~ 5 ~
Возможно, если бы Юнги знал, что Чимин не против остаться на все три ближайших месяца в его компании - он бы так не сказал. Но Чимин не признался, и это ничего не испортило, как могло бы. Так думает сам Чимин. Тем же вечером, за ужином, которым были заказанные стейки и вино, Юнги подарил Чимину чай с красным женьшенем. И, даже если с утра он слукавил о том, что заказ уже сделан, а потом, закрывшись в ванной, наспех гуглил «что корейцы дарят на Чусок» и оформлял быструю доставку, реакция Чимина того стоила. Блеск в древесных глазах, что совершенно точно не был отражением золотистых кухонных ламп, смущённая, но радостная улыбка согревала не хуже дневного солнца, а пальцы, крепко стискивающие коробку и прижимающие её к груди, выглядели так забавно. Юнги считал, Чимин восемь раз сказал ему спасибо. И ещё раз перед сном, оставив Юнги одного в гостиной, когда ушёл, всё ещё обнимая подаренный чай. Писать было невозможно, а вот соблазн пуститься в воспоминания крайне велик. Последний человек, которому Юнги дарил подарки и имел счастье наблюдать морщинки вокруг глаз, сожмуренных от счастья, - была его мама. Он порой натыкался на какие-то случайно выпадавшие статьи о корейских семьях, и каждый раз удивлялся тому, как всё же это было на них не похоже. Имея к маме безграничное уважение, Юнги никогда не смог бы сказать, что она была чересчур строга или требовательна. Она никогда не посягала на свободу его выбора в чём-либо и всегда являлась самой важной поддержкой. Не заставляла жить по кем-то выверенной и узконаправленной системе. Конечно, воспитывая его в одиночку, она была обязана быть немного сильнее, местами суровее и жёстче, но годы шли, бунтарский дух в Юнги постепенно стихал, проявляясь не так активно, как в подростковом возрасте, а мама становилась всё мягче. Для него это был какой-то идеальный баланс, думает он теперь. Когда она надирала ему уши в пятнадцать за сигаретный дым в доме - он пылал от несправедливости, что его любящая мама может вот так с ним обращаться! Это ведь его тело и здоровье, какое дело ей? Прошли годы, Юнги усмехается этому воспоминанию, зная, что не сделай тогда мать этого, - он курил бы по сей день, пристрастив организм к пагубной привычке. Он поджимает губы, чувствуя, как щёки наливаются стыдом. На столе рядом с ним стоит приконченная, вторая после ужина, бутылка ежевичного вина и бокал с парой глотков на самом дне. Жаль мама не стала трепать его в двадцать за алкоголь, когда он надирался с незнакомцами в пабах так, что едва доползал до дома. Юнги подпирает пальцами щёку и задумчиво всматривается в тёмно-красную жидкость. Было ли бы хуже курить? И, может быть, стоит бросить пить? Мама бы гордилась им, хоть ничего бы и не сказала, держа в голове лишь: «ты взрослый мальчик, Юнги, я больше не могу дёргать тебя за уши каждый раз, когда мне кажется, что ты делаешь что-то против правил в моей голове». Юнги всегда нравились её формулировки. Как знать, может писательская жилка передалась ему от её нереализованной? Он смотрит в текст, открытый на ноутбуке, и перечитывает последний абзац уже в шестой раз. Его герой, как Юнги того и хотел, получался живым и приземлённым. Однако, при всех житейских проблемах, простых разговорах и мыслях, он казался каким-то...пустым. Благодаря незримому присутствию Чимина, книга безусловно не просто сдвинулась с мёртвой точки, а буквально галопом поскакала по главам, но. Но. Было это чёртово «но», которое Юнги между строк ненавидел. Всё было пустым. Вот его герой сетует на очередной поднявшийся счёт, встречается с другом в местном пабе и пытается заговорить с девушкой, что отказывает ему, окинув пренебрежительным взглядом. Вот герой в попытке приготовить самостоятельно ужин, комично едва не поджигает собственную чёлку, а затем и книгу рецептов. Страниц много. Событий много. Но все они настолько будничны и размыты, что Юнги начинает казаться всё скучным. Так, словно он читает неплохо составленный отчёт о чьей-то заурядной жизни. Возможно, это тоже можно было бы красиво завернуть и подать в качестве пробы нового стиля в книге, но это совершенно не то, что нужно было самому Юнги. Он смотрит на написанных шестьдесят страниц и понимает: его герой простой паренёк из дома напротив, но. Но он без души. В нём нет какой-то натянутости, нет за карими (Юнги не знает, почему выбрал так) глазами какой-то тени печали, а за узкими плечами, на которых постоянно болтается болотного цвета пальто, истории. Фактически, за шестьдесят страниц, Юнги вписал лишь кучу неловких и неудачных ситуаций одной маленькой серой жизни, разбавленной яркими каплями красок-встреч с друзьями, но даже не знает - какое у его же героя прошлое. Юнги хмурится. Впервые, он пишет так много, и впервые он не составляет прежде портреты главных и второстепенных героев. Это ощущается странно. Он ещё раз мельком пробегается по тексту, прокручивая курсор, цепляется за диалоги, размышления, находит во многом себя, а в чём-то Чимина. Но всё поверхностно. Словно это защитный слой, что нужно сорвать и увидеть, наконец, необходимую внутренность. Кусая губы, Юнги пропускает волосы сквозь пальцы и поднимается со стула, начиная мерить шагами гостиную. Он впервые не знает смысла собственной книги. А как можно писать что-то без смысла, если это не твой личный дневник? Или список продуктов. Юнги хмыкает. Список продуктов и тот более полон смысла, нежели его текст. Он вспоминает, как в своей квартирке в Лондоне, он думал о том, что хотел написать что-то, что нашло бы отклик в каждом. Не каждый ведь человек внезапно находит свою любовь, гуляя по улицам или сидя в кофейне, как герои предыдущего его романа. Не каждый человек волей случая оказывается в редакции местной газетёнки, чтобы сквозь тернии к звёздам, доползти до открытия собственного издания, как в каком-нибудь популярном романтичном фильме. Не у каждого есть и пекарня с задорной витиеватой вывеской напротив цветочного с улыбчивым флористом, от которого в сердце цветёт весна. Но у каждого есть какая-никакая квартирка, чаще всего в наши дни съёмная. У каждого есть трудности с работой и оплатой счетов. У каждого есть определённый круг общения, редкие встречи и разговоры ни о чём. И глупые мысли напополам с какими-то замудрёными изречениями. У каждого есть жизнь. Обычная жизнь. Юнги распахивает глаза, оказываясь посреди гостиной и замирая над креслом, в котором обычно сидит Чимин. В котором, перед тем, как пойти спать, сидел Чимин. Чимин, что приехал в этот дом, чтобы проститься с прошлым. Чтобы проститься с тем, с кем не смог. Путаясь в собственных ногах, Юнги бросается к письменному столу, едва не промахиваясь, когда падает на стул, и почти сразу начинает стучать дрожащими от возбуждения пальцами по клавиатуре. У каждого человека есть жизнь. А в каждой жизни - есть место смерти. Что может быть приземлённее и ближе к людям, чем история простого парня с Хакни, работающего секретарём в средней руки адвокатской конторке и переживающего недавнюю смерть близкого? До боли просто, заурядно и, кажется, даже банально, но...Но. То самое «но», которое нужно было Юнги. Каждый из нас, хотя бы раз в своей жизни, переживает утрату. В ту ночь его герой обрастает прошлым ещё на двадцать пять дополнительных страниц.~ ~ ~
Чимин думает, что почти полторы недели, проведённые в одном с Юнги доме, вполне позволяют ему спускаться к завтраку прямо в одеяле. Умытым, переодетым, но замотанным по самый нос в пуховый рай, из которого высовываться не хотелось категорически. Ему вовсе не было холодно. За окном на термометре озорно подмигивали пятнадцать градусов, обогрев в доме душил своим жаром. Но Чимин просто не выспался, а находиться в кровати в десять часов утра, всё ещё было для него сродни преступлению, в отличие от Юнги. Но кто сказал, что выбравшись из тёплой постели, он не может взять её с собой? Кое-как спустившись вниз и волоча за собой по полу кончик одеяла, Чимин потирает пальцами левый глаз и заглядывает в гостиную. Юнги не оказывается ни за ноутбуком, ни в кресле, ни даже спящим на диване. Десять утра были слишком ранним для него подъёмом, а потому, Чимин машинально вскидывает голову вверх, щурясь сквозь перила. Дверь в главную спальню закрыта, и он искренне надеялся, что Юнги за ней видит пятый сон, потому что с момента его появления в доме, тот нормально спал там лишь раз. Все догадки и надежды Чимина развеиваются, как только он, включив чайник, уставляется в окно на сероватое небо, после на плавно текущий Северн, а после... - Юнги?? - ошарашенно шепчет он. Позабыв о закипающей воде, Чимин семенит в холл, где влезает своими пушистыми носками в первые попавшиеся галоши, укутывается плотнее в одеяло, перехватывая его теперь одной рукой, и вываливается из дома, едва не падая сразу же на первой ступени крыльца. Юнги стоит, глядя на искрящийся Северн или берег напротив, спиной к дому, который уже обогнул Чимин, с тихим кряхтением пробирающийся по холодной траве, неприятно задевающей ноги, не скрытые одеялом. Тонкая ткань домашних брюк пропускает влагу, и Чимин морщится, не понимая, откуда она, когда росы в такое время быть не должно. Но, оглядываясь мельком по сторонам и замечая то тут, то там, крохотные лужицы, понимает: вероятно, пока он спал, в Элмор Бэк успел пройти небольшой дождь. Как бы не заболеть. - Что ты делаешь? - с лёгкой сонной хрипотцой в голосе тянет Чимин, подходя ближе. На Юнги накинуто распахнутое кремовое пальто, в одном из карманов которого он прячет руку. Во второй же, с краснеющими уже пальцами, он держит кружку с кофе. Наверняка мерзковато остывшим. Чимин кривится. - И тебе привет, - кивает Юнги, улыбаясь и не отрывая взгляда от переливающейся под пропадающими лучами солнца воды. - Я пытался кое-что понять. - Как ты ещё жив без сна и с лошадиной дозой кофеина в крови? - фырчит Чимин, неприятно ёжась в своём коконе от внезапно нахлынувшего порыва ветра. - Нет, эта загадка посложнее. Я пытался понять, почему главный герой в последней книге Бернарда так любил рыбачить с утра и до самого обеда. - Юнги, скажи честно, ты вообще спал? - В какой-то момент, пока я стоял тут и смотрел на просыпающееся солнце, мне показалось, что мои глаза закрывались на пару минут. Это считается? - Юнги оборачивается с той самой дурацкой ухмылкой, от которой Чимину нестерпимо хочется пихнуть его в плечо. Но он лишь поджимает губы и закатывает глаза. - Я спрячу все обезболивающие, что есть в доме, чтобы ты мучался от мигрени, - фырчит он. - Да ты оказывается волк в овечьей шкурке! И это мы всего лишь полторы недели друг друга знаем. Ох, Чимин. - Что? Ты ведь мне за ужином или после будешь жаловаться на то, как стучит в висках и тянет затылок. Уволь. - Вредина. Чимин едва держится от ребяческого желания показать язык, и они ненадолго остаются в тишине, пока он всё же не нарушает её, переминаясь с ноги на ногу. - Это ведь глупо. - М? О чём ты? - Стоять и смотреть на воду. Ты ведь не рыбачишь, так как ты сможешь понять главного героя? - склонив голову, Чимин щурит один глаз от ярких лучей, палящих в его лицо, и смотрит на Юнги, загадочно улыбающегося чему-то в небе. - Вообще-то, я уже понял. Нужно смотреть немного глубже. Ты точно читал эту книгу или просто таскал её за собой по дому все эти дни? - Читал, но у меня не возникало подобных вопросов. Просто история, как она есть. Если прадедушка написал так, значит так должно было быть. Рыбачил человек, хорошо. Это помогало ведь ему справиться с тревогой и... - Вот, - щёлкает пальцами Юнги, пугая Чимина, вздрогнувшего и тут же замолчавшего. - Он приходил к воде в любой день года, будь то даже зима, не для улова. Ну, фактического. Он шёл не за рыбой. Его уловом - был покой, который он мог поймать в безмолвные часы, находясь наедине с просыпающейся природой. - Он мог бы просто сидеть на веранде и пить кофе, - пожимает плечами Чимин. - Всё равно ведь жил один последние годы. - Чимин, на сколько из десяти веранда дома для тебя природа? - Четыре? - А берег Северна за домом, где мы сейчас находимся? - Девять? - неуверенно отвечает он. Юнги молча приподнимает левую бровь, вопросительно глядя в древесные сузившиеся глаза, и хмыкает, когда в них проблёскивает понимание. Чимин тихонько ойкает. - Вода... - Юнги вновь отворачивается и глубоко вздыхает, прежде чем чуть тише продолжить. - В этой книге - вода такой же герой, как и люди. Она живёт своей жизнью, у неё свой путь и смысл, который внезапно пересекается с жизненным путём главного героя, нашедшего в воде покой. Рыба, которую он вылавливает порой, скорее способ воды показать ему, что она его понимает, принимает и утешает. Он не расставляет сети летом, не дырявит зимой лёд. Закидывает удочку, даже без наживки, не ожидая ничего, просто делая вид для изредка забредающих на его берег людей. Ты немного не прав, Чимин. Главный герой до самого конца не был один. У него была вода. - Ты звучишь, как одержимый, - чуть слышно шепчет Чимин, хлопая глазами и не отрывая взгляда от профиля Юнги, хмуро теперь смотрящего прямо перед собой. - Все писатели - не от мира сего. Не секрет, ты же знаешь. - Но, если попытаться...скажем, забраться на твою волну...то, возможно, я понимаю, что ты имеешь в виду. И, возможно, мой мозг просто всё ещё частично спит для того, чтобы обрабатывать подобные мысли. - Или ты просто менее восприимчив к такого рода текстам. Это тоже нормально. Не обязательно всегда и во всём искать смысл. Я, конечно, никогда не понимал этой точки зрения, но принимал факт её существования. И...в какой-то степени, сейчас, я пытаюсь всё же её понять. - И как успехи? - Пока на девяносто три страницы из...скольких-то, - усмехается Юнги, разворачиваясь, наконец, лицом к Чимину. - Я пошёл на сделку со своими убеждениями и пытаюсь написать что-то, в чём не будет излишне глубокого смысла, который нужно искать три дня и три ночи, высчитывая координаты звёзд или линии на ладонях. - Звучит, как моральная пытка, - прыскает смешком Чимин. - Для кого-то так и есть. Видел количество книг на полках с дешёвыми романчиками для взрослых? Вот они, одно их существование, - пытка для меня. А для них - то, что пишу я, и писал твой прадедушка. - Бульварное порно всегда было и будет успешным. - Увы. - Просто озабоченных и несчастных идиотов всё ещё куда больше на этой планете, - морщит он носик, на что Юнги хитро щурится, ухмыляясь до оголённых дёсен. - Чем просто несчастных идиотов, любящих драму и мысли о высоком на сорок страниц из пятидесяти. - Ты только что назвал меня и своего прадеда - идиотами. - Все мы, в той или иной степени, идиоты. Просто кто-то больше, кто-то меньше. Ты не можешь это оспорить. - Нет, ты всё же та ещё злюка, Чимин. Но мне это нравится.~ ~ ~
Ему действительно нравится. То, какой Чимин, при всём своём воспитании и стеснении: резковатый и временами прямолинейный, а порой совершенно необузданный. Как не боится высказывать свою точку зрения, вступая в спор. Как горячо и отчаянно доказывает, что Юнги не прав, особенно, когда понимает, что Юнги перечит чисто из принципа. А, однажды, он прямо во время ужина просто встал на стул, закрыв уши руками, и закричал, что не слезет, пока Юнги не признается, что просто хотел вывести его на эмоции. Юнги признаваться не хотел, пусть это и сто раз была правда, но он поступил хитрее. Пожал плечами, продолжив ужинать и пялиться на Чимина, обиженно насупившегося, словно мышь на крупу, а как только тому надоело и он уже собрался слезать, просто стащил его, подхватив одной рукой под бёдра. Он и сам не до конца понимал, зачем сделал это, но эффект оказался правильный. Чимин полвечера просидел молчком, лишь изредка бросая вороватые взгляды и сурово вздыхая, пока Юнги довольно усмехался из-за ноутбука, всё ещё ощущая кожей тепло чужого тела. Он замечает, что под конец второй недели, Чимин и сам касается его больше. Он тянется к нему чаще. Всё происходит само собой, непринуждённо и плавно, без какого-либо подтекста. Если они вдруг сталкиваются на кухне утром, то передают друг другу чашки, касаясь пальцев. Если удаётся вместе обедать, невзначай притираются плечами, стоя у разделочного стола. А за ужином, Чимин порой может задеть под столом его ногу или хлопнуть в шутливом возмущении по руке, которую сам Юнги тут же перехватывает, ненадолго сжимая и удерживая. Мысль о романтическом подтексте приходит лишь раз перед сном, когда совсем уже сонный Чимин, уползая из гостиной в спальню, сталкивается с ним в холле. Юнги, вовсе не задумываясь, махнул тогда рукой, желая спокойной ночи, а Чимин неожиданно эту самую руку перехватил, лениво переплетая пару пальцев и бурча что-то о пятичасовом сне. Он почти спал на ходу, едва держа глаза приоткрытыми, так что нельзя было утверждать, что он сделал это нарочно, но пятичасовой сон, о котором он говорил, в ту ночь случился лишь у него. Юнги же, перебирая записи и цитаты в своём блокноте, лежащем на коленях, до рассвета просидел перед камином, то и дело машинально потирая меж собой пальцы, которых мимолётно и нежно коснулся Чимин. И, едва только утром ему послышался шум воды в ванной наверху, он проскользнул в свою спальню, чтобы не попасться Чимину на глаза и ещё немного подумать.~ ~ ~
Чимин много думает тоже. Только не о Юнги. А о письмах, что лежат теперь не на дне его саквояжа, а на цветастом покрывале кровати перед ним. Он подцепляет конверты чуть отросшими ногтями, нервно дёргая уголки, и смотрит, смотрит, смотрит в сотый раз на угловатый почерк и собственный адрес. Имя отца. Имя прадедушки и адрес этого дома. На марки, словно уже впитавшиеся со временем. И думает о том, что сказал бы отец, прочти он их. Как сильно бы ругал за то, что Чимин взял чужое? Чимин бы намеренно, конечно, никогда даже в карман сумки отца не залез, увидь он там что-то провокационное. Но отца больше не было. Вещи его теперь числились за Чимином, как и квартира. Как и коробка с письмами. А значит, Чимина и отругать никто не мог. Кроме его собственной совести. Чтение писем, адресованных не ему, не сравнить с кричащей покраской волос или сбеганием на полдня из дома (хвост у него потом горел неделю за эту выходку). Он чудил много и по-разному, получал не мало, но по делу. Но письма... Любопытство сгубило кошку, сгубит и его, думает Чимин и подрывается с кровати, подхватывая небольшую стопку с собой. Топочет ногами в пушистых носках по ступеням, сбегая вниз, и слышит в ушах эхо собственного сердца. Юнги оказывается на том же месте, где он видел его после ужина, когда поднимался наверх часом ранее. Он писал безостановочно, склонившись так близко к экрану, что, кажется, даже не заметил чужого присутствия. Чимин надеется, что и не заметит, погружённый с головой в свою книгу. Такое раз уже было. Он подходит к камину, хватая кочергу и подпинывая ей дрова, чтобы усилить пламя. Только вот на это как раз и реагирует Юнги, вскидывая голову над крышкой ноутбука и хмурясь. - Чимин? Ты планируешь сидеть у камина сегодня? - Я? Нет...я не...не сидеть, нет, - сбивчиво мотает он головой, бегая потерянным взглядом от огня к напряжённо сощуренным чёрным глазам. Кочерга в его руке ощущается безумно тяжёлой, а ладони намокают. Сжечь ведь лучше, чем прочесть, не так ли? Будто он и вовсе никогда их не видел. - Ты в порядке? Эй..Чимин? Юнги оказывается неожиданно близко, мягко обхватывая дрожащую руку Чимина своей, чтобы осторожно забрать кочергу, вешая её обратно на держатель. Он пытается заглянуть в блеснувшие огненными слезами глаза, но Чимин жмурится, отворачиваясь и снова мотает головой. Тогда-то Юнги и замечает письма, зажатые в другой руке. - Могу я..? Чимин отдаёт их так рьяно, что звук получается с глухим хлопком, когда письма впечатываются в грудь Юнги. Он давно не плакал на людях, не планировал и сейчас, а потому отворачивается, становясь боком и сдавливая пальчиками переносицу. При Юнги плакать не хотелось почему-то ещё больше. Повертев конверты в руках, Юнги ровняет их и откладывает на кресло рядом. - Имя твоего отца? - Да. - Им на вид много лет. Почему хотел сжечь? - Потому, что они не мои, - сглатывая засевший в горле ком, негромко говорит Чимин, вдавливая ногти в переносицу и жмурясь до цветных пятен. Слёзы, как кажется на секунду, отступают. - Знаешь, - Юнги невесомо скользит пальцами по его предплечью, заставляя вздрогнуть всем телом и обернуться, - я могу прозвучать грубо, и так, скорее всего и будет. Но мёртвые, Чимин, не умеют осуждать. И, если Чимину наивно показалось, что ему удалось сдержать слёзы, то Юнги оказался тем, кто без зазрения совести, лишь парой слов, в пыль стёр воздвигнутую с таким трудом плотину и позволил воде хлынуть бешеным потоком. Вместе с тем, как позволил Чимину уткнуться в своё плечо, обхватив понадёжнее руками.~ ~ ~
В первом письме Бернард писал отцу Чимина о том, как несправедливо его правнука забрали в Корею. Но благодарит за оставленную возможность раз в неделю созваниваться с мальчиком и знать, что всё хорошо. Чимин с силой сминает тонкую бумагу в паре мест. Дни, когда Бернард звонил были одними из лучших. Тогда почти восьмилетка взахлёб рассказывал о первом классе, новых друзьях, обидчиках, которых он раскидал, как в его любимых мультиках. А в конце каждого разговора с неугасаемой надеждой спрашивал о том, когда же они вновь смогут увидеться? Чимин прорывает пальцами бумагу, когда в конце второго письма оказывается, что Бернард давно болен и осталось ему недолго. И он буквально молит привезти правнука ещё хотя бы раз. Это оказывается для него слишком и, захлёбываясь слезами, он откидывает письма на пол перед креслом, поджимая колени к груди и закрывая ладонями лицо. Плакать навзрыд перед Юнги оказывается не стыдно. Его присутствие обволакивает, как тёплый кокон, но его в то же время словно нет. Едва усадив Чимина, Юнги ушёл на кухню, чем-то звенел, после пропал, а, как только Чимин стал давиться слезами, появился в гостиной вновь. Положив одну ладонь на трясущееся плечо, во второй держал стакан с янтарной жидкостью, протягивая вперёд. Чимин схватился, не глядя. Влил в себя дорогой виски и даже не сморщился, словно лекарство. Вряд ли даже понял вкус. Вряд ли даже осознал, что пил алкоголь. Когда очередная волна слёз утихает, Юнги уже держит перед ним новое письмо из стопки, лежащей теперь на столике перед ними. Он остаётся сидеть на подлокотнике кресла, с левой рукой обёрнутой вокруг плеч Чимина и стиснутым своим бокалом в правой. Смотрящий неотрывно на потрескивающий огонь и думающий о чём-то слишком далёком, что одновременно в этой комнате и нет. Чимину где-то в глубине души хочется сорваться с места, долго кланяться по привычке и начать извиняться за бушующие эмоции. Но то ли сил нет, то ли рука чужая, как свинцовая, прибила к месту. Дрожащие пальцы не с первого раза вытаскивают очередное письмо, которое он, кажется, читать уже не очень и хочет. Подсознательно. Руки и глаза, полные слёз, делают всё за него. В третьем письме Бернард пишет, что ему осталось полгода. Чимин кусает губы так сильно, как может, но щёки снова намокают вместе с бумагой в руках. Бернард говорит, что перестал общаться с Амелией и не хочет видеть близняшек, несмотря на то, что те ему родные внучки. Он скучает по Чимину и даже пытается шутить, что это старческий маразм, раз чужой мальчишка ему роднее всех. Длинные пальцы с излишней силой впиваются в плечо, когда Чимин добегает глазами до последних строк, на которых написано о том, что Бернард хочет переписать дом на Чимина, только понятия не имеет, как бы правильнее это сделать, и что волокита с их документами оказалась цветочками в сравнении с этим. Юнги отдаёт Чимину свой едва початый бокал и уходит из гостиной. Закричать Юнги вслед, чтобы тот остался не удаётся. Он возвращается уже через полминуты, лишь забравший графин виски из кухни. Он молчит. Также возвращается на место рядом, неудобно умащивая худое бедро на мягкий подлокотник, со звоном скидывает хрустальную пробку с графина прямо на столик, и плещет щедро напиток по обоим стаканам. Без мер и границ. Без приличий и норм. Просто на глаз, что тоже слегка затуманен чужой ощутимой болью. На этот раз бокал Чимина пустеет лишь наполовину. Горечь алкоголя обволакивает рот, смешиваясь с горечью внутренней, и заставляет морщиться и шумно втягивать носом воздух. Перед ним ровно столько же писем, сколько он уже прочёл. Три из шести. Только вот он не находит в себе сил даже потянуться за одним из них. Не трогает их и Юнги. Впервые за вечер тишина нарушается хрипловатым негромким голосом: - У него не вышло. - Что? - отзывается также тихо Юнги, опуская бокал и переводя взгляд с огня на Чимина, смотрящего пустыми глазами на письма. - Переписать на меня дом. Прадедушка хотел это сделать. - Этот? - Этот. Рука Юнги бездумно скользит с плеч на заднюю часть шеи Чимина, несильно сжимая. - Почему уверен, что не получилось? - Потому, что тогда Амелия вряд ли была бы его владелицей? - хмыкает Чимин, закрывая припухшие и уставшие глаза и слегка опуская голову, упираясь лбом в колени. - Мне достался счёт в банке на учёбу. Видимо у него не получилось. - Ты бы хотел, чтобы этот дом был твоим? - Я бы хотел иметь возможность быть здесь... - он поджимает губы, хмурится и замолкает на пару минут, в которые Юнги его не тревожит. А затем выдыхает: - Приезжать сюда на правах его правнука, а не секретно и со страхом быть застуканным. Я вряд ли вообще ещё попаду в Англию. Но...но вдруг? Не знаю, вдруг..я не знаю... Его мысли путаются и он снова закрывает глаза, отдаваясь ощущениям руки плавно массирующей его шею. - Ты имеешь в виду, что, если бы всё изначально было хорошо, то ты бы приезжал сюда и раньше, и тебе не нужно было бы делать этого сейчас, чтобы п.. - Да. Чимин намеренно обрывает Юнги перед тем, как тот скажет последнее слово. Да. Чимин думал не раз о том, что, если бы отношения с Амелией с его отцом не касались его самого, он спокойно бы дожил последние несколько месяцев с Бернардом, до самой его смерти. Попрощался бы, как следует. И не желал последние шестнадцать лет вырваться из Кореи и приехать в этот дом. Ему не нужно было бы прощаться спустя шестнадцать лет. - Отца не стало в начале лета, - отзывается вдруг Чимин, притираясь подбородком к своим коленям, что обнимает руками крепче. Пальцы Юнги останавливаются, а затем, раскрываясь, полной ладонью ложатся на лопатки обжигающим теплом. - Я нашёл коробку с некоторыми вещами и этими письмами только в августе, когда готовил его комнату к сдаче. Тогда же я и решил, что должен поехать сюда. Будто бы письма были знаком. Что вот оно. То, что гложело меня столько лет может исчезнуть, как только я приеду сюда и попрощаюсь, как следует. - Что-то пошло не так? - догадывается Юнги. - Да. Я надеялся проститься и освободить себя от этого груза. А по итогу, я чувствую себя здесь так, словно я дома. А разве можно проститься с домом? - Можно. Если этого требуют обстоятельства. Если выбора - нет. - Его нет, - соглашается Чимин, пожимая плечами. - Я и вовсе сейчас здесь лишь потому, что мне повезло встретить тебя. Окажись на твоём месте кто-то другой.. - Как хорошо, что каждый из нас на своё месте, да? Юнги ставит свой бокал на столик рядом с бокалом Чимина, и выпрямляется, поглаживая большим пальцем местечко между лопаток, на котором всё ещё покоилась его ладонь. Огонь, потревоженный Чимином, постепенно вновь начинает сходить на нет, укладываясь слабеющими язычками пламени на остатки дров. - Моя мама погибла чуть больше двух лет назад, - выдыхает Юнги. И замолкает. Потому, что рассказывать вот так о себе: не в его стиле, вообще-то. Потому, что сейчас его прошлое не важно, но почему-то сказать об этом показалось уместным. Потому, что он с надломленной усмешкой замечает: сказать «умерла» - всё ещё не может. Не сможет, наверное, никогда. - Как ты... - Чимин сначала поджимает губы, останавливая себя. Но, встречаясь с вопросом в мрачном и уставшем взгляде Юнги, чувствуя отчётливее горячую ладонь меж лопаток, решается спросить, пока они затронули эти темы. - Как ты справился? - Я и не справился, - кривит губы Юнги, отворачиваясь к огню вновь. - Просто однажды, ты просыпаешься. - И...что? - И всё. Ты понимаешь, что тебе становится этого достаточно, чтобы продолжать жить. И не хотеть удавиться, повязывая шарф перед выходом из дома или запутываясь перед сном в наушниках. Чимину отчаянно хочется взять маркер и выделить эти слова у себя прямо на мозге. Распечатать их и повесить на лоб буквально. Это настолько отзывается в нём, что комок из игл подкатывает к горлу. - Сколько дней у скорби? - шепчет Чимин, вновь скрипящим от подступивших слёз голосом. - Когда можно улыбнуться, чтобы не распять себя за это сразу же после? Чтобы не распяли те, кто вокруг тебя. - Каждый выбирает для себя сам. Кому-то и часа хватает, вырвать из груди сердце, чтобы вложить его потом в гроб, так и не проронив больше ни слезы. А кому-то и жизни мало, чтобы оплакать утрату. Мысли и слова других людей не должны быть мерилом твоей скорби. - Но они... - Всегда осуждали и будут. Это люди, Чимин. Таков наш удел. Судить в одном других, чтобы оправдать в чём-то самих себя. Порочный замкнутый круг. Чимин молчит, глотая слёзы и будто пытаясь заставить огонь в камине исчезнуть одним лишь своим взглядом. Пламя плещется по краю древесной радужки, больше напоминая сейчас перелив виски в хрустальном бокале. Движущееся, но бесчувственное. Губы его вдруг тянутся в едкой усмешке, когда он поднимает голову, встречая внимательный взгляд чёрных глаз: - Ты впишешь это в новую книгу, не так ли? Не отводя взгляда, Юнги разбито усмехается в ответ: - Я процитировал тебе одну из уже написанных.