The other side of the Sun

      Сколько они уже не разговаривали? Наверное, нужно гигантское мужество не звонить матери, как минимум месяц, отписываться ей короткими сообщениями, а потом ни с того ни сего позвонить. И с какой глупой фразы он начал: привет, я слышал, у вас в Калифорнии начался сезон дождей. Должно быть стыдно. На его реплику женщина только тихо смеется и он слышит, как она улыбается, когда говорит, что слухи врут, солнце их не жалеет. Может быть, имея в виду непрекращающийся сезон лесных пожаров. Он знает, что она хочет, но боится спорить, как он себя чувствует, поэтому с легким воодушевлением в голосе говорит: — В центре так шумно по выходным, и люди здесь такие активные, — он также уверен, что у нее язык не повернется узнать завел ли он друзей, поэтому добавляет: — Ходил есть барбекю в компании, ты знаешь как много стереотипов у местных про Америку? — Ты их развеял? — Нет, ввел в еще большее заблуждение. — Боюсь увидеть, как ты вырос, — она не лгала. Не сомневалась, что снова увидит его, но в материнском сердце все равно было неспокойно. — И году не прошло, я все такой же, — накручивая прядь волос на палец, отвечает Джошуа. — Нет, ты же знаешь, как сильно путешествия меняет человека. — Я не дядя, не привезу тебе выводок племянников неизвестного происхождения. — К черту их, он притащил с собой эту страшную штуку и поставил у меня в гостиной! А спину ты его видел? Он что якудза? Какой кошмар! — звук на фоне резко притих, кажется, она сделала телевизор тише. Телефонные переговоры никогда не мешали ей смотреть странные передачи и удивительным образом понимать происходящее в них. Даже без звука. — Умоляю, Джош, только ты не пугай мать, давай без сюрпризов. И если решишь привезти сувенир, то просто купи уродливый магнитик. — Хорошо, я отменю сеанс в тату салон, — сказал Джошуа, а в душе причитал, что лучше бы она запретила ему гулять допоздна, дружить и в принципе дышать еще в детстве. Мать молчала. Приятно слышать, как сын снова шутит. Как-то спокойнее ей становится. И потому уже посмелее она спрашивает: — Ты еще не брал билеты? — Нет, решил, что задержусь подольше, — тон у Джошуа такой же приподнятый, лицо его кислое увидеть ей все равно не удастся. — Я ещё не был в Пусане, да и на Чеджу есть пару интересных музеев. — А если честно, на кого ты там променял мать? — хихикнула женщина, собственная догадка приводила ее в восторг. На кого? На что? Джошуа достаточно мудрости признать, что он окончательно запутался и не может честно ответить, почему он не бежит в Мексику прямо сейчас. Вернуться домой он не готов и это не обсуждается, однако закинуть книги в чемодан и свалить ему мешает странное чувство. Словно обронил что-то важное и пока не найдет деться никуда не сможет. А что до матери, то это ее святая обязанность, ожидать как-будто ее дитя однажды решит создать новую ячейку общества. — С чего вдруг? — Хочешь сказать, мне показалось, что ты запнулся на секунду? — Это помехи. — Ты же знаешь, что я чувствую, когда ты врешь мне? — Откуда мне знать, я никогда тебе не врал. — Ты это слышал? — Что? — Мой сын опять мне врет, — весело вздыхает женщина и задорно постукивает изящными пальцами по корпусу телефона. Странная привычка, этих звуков практически не слышно, но он хорошо ее знает, чтобы догадаться - ей весело. — Могу лишь надеяться, что она того стоит. «Она?». Джошуа фыркнул: — Я выберу самый отвратительный магнитик. — Постарайся. Была одна озвученная просьба, повисшая в воздухе. Джошуа задержал дыхание. Женщина тоже молчала, знала, что еще не скоро вновь услышит его мягкий голос. С его рождения и до самых материнских седин ни один иной звук не заставит ее чувствовать себя такой же счастливой, как его смех. Он определенно отвратительный сын, раз даже мать не может попросить его писать и звонить ей почаще. Ее можно понять, она боялась испортить все, что так долго приходило в порядок. Между ними всегда все было и будет прекрасно. Но мать чувствовала, что между Джошуа и всем остальным миром гигантский карьер. И находясь через океан от сына, она ведётся на иллюзию, что расщелина зарастает, как шрамы. А он гадает, смотрит ли его мать новости из Кореи? И если да, почему не спрашивает, за что он заставляет ее так сильно переживать. *** Как правильно выбрать жертву? Это совокупность обстоятельств, в которой виноваты все. Сегодня, например, берет с полки первую попавшуюся книгу, предварительно проводя рукой по каждой корочке, и находит ту самую, к которой прилипают пальцы. Наугад раскрывает и читает первую строчку. «Надвигаются странные перемены…». Триста тридцать третья страница. Грозовой перевал. Чаще всего он находит их в совершенно обыкновенных местах и ситуациях. Протягивает руку помощи или просит о ней сам. Никогда не грубит, не пугает и не задаёт лишних вопросов, ибо узнает о них все самостоятельно. Зачем он сейчас здесь? Все просто, убийство такое дело, которое того требует, ибо нельзя подходить к нему небрежно, не будучи уверенным на все сто процентов. Как он понимает, кого отправить по ту сторону бытия, а кому надо дать больше время проявить себя? Ему и самому сложно ответить на этот вопрос. Иногда чувствует потенциал этих (не)людей, их волю к жизни, сколько всего они мечтают осуществить. Ему не терпится проглотить все разом. То, что он делает, никогда не было спонтанным желанием - только необходимостью. Маленькие сверхновые схлопываются у него под пальцами и это щекотно. Однажды даже убийство становится обыденностью. Особенно, когда ты видишь в себе не зверя, а солдата потерявшего веру в своих генералов. Приходится выносить приговор самостоятельно. Он сбился с пути, но продолжает выполнять свою миссию. — Оплачивать будете наличными или картой? — спрашивает кассир, поднимая голову. — Наличными, — забирая пакет, он уходит, решая отсрочить неизбежное еще на некоторое время. *** Отправив Сунену емкое «Наведи справки о Ли Сокмине, желательно до следующей встречи с тем финансистом», Джошуа убирает телефон в карман. А ему тем временем начало надоедать местное общество больше обычного. Возможно, сказался стресс, но было легче думать, что люди вокруг становятся невыносимыми, скучными и такими нелепыми. Не все, вот в чем дело, а вот эти конкретные, которые окружали его на занятиях. Уткнулись в учебники, стараются, шепчутся о чем-то, вероятно, умном. Их всех надо силком вывести на воздух, где остатки солнца разрезают облака, пытаясь дотронуться до макушек. Может это приведёт их в чувства, и они поймут, все для них обреченно. Им не увидеть мир его глазами, потому что шоры категорически нельзя снимать с рвущихся галопом в огонь лошадей. Как же все-таки сложно привыкнуть к переменчивым играм погоды в Сеуле. На ставшей такой родной лавочке, он снова задерживается после занятий. Свет разрезает крону, и легкий ветерок, точно нетерпеливый ребёнок, перелистывает страницы в книге в поисках картинок. Джошуа находит в учебнике тетрадный лист. На нем надпись, выведенная практически каллиграфическим почерком: «Что ты видишь, когда смотришь на меня?» С интересом Джошуа разглядывал бумажку, находя ее появление между страниц, забавной выходкой профессора Кима. — Это мое домашнее задание? — спрашивает Джошуа, у облокотившегося на фонарный столб преподавателя. — Это приглашение. На выставку, посвященную материальной интерпретации нашего чувственного я. «Звучит, как высококлассная чушь». Казалось, это бессвязный набор слов, в который мужчина вкладывал ужасно много смысла, пытаясь сломать Джошуа мозг. Но тот знал, что делалось это намеренно, и потому только цокнул языком и спросил: — А что билеты на бейсбольный матч закончились? Вас потянуло на современное искусство? — Немного. — Это название выставки? — поднимая бумажку выше, Джошуа немного помахал ею перед лицом. — «Что ты видишь, когда смотришь на меня?». Мы там кляксы, разглядывать будем? Типо тест Роршаха? Если вы так завуалировали поход к психиатру, то я, пожалуй, воздержусь. — Твои шутки оскорбляют мои увлечения. — Признаюсь вам, у меня нет никакого настроения на культурное просвещение. — А тебе есть, что предложить? — Естественно, давайте сходим в церковь, — как только Джошуа это сказал, лицо профессора почернело, и сам он издал странный звук. — Прекрасная альтернатива, так же ни черта непонятно, но все вокруг сидят с такими задумчивыми лицами, ужас просто. И поставим свечку на удачу, почему бы и нет. — Уверен, ты знаешь куда более эффективные способы получать желаемое, чем кормить этих бездельников в рясах. — Зато ритуал красивый, — пожал плечами Джошуа. — У тебя что-то случилось? — поинтересовался Намджун, глядя на довольного студента, которого забавляла его реакция. — Не знаю. Может да, а может, и нет. Я пока не понял. Все в порядке. — Да? Я видел друга Хансоля утром. Того блондинчика с наглым лицом. Мне показалось, он искал кого-то. — Хансоля быть может? — бровь Джошуа саркастично выгибается, а сам он перемещает взгляд в сторону. — Сомневаюсь. У того сегодня выходной. — И? — Он доставляет тебе неудобства? Обсуждать Джонхана ни с кем не хотелось, особенно с теми, кто как Ким Намджун умеет залезть в голову, заставляя чувствовать себя уязвимым. Если этот мужчина знает о существовании Джонхана, то ничего хорошего ждать не приходилось. Эта мысль немного Джошуа напрягала, словно кто-то вскрывает его секреты. Интересуется чем-то личным, хранящемся в виде чучела бабочки в рамке, которую сняли со стены, спрятав под подушку. Вот настолько нелепо это увлечение, с которым сложно бороться. — Нет, я просто ему не нравлюсь, — пожимая плечами, хмыкнул Джошуа. — Это нормально. — Не совсем. Он подозревает тебя? — А вы? Тоже думаете, что это все сделал я? Это было логично. — Мне все равно. — Не глупите. Почему вы не стали требовать объяснений, когда я просил вас о том, о чем просил? Меня мало беспокоит, тот факт, что вы считаете меня каннибалом. Но мне интересно, почему вы согласились мне помочь? — По той же причине, по которой ты решил позвонить именно мне. Так ли беспечен будет профессор, если забраться ночью к нему домой и предложить выпить чаю? Что если Джошуа захочет познакомиться с его друзьями или семьей, позволит ли он? Страшно, если да. Потому что Джошуа обязательно воспользуется чужой уязвимостью. Ибо только так добиваются доверия те, кто не верит в клятвы, и тем более в какое-то там благородство. Новые кроссовки жмут на правой ноге. Шнурки перетянуты, на них когда-то белых уже красуется грязное пятно. Такое сложно чем-то вывести. — Самому не верится, что однажды я думал, у меня получится исправиться, — глядя перед собой, Джошуа улыбался, но улыбка его была бесцветной и ничего не выражающей. От нее не становилось тяжело или неловко, даже неправильной она не казалась. Немного помолчав, Ким заговорил: — Джису, тебе не светят хорошие поступки, пока ты не найдешь тех ради которых стоит совершать плохие. Я вот завел собаку. — И что вы крадете корм или позволяете ей навалить на соседской лужайке? — расхохотался Джошуа. — А вы сегодня в ударе, профессор. Но мне такое не подходит. Оглядываясь назад, Джошуа убежден: чтобы быть поистине счастливым надо стать чужим и посторонним всему вокруг. Больше никакой злости, сочувствия. Голые ощущения, объективные и не несущие никакой окраски. Лишая себя чувств, мы лишаем себя страдания. Стараясь следовать этому убеждению, он потерял многое. «Ведь все, что страшно потерять, надо потерять». И все-таки так и не сумел почувствовать никакого облегчения. Видимо, надо стараться лучше? Черт его знает. Раньше определённо было проще не чувствовать последствий своих поступков и этого самого сочувствия ни к кому. Всепрощающее солнце грело ему сердце, занимало там все место, и ничего уже не было страшно. — Джису, есть небольшая проблема. Если тварь разумна, она нуждается в друзьях. В каком-то подобие любви хотя бы. Не отмахивайся от моих слов, я говорю, быть может, самую правдивую вещь в твоей жизни. — Я немногим лучше животного, чтобы нуждаться в изношенных временем социальных конструктах. — Что бы ты себе не придумал, истина от этого не поменяется. Тогда Джошуа предпочтет ее игнорировать, потому что, как и многие: когда он чего-то не понимает, то отрицает это. Сила инерции толкает его за фарватер убеждений профессора, но самое обидное, он чувствует, что волны принесут его обратно. Как только он почувствует, что оказался ближе к тому чего так хочется, сможет ли остановиться? «Вряд ли». Он хочет не любви. Определённо не любви. У нее другие симптомы. В книжках, из которых сбежал Намджун, пишут, что любовь это самопожертвование, а Джошуа эгоист, которому захотелось жить, посчитав, что обязан доиграть партию. Странно, но рядом с профессором Кимом он и правда чувствует себя героем английского романа. Тем самым, что приходит на бал, угрюмо сидеть в углу, игнорируя танцы и прекрасных дам. Пусть их развлекает Намджун своими остроумными замечаниями и изящными стихами, пока Джошуа сломает ещё несколько жизней, облаченный в траурный фрак. Его сердце аккуратно завернуто в черную вуаль, какую носят вдовы. А за пазухой часы плачут по признаку, что шумит на чердаке. Смешно насколько же у него живое воображение. И как будто оно его ненавидит, показывая, больше чем следует. *** — Джошу-а, закрой глаза, открой рот. Он повинуется и уже через пару секунд на язык его ложиться мармеладная змейка. — Спасибо. А за что? — За то, что выручил моего брата на экзаменах! — Он сказал тебе? — Я сам догадался, он же полный идиот, куда ему самостоятельно что-то сдать. — Весь в старшего брата. Откуда это воспоминание? Где оно пряталось все это время? Был ли это облачный день уже неважно, они точно стирали ладони о жёсткую резину меча. Собирая песок в кроссовки, потея на пляже. Сверкая на солнце. *** Отпирая недавно окрашенную в новый сотый слой краски дверь, Джошуа помахал рукой монаху, что удивленно подпрыгнул на месте от неожиданности, раскидывая тем самым подолы своего длинного халата. Птица в его руке задергалась, словно почувствовала возможность отбиться, однако тот держал ее крепко, даже крепче тесака в другой руке, что начал подозрительно раскачиваться. — Приносишь жертву какому-нибудь китайскому духу? — сходу бросает Джошуа, и, убрав руки в карманы, зашагал по помещению. — Нет, решил приготовить ужин, — вздыхает Минхао. — Не жалко птичку? — гримасничает Джошуа, разглядывая предмет, что так нелепо выглядит в объятьях рук монаха. — Жалко, в этом и проблема. Я тут с ней битый час вожусь. В храме и, правда, стоял хаос. — Тогда отпусти? — Не могу, я должен, перерезать ей горло, иначе ритуал не получится. И завтра не пойдёт дождь, — от сарказма у Минхао забавно кривится лицо. — Помочь? — Ну, помоги. Джошуа аккуратно забрал тесак из тонких рук Хао, и перехватив его, посмотрел в глаза жертве. Она замерла, больше не брыкалась, только вытянула шею, стоило длинным пальцем аккуратно прикоснуться к пестрым перьям. Щекотно удерживать небольшое тельце, прижимая к деревянному алтарю в виде простой кухонной доски для резки овощей. — Ты что садист? — пытается пошутить монах. Видно как у него вспотел лоб, и тряслись конечности. Он, видать, долго собирался с силами. — Немного, — растягивая уголки губ в безумную улыбку, Джошуа склоняет голову, чтобы лучше видеть лицо поникшей жертвы. А потом резко поднимает глаза на собеседника и старается придать своему тону очевидные нотки игривости. — Бойся меня. — замечая, как Минхао закатывает глаза, он добавляет. — Честно сказать, я немного голодный, так что ты не можешь винить меня в желании приготовить рагу. — Мы не будем есть ритуальные подношения. — Какая пустая трата мяса. — Оно не для нас. — А для кого тогда? — Джошуа замирает с тесаком, занесенным над головой. — Для моего китайского духа, конечно же. — Скажи мне, пожалуйста, через неделю, — Джошуа тычет тесаком в сторону Минхао. — Когда ты придёшь сюда снова, это мясо должно лежать тут же? — потом он снова взмахнул орудием в воздухе и пару раз постучал по доске. — Естественно. — Тогда оно протухнет. Потому что твой дух за ним не явится, он получит, то, что хотел. Мясо ты можешь оставить себе. Вся суть в том, в жертву ты приносишь жизнь. Душу, не знаю, как объяснить, а не кусок плоти. Ни кровь, ни мясо, до туда не доходят, только намерение и все то, что положить на поднос ты не сможешь. — Не слышал о такой практике в христианстве. — Некоторые христиане тоже. Ничего удивительного. — А тебе ее не жалко? — Жалко. В этом и смысл. Прозвучал хлопок. Тесак с треском врезался в деревянную доску. На разлетевшихся щепках заблестела кровь. Цена оплачена. Задобрив духа, Минхао загадывает избавить их город от чудовища. Стирая кровь с рук, Джошуа рядом с ним мечтает это самое чудовище понять. *** В остывшем молоке шоколадные хлопья окончательно превратились в непонятное месиво. Ложка монотонно стучит по краям посуды и в какой-то момент гнется под давлением большого пальца. Глубокий вдох. У него начинает тремор. Глаза устремлены на небольшую трещину на стене, где когда-то висела фотография. Что на ней было изображено? Такая мелочь, но так важно сейчас не позволить себе отключить ощущения, иначе он снова выйдет из себя. «Там было многое деревьев». — вспоминает и слышит собственное дыхание громче. — « Стоял дом. Нет-нет-нет, не дом. В доме не может быть так холодно, в доме запираются двери». Не помогает. Что-то мокрое катится по щекам, когда он валится на пол со стула и пытается доползти до кухонного шкафчика. Скрежет металлических приборов друг о друга наполняет комнату. Когда пальцам удаётся нащупать лезвие ножа, наступает облегчение. Говорят, у смерти есть сестра. И в ее объятьях даже ему становится легче. Сон отнимает у нас столько времени, если подумать. *** В груди неприятно сдавило, вдохи получились рваные. Зря он лежит на животе, стало жутко некомфортно, а перевернувшись на бок заката уже и не видно. А свет солнца единственное, что сейчас успокаивало. Весь вечер в его голове заевшей пластинкой повторялись слова Джонхана, точно пытались окончательно свести с ума. «Такой же ублюдок, как и все тебе подобные», — правда сжимает сосуды изнутри, неприятными воспоминаниями бьет по щекам и ушам, отчего они краснеют. Но оглушает его голод, что колет мелкими иголками живот. «Солнце любит кровь!». Взволнованный Джошуа вскакивает с места и рывком вваливается в ванную. Скидывает одежду, включает воду в душе. Она с силой выстреливает из хромированной и местами облезлой лейки. Не видно, но там где смеситель встречается с плиткой, виднеется ржавчина. Все на ощупь, ведь свет он не включал, а дверь прикрыл насколько возможно. Умывается Джошуа обильно, набирая горячую воду в ладони, и хлещет себя по лицу ею несколько раз. Ему хочется отпустить мысли ненадолго, позволить телу скопить тягучее давление и избавиться от него скорее. Джошуа прикладывается лбом к стенке, плечи его опускаются, крупными ладонями он гладит себя по груди. Просто так возбудиться у него все равно не выйдет, но есть вариант. Ему не нужна конкретика, но без неё член в его руке почему-то твердеет несильно. В темноте на плитке играют жёлтые блики, и Джошуа догадывается — наверное, ему все ещё сложно контролировать свое тело. Зубы болят, челюсть ноет оттого, как хочется шире открыть пасть. Неужели ему настолько хочется быть наказанным, что его влечёт к такому как Джонхан. От самых сокровенных мыслей до кончиков выцветших прядей, он само воплощение всех хоновских слабостей, если учесть, сколько у него ещё этих самых слабостей надо полагать, они пока плохо знакомы. Узел в животе приятно скрутило. Джошуа точно сумасшедший. Однако глаза прикрывает и воображает, что рот у Джонхана наверняка нежный, да и не сказать, что большой. Немного ослабив хватку, пальцы деликатно заскользили в пол длины. Обветренные, слегка шершавые, так даже лучше, язык у Джонхана скорее всего тоже. Уши ужасно красные, но Джошуа фиксирует руку в одном положении и двигается уже бёдрами. Без рывков и неглубоко, как если бы не хотел доставлять слишком много неудобств, оказавшись в чужом горле. Какой же замечательный способ заткнуть Джонхана, пусть даже в теории. Ухватиться бы за его белые отросшие патлы загорелыми пальцами, и держать так, пока не кончишь, пачкая ему губы, подбородок и все вокруг. Да так густо, чтобы заляпать ещё и ключицы с грудью. Голова откидывается назад, и Джошуа шумно дышит в льющийся поток падающий сверху. Мелкие капли разбиваются о кроваво-зеленую чешую. Струйки продолжают стекать по крепким ослабшим плечам, и вниз ускользая по икрам. Потом распаренный Джошуа небрежно бьёт по вентилю, чтобы выключить воду и накидывает толстовку, что висела недалеко на сушилке. Натягивает серые штаны и ложится на теплый пол, сжимаясь калачиком в углу. Жарко. Хорошо. Так он и уснул. Ему снова снилось, как он тонет. Когда Джошуа проснулся, конечности немного затекли, но главное он чувствовал себя намного бодрее обычного. Джошуа давно заметил, как сильно на него влияет окружающая среда. Тепло ускоряет процессы в его организме, тело уже не кажется таким тяжёлым. Этого было достаточно, чтобы иметь возможность хотя бы контролировать внешние метаморфозы, на которые он был обречен, если не соблюдал температурный режим. Обстоятельства вынуждают его позволить себе согреться. Приятно прожигая время, ему удавалось немного ускорить сердечный ритм, но этого все еще не хватает, чтобы отключить совесть. Без неё или с ней, у Джошуа огромные проблемы. Он встал, крепко ухватившись за край раковины. В кромешной темноте возникли два маленьких огонька, как будто от только перегоревших лампочек. Джошуа знал, что напротив него только зеркало. Чем ярче горели его глаза, тем лучше он мог разглядеть себя в отражении. Но все что в нем было лишь сгусток тепла в форме человека. Он задержал дыхание. Все исчезло. *** Приятная волна мурашек пробегает по рукам в предвкушении. Как будто распечатываешь долгожданную посылку от старого друга. Уже знаешь, что в ней может быть, но радуешься, как ребёнок под рождественской ёлкой. «Закрой глаза, открой рот» Но ещё слишком рано дергать за красную ленточку. Ночь. Узкие улочки. Знакомый мужчина в круглых очках и острыми чертами лица выносит мусор со служебного выхода. Книжный магазин закрылся полчаса назад, но домой продавец не торопился. Не то чтобы ему очень нравилось выкидывать мусор или убираться после закрытия, но он был похож на тех людей, который свою работу любят, поэтому все ее издержки терпят с улыбкой. Кажется, его звали Вону. Чтобы многое о нем понять, не требовалось с ним разговаривать. Вону ничего про себя не скрывал. Честно смотрел, отвечал, и двигался тоже ровно так, чтобы ты мог его только правильно понимать. Таким людям не свойственно притворство, оттого, когда они пытаются его из себя выдавливать выглядят их потуги комично. Почему же он стал жертвой? Все просто - вечер пятницы. Именно сегодня несколько крупных и сильно нетрезвых мужчин решают спросить с него за литературные пристрастия. Неизвестно, что конкретно они посчитали неуважительным в его ответе, но хлопок по гордому лицу прозвучал звонко. Так бьются тарелки на кухнях, так прощаются с любыми благородными потугами не отвечать на зло злом. Вону отшатывается, пытаясь осознать произошедшее. В ушах все еще звенит, губа лопнула, а щека горит ужасно. Первые секунды ему сложно понять, как он оказался в таком глупом положении, но тут же в него летит кулак. Увернувшись, он отскакивает на добрые полметра и сплевывает. Как же у Джошуа зачесались десны, он еле сдерживал жар мгновенно его телом овладевший. Вдох. Выдох. Язык мгновенно уловил каждую деталь в воздухе повисшую: через две улицы стоял киоск со сладостями, ближайшие прохожие влюблены, а из открытого окна квартиры сбежал запах еще неостывшей ссоры. И вот глядя на этих трех уродцев, хотелось только ломать кости и разрывать сухожилия. Чем Джошуа и поспешил заняться, скользнув между одним из них и беднягой кассиром, перехватывая удар. Схватив мужчину за локоть, Джошуа поморщился от запаха перегара и тушеной капусты. Несколько движений и тот вопит от боли, лежа на земле с вывихнутым плечом. Переборщил. Следующего Джошуа обещает сломать не так быстро. И сильно. — Спасибо? — вопрошает Вону, узнавая в спасителе постоянного покупателя. Его смятение вяжет во рту, как неспелый фрукт. — Мгм, — изображая тяжелое дыхание, Джошуа кивает. Замечая движение сбоку, он оборачивается к остальным. Подмечает их разъяренные красные лица и морщится. Хочется зажать нос. Неожиданно, но Вону срывается с места, хватает одного из них за талию, крепко сжимая руки в замок за спиной, и сходу сбивает ошарашенного противника с ног. Тот закряхтел, больно ударившись головой, но принялся отбиваться, нанося удары локтями. Его друг уже было кинулся ему на помощь, но Джошуа просто отпихнул его ногой, и тот, ругаясь, кинулся к обидчику. Смысла уклоняться не было, но Джошуа играючи избегал тяжелых ударов, в последнюю секунду отводя голову или плечо в сторону. Ему нравилось наблюдать, как бесился мужчина, уверенный, что вот-вот попадёт. Однако, стоит быстрее закончить, иначе Джошуа боялся, что желудок бедняги не выдержит и он заблюет все вокруг. Вот уж будет неприятное обстоятельство, это и так не самая интересная драка, в которую можно было угодить. Никаким риском тут не пахнет, поддаваться этим мешкам с дерьмом бесполезно. Однако Вону вскрикнул, и Джошуа позволил себе обернуться. На асфальт брызнула свежая кровь, как яркая краска на холст. Лохматый, с испачканной рукой Вону походил на безумного художника. Страх перебил прочие вкусы и запахи, так много его было. И словно, правда, выходя из себя, он принялся наносить удары, разбивая чужое лицо. Словно шлепал кулаком по открытой банке с краской. Джошуа позволяет бегущему к нему мужчине занести руку. Даже уклониться не пытается, а удар на удивление оказывается сильный. Отрезвляющий. Не верится, но кожа лопается, а висок ноет. «Больно?» Взвизгнув, мужчина схватился за свою руку, и скрепя зубами пытался, то ли встряхнуть ею, то как-то размять, чтобы ныть перестало. Зажмурившись, Джошуа замирает на месте, потом пытается шире открыть глаза, но чувствуя, как веки заливает кровью. Всё мгновенно в красных оттенках. Из разбитой брови, по ощущениям, хлыщет как из гидранта. Однажды один приятель его врезался в такой, когда ехал на велосипеде. Сломал нос, колени стер, а железка какая-то ему в бедро воткнулась. Там тоже крови было, хоть бассейн для пятилеток набирай. Ругая себя за неосторожность, он пытается зажать рану, но видя, что это не помогает, плюёт и двигается навстречу испуганному мужчине. Резко оказывается рядом с ним, хватает за локоть, пережав до посинения руку, и поднимает ее выше, разглядывая золотое кольцо. «Нелепость какая». — смеется вслух Джошуа. Хруст. Вопль. Безымянный палец неестественно свернут в сторону. — Ублюдок! Хлопок. У Джошуа достаточно большие ладони, чтобы схватившись за чужое лицо, отправить пустую голову в стену. Тело нежно сползает вниз и складывается на грязный асфальт под вой сирен. Забавно, как оперативно местные патрульные приезжают на вызов. Не теряя время, Вону встал и, облокотившись о какую-то сетку, прижал раненую ладонь к груди. Корчась от боли, он крепче сжал зубы, на лице его заиграли тени. На рукавах пыль смешалась с кровью, брюки протерлись об асфальт, а на переносице, где раньше красовались очки, осталась от них одна лишь несуразная царапина. — Не побежишь? — удивленно сдвигает брови Вону, а потом, щурясь, пробегает глазами по сторонам. В такой темноте, он вряд ли найдёт свои очки. — Нет, — сделав пару шагов, Джошуа присаживается на корточки и поднимает с земли пострадавший предмет, — Я устал. Когда он протягивает предмет владельцу, тот пытается благодарно улыбнуться. — Спасибо. — Я могу рассчитывать на скидку? — блаженно прикрывая глаза и надувая губы, сказал Джошуа, прислушиваясь звукам шаркающей обуви полицейских. Офицеры в жёлтых жилетах, прижимают их щеками к холодному металлу, а потом запихивают на заднее сидение. Словно попал в такси комфорт класса с неразговорчивыми попутчиками. Его одолевает ностальгия, Джошуа не впервой оказаться в патрульной машине, строя грозную мину. «Он бы гордился тобой». Пока они едут в участок, Джошуа думает, о том, какой же Сеул все-таки красивый город. Полный хрупких светлячков, зависших яркими огоньками в воздухе, громких цикад поющих из каждой щели. Откинувшись назад, наблюдает за проплывающими картинками за окном и считает фонарные столбы.