Инсомния

— Знаешь, Редфилд, последнее, чего я хотел, так это отрываться от отпуска и разгребать твой проёб, — Крис безразлично следит глазами, как чужие пальцы лениво покачивают стакан, и подтаявшие льдинки тягуче колышутся в янтарном напитке. — Солнечная Барселона, тёплое море, песочек, загорелые женские ножки, понимаешь? Мужчина в светлой рубашке в полоску на секунду умолкает, делая короткий глоток, и, чуть поёрзав, откидывается на спинку кресла. В мягком желтоватом свете его лицо кажется добродушным, словно у давно знакомого и родного дядюшки, и Крис про себя подмечает, как обманчиво умело тени западают меж морщин и дорисовывают ему несуществующие черты характера. — Джеймса направили сюда в качестве ведущего специалиста по моей личной рекомендации, и я очень надеялся, что ты станешь оказывать ему всю необходимую помощь в исследованиях. Да-да, не заводи песню по-новой, — он снисходительно взмахивает рукой, едва Крис открывает рот, и тяжело опускает её на деревянный подлокотник, — знаю, какой он говнюк. Характер у этого заморыша дерьмовый, но и ты не сопливая малолетка, чтобы распускать нюни и лить мне в уши дребедень, что он сам нарвался. Твоя задача оберегать его нежный зад, пока он суётся в клетку со зверем ради очередного образца. — Клайв, — обрывает его Крис, упрямо впериваясь взглядом в лицо мужчины. — Я просил тебя о помощи, а не о порции бесполезных нотаций. — Нет, погоди, я пёр сюда свои старые кости, так будь любезен, выслушай меня. То, что докторишка валяется на больничной койке с перерезанным горлом, не делает тебе чести, а уж тому мутанту и подавно. Выпустить его? Давай. Но потом не жалуйся, если придётся вывозить тела гражданских после очередного срыва. «Не боись, я был весьма нежен с ним, не помрёт», — надменно хохочет знакомый голос в голове. — Вся эта хрень подзатянулась, не находишь? — Крис устало потирает переносицу и, старательно скрывая нервозность, оттягивает душный воротник чёрной водолазки. Металлические статуэтки солдатиков и цветные картины молчаливо и почти с укором следят за ним с полок, и Крис чувствует себя до непривычки лишним в собственном кабинете. Самозванцем, занявшим чужое место и делающим вид, что может что-то решать. — Выпустить его — всё равно, что бросить противопехотную мину на людном перекрёстке. Он бесконтрольный, асоциальный, неспособный подавлять вспышки агрессии и, не стану отрицать, чертовски умён, чтобы знатно поднасрать нам напоследок. И это, — мужчина тычет пальцем в собственный висок, — только наполнение головушки. «Вы все, трусливые крысы, боитесь того, что нельзя контролировать, нельзя обернуть в материальное и запереть под семью замками», — рычит в голове воспоминание и отсвечивает серебром глаз. — Да блядь! — зло шипит сквозь зубы Редфилд, подаваясь вперёд и упираясь животом в край столешницы. — Давай сгноим его здесь, а вместе с ним и Уинтерса, что таскается в лабораторию, словно к себе домой. У тебя есть возможности, ты советник, не последний человек в Альянсе, тебя послушают… Он человек, живой, в конце концов. «Дай папироску, а? Будь другом, сто лет не курил». — Нет. Его свобода продлится ровно до первого трупа, — Клайв отрицательно качает головой, отводя взгляд, — и будь твоих Уинтерсов хоть два десятка, его это не остановит. Гейзенберг — не благородный герой романа, хоть ты и желаешь так думать. Скольких он перевёл там, в деревне? Сколько лет творил свои эксперименты? Думаешь, он изменился с годами? Мы уже не раз обсуждали данный вопрос. «Курево — дерьмо полное, — чиркает зажигалка, а в воздухе клубами кружится сизый дым, — но, чёрт побери, как же приятно». — Я не прошу выпускать его посреди мегаполиса. Просто не запирать до конца дней в лаборатории. Аргументы звучат слабо и бессильно, упираясь в стену непонимания и должностных инструкций. — Посадить под охрану в уютном домике и ждать, пока сам решит свалить, перебив солдат, или до него доберутся недруги? Я ни в жизнь не подпишусь под подобным. — Ты говорил с… — Крис, — мужчина с тихим настойчивым стуком отставляет опустевший стакан на деревянную столешницу и приглаживает ладонью жёсткие от морской соли волосы, — зря это всё. Просьбы твои. Приказ уже несколько месяцев лежит на столе руководства и ожидает печати. А после недавних событий это лишь вопрос времени. «Устал я, со всей этой поебенью», — голос царапает череп изнутри. Крис выпрямляется в кресле, по-солдатски резко и чётко, напрягается всем телом, словно — щёлкни пальцами — и сорвётся в молниеносном рывке. В мышцах металлом застывает напряжение, а в горле невысказанная брань, что так и норовит вырваться жалобным скулежом наружу, и Редфилд душит его, заталкивает внутрь глубоким вдохом. Воздух ощущается тягучей вязкой жидкостью и нехотя вливается в лёгкие, что застывшим желе ворочаются за рёбрами. — Кто подписался? — глухо произносит он. — Все, кроме Ребекки. — Ты? — Крис отворачивается куда-то в сторону, рассматривая выкрашенную в приглушённо-бежевый цвет стену. — В числе большинства. Я вижу лишь факты и опираюсь на факты, а ты смотришь на жалостливое лицо Уинтерса и продолжаешь строить из себя героя-защитника. Позаботься лучше о себе. Когда ты спал последний раз нормально? — мужчина выпрямляется вслед за Крисом и, кряхтя, привстает с кресла. «Выгляжу херово, да? — сигаретный дым на мгновение скрывает исхудавшее лицо. — И как только Итан клюнул на такого красавчика?» — При чём тут нахуй сон? — бессчётная неудача лепится на ссадины жизни грязным лейкопластырем и накапливает в себе заразу. Царапина — и понесётся с кровью по организму, разгоняя инфекцию из сотен вопросов лично к себе. Как воевать, если меч давно сломан, да и собачьи лапы не способны удержать рукоять? С кем воевать, если враги надевают маски друзей и успокаивающе укладывают ладонь на плечо? И только сны, наполненные неясными образами и смазанными очертаниями лиц давно погибших людей и тех, за кого он неусыпно держит ответственность, упрямо напоминают, что рука не может отсечь себя сама от хозяина. Не может действовать отдельно, не может обернуть лезвие клинка в иную сторону — лишь подчиняться посланной мозгом команде. Его ответственность — на грани собачьей верности, в пределах будки без выхода и входа, заколоченной изнутри и снаружи полуистлевшими досками: толкни и вырвешься наружу. Но пёс не решается, скулит и трётся чёрными боками о шершавое дерево, захлёбывается в лае, собственном всепоглощающем чувстве вины и упрямо верит своему хозяину, не желая отправиться на долгожданный покой. Зачем, если там нет ничего, кроме одиночества и мертвецов в памяти? Нет семьи, нет близких, что неумело заменяются случайными связями на одну ночь и боевыми товарищами. Крис ловит отблески чужого счастья, что солнечными зайчиками скачут в его глазах, неловко улыбается в ответ, словно пытаясь вспомнить нужную эмоцию. Искренне завидует внутри — и очень скрыто снаружи — когда отец обнимает свою дочь, мягко поглаживая её по белокурым волосам. Отводит взгляд, заметив непредназначенную ему нежность и жадность прикосновений, что упрямо выживают и продолжают тлеть алеющими углями посреди белоснежного бетонного лабиринта. Одиночество неустанно пожирает его годы, перетирает тупыми клыками один за другим и подливает в стакан алкоголь, чтобы с каждым новым глотком растечься по венам ядовитой смесью из сожалений и утраченных возможностей. Накладывается древесными кольцами на радужках, и загляни он однажды под кровать — чудовища испугались бы его тяжёлого безэмоционального взгляда, но Крис давно большой мальчик и отлично знает, что найдёт там лишь пустоту, пыль и навсегда закрытую коробку со старыми фотографиями. Жив, пока чувствуешь? Может, это его давным-давно усыпили, как больное животное? Может, он тоже безвольный узник с запрограммированными в мозг чёткими указаниями, а остатки эмоций — лишь ошибка в запутанном коде? Мертвец, что обманывает себя и верит в то, что давно сгнило и истлело под земляной насыпью правил и уставов организации? Закинув на плечо винтовку, безропотно и без остановок шагает по дороге, которая усеяна разорванными в клочья телами, мутировавшими тварями и гильзами, всё ещё хранящими внутри остатки пороха. — Ты это, не держи в голове, — Клайв лениво проходится по кабинету, — я всё понимаю. Ты хочешь как лучше, но это наш долг. «Ты уж постарайся как-то, вояка, не хочу подохнуть тут». — Мы не можем держать его вечно, как и отпустить опасного мутанта на волю, — Клайв оборачивается в сторону Криса и, стащив со спинки кресла лёгкий пиджак, добавляет: — Так будет правильно. События тех лет должны подойти к логическому концу. «Я порой думал, что всё же должен был отпустить его руку, — голос — одновременно грустный и необъяснимо весёлый — похож на скрежет металла, — потому что сейчас хочу сломать ему пальцы, лишь бы навсегда ощущать их в своей ладони». — Я отправлю рапорт относительно данной ситуации, — советник накидывает пиджак на плечи и отступает к двери. — До встречи, Редфилд. — Меня бы ты точно так же списал? — бросает ему вслед Крис, когда клацает дверная ручка. Он проебал всё с треском. Как он сообщит Итану? Как выдержит океан боли в его светлых глазах, что наполнены незатухающей надеждой? Как скажет, глядя прямо в лицо, что из-за своей слабости и беспечности позволит мотору из плоти и стали затихнуть навсегда? Как сейчас смотреть на то, что несгибаемое и вечно упрямое корчится перед ним и сгорает, пачкая белоснежные стены гарью личной утраты? — Куда его увозят? — Итан дрожит всем телом, переводя испуганный взгляд то с Криса, то с удаляющейся фигуры Карла. — Куда, мать твою?! — Засекречено, — ровным тоном отвечает Крис, хотя отлично понимает, чего ему стоит эта беспристрастность и чем обернётся в дальнейшем. «Ликвидировать» — ёмкая и до безразличия спокойная строчка на смятой бумажке в кармане. Худший некролог под красной печатью, совсем не подходящий неудержимой стихии в облике человека. Карла волокут по коридору, скованного по рукам и ногам в кандалы, без сознания, словно ребёнок тащит куклу, зная, что в следующий момент, едва отвернутся родители, с чрезмерным детским энтузиазмом оторвёт ей голову. И Итан бьётся в запертые двери подобно птице в клетке, рвётся туда с криками и хрипом из сорванного горла, стремясь в отчаянном порыве снести телом преграду и вцепиться в ускользающий за поворотом силуэт фигуры. — Сделай хоть что-то! Прошу тебя! — Уинтерс бросается к Редфилду с немой мольбой в глазах. Крис лишь отрицательно качает головой, а сам складывает руки на груди, пряча подрагивающие в нервном треморе пальцы — только бы Итан не заметил. В белом стерильном коридоре он вдруг кажется самому себе незначительным и мелким, и вся его крупная фигура скукоживается до размеров пылинки, безвольно уносимой порывом ветра. Взгляд голубых глаз прожигает насквозь, печёт адским пламенем, словно в грудину выпустили с десяток пуль в цельнометаллической оболочке из разбившейся надежды и умерщвлённой любви. Незримые раны болят, ноют и гниют заживо, а Крис думает, что сейчас обменялся бы с узником местами. Ради чужого нетленного чувства, прекрасного до безобразия, извращённого и запутанного в сотни линий, разрушающего саму человеческую суть. Остановил казнь. Но псы лают на цепи и смиренно гложут брошенную хозяином кость. — Приказ свыше. Я ничего не могу изменить. — Куда его забирают?! Скажи мне?! — пальцы Итана судорожно сжимают воротник его футболки, царапают шею до крови и оставляют алеющие следы. — Почему ты, блядь, молчишь? Сукин сын, вечно молчишь? В глазах у Итана единственный вопрос: страшный, мучительный, способный в секунду разрушить то хрупкое равновесие, что они вместе выстраивали годами по кирпичику. Маленькая фраза, чьё действие подобно взрыву ядерной боеголовки над Хиросимой. И Крис не даёт его озвучить, прерывает на полпути и только тихо произносит: — Да. — Мрази, — Уинтерс опускает его и прислоняется лопатками к холодной белой стене. — Вы хуже, чем Соединения и Амбрелла, чем все твари Миранды вместе с ней взятые. Хуже, чем… — Я знаю, Итан, — Редфилд притягивает его как ребёнка, обхватывая руками и укладывая голову на себе плечо. Тот неподвижно замирает, словно в одно мгновение утративший злость и гнев. Вся его сила оборачивается против него, с треском ломает жёсткий внутренний стержень, и он крошится острыми осколками подобно битому стеклу. — Лучше бы я не знал. Жил в неведении, — он шатается, словно дерево, которое ураган вот-вот выдернет с корнями из земли, но Крис держит его крепко, до хруста в рёбрах, не давая внезапно ослабевшему телу безвольно сползти на белоснежный пол. Лишь чувствует, как с надрывом стучит сердце Итана, а горячая слеза пропитывает ткань его чёрной футболки. «Я же, блядь, люблю его, здоровяк. Странная поебень, да? Сам не понял, как угораздило».