Змеиное шипение

*** Город встретил меня своим шумным сердцебиением —проезжающими туда-сюда каретами, стучащими своими громоздкими колёсами; мыслями —громкими и тихими разговорами в домах и улицах; и душой —всем окружением, что навивало свою суетливую жизнь. День был довольно тёплый и безветренный, от того на улицах собирались толпы заядлых товарищей, что бывало вступали в шуточные споры. Проглядывались целые пристанища сплетничающих дам, что не стесняясь обсуждали всё пристойное и не пристойное и, конечно, редкие обычные зеваки, что бывало подкреплялись к обсуждению интересующих их событий. Стоило ли говорить, что показавшееся из-за многодневных туч солнце очень обрадовало русского, почти всегда находящегося в сумраке густых лесов? Улица, по которой я шёл, не являлась центральной или что-то в этом роде: обычная, хоть и довольно широкая, выложенная уже несколько подрасколотым кирпичом дорога, что почти ломилась от количества тесных домиков и таких же узких бутиков. Последние, казалось, вот-вот вытеснят друг друга. Кондитерские, обувные, цветочные, магазины с одеждой, тканями, экзотическими вещами и фруктами — всё-всё украшено яркими вывесками, так и влекущими простой народ купить пару вещичек именно у них. Всё вместе создавало яркую, рябистую кашу, от которой, со временем, сильно уставали глаза и могла разболеться голова. Кафе, на путь к которому я потратил около получаса, тоже встретило меня довольно большой вывеской, с настолько заковыристыми буквами и названием, что прочитать это нечто, я так и не сумел. Мешанина букв с уклоном на ровный английский и кружевной французский подчерк уже на самом входе вызывала у меня смешанные чувства к этому заведению... *** Кафе встретило мальчика переливистым звоном колокольчиков и буйством приятных сладких запахов, ласкающих довольно непривередливый нюх русского. Заведение, в отличие от тех бутиков которые он, проходя мимо, незаинтересованно мазнул взглядом, было отдельным зданием. Соответственно, здесь было во многом просторнее, было где разминуться и не так сильно ощущались конкуренция, давка. Боковые части общего зала заполняли десяток круглых столиков и, стоявших за ними, резные, такие же как и столы, деревянные стулья. Пастельные цвета, в основном мятных оттенков, редко разбавляемые яркими контрастными вкраплениями в виде разнообразных, разноразмерных деталей, невольно привлекали взор, расслабляли и дарили спокойствие. В центре всей композиции расположились цветастые витрины с кондитерскими шедеврами и основной персонал, что так и сновал между столиками и отдельными помещениями. Честно русский растерялся: на столь приличную работу он никогда не устраивался. От осознания предстоящего, серьёзного собеседования его пробила нервная дрожь, а движения стали более скованными и резковатыми. Он стал довольно медлительно подходить ближе к персоналу, будто растягивая каждый шаг. Мягкий ковролин слегка пружинил под ногами, от того могло показаться, что стопы мальчика почти не касаются пола. За небольшим смущением с виду, скрывались почти панические мысли. "А примут ли меня?" "Нужен ли им какой то оборванец из лесу?" "Вдруг я им не понравлюсь?", —он резковато остановился, — "Ну и пусть! Даже если и так, я ничего не потеряю." Из уст мальчика вырвался нервный смешок, ведь даже в мыслях это звучало слишком жалко, впрочем как и всё его существование. Приблизившись к одному из отдыхающих официантов, он сглотнул и попытался привлечь чужое внимание. — П-прошу прощения, немогли бы вы... — он в неком удивлении затих на середине фразы. Было странно, он почти и не узнал свой тихий голос и, от чего-то, понадеялся, что мужчина не услышал его обращения (позора), и можно будет начать более достойно и уверенно. Но увы на русского уже обратили внимание. Высокий парень (относительно нашего полторашки) довольно красивой наружности, поправляя закатанные рукава белой рабочей рубашки, несколько дёрнулся, в первые мгновения растерянно оглядывался пытаясь понять, кто к нему обратился. Будто догадавшись о чём-то, он застыл и медленно опустил голову ниже, найдя взглядом нашего героя. Первые мгновения двое просто взаимно всматривались друг другу в глаза, от чего-то не смея отвести глаз. И нет в этом не было ничего из сопливых романов. Нельзя было сказать о каких-то внезапных чувствах вроде симпатии или чего смелее любви с первого взгляда, но во взаимном взгляде промелькнуло нечто завораживающее, непонятное, что на мгновенье заставляло испытать пробирающий до сомой души некий интерес. Причём интерес, сам по себе, тоже нельзя было назвать обычным, скорее невольно влекущим, сработанный как на рефлексах. Но мгновенье прошло, проморгавшись, их глаза обрели большую осмысленность, хоть и вместе с некоторой растерянностью. — Малыш, ты потерялся? — довольно лёгкий на восприятие, чёткий голос этого парня, а если быть правильной, то конкретно значение слов, которые он произнёс заставили русского с нескрываемым ничем удивлением посмотреть на старшего и смутиться. — Мне одиннадцать... — тихий лепет мальчика ещё более удивил старшего, однако тот сумел себя взять в руки. — Ну... ты что-то хотел? — из уст черноволосого парня вырвался вполне логичный, но ненужный вопрос, от того казалось, что тот на мгновение сам себя отдёрнул от его глупости. У обоих в головах проскользнула одна и та же мысль, что, если это и должно быть просто обращением к обычному рабочему сферы услуг, то наверно получившееся начало диалога сложно было назвать подходящим. Особенно учитывая, что, по ситуации, это уже больше походило на обыденное, (не очень удачное) знакомство. Русский наконец согнав с лица большую красноту, приосанился и вернул взгляду некоторую долю уверенности, от чего стал похож на встрепенувшегося цыплёнка. Отогнав мысли о приличии, которые твердили начать всё сначала, мальчик уже более уверенным голосом высказал свою цель. — Я... я хотел бы устроиться на работу... *** Утро довольно непримечательного кафе "Amourmint", с самого первого клиента не задалось. Первым посетителем оказался невменяемый мужчина после бодуна, который мало того, что обругал и испортил настроение всему персоналу, так ещё и попортил несколько дорогих бутылок вина и прилично побил посуды. Когда охрана, а точнее плечистые официанты таки вывели буйного из зала, в котором уже собиралась толпа очевидцев, несколько посетителей спешно покинули заведение вслед мужчине. Как позже выяснилось, даже устранение проблемы не спасло незадачливых официантов ни штрафа, ни от выговора первой половины начальства, которое, судя по внешнему виду и интонации, уже и до этого было не в духе. Многие из работников по разным причинам не выспались, а едва ли не треть из них и вовсе не пришли по причине внезапной болезни, моментально подкосившей их не самое крепкое здоровье. Лишь основная четвёрка друзей-официантов, состоящая из тихого канадца, яркого (на вид) японца, смурного фина и болтливого итальянца оставалась в относительном строю, и то периодически хоть один из них прикрывал ладонью рот, округлившемся в очередном зевке. Необычное сборище... правда? Стоит сказать рабочие тут собрались разношёрстные, в некоторых случаях даже в прямом смысле этого слова. Этот город вобрал в себя всего понемногу из всех возможных разнообразий разумных существ (хоть человек всё ещё оставался преобладающим видом). Особо блистали своим видовыми различиями зверолюди, которые мало того различались видом скрещиваемого животного, так ещё и делились на ступени приближённости к или отдалённости от человека. На состав населения во многом повлияло расположение города, ведь тот находился на берегу довольно крупной транспортной реки, по которой, хоть и изредка, но переплавлялись мигранты или люди, искавшие новой жизни. И стоит сказать —они её находили. Люди здесь были гостеприимны, от того новые жители быстро приживались, причём не зависимо от каких то этнических и демографических признаков. (Конкретно в этом заведении работало где-то трое-четверо "не людей", которые вполне сносно чувствовали себя в общем коллективе). Сейчас, уже днём, ранее упоминаемая компашка собралась у подобия барной стойки, обсуждая последние новости и сплетни. Особенно ярко в этом участвовал Феличано —молодой и активный итальянец. — И представляете! Она согласилась! Сегодня же вечером мы договорились встретиться в парке! — итальянец возбуждённо выговаривал друзьям совершенно недавние новости, не забывая не менее активно махать руками по сторонам. — Дай-ка угадаю... она так же как и прошлые сотни девушек точно являются твоей судьбой? —вечно смурной и скептически настроенный Тино не переставал удивляться ветрености и влюбивчивости своего друга. Больше всего в подобных ситуациях в ступор вводило почти по детски невинное поведение итальянца. — Как же ты не понимаешь!? Она мой идеал! Богиня! — оскорблённый низкорослый итальянец начинал переходить почти на визг, от которого у особенно притихшего сегодня Канады ещё больше разболелась голова. — Феличано-кун, прошу вас, не кричите. В залах всё ещё есть посетители. — честно признаться даже всегда умиротворённому Кику, всё сложнее давалось сдерживать в себе желание хоть на чуть-чуть наплевать на правила приличия и заткнуть своего болтливого друга. Япония уже немного дергано поправлял своё алое, укороченное по половину бёдер кимоно, разрешение на носку которого он очень долгое время выпрашивал у строгого начальства. — Пускай извинится! Он не смеет оскорблять её! — от возмущения итальянец притопнул ногой, заставляя стоящие на стойке бокалы подскочить и предупреждающе звякнуть. Черноволосый японец раздражённо выдохнул, покусывая вытянувшимися змеиными клычками тонкие, едва заметные, белые губы. "Как же шумно..." Что бы он не говорил, Кику нравилось жить обычной приземистой жизнью, ему нравился труд после которого на тонких, изящных пальцах можно было нащупать пару мозолей или царапин. Ему нравились те крупицы общения с рабочим обществом, которые позволяла ему любовь к тишине и спокойствию. В некотором роде "простота" была ему чужда, но желанна. Всё детство купаясь в роскоши и богатствах, предоставляемых собственной матерью одиночкой, он всё больше уходил в себя оставляя на показ лишь безвольную вежливую куклу. Осознав это в районе возраста бушующих гормонов, он решил оставить родное поместье до поры до времени, пока его присутствие не будет там обязательным. Эгоистично? Возможно... Но жалеть, собственно, было и нечего... Работая среди обычных людей, он переставал чувствовать себя угнетённо, от того и не оставлял полюбившейся работы и окружения. В этом он не признаться даже себе — ему это по нраву. Когда даже сквозь глубокие азиатские раздумья стали пробиваться визги и возмущения итальянца, Кику, справедливо рассудив, решил покинуть шумную компашку, направляясь к первому, можно сказать, внешнему залу. Устроившись около прилавка, японец стал вслушиваться в тихий шум окружения: в дальних рядах столов сидели влюблённые парочки, что кроме друг друга ничего не замечали, чуть ближе сидели более вовлечённые в происходящее компашки друзей и давних знакомых, которые несколько лениво что-то обсуждали (или так просто казалось?). Ближе к выходу одиноко сидел мужчина средних лет, разбиравший какие-то обильно пропечатанные чернилами листы. В блестящих от чистоты окнах (а те были почти полностью прозрачными) проглядывались всё новые и новые толпы людей сменяющихся одну за другой. Это походило на большой человеческий муравейник, в котором японец, не стесняюсь своего мнения, заявит, что в этом действительно видит цельную систему, не имеющую лишних звеньев. Каждый по своему нужен: от гения мысли до неотёсанного трудяги, что книги в жизни и не видел. Наблюдая за размеренной жизнью людей, японец и сам невольно расслабился, лениво следя за бегающими в панорамных окнах людьми. Солнце ярко освещало улицу, его лучи озорно играли в желтоватых глазах и белых скулах официанта... — Кику! Перерыв кончается! — резкий возглас, доносившейся с кухни прервал и, внезапностью, несколько напугал японца. Посмотрев на объёмистые настенные часы он уверился, что до конца обеденного перерыва осталось всего ничего. Пригладив волосы, он присмотрелся в своё отражение в бокалах и, заметив свои расстегнутые рукава рубашки и неприглядные складки кимоно, стал их поправлять. Возможно Кику был слишком придирчив к собственной и чужой опрятности. Однако, по его скромному мнению(вовсе нет) — ходить неряхой — позор как для самого человека(из рода хрюкающих), так и вызываемое неудобство со стороны наблюдающих. Увлекшись своим делом, японец не заметил, как к нему подошли: —П-прошу прощения...