В прощальном письме пятнадцать запятых

      Одиннадцатая запятая была… Странной. Словно до этого мы мчались на разгоне, сели на велосипеды без тормозов и покатились с горки, ведущей фиг знает куда. Я пыталась долго и муторно вспомнить какую-нибудь прям жестокую вещь в десятом классе, которая, в конечном итоге, могла бы объяснить мне всё то, что произошло после. Но, увы, всё происходило очень тихо, и этот класс, сам по себе, выступал, как затишье перед бурей, штормом и ураганом и каждым бывалым или предстоящим стихийным бедствием. Бежать вперёд особо не хочется, поэтому, давай, я вспомню нечто такое, что, кажется, запомнится ещё надолго. Следом за красивым прощанием со школой, последовали не очень симпатичные экзамены, которые максимально раздражали уровнем паники, царящей вокруг них. Осознание того, что это совсем не конец света и самое худшее впереди, приходило лишь в моменты, когда пред тобой клали листы с заданиями, и ты, рассматривая них, осознавал, что всё знаешь. Не редко происходило такое, что девушки договаривались встречаться в туалете и обсуждать решение. Естественно, такие встречи никогда не происходили, потому что кто-то вышел из кабинета вместо них, или туалета всего два, а кто-то просто кое-что забил и в момент, когда все должны делиться решением, и засел в кабинете. В конечном итоге, сдав наконец всю адскую кутерьму, мы прибыли снова в красивых выглаженных блузках и аккуратной школьной форме в учительскую за получением аттестатов, а потом мгновенному их возвращению под крыло нашей школы для того, чтобы они приняли нас в десятый класс. В вечер пред такой встречей, помнится, мы очень долго во Вконтакте смеялись над тем, как завучи и наша классная руководительница с сожалением прощались с нами, кажется, надеясь, что большинство из нас уйдёт навсегда. Тогда нашего главного преподавателя должны были поставить на новый пятый класс, но, вместо этого, вернули на курирование к нам. И, Ai deuses, как же мы истошно смеялись с её злобных сообщений в беседе класса о «приличной форме». «Завтра встретимся пред школой?» Герман «Думаю, что да. Мила с нами?» Арьяна «Нет. Слушай, тут такая ситуация…» Герман «Что-то произошло?» Арьяна Дальнейшего ответа я не услышала, потому что в ожидании твоего сообщения, лёжа в закрытой темной комнате после тяжёлого дня и неплохой утренней пробежки я уснула. На утро ответа так и не имелось, так что я решила, что ничего важного это в себе не несло. Одевшись и закрепив свои кучерявые длинные волосы, которыми с недавних пор очень начала гордиться, в аккуратный пучок, я направилась навстречу к тебе в школу. Наши родители в тот день работали и, если твоя мама ещё собиралась освободиться с работы, чтобы подписать парочку бумаг, что во власти делать только наши официальные опекуны, то моя же не имела возможности освободиться от своей деятельности так просто, и поэтому сказала, что придёт как-нибудь позже. Как и всегда. Добравшись до школы, точнее до одного из дворов подле неё, ты гордо вытащил из рюкзака две дешёвых бутылки «Дай 5» Мохито и протянул одну мне с видом, будто предлагаешь какой-то дорогущий алкоголь. — Выпьем же за удачное поступление в десятый класс и за последующие два года страданий друг от друга! — воскликнул ты, открывая бутылку и поднимая её к небу. — За нас, за вас и за Кавказ! — выдала я, открыв свою и чокнувшись об твой кулак. Отпив глоток, мы невольно захохотали от этой дружественной и приятной атмосферы, от этой тонкой связи, которая держала нас, и которая ощущалась каждой клеточкой моего организма. Закончив своё распитие, мы положили бутылки обратно к тебе в портфель и направились к школе. — У тебя же четвёрка по математике? — усмехнулся ты напыщенно, поправляя свою куриную чёлку. — 21 балл! — злобно выдавила я, продолжая возмущаться такой несправедливости уже не первый день. — Один чёртов балл! Один! — Если что, я принёс штрих, — намекнул ты, подмигивая одним глазом так, будто у тебя был какой-то нервный тик. — Замажем твой результат и ставим пятёрку в автомат. — Спорим, ты так не поступишь? — заявила я, недолго думая. Серьёзно, мне кажется в те времена с моих уст уже само по себе срывалось наше старое, такое родное и избитое слово «спорим». — Ради тебя, что угодно, сеньорита, — взяв мою руку и прижимая её к тому месту, где у тебя обязано находиться сердце, стараясь сделать сексуальный говор, вымолвил ты. — Вау, — удивлённо протянула я. — Кто-то прочитал про Португалию. — Ради тебя, что угодно… — Сеньорита? — перебила я, остановившись подле лестницы у школы, и ожидала ответа, точно глядя на тебя. Твоя взгляд быстро прошёлся по стенам нашей старенькой кирпичной школы, которая казалась такой пустой и заброшенной этим июньским днём, что только больше придавало прелести тому, что сейчас мы будем ходить средь этой тиши. — Арьяша! Зная, что последует за этими словами, ты поскакал вперёд по лестнице, преодолевая её с невероятной скоростью, а я в своих кроссовках, за которые меня уже обязаны отчитать, поскакала следом. Прямо у входа в кабинет завуча нам встретились наши «счастливые» одноклассники, которые весело шептались и печально говорили: «ну вот, мы снова здесь». Уля стояла поодаль, по списку отмечая прибывших, но, лишь заметив меня, ринулась вперёд. — Арьяна! — выкрикнула она, сжимая меня в своих крепких объятиях. В ответ я тоже схватила её за талию, радуясь происходящему. Заприметив тебя, она ухватилась за твою шею и счастливо одарила своими ласками ещё и тебя. Хотя, мне кажется, такую улыбку в тот день она дарила всем, ибо она действительно единственная, кто мог быть рад новому воссоединению. Окончив свои любезности, она снова взяла в руки список и поставила галочку подле наших имён. Тут же, словно Цезарь, умеющий совершать множество дел разом, она начала обсуждать со мной что-то, при этом записывая голосовые сообщения в беседу класса, о том, чтобы все поспешили. Помнится, что я очень по ней скучала. Отчего-то меня до сих пор совсем не смущало отсутствие моей же лучшей подруги и твоей девушки, которой не находилась в рядах собравшихся. Странное дело, но я пропускала его мимо себя раз за разом, акцентируя внимание на совсем других вещах. Случайно, лишь по глупости, я уловила взглядом, что в списке нашей дорогой старосты подле Милиной фамилии стоит минус и это вызвало у меня вопрос. — Почему подле Милы минус? Она не придёт? — выдавила из себя я. Уля тут же свернула кнопку в сторону неудачного сказанного сообщения, а потом, с какой-то жалостью, смешанной с удивлением, посмотрела в мою сторону. — Ты не знаешь? Только и смогла молвить она, пока её не перебил ещё один собеседник, который очень хотел со мной поговорить, и вот он являлся для меня очень неожиданным. — Арьяна, — протянув букву «я», встал пред о мной твой старый товарищ Макс. — Макс, — спародировала его я. С того момента, как я упала с серьёзным переломом руки и ноги, прошло очень много времени, и особенно сильно это отразилось на вас. Тогда вы как-то очень быстро перестали общаться. Компании постоянно меняются и это нормально, и, пусть казалось, что вы всё ещё спокойно могли тусоваться в одной шайке, в силу схожести интересов и помыслов, а также фантастического умения куролесить и принуждать к такому толпу, вы разошлись. — Как твои экзамены? — спросил он, начиная издалека. — Думаю, хуже твоих, — смеясь, выдала я. — И хуже, чем у Германа, — добавил он, поправив свой красный галстук. Чувство, будто натягивая его сильнее, он старался спровоцировать меня. Словно бык на корриде, когда пред ним елозят красным платком с целью, вывести животное из рамок его нравов, обратив его в яростную тварь, готовую не только отобрать этот кусочек вовсе ненадобной ему ткани, а конкретно прикончить его обладателя. Но на меня бы просто платок не повлиял бы так, зато сказанные далее слова спокойно могли свести с ума. — Спорили на то, у кого лучший результат? — слегка усмехаясь, поинтересовался он. — Конечно, куда мы без этого, — спокойно произнесла я, ещё не видя здесь никаких проблем. — Видимо, тебе просто нравится проигрывать. Эта фраза… Даже не так. Это утверждение, заставило всё моё тело передернуться от неясного страха и презрения. Настолько оно прозвучало напряжённо и с намёком. — Прости? — будто не поняв, напросилась я на добавку. — Ну, тебе нравится, — говорил Макс, смотря точно мне в глаза, — Говорить какую-то чертовщину, возиться с ним, теряться на его фоне… Скрываться за светом его софитов, или, вернее сказать, за ними слепнуть. Исчезать за массой его наград, или же, вернее, погибать под весом этих многочисленных кубков. Нравится являться второй, проигравшей с белым флагом. Нравится оставаться в тени, меркнуть, считаться смехотворной, — он говорил, а я будто терялась среди его слов, стараясь понять, к чему же он ведёт, — Нравится падать. Последнее прозвучало выстрелом, и я тут же очнулась, наконец осознав, на что же он тонко намекает. Как ты знаешь, я не особая любительница жить догадками, отчего решила попросту спросить напрямую, прежде, чем злиться и строить свои теории. — Что ты хочешь сказать? Он отвёл взгляд, усмехнувшись, словно разочаровываясь во мне, судя по всему, утверждая, что ожидал от меня мгновенного понимания. Верно, я обязана была с первого же слова осознать полёты его слишком запутанной мысли и слишком муторных далёких от реальности вещей да сразу отправлюсь бить кое-чью петушиную рожицу. — Согласись, так неудачно упасть очень сложно от простого неправильного шага, — продолжил он, после секундной паузы. — А вот, если подножка, подговорённая кем-то со стороны, например, тем, кому падение выгодно, тогда всё становится крайне понятным. Проглотив реплики, которые уже не намекали, а попросту выступали признанием в содеянном, я сжала челюсти, а после громко хмыкнула. Эмоции бурлили ключом, сердце билось дико, нос будто заполнялся каким-то ядовитым газом, а рассудок начал продумывать возможность подобного бедствия, но они все меркли над приказами сердца и души, оповещавшими, что такого не может быть. Чтобы мальчик, нёсший меня на руках, умывающийся в моей же крови, да оказался виновником того торжества? Естественно, плоть, которая, по моему мнению, жила в унисон с твоей, сочла подобное за глупость. Я ему не поверила. — Бред, — мирно заявила я, моргая чаще, чем бился мой пульс. На самом деле, мне казалось, что вместо разъярённого бычка, какого он пытался вызвать, вышел маленький новорождённый испуганный теленок, и он, вместо того, чтобы швыряться вещами, раскидывать человеческие тела, обращая никудышных матадоров в инвалидов, а зрителей, находящих это забавным, в облитых кровью дрессировщика посетителей кабинета психолога, отыскал иной выход. Малыш просто ожидал, что кто-то скажет, что это — глупая шутка, и он глядел на красную ткань лишь, как на ткань, не видя ничего иного. Я не сомневалась, что это идиотизм. — Тогда ответь, почему твой проигрыш ознаменовался такой большой победой для Германа? — треснуть хотелось тому по лицу. Оно, как твоё, только ещё наглее. Ещё и голосок того более противный, писклявый и отвратный. — Мало того, что ты упала и полегла в больницу, так вы ещё и помирились, будто никаких конфликтов не имелось и в помине! Он ещё проводил много времени с тобой! — Это — не победа для него, — ни капли не сомневаясь в своих словах, сказала я. Но взгляд Макса, когда он приспустил брови и того сильнее, буквально уже хохоча над моей глупостью, говорил гораздо больше, чем можно. И я, знаешь, что? А я опять ничего не поняла! На самом деле, эта запятая целиком о том, как все говорили, а я попросту тупила. — Ты очень ошибаешься… — Арьяна, — позвал меня появившийся ты. — Макс. — Герман, — он протянул тебе руку, и ты, ещё не зная, что же мы обсуждали, но уже с подозрением изучая меня, сомневаясь, медленно протянул свою ладонь. — О чём говорите? — Экзамены, — спокойно придумал он, отходя от нас к ребятам. — Оставляю вас. Как только он удалился, ты подобрался ближе. — Что это было? А я же не из тех людей, кто молчит, обдумывая слова. Я многому не верила, особенно потому что считала тебя лучшим другом и ни за что бы не согласилась с тем, что рассказанное имело место быть. Ты выступал не просто в роли персоны, какая обзывалась «другом», на самом деле, будучи лишь одним сообщением в течение месяца. Далеко нет. Ты мне казался самым доверенным лицом в целом мире, этакой жилкой, что подвигает вперёд, и которую я буду мечтать испепелить, как только стану старше и начну ловить от физических нагрузок только усталость. Моей вечной поддержкой, вечной помощью, и чуть ли не продолжением меня самой. Да, иногда ты выступал тем ещё придурком и уродом, что лишний раз доказывало теорему о нашем наполнении друг другом, но точно не до такой степени, чтобы обеспечить мне переломы. — Он сказал, что моё падение подстроил ты, — выпалив это, я выждала паузу, наблюдая за твоей реакцией. — Тогда, в восьмом классе. Попросил Макса поставить подножку, и я рухнула. Три секунды царила абсолютная очень напряжённая тишина, а потом, ты нервно хохотнул, глядя на испуганную меня, и засмеялся, но уже громче. — Ты ему поверила? — напряжённо выдавил ты. Увидев твою реакцию, мои сомнения, которые остались сухостью в горле и трезвоном в ушах, тут же испарились. — Конечно нет. — Ну, и хорошо. Сейчас я понимаю, что, вероятно, ты воспользовался очень простым психологическим приёмом: ты мог наехать на меня, сказав, что я такая плохая подруга, коли веру в эти сплетни. Это такая простая психология! Но я на неё повелась! Кстати, начиная с этого диалога, следующие 24 часа будут самыми напряжёнными в моей жизни. Засекай время. Прошло 34 минуты. Осталось пережить ещё 23 часа и 26 минут. Выслушав все вопросы и оценивающие взгляды со стороны преподавателей, которых я знавала вот уже девять лет, я выскочила из кабинета, стараясь наладить дыхание. Тогда, завучи за «хорошую работу в качестве ведущей» накинули мне ещё пару баллов. Конечно, они не сильно влияли на то, что я в итоге осталась в школе, но слышать, что моё выступление оказалось неплохим, оказалось крайне приятно. Выходя к остальным одноклассникам, я буквально споткнулась об Улю, которая узнавала у меня, что да как. — Я остаюсь! — воскликнула я, столь радостно, будто действительно имелись сомнения. — Или ты не этого хотела?! Получив лёгкий удар в бок вместе с возмущённым лицом, я снова рухнула в распростёртые объятия нашей старосты, которая крайне обрадовалась такому стечению обстоятельств. Вслед за мной из кабинета выпорхнул ты, радостно улыбаясь и уже собирающийся похвастаться тем, насколько твои баллы лучше, чем мои. — Ну, что, ну, как?! — произнёс ты, подойдя ко мне со спины. — Ещё два года вместе? — Печальная весть, — состроив грустный голос, процедила сквозь зубы я, в ответ получив от тебя СВОИ любимые жесты на обоих твоих руках. Сделав пару совместных фотографий (то есть твоих селфи со мной, пока я не вижу), я вновь задалась вопросом об отсутствии своей некогда лучшей подруги и решила, что теперь напрямую узнаю, в чём же причина её неприбытия на данное мероприятие. — Уля, а где Мила? — спросила я, подойдя к ней в мгновение, когда она допрашивала нашего двоечника, который, уловив моё пришествие за удачный момент, смылся. — Она прошла в наш класс? Моя подруга молчала, глядя то на тебя, то на окружающих, но так и не поворачиваясь ко мне, будто она искала поддержку и надеялась, что кто-то решится рассказать эти новости вместо неё. — Нет, не прошла, — тихо вымолвила она. — Как? Почему?! Оказавшись в замешательстве и в полном шоке, я помню, как начала едва заметно дрожать, а испуганная и скованная Уля будто ломалась от того, что ей нужно сказать, и ты, заметив это, отодвинул её немного в сторону и объяснил всё сам. — Мила уходит из нашей школы и поступает в гимназию, — безразлично поведал ты, своим обычным не наигранным голосом, каким меня всегда легко удавалось успокоить. Мгновенно, почти как ударом тока, я почувствовала невероятную обиду. Не на то, что она меня бросила и ушла в другую школу, а оттого, что она ничего не сказала, не писала, не сообщала. В молчанку тихо сбежала, лишний раз доказывая, что сцена в последний звонок оказалась единичной акцией добра от неё в мою сторону, в чём я лишь пуще смогу убедиться позже. Но больше всего меня губило то, что мне до последнего не хотелось верить, что причина сокрытия такой тайны кроется в простой ревности. Этот день очень хорошо мне покажет такое во всей красе. — Арьяша, — позвала меня ты нежно по имени, и я уже подготовилась сказать что-то матом, но тут мой телефон затрезвонил и, увидев на звонке имя «Mãe Рабочий», я тут же отошла в сторону, подумав, что она хочет спросить о том, как прошло собеседование в десятый класс. Но на связи оказалась совсем не мама. Это был директор того центра, где она работала, который начал задавать мне вопросы о том, как давно я разговаривала с родительницей, давно ли она мне звонила и прочее. Уже когда он тяжело вздохнул, услышав слово «с утра», я поняла, что дальнейший диалог напугает меня не слабее, чем известия о чьей-то смерти. Как оказалось, передо мной во всей красе предстало чуть ли не оно. — У нас в офисе случился пожар и, — её руководитель тяжело цокал, пытаясь подбирать слова, то и дело прерывая свою речь противными «а», — И мы не знаем, где твоя мать. Последнее он обрезал так, словно старался поскорее выпустить то, что его так мучало, оставив после меня наедине со своим тяжёлым, но большим трудом мне дающимся дыханием. Воздух будто испарился. — Как это не знаете?! Как такое возможное?! Я чувствовала, как слезы подкатывают ко мне и у меня начинается дикая трясучка и истерика. Пальцы не поддавались, жаждя уронить телефон вниз, а я даже рассмотреть экран из-за слишком быстро возникшей пелены на глазах не успела. Рыдания снизошли с меня в доли секунды, но оставалась я с ними наедине не долго. Как раз до мгновенья, когда ко мне подошёл ты. Без всяких вопросов, одними взволнованными глазами, ты попытался узнать, что случилось, очевидно, ответа не получив. — Среди спасённых её нет, и мы не знаем, в какой части офиса она находилась в тот момент, — кричал в трубку начальник, наперекор сиренам, которых в самом начале нашего диалога я, почему-то, не слышала. — Склад сгорел полностью, и мы ищем её. Потёкшие по щекам слёзы, судорожно сжимающие трубку телефона пальцы, и вот ты, собрав каждый из пунктов, окрестил моё дело совсем не моим. Выхватив мобильный из-под моей власти одной рукой и обняв меня другой, ты заговорил с маминым начальником, проводя допрос, с каким я бы не справилась, даже находясь в умиротворённом расположении духа. — Вы звонили?! — начал задавать вопросы ты. — Что коллеги говорят?! А полицейские?! Каков вообще шанс, что она была в здании?! Без остановки ты всё спрашивал и спрашивал множество вещей, стараясь узнать, есть ли вероятность того, что она выжила, и, когда ты положил трубку, попросив перезвонить, как только они получат хоть какую-то информацию, ты прижал меня к себе ещё сильнее, сгребая обессилевшую лишь от одной новости фигурку, будто в охапку. Мой нос уткнулся в твой идеально выверенный и безупречно отглаженный пиджак, щёчки вытирались об дорогую ткань, а ты не запрещал им такового, будто согласен стать платочком для моих страданий. Твоя опека стала щитом, будто ограждением от внешнего мира, танком посреди опасной войны, или бомбоубежищем во время падения снарядов. Располагаясь в них, я не ощущала, как тревоги тают и проблемы развеиваются, но зато я ощущала, что их можно пересилить. Ты дарил такое чувство. Пока мои ладони дрожали, сжавшись как пораненные лапки оленёнка, ты, расположив свой подбородок среди моих чёрных, ещё с утра аккуратно зачёсанных волос, губами прислонился к моему лбу. — Мы сейчас идём ко мне, — не договаривался, а сообщал ты. — Родители уехали на дачу. Ближе к вечеру заберём Киру из детского садика. Будем ждать новостей. Если что, останетесь у меня с ночёвкой. Восприняв, что я не больно то много услышала и поняла из твоих приказов, ты отодвинулся от меня меньше, чем на шаг, и мягко, но при это весьма властно, взял меня за щёчки, чтобы я посмотрела точно в твои глаза. Ясные голубые зрачки, полные уверенности, что могла довести до онемения, вынудили меня выдавить писк умирающего животного, что подтверждал моё согласие с планом. Кивнув в ответ, ты прислонил меня к подоконнику, сам направившись сообщать о том, что мы уходим Уле и забирать наши сумки. В это время я старательно сдерживала слезы, отвернувшись к окну, чтобы, не дай бог, никто из наших одноклассников не заметил и не пристал ко мне с вопросами в стиле «а что случилось», тем более, учитывая сегодняшнее мероприятие, этот рёв мог иметь вполне адекватную причину. Поэтому, когда ты вернулся и, взяв меня за руку, повёл к выходу из школы, я выдохнула, позволив слезам снова политься из моих глаз. Мне хватало одного прикосновения, только него, чтобы точно понимать, что я в безопасности и что держать себя не надо. Мокрые щёки жгло, а я до сих помню, как тогда возрадовалась, что я не пользуюсь тушью или другой косметикой, иначе на лице тогда бы было черти что. Ведя меня к своей квартире, ты практически всё время руководил моим потерянным телом, словно я была Миком, твоей собачкой, а не человеком с разумом и собственными мыслями. Я лишь шла рядом, хлюпая носом, продолжая звонить снова и снова на мамин мобильный, на который шли гудки, следом за которыми, увы, ничего не стояло. При входе в квартиру меня встретила пара знакомых и любимых пушистых ушек, чей владелец тут же кинулся меня обнюхивать. Я думала, что за то время, пока мы не виделись, он меня забыл, но нет. Я села на колени прямо в коридоре и сжала его в своих объятиях, успокаивая дрожь, пока ты проносил наши вещи в зал. Расхаживая по квартире и занимаясь какими-то базовыми делами, ты дал мне немного времени спокойно посидеть, обнимая пушистое коричневое облако, и успокоиться, что наконец завершило мой дикий плач и эту истерику. Я всегда старалась не показывать свою слабость, свои слёзы. Это было чем-то базовым. Плакать надо в тишине. Но тебе тогда я их показала… И потом ни разу об этом не пожалела. — Твой рюкзак в зале, — произнёс ты, что-то готовя на кухне. — Ты сама дойдёшь, или тебя донести, как в восьмом классе? Поднявшись с колен, я добралась до дивана и удобно развалившись на нём, увидела, как ты тащишь к мягким подушкам и креслам две чашки чая. — А как же: пить и есть на диванах нельзя? — наигранно состроив строгость, спросила я. — Такая ситуация, можно много, — ответил ты, достав из рюкзака напитки и подлив чуточку к нашим кружкам. Улыбнувшись с этого, я вновь взялась за телефон и начала звонить. Так, напряжённо раз в пятнадцать минут звоня на мамин мобильный и раз в час на номер начальника, мы прожили целый день до десяти часов. Я до сих пор помню, каково же было удивление Киры, когда за ней в садик пришла не мама, а её сестра с каким-то мальчиком, который ещё и купил ей вкусности по дороге, а потом ещё и дал поиграть в свои приставки и игрушки. У неё с лица ниспадала улыбка, а потом такая же повисла и на тебе, когда она гордо заявила, что хорошо знает, как играть «Королевства Дисней», ибо «на Арьяниной приставке я часто в неё играю». Откуда ей знать, что и та приставка тоже твоя? В девять вечера, включив ей мультик на задний фон на своём компьютере, ты уложил её в своей комнате, пока я гладила Мика в зале, продолжая глядеть на стоящий на зарядке телефон в ожидании звонка. — Держи, — кинул ты мне одну из своих футболок и штанов, сам уже переодевшись в домашнее. Скрывшись в туалете, я быстренько сняла свою белую блузку и красивую юбку, стараясь не вспоминать, что их мне купила мама, и мысленно пытаясь заглушить страх, что её больше нет. Наверное, именно поэтому я практически выбежала из туалета и, кинув вещи на соседнее кресло, вновь сжалась в Мика, уже явно пугая пса своим излишним вниманием к его персоне. Увидев, насколько резко и плохо я на всё реагирую, ты, тяжело вздохнув, направился на кухню и, неожиданно, вытащив с верхней полки бутылку открытого вина и два бокала, поставил их на кофейный столик, который специально пододвинул ближе к нам. — Что это? — спросила я, прекрасно зная определение. — Белое вино, — сказал ты, наливая бокал и протягивая его мне. Тогда я оказалась крайне удивлена тем, что из тебя не исходило ни одной шутки, будто ты настолько боялся хоть как-то меня поранить, что старался на максимум сравнять с землёй ещё хоть какой-то стресс. — Тебе для успокоения. — Я не пью, — прошептала я, при этом рукой тянясь к напитку. — Не пьёшь, — выдавил ты, убрав бутылку вниз. — Ты выпиваешь, — взяв другой бокал, ты, не чокаясь, начал медленно пить его содержимое. Борясь с желанием немного расслабиться и поступиться своими принципами, я сдалась под столь соблазнительным напором и прильнула губами к бокалу, легонько заливая в рот вино. — А родители ругаться не будут? — поинтересовалась я. — Нет, они даже не заметят эту бутылку среди других, — выдавил ты, облокотившись на спинку дивана столь же вальяжно, как и я, практически «развалившись на нём». Запрокинув голову назад, ты прикрыл глаза и поправил свои светлые локоны. В одно мгновение, я повернулась к тебе боком и наблюдала за тем, как ты просто дышишь, и как вздымается вверх и опускается вниз твой кадык. Кажется, мне просто требовалось сконцентрировать на чём-то своё внимание, и сейчас я искренне сомневаюсь, что один бокал вина, стал причиной такой странной заинтересованности. Просто я помню это мгновение… Это блаженную тишину и помысел о том, что я наблюдаю за тобой, не потому что устала, не потому что желаю обратиться с вопросом, а потому что я наслаждаюсь. Наслаждаюсь твоей внешней красотой, впервые понимая, какая это услада. Кажется, тогда я в первый раз поняла не на язвительных словах, что ты прекрасен не только внутри. — Давай, включим телевизор, — заговорил ты, приподнявшись. В эту секунду я резко отпрянула. Только тогда я поняла сколь пристально и внимательно сконцентрировала внимание на тебе. — Не думаю, что хочу сейчас что-то смотреть, — вымолвила я, залпом выпив оставшуюся часть напитка. Хотелось бы сказать, что помысел о той минуте миновал меня быстро, но, увы, то чистая ложь. Страх за мамину жизнь, смешанный с лживым расслаблением из-за спиртного сыграл со мной не в самую весёлую игру, позволив в урагане мыслей закрутиться и затее о том, сколь странным считается моё нынешнее действие. Я застыла от твоей красоты… Минуту мы сидели в тишине, а потом, когда я начала крутить палец внутри пустого бокала, ты обернулся ко мне боком, сев в позу, похожую на мою, и, подперев локтём свою щёчку, позвал меня мягко по имени. — Арьяша, — когда я встретилась с парой твоих голубых глаз, ты заговорил, — Всё будет хорошо. С ней всё нормально. Не знаю, то ли молчание меж нами продолжилось, потому что я оказалась слишком уставшей и вымотанной, или же, всё-таки, по вине того, что я вновь зацепилась за твою физиономию, услаждая себя её очертаниями… Ответить сложно, но одно ясно точно — мы оба просто глядели друг на друга безмолвно. Я любовалась тобой и ясно ощущала, что ты явно занимаешься тем же самым — восторгаешься мной. Увы, я быстро отогнала от себя эту мысль, хотя она и сильно сжимала меня, когда ты потянул свои пальцы ко мне. — Пучок растрепался, — прикасаясь к кончикам волос, шептал ты. — Распусти ты его уже! Твоя рука сама взялась за резинку, а я, оказывая немного сопротивления, прочитала нечленораздельные маты на португальском. — Vá para o infernоа, — прокричала я, даже успев показать свободной рукой свой любимый фак, прежде чем позволить тебе, выдирая мои волосы, убрать долой с моей головы эту болючую причёску. Ощутив, как пряди рухнули вниз на мои плечи, я мгновенно почувствовала небывалую лёгкость. Судя по всему, последние часы моя кожа воспринимала происходящее за пытку. — Легче стало, — произнесла я, чувствуя, как твои пальцы гуляют по моим волосам. И вот, я тебе клянусь, это секунда, когда ты гладил меня по локонам (я ничего не понимаю всю запятую), а я воодушевлённо, почти не дыша, смотрела в твои голубые глаза, являлась самой тихой и спокойной, за все эти адские двадцать четыре часа. Мне не хотелось яриться и злиться, ибо силы были на исходе, и эта тишина, и спокойствие, пронизывающие эту комнату и нас, полноценно расслабили меня. Вместе с этим сладким пониманием безбурности меня посетило сумасшедшее нафталиновое впечатление, что виной тому не алкоголь и истощённость, а ты. Будто мир может распасться, стать никчёмным и неважным ничем, но, если ты останешься, то и я сумею следом. В ту секунду мне так показалось, и, может, будь это правдой, это бы очень хорошо объяснило, почему вселенная рухнула в моих глазах после твоего признания. В этом моменте, который грезился поставленным на паузу фильмом, всё казалось слишком безмятежным, оттого, наверное, я настолько резко и испугалась звонка, последовавшего следом. Быстро поставив стакан на стул, я поспешила к телефону и, увидев там номер маминого начальника, тут же ответила на него. На той стороне провода зазвучал голос мамы. — Арьяна, слава богу! Она плакала, что-то рассказывая о том, что вышла во время пожара покурить и оказалась неподалёку от склада, но в достаточно хорошем месте, где до неё не дошли языки пламени. Пока они разгребали все, что препятствовало пути к тому месту, уже стемнело. С ней всё было в порядке, как ты и обещал, и уже завтра её отпустили домой. Задав вопросы о том, как я и Кира, она попросила вымыть всю квартиру и приготовить поесть к её приходу. Первый раз, когда я в действительности радовалась этой просьбе. Сбросив трубку, я радостно завизжала, настолько, что Мик начал гавкать, а тебе пришлось подбежать ко мне, чтобы прямо пред губами показать указательный палец, намекая притихнуть и не будить Киру. — Она жива! — пропищала я, когда чуть ли не рухнула вниз на диван, обнимая тебя. — Я догадался, — выдал ты, отдёргивая меня от себя и шипя на Мика, чтобы он успокоился. Пока происходила эта сцена обругивания нашего любимого пёсика, я радостно хохотала, а потом, рассевшись на диване, выдала: — Теперь можно и посмотреть телевизор! — Что же ты хочешь? — улыбаясь, задал мне вопрос ты. Случайным образом, телевизор включился на карусель, где шёл Губка Боб, и я тут же приняла эту идею за лучшую. — Губку Боба! Хохоча, ты открыл Ютуб и, вбив его в поиске, включил нам плейлист из всех серий. — Как скажешь! Мы смотрели выпуски, пили Мохито, что не допили утром, порой выпивая ещё чуть-чуть вина, а потом, на серии, когда Планктон в очередной раз сумел выкрасть рецепт Крагсбургера, я, вымотанная этим днём, уснула. Но, ты же понимаешь, что 24 четыре часа ещё не кончились… Утреннее пробуждение оказалось феерически невероятным. Не от будильника, и не от солнечных лучей, проходящих в окна, хотя бы потому, что те плотно занавешены массивными шторами, что обожала твоя мама. Открыв глаза, я увидела, как расположившись на огромном разобранном до максимума диване, улёгшись по двум краям, дремали ты и я, пока где-то там, в коридоре, в это мгновение зазвенел домофон. — Герман, — позвала тебя я, пытаясь разбудить. Реакция с твоей стороны была нулевой, поэтому, взяв близлежащую подушку, я начала мягко бить ею по твоей голове, пока наконец ты не очнулся. — Домофон, — прошептала я, когда ты, поправляя свой петушиный хохолок, удивлённый этим звуком, направился к двери. Я же осталась сидеть на диване, испуганно думая, что вернулись твои родители, и, верно, меньше всего они ожидали встретить в своей квартире девушку с её сестрой, которая даже не приходилась второй половинкой их сына. Зато та самая «половинка», как раз стояла за дверью. Поняла я это, когда, получив ответ с домофона, услышала её радостный голос и гудок о том, что ты впустил её внутрь. — Блять, — громко матюгнулся ты, надев тапки и выходя навстречу своей возлюбленной. Подобравшись как можно ближе к двери, я попыталась скрыться за ней, чтобы моя бывшая лучшая подруга, не дай бог, ничего не услышала и не заметила. Сквозь отворившуюся дверь в квартиру забежала Мила, радостно обнимая тебя и быстро чмокнув в губы, попыталась войти в квартиру, как ты тут же её остановил. — Что-то случилось? — спросил ты, стараясь не пропускать свою девушку дальше порога. Её маленькое аккуратное тельце прислонилось к арке, а её глазки поражённо смотрели на тебя, явно не ожидая такого приветствия. — Ты трубку не брал, на сообщения не отвечал, я решила прийти и лично рассказать, что я поступила! — выкрикнула она, а я от этого немного содрогнулась. Явив на лицо совсем не настоящую ухмылку, ты молчал, то и дело потрясывался свой хохолок. Судя по мимике, ты явно нервничал и пытался придумать план, чтобы отвадить её, но в голову ничего не приходило. — Отлично, — наконец произнёс ты, вновь нервно поправив свои белёсые волосы. — Тогда вечером пойдём гулять. — Пошли сейчас, — тут же молвила она, уже явно начиная что-то подозревать. Пальчиками она елозила кисточки на своей сумке в стиле хиппи, ожидая каких-либо действий и объяснений, но ничего, увы, не следовало. — Сейчас я занят, играю, — выдавил ты первое, что пришло на ум. Конечно же, тут же, словно законом подлости, взгляд Милы упал, я так предполагаю, на мою обувь, и, полностью изменившись в лице, она вспылила. — С Арьяной играешь? — злобно процедила она. — Ситуация не такая, как кажется, — тяжело выдавил ты, наверное, думая, с чего начать. Решив идти на помощь, я вышла из своего убежища и предстала пред своей подругой в твоей домашней одежде, что вызвало в ней ещё большую волну злобы и негодования. Сейчас смотреть на это с перспективы, и я абсолютно понимаю, почему она аж покраснела от пыла. — Привет, — мягко шептала я. — Привет, — сымитировала она меня яростно и настолько гневно, что мне стало страшно. — Просто вчера у мамы на работе случился пожар и, — я старалась подбирать слова, но как-то складывалось всё прям дерьмово. Подобная Мила пугала меня катастрофически. — Не знали, что с ней… И мы ждали звонка… И… — А при чём здесь то, что ты с ночёвкой в квартире моего парня?! — сгорая от ревности, вскрикнула она, абсолютно пропустив все мои слова мимо себя. Конечно, её ничего не волновало, ибо она кипела от злобы и гнева, словно чайник на плите, который никто не снимет, а он горит, и горит, и горит… Покуда вся вода не испарится. Верно, чем-то подобным представлялось её терпение к нашему с тобой общению, и сосуд не просто заполнился. Он опустошался. — Ей нужно было успокоиться, — попытался вставить фразу ты, но тут Мила взбесилась. — И ты тут как тут! — заорала она. — Конечно! Арьяна за Германа! Герман за Арьяну! Герьяна никогда не развалится, я забыла! — развернувшись на сто восемьдесят градусов на своём изящном каблучке, она направилась к выходу. — Счастья, любви и здоровья! Не буду вам мешать! С этими словами она выскочила из квартиры, а следом за ней её покинул и ты, хлопнув прямо пред моим носом дверью. В принципе, я могла бы продолжить стоять, ожидая твоего возвращения, но, чувствуя огромную вину в подобном эмоциональном состоянии моей же близкой подруги, я ринулась следом, стараясь как можно тише открыть эту проклятую дверь, чтобы вы не заметили моего присутствия. Но вы располагались уже далеко не на четвёртом этаже. Где-то ниже, вроде на втором, вы продолжали свои разборки, которые очень хорошо оказались слышны мне, усевшийся на ступеньках, ведущих вниз. — Это смешно по-твоему?! Может, прикольно?! — не останавливаясь ни на секунду, тараторила Мила. — Она — мой друг! Это называется «помощь»! — Ты хоть понимаешь, насколько ваша дружба — не дружба, если весь класс после того, как ты, проведя год, — тяжело дыша, говорила она, — Год! Год отношений со мной всё ещё думают, что ты мутишь с ней?! — Тебя так волнует то, что они говорят?! Лишь по голосу я слышала, что ты возымел её настроение и сейчас тоже дико взбешён. — Да! Да, волнует! Я ревнивая, и я тебе это говорила! — ни капли не смущаясь, выдавила она. — И я могу вытерпеть всех, подле тебя, кроме неё! — Что же такого особенного в Арьяше?! Это ты зря. — Именно то, что она для тебя Арьяша! — выкрикнула она, будто на последнем издыхании. — У меня чувство, что ты с ней мутишь, а лучшая подруга тут я! Прогулки с ней всегда на первом месте, её проблемы всегда будут стоять выше моих, её плохое настроение мгновенно скосит твоё! Она для тебя важнее, чем я! — замолкнув на время, она завопила так надрывисто, заставляя меня аж захлебнуться от таких тяжких её эмоций. — Да что уж я… Она важнее планеты! Важнее мира, родных, и даже тебя самого! Для тебя твоя «Арьяша», — сколько желчи в моём прозвище с её уст, — Располагается выше, чем ты сам! Некоторое время ты молчал, видимо, поглощая все фразы, и, верно, рассчитывая наиболее верную, чтобы продолжить конфликт, потому, пропустив её изречения о том, сколь я значима, ты вытащил абсолютно другую фразу. — Я встречаюсь с тобой, — злобно процедил ты сквозь зубы. — Весь класс об этом знает, это писано в наших соцсетях, об этом ведают мои и твои родители! — А сердце твоё в курсе?! — Да что ты несёшь?! — Тебя несёт! — кинула Мила тебе в лицо, открывая подъездную дверь. — И всегда несёт к Арьяне! Последняя реплика, а ты даже рта не успеваешь раскрыть, как слышится стук, обозначающий, что собеседница покинула пределы подъезда. От тебя я ждала бега следом, веровала, что ты помчишься за ней, нагоняя её и клянясь, что мнение толпы не важно, но ты, будто в подтверждение её слова, лишь печально вздохнул, вновь поправив свой коронный хохолок, и понёс свои ноги вверх. Вверх ко мне. Посчитав мой эмоциональный диапазон куда важнее, чем её, ты поступил прекрасно со стороны дружбы, но отвратительно, как возлюбленный. Ты подтвердил её помыслы, каковые она бы никогда не хотела видеть в реальности, а я, вместо того, чтобы внять весьма правдивые речи, в очередной раз пропустила их мимо себя. Когда ты застал сидящую на ступеньках меня с обречённым и виноватым лицом, единственное, что ты сделал, это вытянул свою ладонь. — Вставай, а то жопу отморозишь, — выдавил ты, помогая мне подняться. Мой мозг переклинило, и я, руководствуясь помыслом подруги о том, что ты слишком безразлично относишься к ней, на подобное обиделась и, проигнорировав твои доброжелательные руки, поднялась сама, сразу почистив от пыли грязные штанишки. На такое ты лишь прыснул, закатывая глаза. Шоу и впрямь бездарное, если понимать, что я обижалась на тебя из-за чувств человека, который меня ненавидел, потому, что ты слишком хорошо относишься ко мне. Я дура. Зайдя в квартиру, я прислонилась к входной двери, пока яростный ты быстром шагом добрался до кухни и замельтешил между столовыми тумбами, доставая тостер и другие новомодные технические приборы. Мила являлась моей подругой. Я так считала, но сейчас, собирая всё, меня тошнило от понимания всей картины разом. Она не писала мне, не общалась, а теперь оказалось, что причина проста — она меня ненавидела. Ненавидела за то, что я просто общаюсь с тобой. Никогда не думала, что людей настолько сильно может съесть банальная ревность. Медленно дойдя до кухни и встав поодаль от стула, я тихо выдавила из себя: — Прости. Ты на секунду помедлил, выкладывая из тостера хлеб, а потом, не смотря на меня, заговорил. — Это не твоя проблема, Арьяша, — поставив на стол все вкусности, ты потянулся за арахисовой пастой. Внезапно приподняв глаза на меня, ты на мгновение замер, разглядывая мою печальную физиономию, а потом, сцепив на долю секунды зубы, выкинул весьма говорящую фразу, которую я опять же утопила. — К сожалению, вообще не твоя, — отвернувшись, ты продолжил готовить завтрак. — Не переживай. Всё будет хорошо. Мы с ней помиримся. Казалось, что ты это говоришь, как мантру, словно пытаясь убедить самого себя в том, что так и будет, а совсем не меня. — А мы? Мы с ней помиримся? — спросила я, усаживаясь на стул. Ты вновь замер, всем телом обернувшись ко мне, видимо, действительно задумавшись над ответом. — Готов поспорить, что конечно, — выбрал ответ ты, решив сыграть на старой и проверенной схеме «спорим». Это вызвало во мне слабую улыбку и, верно, только из-за этого мы и смогли потом втроём, сидя за столом, поесть и посмеяться с реакции Киры на абсолютно всё, что только у тебя имелось. Большинство вкусностей она видела лишь фильмах, и эта волна детского восторга выглядела попросту потрясающая. Но тогда ты меня обманул. Вы с ней действительно сумели снова сойтись и продолжить отношения, а я три дня придумывала сообщение для неё, пытаясь объяснить всю ситуацию, и убедить ревнивицу, что ты мне лишь друг. Я жаждала пояснить каждую ситуацию и доказать, что я не заменяю тебе мир, что твоё эго явно выше, чем я, что всё, что она выпалила — бред от её великолепной, но слишком запутанной влюблённости. Когда же я наконец его набрала и отправила, то оказалось, что теперь я находилась у Милы в чёрном списке, и написание сообщений мне противопоказано. Настолько сильно она отныне не желала меня не видеть. Я так и не сказала, что тот спор ты проиграл. Хотя, мне кажется, что она сама тебе об этом позднее рассказывала. Теперь ты знаешь точно: тогда мы с ней так и не помирились.

***

Я хочу добавить ещё один момент, произошедший через день после, когда мы вернулись домой и, выполнив все мамины просьбы, уселись с ней вечером в зале на диване. Диалог явно не располагал к тому, чтобы начаться, а его старт явно не располагал к тому, чтобы так плохо завершиться. — Кира рассказала мне про парнишку, у которого вы сегодня ночевали, — произнесла мама, продолжая пялиться в телевизор, словно действительно смотрела идущее по нему шоу. Она и впрямь хотела об этом поговорить. Честно говоря, далее последует разговор, о котором ты никогда не слышал, и о котором мне следовало бы забыть мгновенно, ведь, в силу своего характера и своей самоуверенности, такие вещи меня трогать не должны. Так вот, знай, мне этот диалог потом в кошмарах снился. Я слышала его в своей голове, и мои руки начинали дрожать, а ушли глушиться. Планета в воспоминаниях о той беседе реально, по моему мнению, меняла ось и меня несло. Очень жаль, что не к тебе. Мне никогда не было так плохо от каких-либо слов и порой, когда я думала о нём и проигрывала у себя в голове, я попросту не понимала, почему он доставляет мне такую моральную боль. Ответ мне до сих пор неизвестен. — Серьёзно? Мам, ты серьёзно? — спросила я, куда больше риторически, нежели действительно удивляясь. — Ну, ты спишь у каких-то парней дома. Мне просто интересно, кто он, — сказала мама, взяв в руки пульт и переключив канал. — Друг, — кротко ответила я и продолжила смотреть в телефон. — Что за друг? — не унималась она. — Одноклассник. В этот момент мне уже хотелось поскорее уйти или провалиться сквозь землю. Что это за расспросы на темы, которые её никогда не волновали? — Фото есть? — наконец-то она повернула голову в мою сторону, снизив звук телевизора на минимум. — Может, тебе сразу досье предоставить? — гневно вымолвила я, невероятно бесясь от такого интереса. Казалось, что ей ты сейчас куда интереснее, чем я, с который она не виделась неделю. — Не выпендривайся, — лишь сказала она, и, посмотрев на меня своим извечным безотказным взглядом, телефон словно сам разблокировался. Недолго думая о том, где же могут находиться фотографии со мной и тобой, я поплелась на твою страничку, где в ненавистном мной альбоме и отыскались нужные кадры. Протянув маме мобильный, я заметила, как она, обладательница такого же сенсорного объекта, держала его в руках, как это постоянно делают бабушки на мемах. Я невольно усмехнулась. — А это не тот мальчик, который вроде отличник и ведущий у вас всех мероприятий? — поинтересовалась она, пролистывая кадры указательным пальцем. Наслаждайся пока подробным описанием того, как она держала экран как можно дальше от себя, потому что после, вероятнее всего, не будет ничего кроме моего мата. — Ага, он, — выдала я, попытавшись вытащить его из маминых рук. — Очень красивый. Прям невероятно красивый мальчик, — приговаривала мама, разглядывая снимки с тобой. Где же она заметила столь великолепную красоту я не пойму? Мне бы хотелось поперечить, пропеть оду о том, что она тебя перехвалила и переборщила, находя то, чего нет, но я проглотила язык, вспоминая, как несколько дней назад сама подвисла, любуясь прекрасным тобой. Обманывать и лгать, что ты таких комментариев не достоин и что ты их не заслуживал, попросту глупо. — Теперь точно понятно, что вы — друзья, — сказала она, вернув мне телефон. Не поняла… — Что, прости? — прошептала поражённо я. — Вы — друзья, я вижу, — повторила она с абсолютно спокойным видом и вновь повернулась в сторону телевизора. Мне как будто сделали укол, вот только он оказался ни черта не обезболивающий, а, как раз-таки, наоборот. — Эм… — попыталась добиться объяснений я. — Ты похвалила его красоту, а затем сказала, что мы с ним можем быть только друзьями… Отсюда я делаю вывод, что со мной что-то не так. В ответ мама тяжело вздохнула и посмотрела на меня так, словно я была ничего не понимающим ребёнком. — Арьяна, он красивый и богатый. Вау! Чувствуешь, как одна фраза расставила все по своим местам? Вот я тоже нет. — А я какая? — спросила я, чувствуя, как во мне постепенно возникают зачатки истерики, и, вместо града слёз, наружу пошёл до одури неестественный смех. — Он очень красивый, — пояснила она, тем самым опять ничего не поясняя. — А я что? Некрасивая? Тупая? Бедная? Я просто не могла понять, что сейчас пыталась донести до меня эта женщина?! Что до меня пыталась донести та, кто в принципе и ответственная за то, каковой я являюсь! — Ещё и безотцовщина! — добавила я, попытавшись вернуть своё лицо в нормальное состояние. Но, увы, на нём теперь красовалась истерическая улыбка. — Ты меня неправильно поняла, — произнесла мама, вновь тяжело вдохнув. — А что тогда ты хотела сказать? — громко требовала я ответов. Лучше бы, блять, не требовала! — Вокруг него всегда будут крутиться бабы! Ответ на вес золота. — Как это касается меня?! — не понимая, спрашивала я. — Арьяна, ты красивая девочка! — продолжила в это время мама выдавать свои «волшебные» мысли. — Ты можешь понравиться на первый раз… Здесь должно иметься продолжение. Чуешь? — Но? — выдавила я из себя, продолжая смеяться. — Что со мной не так, мам? — Ты фрик, — просто заявила она, словно ничего не произошло. — У тебя очень много тараканов в голове, ты ведёшь себя совсем не как девочка, — блять. Аж руки дрожат это писать. — Может, да, первое время ты ему действительно будешь нравиться, но потом найдутся красивые девочки с большими губами, которые хорошо себя ведут и стильно одеваются! Попросту те, кто умеют ухаживать за собой! Удивительно, не так ли? Мама считала меня такой себе лишь потому что я не умела за собой следить! Я не исчислялась красивой по её меркам, лишь потому что считала себя симпатичной и без этой мишуры! — Ну, извини, что на мне нет тонны косметики и что я не одеваюсь, как шлюха! — хохоча, выдавила я. — Я не знала, что такие мелочи делают меня некрасивой! Мне требовалось заплакать в этот момент, наверное, но, я же, решила играть концерт, смеяться и делать вид, что меня это не задело, будто бы и впрямь всё хорошо. — Ты красивая! — чувствуешь, воняет? — У тебя уникальная, естественная природная красота, — воняет дежавю. Я знаю, ты дышишь этой дрянью, и, может быть, тебе это даже доставляет удовольствие. Ну, а мне плохо. Я жажду облокотиться об стену и немного пореветь под какие-нибудь грустные мелодии, утопая в этих выражениях и позволяя им лишать меня здравия и счастья. — Но? — с трудом вымолвила я, ожидая продолжение. — Но на каждую милую естественную девочку с натуральной улыбкой и тараканами в голове, найдётся аккуратная малышка с губами, которая любить ухаживать за собой, — закончила она, приблизившись ко мне, и убрав мне за ушко прядь моих черных волос, которые выпали из шишки, продолжила. — За ним всегда будут бегать бабы. Тебе это надо? И это при том, что мы даже не мутили, а я ещё и не предполагала воспринимать тебя кем-то большим, чем другом. Это были удары, и совсем не в сторону того, что я не смогу мутить с тобой. Нет. Больше всего меня обижало то, что, сама того не заметив, мама, в первую очередь, вытащила наружу мои неблагоприятные недостатки. Точнее то, что она считала недостатками. Если раньше меня это не волновало, то теперь сие забеспокоило, будто бы и впрямь заиграв черным цветом, место таких привычных ясных оттенков. Тогда меня возмутили и мои натуральные непроклеенные ресницы, и толстовки вместо элегантных блузок, и шишка вместо завитых аккуратных локонов — всё, что мне было симпатично во мне, теперь я считала каким-то не таким. Ведь, хах, судя, по маминым словам, таких как я разлюбят в первый момент. Ну, не глупость ли? — Спасибо, — коротко выдавила я и, взяв телефон, поплелась в свою комнату, даже не смотря в мамину сторону. Перед тем, как встать с дивана, я попыталась улыбнуться, и, кажется, эта улыбка даже получилась натуральной, а не истеричной, так, что родительница не задала никаких вопросов. Вряд ли уж она осознала, сколь много чёрствого и неблагого мне сказала. Уже дойдя до спальни, я закрыла дверь и уселась на свою кровать. Мне захотелось отключить интернет, почему-то резко он перестал иметь для меня смысл. Да и всё резко перестало иметь смысл. Взяв наушники со стола, я включила сохранённые мелодии Вконтакте, выбрав самые грустные среди них, и попросту облокотившись на стену, глядела на потолок, внимая текста лишь в пол-уха. Мамины слова повторялись у меня в голове снова и снова, будто каждый раз порывая новую извилину мозга, и я чувствовала себя с каждой секундой всё более ущербной, неправильной, недалёкой. С каждым новым мгновением я всё меньше любила себя и всё больше презирала. Да, это первый раз, когда я действительно почувствовала себя фриком. И мне было больно. Просто больно. А зачем тебе знать об этой ситуации? А я не знаю. Честно, не знаю. Просто хочется, чтобы ты понимал, какое убийственное значение порой имеют слова. Может быть, для этого. Хотя… Нет. Я не знаю, правда не знаю, зачем написала об этой ситуации. Просто… Хах, тараканы в моей голове не знают, почему. Им сегодня как-то нехорошо.