплохо для жителя центральных миров матерится на хаттском.       Что ж. С другой стороны, это определённо лучше, чем страдать над непонятной пирамидкой.