Ломая стереотипы

Пришедшие домой мужчины в ужасе застыли у порога. В их доме царил настоящий первобытный хаос. Вся мебель была перевёрнута вверх дном и раскидана по всей комнате. Обивка купленного в начале месяца дивана была почти полностью содрана с каркаса и порезана на мелкие лоскуты. Фикусы, которые подарили гамме сотрудники соседнего с ними цветочного магазина, были сломаны и валялись в осколках разрисованных глазурью глиняных керамических горшков. Земляные следы были повсюду: начиная с порога гостиной и заканчивая дальней ванной, где, смешавшись с пролитой на кафель кровью и водой, оставили пятна грязи. На стенах были ярко-багряные пятна – следы борьбы. Мацуно и Баджи, как первоклассные ищейки, не разуваясь, побежали вглубь дома. Оббежав все комнаты, они вновь встретились в гостиной. На их лицах читалась первобытная ярость вперемешку с животным отчаянием. Детей не было ни в одной из комнат дома. Женщина, специально нанятая Бонтеном для охраны, убита. Глазные яблоки женщины были выдраны с корнем и валялись недалеко от тела, горло прорезано, а сквозь щель торчал изрезанный язык – излюбленный западными группировками «Колумбийский галстук». Ногтей тоже не было, половина пальцев сломана, кости раздроблены. Пытали. Долго и со вкусом. Баджи хватает Мацуно, они забегают в гараж. Берут байки и вместе едут к Майки. Стрелки на спидометрах мотоциклов показывают больше ста двадцати километров: железных коней дико заносит на поворотах, но парни и не думают сбавлять скорость – прямо сейчас их дорогие малыши могут находиться в лапах каких-то уродов. Их маленькие тоненькие ручки могут быть связаны жесткой бечёвкой, которая стирает кожу на тоненьких запястьях. На их щёчках возможно прямо сейчас блестят дорожки прозрачных слёз. Их любимым малышам может быть страшно. Плохо. Невыносимо. Сердца парней, кажется, бились с сумасшедшей скоростью, готовые пробить грудную клетку, где раненой птицей трепыхались родительские чувства. О том, что малышей вообще может не оказаться в живых, не думали. Не выдержали бы последствий таких сильных чувств. Десять минут, и они на месте. Баджи ставит мотоцикл на подножку, Мацуно не делает даже этого – просто отпускает руль, не обращая внимание на лязг металла упавшего байка. Они бегут ко входу. Охранники молча расступаются: одна из «верхушек» вместе со старшим супругом. Они заходят в лифт на пружинистых ногах и нажимают нужную кнопку. Двери закрываются, и загорается металлическая кнопка с цифрой четырнадцать. Медленно и плавно поднимаются вверх. Тишина. Ребята стоят рядом, почти соприкасаясь плечами и сжимая ладони друг друга – крепко-крепко, так, что ногти оставляют красные полумесяцы на коже. Они не говорят ни слова – сейчас пространство вокруг них буквально наэлектризовано: маленькая искра, и они оба вспыхнут. Вспыхнут ярким пламенем, алые языки ярости которого сожгут всё вокруг дотла, оставляя лишь тлеющие угли сожаления и разочарования. Они вваливаются в кабинет старого друга и застают там ужасную картину. В крепких объятиях необычно молчаливого и серьезного Майки сидит их любимый омега. Такемичи не двигается: он до ужаса бледен, его мелко потряхивает, а из покрасневших и опухших глаз катятся кристально прозрачные слёзы. Не крупными каплями, как когда они смотрят мелодраму, не маленькими слезинками, как тогда – на свадьбе: в один из самых счастливых дней в их жизни. Его щеки были полностью мокрыми от слез. Кожа была стянута. Он почти не дышал, погруженный в такое отчаяние, которое не испытывал никогда в жизни. Майки замечает их первым. Он аккуратно встает, и его место тут же занимает Чифую, по щекам которого уже текут первые слезинки. Это слишком тяжело. Он старался. Правда старался. Но… Его маленьких сынишек похитили какие-то уроды. Его дом полностью разгромлен, своим видом напоминая съемочную площадку фильма ужасов. А его любимый омега, милый Мичи, даже не реагирует на его объятия – его невидящий взгляд обращен в окно. Гамма в отчаяние утыкается носом в блондинистую макушку мужа, крепче сжимая в руках хрупкую дрожащую фигуру, стараясь спрятать его ото всех. Баджи сжимает руки в кулаки и подходит к главе. Тот, не говоря ни слова, кладет руку на плечо брюнета, сжимая в руке ткань черной кожаной куртки, и говорит тихо, чтобы блондины не услышали: — Я послал Мицую и близнецов с их отрядами. Пятнадцать минут назад они захватили базу. С детьми всё хорошо – только маленькие царапины. Их уже везут. Альфа тихо выдыхает, слегка расслабляя ладони, но не разжимая кулаки до конца: — Кто? — Наркобарон из Йокогамы, чью шлюху ты хлопнул две недели назад. Кулаки вновь сжимаются до побеления, по руке текут маленькие капельки крови: кожа порвалась. Его вина. Не уследил. Не уберег. Из-за него пострадали самые дорогие сердцу люди. Рука с плеча переместилась на макушку, сжимая смоляные пряди и наклоняя чужую голову немного вниз. — Брось. Не ты. Черт. Даже по его щеке катится одинокая слеза бессильной ярости на самого себя. Майки прикладывает его голову к своему плечу. На несколько минут комнате воцаряется удушающая тишина. В комнату входят двое головорезов, за ними следом Улыбашка и Злюка, пыльные и в порванной одежде, и только потом в комнату входит перепачканный в крови Мицуя с близнецами на руках. В глазах Такемичи наконец-то разгорается привычный живой блеск. Буря в голубых озёрах наконец-то стихает. Он вырывается из объятий мужа и кидается к детям. Спотыкается и снова встает, чтобы через несколько секунд сжать в невероятно крепких объятиях горько плачущих малышей. Шини, их голубоглазое солнышко, прямо как любимый папа, громко плачет, не сдерживая крупные слезы, размазывая влагу по рубашке омеги, зарываясь носом в шею - прячась. Маленькие шортики, как и зеленая рубашка, пыльные и грязные. На правой коленке фиолетовым цветом наливается свежий синяк. А над левой бровью взволнованный, но такой живой прямо сейчас взгляд Ханагаки замечает маленькую царапинку, из которой небольшой струйкой по виску стекали крохотные капельки крови. Все тело малыша в маленьких царапинах. Мака же, сущность и характер которого уже начали проявляться, мужественно старался сдерживать слезы и поджимал губу, но с таким же отчаянным ужасом сжимал крохотными ручками надёжную папину спину, за которой никакие злые дяди не страшны. У Такемичи сердце буквально обливалось кровью. Но ничего. Они здесь. Его малыши рядом. Он чувствует тепло их маленьких тел и сердцебиение крохотных сердечек. Сзади к малышам прижимается Чифую. Такой же дрожащий, уставший, но счастливый. Их семья вместе. Остальное неважно. Так считали младшие, но не Кейске. Они с Майки вместе с остальным вышли из комнаты, пока омега и гамма были заняты детьми. Стоило двери кабинета главы Бонтена закрыться, как в голову ударил адреналин и первобытная ярость. Баджи Кейске потерял контроль. Они спустились на двадцать этажей. В подвалы. Там, в одном из самых сырых и холодных сидел побитый мужчина. Костюм, когда-то бывший произведением именитого бренда, прямо сейчас похож на изжёванную половую тряпку. Золотые роликсы буквально вбили ему в руку – причуда Улыбашки. Хотя, видя, с какой неподдельной злобой горят глаза Злюки и Мицуи, Баджи может предположить, что это «коллективная работа». Кисти рук были полностью раздроблены. Кейске, даже не имея медицинского образования, может сказать – только ампутация. Но этот выродок ее не получит. За его спиной послышался скрип двери – Вошли Доракен с остальными. Когда дверь вновь закрылась, послышались мольбы о прощении, стоны и крики адских мук. Он покусился на самое дорогое. На детей. Баджи Кейске такого не прощает. Альфа не прощает. Не прощает Бонтен.