Цвета жизни

      С момента его смерти прошло несколько месяцев, но одна только мысль о встрече с ним вспарывала грудную клетку и взращивала слепую надежду. Они больше не на одной стороне, он больше не человек, мертвец, и пришел к ней ночью, как один из кошмаров. Ей не страшно.       Блеск золота преисподней затухает в стеклянных глазах, стоит только подойти ближе, и маска больше не прячет давно полюбившиеся черты лица. Келли не ожидает подвоха, ей все равно, что будет дальше, главное – не упустить его. Она подается вперед и сжимает в объятиях любимого, ощущая, как его руки обвивают ее тело. — Поверишь, что я скучал? – шепчет Смоук и гладит ее волосы. Его голос стал другим, понизился, огрубел. Слезы душат горло, и Келли просто мычит призраку в плечо, цепляясь, как за живого. Ей спокойно в его руках, за последнее время она не чувствовала чего-то подобного, и внезапное возвращение Смоука – для нее глоток свежего воздуха. Ее голова покоится на его груди, прижавшись ухом к которой, девушка желает услышать биение сердца, но ничего не слышит. Оно не бьется, а грудь почти не вздымается. Больно, но Келли пытается радоваться, ведь он все еще помнит и любит ее. Даже мертвым сердцем.       Она отстраняется и впивается взглядом в испещренное золотыми венами лицо, проводя пальцами по щеке. — Не могу поверить, что ты здесь.       Он изменился. Нет больше Томаша, который заставлял ее улыбаться, теперь только его оболочка и вытянутые наружу чувства и желания. Он кладет свою голову ей на плечо и закрывает глаза. Смоук зарывается носом в спадающие волосы и тяжело дышит девушке в шею, и Келли слышит, как он рычит. Один за другим глоток воздуха, который ему, по сути, и не нужен; он дышит ею и не может надышаться, потому что она пахнет жизнью. Такой далекой и прохладной, самой желанной. Призрак поднимается выше и обнажает свои клыки, будто хочет вонзить их в жертву, но медлит. Вместо смертоносного укуса она чувствует касание сухих губ к щеке, на которой ловят соленую слезу, нарушающую сладость кожи. – Мы же не собираемся переходить черту, – напоминание для себя и предупреждение для нее. У всего есть границы дозволенного, за некоторые лучше не заходить. — Нет.       И он, как по сигналу, сжимает ее в своих руках, вцепившись в мягкие губы. Келли обвивает его шею и хватает за волосы, как когда-то сделал он. Она ни в чем ему не уступает, ни в голоде, ни в страсти. Гладит затылок, царапает его шею, целует отчаянно и горячо, так, что оба пьянеют, еле держась на ногах. Смоук отстраняется только на миг и уже с новой силой накидывается на девушку, заставляя отступать назад, пока та не упрется спиной во что-то холодное. Призрак точно вырастает перед Келли, снова дышит ею, пьет ее, как изголодавшаяся зверюга, рычит на нее, живет… Они слишком близко друг к другу, руки в темных латах не оставляют стройное тело в покое, а ей и нравится его похотливость. Келли ждет подходящего момента, и когда он наступает, когда Смоук позволяет ей сделать вдох, она рывком притягивает его за доспехи и в очередном поцелуе ранит потрескавшиеся губы. От приятной неожиданности он распахивает глаза и отступает чуть назад. По мужскому подбородку стекает темная кровь, Смоук стирает ее большим пальцем и замечает след на губах напротив. Оскал расползается на его лице, а из груди вырывается хриплый голос: — Неплохо... — У меня был хороший учитель.       Она теряет контроль над своими силами. Лед начинает скрипеть, а воздух сотрясается от холода... Смоук опять вдыхает жизнь и, проведя щекой по ее щеке, спускается к белой шее, которую так и хочется укусить, но он оставляет на ней дорожку сухих поцелуев, заставляя женские пальцы сминать под собой твердые плечи. Дыхание Келли сбивается сильнее, кровь в венах начинает закипать после того, как горячий язык, дразня и наслаждаясь, пробует ее кожу. Призрак медленно проводит языком вдоль вены и наблюдает краем глаза за тем, как девушка откидывает голову, полностью доверяя ему, как сжимает зубы, чтобы сдержать свой голос, и обнимает все крепче и крепче. Но она вновь наклоняется к нему, не открывая глаз, ищет губами его лицо, а после уже мужская шея подвергается сладострастной пытке. Он закатывает глаза, теряясь в неге, и жадно хватает ртом столь нужный ему сейчас кислород, позволяя девушке его целовать. Келли платит ему той же монетой, он вынужденно задирает голову выше, а его кадык нервно дергается, когда она касается губами его горла. Сильная рука на девичьей талии яростно сминает одежду, притягивая тело ближе, а пальцы второй сдавливают тонкую шею до приятной боли. После его пальцев обязательно останутся следы. Холодная любовь Келли обжигает демона изнутри сильнее, чем пламя преисподней, из его груди вырываются лишь утробные обрывки.       Его близость всегда будоражила в ней необычные чувства. Сильный, напористый, наглый, безбашенный, поделившийся своим безрассудством с ней. Он словно был запретным плодом, от которого ее порой отгораживал брат, но она никогда не жалела, нарушая одно единственное правило – быть рядом. Келли, не сдерживаясь более, вновь прижимается к нему всем телом, заставляя Смоука пошатнуться. Один миг и они меняются местами, теперь его широкая спина упирается в холодную стену, а по телу пробегается истома, выпуская из груди бархатистый стон. Привкус крови на губах лишь сильнее будоражит и затмевает разум обоих. А внизу живота сладко и так вызывающе ноет, что девушка и не замечает, как обвивает его бедро своей ногой, чувствует, как мужские пальцы, отвечая, оставляют новые следы, и одаривает его слух провоцирующим горячим голосом. Смоук лишь рычит в ответ, наслаждаясь изучением ее тела. — Девочка... Моя... Только моя.       Слишком сладко, голова идет кругом, а зубастая улыбка не сползает с лица, от удовольствия, которое приносит ему эта особа. Смоук знает, Келли чувствует то же, что и он, им обоим давно не было так хорошо. Но когда ее руки начинают нетерпеливо хвататься за ремешки и пытаются пробраться под доспех, призрак замирает. К разуму вмиг возвращается самообладание, демон помнит свое "нельзя", и, невзирая на желание, с трудом заставляет себя остановиться. Это все, что они в силах подарить друг другу, поэтому он ловит ее руки и, тяжело выдыхает, целуя ледяные пальцы: — Келли, здесь тонкий лед… Остынь.       Искуситель. Он и при жизни таким был, дьявольские черты ему к лицу, как и давняя усмешка. Демон, призрак, человек – неважно, кем бы Смоук ни был, он влек ее к себе, и до сих пор она следует за ним.       Они стояли, прислонившись друг к другу лбами, пока ее бешеное сердцебиение не успокоилось. Призрак заглянул в голубые глаза: там замерзла надежда, что когда-нибудь им не придется прятаться, когда-нибудь они смогут прикасаться друг к другу, не боясь быть уличенными в чем-то запретном. Он только нахмурился и отвернулся. Подобное не в их власти. — Не смотри на меня так. Я не смогу остаться дольше, чем нужно.       А что она сделает, если сердце кровью обливается? Келли не позволяет ему так скоро уйти и обнимает, прижимаясь щекой к его спине как можно сильнее. Пальцы дрожат и сжимают его форму на груди, а сама Келли бормочет обещание: — Я верну тебя, Томаш. — Не боишься, что тебя увидят за таким делом с врагом? — Ты мне не враг. — Другим – да. Тебя разве не заботит судьба товарищей? Я легко могу убить их. — За этим ли ты здесь? Собираешь души?       Он резко оборачивается и впивается пылающим взглядом в ее лицо, грубо проводя пальцами по мягкой щеке. Так приятно ощущать ее живое тепло, на мертвом себе, ее обжигающие слезы, касания, поцелуи, нежность, ее всю... И вся она только лишь для него. — Одну бы с радостью забрал. Себе.       Что она с ним делает? Рядом с Келли Смоук совсем теряет голову: его переполняет энергия, и в то же время у него совсем нет сил; злоба кипит, не находя выхода, но что-то его успокаивает; он чувствует дикое желание убить ее, но столь же сильно желает защищать, чтобы никто не тронул его девочку. Он вновь припадает к припухшим алым губам, чувствуя что-то странное в груди, словно напоминание из прошлой жизни. Вечное. То, что смог сохранить и в смерти.       Томаш был страстным. Его поцелуи пестрили пламенем, агонией, были сродни фейерверку на мрачном небе, но сейчас он превращается в догарающий уголек с послевкусием невинной грусти и утраченной трепетной нежности. Келли хмурится, не поднимая веки, и вспоминает их первый поцелуй. Ей не хочется, чтобы все закончилось здесь и сейчас, но его губы ускользают от нее. — Зачем ты прощаешься со мной, Томаш. — Не умирай. Я приду за тобой.