В прощальном письме пятнадцать запятых

      Помнится, это вообще первый раз на моей памяти, когда в школу я должна была идти с мамой, потому что она провожала в первый класс маленькую Киру, и в первый раз, когда мы с тобой не планировали никаких встреч. Да и вообще ничего. Буквально за три дня до, ты перестал писать мне вообще и начал качественно игнорировать мои сообщения. Но, я старательно не замечала этого, убеждая себя в том, что ты попросту занят с родителями, которые явно ищут тебе множество репетиторов к предстоящим экзаменам. Мне очень не хотелось замечать, что начался разлад, и что стартовал он без всякой моей вины. В тот день, окрылённая желанием встретить тебя, я поднялась с кровати и, поспешив к маминой плойке, начала завивать и укладывать волосы. Мне хотелось быть красивой, хотя бы потому что я точно знала, что сегодня нам придётся пройтись по лестнице, как представителям одиннадцатых классов, и что необходимо выглядеть презентабельно. А ещё, да-да, как типичная девочка, я хотела удивить тебя. Я надела свою новую чёрную пышную юбку, красивую школьную блузку и туфли на невысоком каблучке, на которые потратила большую часть заработанных денег. Не то чтобы они считались дорогими и отличались невиданной красотой, но мне хотелось именно таковые, и потому я весьма ценила их. Они сами по себе чётко представляли собой моё умение достигать цели. С ремешком, сдерживающим движенье, из кожаного замша, что придавали им какой-то дополнительной благородности, и каковыми я очень гордилась. И да, я от них в восторге. Описываю это всё специально очень красочно, чтобы ты принял и осознал, отчего их потеря стала для меня такой болезненной. Попрощавшись с мамой и Кирой в коридоре, я ринулась в класс, стремясь как можно сильнее натянуть маску безразличия, но улыбка сама по себе возвращалась на моё лицо. Я чувствовала это предвкушение от встречи с тобой и, мне казалось, что теперь я понимала, что ощущала Уля каждый раз, когда встречалась с кем-либо из нас. До сих пор не знаю, как я зашла в класс, а не влетела, и как не набросилась на тебя с объятиями прежде, чем поняла, что что-то не так. А на это потребовалось не так много времени. Мои каблучки застучали по классу, пару знакомых лиц поздоровались со мной, я улыбнулась в ответ, гордо шагая по кабинету к своему месту, ожидая, что знакомый звонкий голосок вымолвит моё имя с характерным склонением. Но вот, моя новая сумочка уже лежит на моей парте, а зова нет. Огорчённая я повернулась, глядя на твоё место, и заметила, как подле тебя столпилось большинство наших мальчиков, что-то бурно обсуждающих. Ты сидел на стуле, громко хохоча своим ненатуральным голоском от шутки одного из них, в совсем новом не симпатичном костюме и подстриженной причёской: сбритые вески и хохолок, словно отдельный от всей головы. Уже тогда, по твоему лицу, по твоей улыбке, я восприняла, что что-то не так, но, приняв привычные объятия от Ули и, убедившись, что твой зад не собирается подниматься с места, чтобы поздороваться с лучшей подругой, я сама побрела к толпе мальчиков, которые встретили меня комплиментами, ожидаемыми от тебя. — Прекрасно выглядишь, Арьяна, — сказал кто-то из мальчишек. — Спасибо, — произнесла я, встав прямо подле твоей парты и, поглядела чётко на тебя, пока ты смотрел точно не в мою сторону. — Герман! Мой зов увенчался успехом. Пара голубых глаз, по которым я успела соскучиться, оглянулись на меня, рассматривая меня как-то безразлично и пусто. В них совсем не нашлось места знакомому, уже даже родному мне блеску. Это грезилось ударом ножом. Ожидая того, что сейчас ты поднимешься мне навстречу и крепко обнимешь, или, хотя бы, как-то пошутишь на треклятом английском, или, может, поспоришь со мной на то, что я пробегу в этих каблуках по школьной лестнице, я оказалась разочарована, так как твой наглый голосок не произнёс ничего из этого. — Привет, — прошептал ты максимально холодно, тут же снова отвернувшись на одноклассников. Это точно не то, что я ожидала. — Арьяна, ты восхитительна! — одарил меня очередным комплиментом кто-то из стоящих подле ребят, в ответ на что я подарила ему свою счастливую улыбку. В момент ты обернулся, вновь прошёлся по мне взглядом, якобы по какому-то товару, не человеку, а потом, не ответив ничего в своём характерном стиле «она восхитительна всегда» или «ещё чуть-чуть и будет как я», вновь показал мне свою безразличную мордашку. Словно рыбка, я сжала рот, сгорая от возмущения, и вернулась обратно к своему месту, где приземлила свою пятую точку на соседней от Ули стул, размышляя о том, что со мной не так. Постаравшись надеть на своё лицо максимальную маску безразличия, я замолкла. Но, судя по расспросам Ули, я качественно провалила эту миссию. Подруга поинтересовалась, что стряслось и, выдав ей характерное «ничего», я продолжила беспощадно пилить своим опечаленным взглядом стол. Зашедшая в кабинет классная руководительница начала что-то объяснять про проход, где кто должен стоять и как идти, а я не слушала ничего. Мне казалось, а, впрочем, так и было, что от меня ускользает какая-то нить. Будто она беспощадно режется самым нещадным образом, а я ничего не могу с этим поделать. В один момент, все просто поднялись со своих мест и направились к лестнице, с которой должны спускаться. Меня туда практически тащила рука Ули. Да. Я была настолько разбита твоим скудным «привет». Выстроившись мальчики в одну линию, девочки в другую чётко по алфавиту, преподавательница сказала, что мы должны выйти, держась за руки, словно детсадовцы на утреннике. Я взглядом пилила, нет, скорее ела ступеньки, пока, повернув голову в бок, не поняла, что моей парой стал ты. Ты даже на меня не смотрел, продолжая что-то обсуждать с мальчишками. Заиграла мелодия. Все ребята приготовились, подав друг другу руки, и тут предо мной возникла твоя ладонь. — Идём? Моё запястье легло поверх твоего и, я уже заколебалась писать это, но даже этот жест с твоей стороны был ХОЛОДНЫМ и ЧУЖИМ. Целиком, от начала и до конца, происходящее мне напоминало какую-то другую реальность. Там другой ты, без тупых шуточек и подколов, не спорящий со мной ни на что. Мне казалось нынешнее нереальным, и моя храбрость попросту испарилась, словно её никогда и не имелось. Всего за несколько минут из моего лучшего друга ты превратился в незнакомца. Быстрым шагом, под красивую музыку, мы преодолели лестничный пролёт, направляясь на школьную линейку, проходившую на улице. Там, расположившись в два ряда, нам предстояло простоять ещё показательный концерт. К счастью, мы очутились позади многих, что давало нам преимущество присесть на скамеечку или вообще свалить куда-нибудь за здание школы. Конечно же, ничего этого не произошло, когда явившаяся, не по нагоняю от завучей, а по зову сердца преподавательница, поставила всех обратно на места, сообщая, что стоит нам только сбежать, как в первый же день нас ждёт контрольная. И, вот, согласись со мной сейчас, будь мы в такой же ситуации на год раньше, то мы обязательно разошлись с тобой в «спорим», совершая какие-либо безумные, но не опасные действия, находясь прямо посреди этой группы людей… Но это был тот год, тот класс, и тот ты. — Может, поспорим, — предложила я, стараясь улыбаться как можно более зазывающе. — На что? — ответил ты, а потом добавил. — Сможешь ли ты одеться ещё сильнее непохожей на себя? Грубо, гадко, злобно. Тогда я чувствовала себя подавленной овечкой, которой ты очень начал нравиться, и которая ни слова не могла сказать, а теперь, когда я пишу эти письма, ты всё ещё мне нравишься, но я не в сумасшедшем бреду. Поэтому odio, сученок. — Что? — только выдавила из себя я. — Или ты уже с кем-то поспорила, что будешь притворяться кем-то другим сегодня? Ты помнишь, как я красочно описывала каблуки? В эту секунду мне было не жалко их снять и втащить каблуком кому-то по его наглому личику. — Я есть я, — сказала спокойно я, отвернувшись от тебя. — Сегодня, завтра, всегда. — Непохоже, — хохотнул ты как-то ненатурально и.…Противно. — Это ты сегодня, совсем не ты. После этих слов я ожидала какой-то от тебя реакции и, даже думала, что сейчас ты поржёшь этим барским злобным хохотом, назовёшь меня дурой и ускользнёшь. Это вполне в духе нового тебя. Но случилось по-другому. Не то, чтобы лучше, но не хуже точно. — Не придумывай, Арьяна, — ты проговорил моё имя тяжело и запинаясь, словно говорить его какая-то мука. А ещё, я не зря написала его так. Чувствуешь, что тут не так? — Я такой же, как всегда. — Ты всегда был злобным и наглым козлом?! — процедила яростно я, разбудив психованную меня. — Да, наверное, да, — лишь согласился ты, вновь слепя дурацкой улыбкой и сверкая своими-не своими глазами. Меня словно током било, от каждого тобою сказанного, даже лучше сказать выброшенного, слова. Эта ситуация доводила меня до истерического состояния. Я видела здесь наш самый первый диалог, и тут, как и тогда, я очутилась на грани. Но, если тогда во мне играло безразличие и злоба на неизвестного, то сейчас я чувствовала, будто мне расколачивают душу и сердце. — Нет, — выдавила я, стараясь как-то говорить сквозь комок обиды, застрявший в горле. — Ты не такой. — Ты не знаешь меня! — практически прокричал ты и, верно, если бы музыки не существовало, толпа услыхала бы то, что ты мне так внезапно, безосновательно и беспричинно предъявил. Это стало последней каплей, переполнившей моё терпение. — Сейчас я и вправду думаю, что нет, — прошипела я, продвигаясь сквозь толпу наружу. Я готова податься куда угодно, чтобы только не продолжать стоять подле тебя. Выбравшись наружу, я тут же узрела маму, счастливо снимающую выступление первоклассников. Завидев меня, она подозвала к себе поближе, показывая на танцующую в первом ряду Киру. Не зря я её в течение недели вводила в школу пред работой. Некоторое время мы молчали, любуясь концертом, пока мама не решилась заговорить. — А ты что не с классом? — Там очень душно, — начала оправдываться я. — Твой облик всем понравился? Комплиментов много? Много, но долгожданного нет. — А где твой лучший друг? — внезапно задала она очередной вопрос, вглядываясь куда-то назад. Словно злой волей судьбы, твои ноги тоже решили выбраться из оков толпы и именно в эту секунду, абсолютно не обращая на меня внимание, ты прошёл прямо, случайно очутившись в поле зрения моей родительницы. — Герман, — позвала тебя мама, и ты повернулся. Ощутив твоё присутствие совсем подле себя, я сжала ладони, почти что до крови кусая губу и царапая ногтями своё хрупкое запястье. Настолько сильно я ощущала раздражение от, в принципе, факта твоего существования. — Да? — подошёл ты, натягивая вновь свою отвратную ненатуральную улыбку. — Я — мама Арьяны, — поздоровалась она, указывая на телефон. — Может, сфотографировать вас вместе? — Думаю, не стоит, — начала отнекиваться я, понимая, что сейчас не хочу даже прикасаться к тебе. — Почему нет? С этими словами ты подошёл вплотную ко мне и, обняв за талию, прижал к себе. Поправив хохолок и не улыбнувшись, а скорее оскалив зубы, ты приготовился к съёмке. Я мягко положила ладонь на твоё плечо и, чувствуя, как одновременно и гневаюсь, и чувствую наслаждение от простого секундного прикосновения, выдавила из себя скромную улыбку. Раз. Два. Птичка. Хороший момент. А теперь неожиданность — он имел запах сигарет. — От тебя воняет куревом, — прошептала я, слегка повернувшись к тебе, пока мама делала очередное фото. В этих каблуках мой рост как раз делал нас близко друг к другу, и губы расположись почти на уровне твоих ушей, сумев идеально сказать замечание прямо в них. — С пацанами был, — коротко оправдался ты, взяв меня под вторую руку и, прижав её к своему сердцу. По крайней мере к месту, где оно должно быть. — Ты же не куришь… Не куришь, ничего не принимаешь, а ещё в обещаниях что-то было о том, что ничего криминального и никакого секса без презервативов. Но, зачем забегать вперёд за спойлерами? — Это всего лишь вейп, — ты вновь не стал добавлять моего имени к месту, где оно явно должно стоять. Вместо этого ты просто набрал в лёгкие больше воздуха. — Выключи режим мамочки. В это же мгновенье, словно по инерции, я отстранилась от тебя, как ударом об бойцовскую перчатку раненная, а мама воскликнула «всё», тем самым позволив нам вернуться на свои места. Ты ринулся вперёд, явно предпринимая попытку сбежать от меня, но я, нагнав тебя уже подле нашего класса, схватила за руку и потянула на себя. — Что за фигня?! — гневно выдавила я. Внутри меня творилось невесть что. Там поднялся губительный ураган, при этом медленный и такой аккуратный, старающийся сохранить и не разрушить то, что мы так бережно выстраивали годами и то, что так бестактно превращалось в пыль. Пофиг на надежды, пофиг на воображение, пофиг на всё, что хотелось, но не получилось. Мне не плевать на то, что пред о мной стоял мой лучший друг, которого я просто не видела внутри тебя. — Ты о чём? — Правда не понимаешь?! — истерично начала тараторить я. — Ты игнорируешь мои сообщения, а, если читаешь, то отвечаешь на наплевать! Не подходишь ко мне, не разговариваешь без надобности! Обвиняешь меня в том, в чём глупо меня обвинять! — выдохнув и сдерживая себя из последних сил, я договорила. — Что это?! — Я не игнорирую тебя, — начал оправдываться ты. — Не читать сообщения, когда ты весь день в онлайн! — тут же предъявила я. — Это разве не игнор?! — Были дела поважнее. Ой. А вот тут спичка, горевшая внутри меня как… Подожгла другие спички вместе с коробком и остальным складом, в котором они располагались! — А раньше не было, — прошептала я. Ты игриво поправил чёлку, но это не выглядело мило и прелестно, как раньше. Это смотрелось по-актёрски наигранно и противно. — Жизнь меняется и что-то становится неважным, — спокойно произнёс ты, намекая, где теперь моё место. Подожди немного, сейчас ты вспомнишь, что не только намекнул, но и чуть ли не пальцем ткнул туда, где я теперь располагаюсь на лестнице твоего мировоззрения. — Это ты сейчас намекаешь, что я теперь неважна? — Есть вещи гораздо важнее тебя и нашей дружбы, — последнее слово ты из себя вновь выдавил, будто оно, как и моё имя, доставляло тебе дикую боль. Моя гордость заигралась, заставляя задать желанный вопрос. — А насколько я далеко теперь в списке неважных вещей? С секунду ты думал над ответом, а потом произнёс: — Скажем так, надеюсь, что твоё глупое «спорим» я буду в этом говорить также часто, как петь гимн Франции. Кряк. Сердечко треснуло. — Отчего такая ненависть? — процедила я, словно предрекая, что это чуть ли не последняя беседа в этом году. — Это не ненависть, Арьяна, — и вновь выдох на имени. — Просто пересмотр приоритетов. — Почему-то раньше из-за таких пересмотров ты не выпирал меня из жизни, словно котёнка прокажённого! — воскликнула я на последнем издыхании. Парочку людей из нашего класса обернулись, но я наплевала на эти удивлённые и вопросительные взгляды. — Диалог окончен, — выдал ты, отвернувшись и направившись прочь. Но я совсем не собиралась так просто отступать. — Диалог закончится тогда, когда мы оба с этим согласимся! Мой грозный крик миновал без ответов тебя, но заставил оглянуться почти весь наш класс. Два самых лучших друга, неразлучный дуэт, ссорились в клочья прямо на их глазах. Я устремилась за тобой, то и дело спотыкаясь об кривой асфальт. Ты ни на секунду не останавливался, продолжая свой шаг и молча, пока я требовала тебя остановиться. И тут… Как без этого? Я упала. Снова произошло дежавю. Нет, это не было столь же резко и больно, но это вновь подле тебя и из-за тебя. В этот раз никто не подбежал ко мне, никто не шептал что-то на ушко, и никто не переживал за меня больше, чем за свою испачканную футболку. Не имелось этого помутнения рассудка, пребывая в каком, ощущая тягостную атакующую тебя боль и сковывающее бессилие, ты промышляешь о том, что надобно сказать что-то ободряющее, потому что за тебя ужасно беспокоятся. Тогда, я прошла сквозь туманы, чтобы уведомить тебя, что я не мертва. Сейчас же я в этой дымке погрязла. Сидя на коленях, обратившихся в кровавое мяско, мне казалось, что я стучусь в какую-то небесную канцелярию, требуя возвращения в тот момент и того самого Германа на месте моего друга. Я была готова пережить месяцы восстановления заново, снова дышать отвратительным ароматом больничной палаты, снова учиться управляться лишь одной ногой и одной рукой, только при условии, что подле меня снова от начала и до конца будет сидеть твоя гадкая душонка. И, клянусь, всё то время, пока меня на скамейку сажала Уля, пока девчонки салфетками вытирали мои коленки, пока все наконец не поняли, что проблема в отлетевшем на моих новых туфлях ремешке, который и привёл к падению, сумевшему разломать мою обувь буквально на части, я просто проигрывала в голове воспоминания. С левого виска что-то пульсировало. Я представляла, как я стучусь, и стучусь, и стучусь в дверь спортивного зала, где развешаны стопки наших фотографий. Что там пахнет дешёвой колой, что там играет старые знакомые мелодии, что там кто-то без остановки смотрит «Спанч Боба». И я стучала в ту дверь и просила меня впустить туда, обратно. Обратно в крепкую и прекрасную дружбу. Но от двери пришлось отойти. Ты меня от неё откинул. А на просьбы, даже мольбы к богу о старом Германе я получила нового тебя. Подобная версия очутилась пред о мной и без всякого волнения, заинтересованности, будто ему, в целом, плевать, расквасила я ногу или переломала весь скелет, спросил, как я. — Нормально для человека, которому сказали, что он — что-то неважное, — процедила сквозь зубы я. — Я заплачу за туфли, — лишь кротко проговорил ты. — Не беспокойся. Мне требовалось съязвить. Хотелось буркнуть что-то злобное и больное, даже больше ядовитое. Оно так и ютилось на кончике моего язычка, сгорая от желания стать выговоренным, но я сдержалась и лишь натянуто улыбнулась. — Спасибо, не надо, — отклеив от коленей салфетки и сняв вторую туфлю, я поднялась с места. Прямо пяточками на грязный асфальт. — Надо, — кротко ответил ты даже, не помогая мне встать. Надо много кое-что другое, а совсем не заплатить за проклятые туфли. Подать руку, повести вперёд, как это делал обычно Герман, или вообще понести, схватив в охапку, словно крошечное дите. Боже мой, чего только реальный Герман не делал! — Туфли явно ситуацию лучше не сделают, — шептала я, чувствуя, как пряди моих волнистых черных локонов упали на глаза, но не вызывали во мне никакого чувства острой необходимости их поправить. Смысл тогда потеряло всё. — Я заплачу, и точка. Тут проснулась настоящая Арьяна. Та самая буйная, злобная, гневная и требовательная девчонка, с кем ты познакомился четыре года назад. Тогда она говорила именно с таким Германом, поэтому сейчас он будет болтать именно с такой Арьяной. Скребя зубами, я подозвала к себе Улю и, протянув ей руку, намекнула, что хочу подняться наверх к нам в класс. Стоило только мне взять её за локоть, как я улыбнулась максимально устрашающе и наигранно. — Приравняй их к чему-то неважному, как легко сумел поступить со мной, — гордо ответила я. — Ты не хочешь слышать это слово, а я скажу на зло: спорим, ты не сможешь просто так свести меня в ничто?! С минуту ты стоял, скрестив руки на груди, а потом, не выдав никакой эмоции, попросту фыркнул. — Ты строишь драму на пустом месте, не находишь? Сердечко разбилось. Пара голубых глаз сверкнула, но это неправильный огонёк. Не дружелюбный и милый, а злобный и дикий. У меня поразительная память, что тебе уже понятно, учитывая то, что я пишу вот уже тринадцатую запятую по годам, что ты, вероятно, и не помнил, а тогда, мне хотелось поступить максимально подобно тебе. Станцевать чечётку прямо на том, что мы вместе пережили. — Если ты хочешь, чтобы я ушла, то я уйду, — выдавила я фразу, который ты одарил меня, когда я накричала на тебя в спортзале. После этого, взяв свои новые уже испорченные каблуки в одну руку, а ладонь Ули в другую, я сделала шаг от тебя. Таким комплектом я гордо прошла мимо тебя с высоко поднятой головой. — Дай догадаюсь, — услышала я голос в спину, — Сейчас ты шепнёшь Odio. Ради такого я готова обернуться. — Это уже далеко не Odio, это Eu odeio com todo meu coração e alma o que pareço amar, — прокричала я, и, решив, что больше ни за что не посмотрю на тебя, спешно поплелась в класс. Там, переодевшись в забытые с прошлой весны кроссовки, я схватила сумку и побежала домой, желая уткнуться носом в подушку и рыдать. Конечно же, прежде мне пришлось пройти через кучу вопросов о моем самочувствии от Ули, безумно за меня беспокоящейся и совсем ничего не понимающей. Ну, а я ничего не могла ей объяснить, ибо сама совсем ничего не осознавала. Быстрым шагом миновав наш класс, я остановилась лишь на секунду, чтобы ещё раз посмотреть на тебя и убедиться, что это совсем не тот Герман, кто всего месяц назад меня обнимал, сдерживая от падения, боясь, что я поранюсь, столкнувшись с мягким песком. Подле своего подъезда, не сдержавшись, я забежала в магазин и купила дешёвой колы и Кириешки. Наш вечный набор. Дома, пока не возвратились мама и Кира, я переоделась в старую кофту, сделала свой любимый пучок, не собираемый уже очень давно, врубила на твоём планшете старые серии Губки Боба, а на телефоне нашу беседу, которую начала судорожно, запыхаясь перечитывать снова и снова. В тот момент я не могла отделаться от мысли, что я сейчас я хороню старого тебя и наши годы чудной дружбы. Ближе к вечеру, когда семья вернулась из гостей, пришло сообщение от тебя, которое я восприняла чуть ли не как второе сошествие Иисуса. Лишь короткий вопрос: «Какой у тебя размер?». Я сгорала от желания написать что-нибудь матное и проклинающее, но, та часть души, что сегодня перетерпела разбитое сердце, просто не сумела выдать что-то колкое. Она лишь выдавила нормальный ответ и, обняв подушку, предполагая рыдания, включила грустные мелодии. Увы, но заплакать я так и не смогла. Лишь выйти куда-то в абстракцию, где всё как прежде и прекрасно. То сообщение было чуть ли не единственным в том сентябре. Туфли ты мне подарил, но одену я их завтра только в первый раз. И я до сих пор не могу убедить саму себя, что эта холодная обувь — последнее, что отдала мне твоя рука.