Инсомния

«Что со мной?» — в который раз спрашивает Мия у отражения в зеркале, но то лишь безмолвно открывает рот: бледное, посеревшее и с тонкой сеткой морщин вокруг глаз. От гладких густых локонов, что мягкими волнами спадали на плечи и блестели на солнце, остались лишь потускневшие облезлые пряди. Она завязывает их в высокий хвост, пытаясь прядками прикрыть длинный шрам после операции и мерзкую проплешину на затылке. Нелепая попытка вернуть себе хоть частичку той былой красоты, и Мия грустно усмехается самой себе, растягивая в неловкой улыбке сухие губы. Всё её тело — гниющий труп, полуистлевшая оболочка из кожи и мышц, натянутых на костяной каркас. Оно умудряется двигаться, с трудом перебирая ногами-спичками, иногда просит пищи и порой, измученное очередным приступом, хотя бы пару часов беспробудного сна. И Мия падает на смятую постель безвольной куклой, которой свернули шею. Глубоко дышит, желая унять гулкое сердце, что словно набатом стучит под рёбрами и больно отдаёт в бок. Таблетки больше не приносят ей облегчения. Лишь заполняют пустой желудок и оставляют вязкую горечь на языке. Острая боль нервной пульсацией отдаёт в виски, давит в затылок и ползёт дальше по позвоночнику, вызывая судороги в конечностях. Пальцы медленно немеют, теряя чувствительность, а язык во рту превращается в непослушный кусок мяса, неспособный больше чувствовать вкус. Зачем ей есть, если пища не вызывает ничего, кроме тошноты? «Мы не знаем, что с вами. Как и причину, по которой в вашем организме произошло нарушение клеточного цикла», — однообразно безликие врачи и учёные в слепяще белых халатах только разводили руки и притворно кивали головами, а в глазах так и скользило желание ради эксперимента вскрыть ей черепушку. «Глубокое залегание злокачественного новообразования в правом полушарии мозга», — ровно вещал монотонный голос. «Клетки необычайно агрессивны к медикаментам и возможным методам лучевой терапии. Увеличенная скорость деления». «Обнаружены метастазы в левом полушарии». «Как такое возможно? — Мия лишь сипло выдохнула, сжимая подрагивающие пальцы в кулаки. — Я прошла сотни ваших сраных исследований! И ничего!» «Мы склоняемся к теории, что вы изначально были больны. В первый раз патоген запустил реакцию замены клеток и вызвал аномальную способность к регенерации, что, вероятно, и подавило рост образования, но…» «Но?» «Смею вам напомнить, миссис Уинтерс, что мы так до сих пор и не узнали об экспериментах, проводимых над вами Мирандой. Введение вакцины до завершающей стадии и вторичное заражение в деревне могло спровоцировать неконтролируемую мутацию, проявившую себя лишь спустя годы. Нужно время на проведение дальнейших исследований». «То есть я стала счастливым носителем невероятно живучего вида рака, да? Я удачливый человек, не правда ли?» «Мия, — слова показались ей треском сухой листвы под ногами, — вы уже давно не человек, хоть, несмотря на частицы Плесени в организме, и сохраняете прежний облик и клеточную структуру». «Я знаю, что я чёртова ходячая зараза, не стоит в который раз напоминать, — зло прервала его Мия, — делайте, что хотите, лишь бы этой дряни не было в моей голове». «Мы можем попробовать хирургическое вмешательство, а уже после терапию, — безразлично спокойно предложил голос, — для обычного человека это совершенно невозможно в подобном случае, но вы обладаете повышенной скоростью регенерации и… Простите, это единственное, что я вам могу сейчас предложить». — Единственное, — одними губами произносит Мия, а в уголках глаз начинают скапливаться слёзы. Операция не помогла, оставив лишь уродливую глубокую отметину и осознание, что ей отведено всего несколько месяцев жизни. — Вы ничего не знаете, — шепчет сама себе Мия, смывая тёплой водой солёную влагу с лица. — Никто ничего не знает. Собственный голос отдаёт шумом в ушах, и она едва удерживается на ногах, цепляясь пальцами за ободок раковины. Где-то за закрытой дверью, внизу, слышен звон посуды, размеренная мужская речь и заливистый смех Розы, что вызывает очередную вспышку головокружения. Мия стирает капли воды с лица и на негнущихся ногах выходит в коридор. Деревянная лестница с ажурными витыми перилами становится для неё полосой препятствий, и она медленно переступает со ступеньки на ступеньку, боясь запутаться в собственных конечностях. — Опять тут? — голос Мии звучит хрипло, будто она часами непрерывно кричала в пустоту, и в мгновение погружает комнату в полную тишину. — Привет. Мы тебя не разбудили? — Итан несколько секунд всматривается в её фигуру, но после поспешно отводит взгляд. Мия лишь цокает языком и усаживается на обитый светло-серой тканью стул. На улице уже давно за полдень, и дневной свет, проникающий через приоткрытую штору, раздражает чувствительные глаза. — Будешь что-то? Мы с Розой приготовили блинчики. — Зачем ты пришёл? — отвечает она вопросом на вопрос. Итан приезжает каждый день, приносит продукты и допоздна засиживается с Розмари, чтобы после, чмокнув на прощание дочь и вежливо уточнив, не требуется ли чего-либо Мии, молчаливо покинуть дом. Мия не желает его видеть. Отталкивает любыми способами, всё надеясь, что тот уйдёт и не станет растягивать её личную пытку. Ядовитая зависть гложет внутренности, словно оголодавший пёс кость: у Мии не осталось даже времени, а у Итана — справедливо ли? — есть хотя бы робкая надежда на будущее. К чему его визиты? Любовь к бывшему мужу истлела давно и рассыпалась пеплом, оставив после себя лишь выжженную пустошь безразличия и сожалений. Закономерный итог их отношений, что продлились всего несколько месяцев после событий в деревне. Любовь живёт три года и подыхает в агонии, корчась в мучениях от взаимных упрёков, лжи и недовольства друг другом, которые постепенно перерастают в открытую вражду, вспыхивающую от малейшей искорки. Ещё тогда с Луизианы Итан вернулся иным, переломанным внутри и склеенным заново, Мия же, казалось, не вернулась и вовсе. И призраки их былых, не сговариваясь, растащили на лоскуты свои же чувства, разодрали, словно глупые дети рвут подарочную упаковку, и, обнаружив внутри коробки пустоту и холод, бесполезно попытались заполнить чёрную дыру цветными конфетти. Рождение Розы вернуло им обманчивую надежду на счастливую семейную жизнь и её же разрушило, когда Мия, будучи на втором триместре, узнала о том, кем на самом деле является её дочь. И самонадеянно попыталась скрыть, как и сам факт того, что лучше бы не было ни их с Итаном воссоединения, ни Розы, одним своим появлением запустившей цепочку ужаса. Для Мии рождение дочери — такой излюбленной и желанной — стало наказанием за ложь и утаивание правды. Для Итана — даром свыше. В его прикосновениях к Розе и взглядах, жестах и словах плещутся любовь и нежность — два безграничных вечных чувства. Они не сгорают в разрушительном пламени их общей с Мией ненависти, не затухают, словно остывающие угли, а лишь греют своим ласковым теплом и освещают темноту их жизни. И Мие тоже хочется прочувствовать их, хотя бы на миг, но за плотной завесой разочарования, злости и навязчивой постоянной боли она видит лишь их размытые очертания, что едва ощутимо колышутся где-то на границе сознания, уже привычно растворяясь, будто туманная дымка на рассвете. Для Розы Итан — свет, для неё — стена. Непроницаемая и безразличная. В любой сказанной им фразе звучит лишь забота к умирающему человеку, и ничего более. «Розе ничего не грозит?» — вот, что помнит Мия. Один его вопрос, что врезался в саму её суть, ввинтился кривыми иглами прямо в кости и отравлял мозг похлеще болезни. И каждое напоминание — очередной гвоздь в крышку её гроба. Словно Итану и вовсе не было дела до женщины, с которой некогда он был близок. Словно не с ней он раньше делил постель, не её оплакивал три года и не с ней зачал такого долгожданного ребёнка. У Итана для неё ничего не осталось. — Проведать вас, — спокойно произносит он. — Можешь валить обратно. — Крис сообщил, что твои результаты изменились. — К твоей радости, не в лучшую сторону. — Я никогда такому не обрадуюсь, — Итан нервно сжимает пальцы в кулак и тут же прячет его меж коленей. — Малышка, иди в свою комнату, — Итан бережно поглаживает ладошку дочери. — Нам нужно поговорить с твоей мамой. — Вы опять будете ссориться, — Роза недоверчиво косится на него, теребя в пальцах светлую прядку волос. — Прошу тебя, милая, — он едва ощутимо касается губами её лба, и Розмари, медленно выбравшись из-за стола, уходит прочь, лишь бросив на него короткий умоляющий взгляд. — Я понимаю, что тебе плохо, но это не повод… — Прекрати, чёрт бы тебя побрал! — Мия прерывает его на полуслове. — Надоело. Ты надоел. Мне и так недолго осталось, подождать всего пару месяцев. — Твою мать, хватит! Прекращай думать, что из-за всей той дряни, что между нами была, я желаю тебе смерти. Мия верит словам, но желание укусить побольнее и упрямая, неподвластная ей злость берут верх. — А разве нет? — Я никогда не хотел, чтобы Роза лишилась матери. — Вот как, — Мия делает рукой неопределённый жест в воздухе, — найдёшь ей новую. — Ей не нужна новая. — Прости, милый, но эта мать испортилась. — Хватит, Мия, тебе просто нужен отдых и покой. — Я сама знаю, что мне нужно. Чем ты лучше меня? — она подаётся вперёд, упираясь животом в стол, что сейчас служит единственным бастионом меж двумя враждующими лагерями. — Только сидишь и изображаешь примерного папашу, пытаясь выставить себя в ином свете, чем ты есть на самом деле. Оставь своё чувство вины и убирайся. Я три года протянула в аду и выбралась из него, каких-то несколько месяцев уж точно осилю. — Выбралась благодаря мне, — короткий ответ, как пуля в висок. — Прости, забыла. Я, Роза, то чудовище, под которое ты так стремишься лечь. Никого не забыла, герой-спасатель? — Заткнись, — шипит он сквозь зубы. — Ты переходишь черту. — Что, правда глаза колет? — насмешливо ухмыляется Мия, не без удовольствия подмечая, как начинает закипать Итан. — Может, попросить Редфилда дать вам разок потрахаться? Тебя же прямо тянет к подобным отбросам. — Заткнись, — вторит Итан, — мы все: я, ты, Карл сделаны из одного дерьма. — Забыл про нашу Эвелин… Итан вскакивает со стула и его ладонь застывает в миллиметрах от лица Мии. В голубых глазах пляшет ярость и кипящее желание уничтожить, смять болезненное тело жены, словно ненужный фантик от конфеты. И Мия знает, что он способен свернуть ей шею одним движением. Раз — и прекратить все мучения, почти безболезненно и быстро. — Пошёл вон, — выдыхает она, а глаза так и просят: уходи, уходи и не тревожь одиночество внутри. — Не смей называть мою… нашу дочь Эвелиной. Итан бессильно опускает руку, чуть коснувшись кончиками пальцев её щеки. Сдёргивает со спинки стула куртку и, спешно накинув на плечи, выбегает прочь из кухни, оставляя бывшую жену в полном одиночестве. И Мия не сдерживается, выпуская наружу свой гнев: сдирает льняную скатерть со стола, опрокидывая на пол кухонную утварь. Белоснежные тарелки со звоном падают на плитку, разлетаясь вдребезги на острые осколки. Бурые пятна от остывшего кофе стекают по обоям вниз, рисуя кривые разводы, а она, следуя глазами за их траекторией, обессиленно оседает на стул и прячет лицо в ладонях. Глаза застилает мутная пелена и жжёт покрасневшие веки солью, а худые плечи содрогаются от рыданий. Слёзы сбегают по щекам, и Мия утирает их ладонями, совсем не замечая пореза от стекольного осколка на одной из них. Уснуть, уснуть бы навсегда прямо здесь. Забыть всю жизнь как страшный сон и наконец-то оставить позади всю боль. Мия укладывает голову на прохладную поверхность стола и прикрывает глаза. «Мама» — тихий шёпот заставляет её резко вынырнуть из дремоты. «Мама, я тут», — вкрадчиво зовёт голос, а Мия, собравшись с силами, поднимается со стула и плетётся наверх по лестнице. «Мама, я жду». «Мама». Мия замирает и долго стоит напротив двери дочери, чуть пошатываясь и вслушиваясь в собственное сердцебиение. В полутьме она кажется мрачным призраком, что тянется к мерцающему огоньку чужой души, но так и не решается переступить границу живого и мёртвого. Подсохшая кровь стягивает кожу, а рана на ладони неприятно ноет, не позволяя ей провалиться по шею в омут собственной галлюцинации. «Мама», — раз за разом повторяет голос в её голове. Это нереально, и Мия отлично изучила свои симптомы, но так нелепо отвечает на зов, словно надеясь, что измученный мозг утихнет и наполнится желанной пустотой. «Я не твоя мама», — мысленно произносит она, а ногти впиваются в порезанную ладонь. «Мама». «Не называй меня так». «Мама», — детский голос обжигает разум льдом, пробираясь всё глубже в мысли. «Замолчи». «Я за дверью, мама». «Тебя нет, там моя дочь, Роза». «Я твоя дочь». Стылая тьма оплетает щиколотки и крадётся выше по ногам, заползает на грудь и тонкими нитями скользит меж рёбер к сердцу. Кошмар становится реальностью, укутывая её сознание страхом и чувством безнадёжности. «Ты не хочешь увидеть меня, мама?» «Убирайся». «Ты не любишь меня?» «Пошла вон». «Мама». «Ма-а-ма». «Мамочка». — Пошла вон! — рявкает она одновременно с тем, как отворяется дверь и мягкий свет от настольной лампы заливает коридор. Мия с удивлением подмечает, что совсем не заметила, как молниеносно пролетели в полудрёме несколько часов. — Мама? Что с тобой? — испуганно спрашивает Роза, переминаясь с ноги на ногу, а вместо неё Мия видит бледное лицо тринадцатилетний девочки, обрамлённое тёмными прядями волос. Ноги подкашиваются, и она, сделав шаг, оседает на пол около дочери. — Эви, почему ты наказываешь меня? — Мия прижимается влажной щекой к коленям Розы и непослушными дрожащими руками обвивает её ноги. — Хочешь, я буду твоей мамой? Хочешь? Пожалуйста, только не мучай меня. Роза — неподвижная, словно обледеневшая каменная статуя, — лишь прикусывает губу, чтобы сдержать в себе порыв отстраниться, отпихнуть мать и спрятаться в самом тёмном углу. — Эвелина, — вторит Мия, а её слеза прозрачной дорожкой сбегает на подбородок и падает вниз, на босую ступню Розмари. — Мамочка, тебе плохо. Ты должна выпить таблетки, — малышка робко касается её плеча и тут же сдавленно вскрикивает, ощущая, как холодные пальцы зло сжимают её запястье. — Милая, мне так хорошо с тобой, — и Мие кажется, что это действительно так. Словно разбитый и изодранный бушующими штормами корабль наконец-то выносит на отмель, и он в спокойствии греет свой ржавый корпус под ласковым солнцем, а ленивые морские волны лижут солью металлические бока. — Мы останемся вместе, да? — Да, мама, — Розмари невесомо поглаживает ладонью её плечо. «Да, мама, — подобно радиопомехам трещит голос галлюцинации в голове. — Мы всегда будем вместе». Это галлюцинации, бессмысленные галлюцинации. Или явь? Мия не желает разбираться и только сильнее сдавливает руку дочери, не в силах разжать пальцы. «Мама». — Мне жаль, что она украла твои глаза. «Мамочка». Роза испуганно выдирается, царапая короткими ногтями кожу на плече матери, спотыкается и падает на пол, сбивая коленку. И так же резко вскакивает на ноги, чтобы в следующий момент, скрывшись за дверью своей комнаты, запереть её на замок. Мия остаётся там же, на полу, свернувшись в комок и растирая слёзы по лицу. Через час Итан увозит Розу. Он даже не смотрит на жену, лишь безразлично проходит мимо, завернув дочь в одеяло и нежно баюкая её на руках. Деревянная лестница едва слышно скрипит под подошвами ботинок, и Мия цепляется ускользающим сознанием за тихий звук его шагов, пытается выделить хоть одну цельную мысль из бесконечного бурлящего потока внутри головы, но только беззвучно открывает рот, подобно глупой рыбе, выброшенной на берег. Под черепом плотоядным червём вновь расползается боль, жрёт плоть изнутри наживую и впивается отростками-щупальцами в виски. Левая кисть привычно немеет, а следом за ней и всё предплечье. Мия лишь испуганно вздрагивает всем телом, утопая в своём бессилии и страхе. Ей хочется окликнуть, остановить мужа и впервые попросить о помощи — той самой, что она с несколько бессмысленным упорством отвергала раз за разом. Не успевает. Резкий хлопок входной двери в ночной тишине звучит как выстрел, обрывая все её надежды быть услышанной. — Прости, — запоздало и с усилием выдыхает Мия, прежде чем прикрыть глаза и провалиться в уже родную беспроглядную черноту. «Мама», — маленькая галлюцинация присаживается на корточки у её ног.