The other side of the Sun

      Вкус соленых слез кажется чем-то нереальным. Вызванные слезоточивым газом в купе с гневом и азартом, они высыхают на сахарно-белых щеках, и как тут удержаться. Хочется упасть на колени и умолять Джонхана заплакать по-настоящему, чтобы был повод прижать его к груди и собрать слезы на своей шее. Джошуа бы носил их как бриллианты, как самое тяжелое украшение и единственный рабочий талисман. Назло солнцу, что приносило удачу до этого. Больше оно его не слепит, он ясно видит новую свою ценность. Что-то щелкнуло в голове со звуками трескающихся на ветру высоких деревьев. Джошуа знает: совсем скоро щелкнет еще раз. И поэтому уходит, оставляя Джонхана в грязном переулке, пока по шее расползается чешуя, как индикатор самой страшной потребности в его жизни. Доигрался. Сам виноват. Люди вокруг мелькают перед глазами цветными огоньками, вызывая болезненный спазм в желудке. Натягивая капюшон ниже, Джошуа смотрит под ноги, считая трещины в асфальте, проплывая между толп. Подрагивающей рукой он ловит такси и жмется к кожзаму, которым обшит салон. *** Из открытого окна старенького форда высовывается изящная небольшая ладошка. Её обладательница счастливо улыбается и вытягивает руку, пытаясь ухватиться за кучные облака, точно хочет развести их в стороны, открыв солнце. Ветер гуляет по салону и ласкает волосы Джошуа. Здесь столько кислорода, но ему тесно и душно. Но все же его улыбкой можно иллюстрировать определение слова нежность. На пассажирском сидении, рядом, девушка лучшего друга. — Джош, дружба или любовь? — смеётся она и снова подпевает песне, звучащей по радио. — Сложный вопрос, — он задумчиво поджимает губы. — Разве? — С заднего сидения вдруг послышалось хриплое бормотание, а потом уже громкое и отчетливое, — Джошуа, ты же не веришь в любовь, только в себя и свое бесконечное эго. — И что это значит? — на лице у Джошуа ироническое недоумение, но в голосе слышится насмешка. — Значит, что выбора у тебя не стоит, придурок. Я тебя предупредил, — чужая рука ложится на шею сзади и крепко сжимает, потом немного трясет за затылок. — Даже так? — пытается вывернуться Джошуа, но его положение ему не позволяет. — Ну, я буду смотреть по обстоятельствам. *** Слишком поздно Джошуа вспоминает, что выбрал дружбу. Когда мать спрашивала, зачем ему уезжать, а он уже протер билет в нескольких местах большим и указательным пальцами. Когда удалил номера всех оставшихся знакомых, просто выкинув телефон с причала, на котором они с чужим отчимом когда-то рыбачили. А там клевала только старая добрая зависть. Но Джошуа очень скоро из неё вырос, сбросил шкуру и такие вещи как отцы и их отсутствие, больше его не беспокоили. Как теперь ему изобразить, что он выбирает дружбу? Сожрать того, кто угрожает смыслами и грозится перевернуть установки или попробовать снова сбежать? Что может быть глупее чем делать выбор в пользу того, кто его не оценит? Что вообще может оценить мертвец, кроме просторов собственной могилы? Однако Джошуа надеется, что расплывающееся в воспоминаниях лицо озаряет улыбка каждый раз, когда у него проблемы. Хочется думать, что даже после смерти его друг улыбается так же часто и он тому виной. Поэтому сейчас Джошуа запирается в квартире и от бессилия валится на пол, кое-как сумев доползти до матраса. Ночь в квартире Минхао он провел бессонную, глядя в потолок ванной, закрывшись там до утра. Чтобы не видеть светлых и нежных линий лица, будто проводящих черту между ними. Не слышать ни единого шороха, что издаёт спящее тело, потому что пальцы тут же сжимаются, а воздух тяжелеет, придавливая сверху. Будто и нет расстояния вовсе. И наверное так и должно быть, когда нарушаешь обещание. А жалеть об этом не получается. Только находить оправдания. И ведь выбор в конечном итоге делает не Джошуа. И будто больно и стыдно должно быть от этого не так сильно. Проваливаясь в сон, он слышит жужжание за стенкой. Долгое, усиливающееся жужжание, от которого голова становится еще более тяжелой, а тело ватным. «утечка электричества что ли?» Но звук усиливается и напоминает шорканье маленькой циркулярной пилы, которую заносят над головой. Яркий свет лампы слепит, мелькают тени, приходится зажмуриться. Кто-то сжимает его ладонь и шепчет ласково, но Джошуа не может разобрать ни слова. Почему во сне так сложно открыть глаза? Ему холодно и больно, и кое-как повернув шею, получается открыть глаза. Сквозь неприятное ощущение на сетчатки, вызываемое ярким светом, он наконец-то видит того, кто держит его за руку. Мертвецки бледная кожа, седые пряди и выцветшие карие зрачки, на лице Джонхана проступили синие вены, но он улыбается, будто счастлив. Словно рад происходящему, а между тем сердце Джошуа сжимается как-то слишком не метафорично и он оборачивается, пытаясь разглядеть свои ребра. И находит их торчащими, окровавленными, будто ему вскрыли грудную клетку, однако рядом очень быстро появляется высокий мужчина во врачебном халате и успокаивающе гладит его по голове. По кусочкам отрезая от него плоть, Намджун перекладывает ее на соседний операционный стол. Будто собирает кого-то заново из новых запчастей. За его спиной можно заметить пиликающий аппарат, у которого стоит парень в медицинской маске и со знакомым разрезом глаз. Догадаться о том, что это Сунен, помогает торчащая из-под халата тигровая рубашка. И вот Намджун просит его подать ему циркулярную пилу, пока Джонхан рядом продолжает ласково сжимать его ладонь и уверяет, что все это скоро закончится. Хочется верить, но не получается. Джошуа пытается что-то сказать, но сразу же захлебывается кровью и понимает, что язык у него давно вырезали. Он дёргает головой, из-за чего Джонхан отпускает его ладонь и будто это была единственная причина, по которой боль не казалась такой сильной. Так вот в качестве кого он тут, личная местная анестезия, которая медленно наклоняется и легко прикасается губами ко лбу. Когда во сне ему наконец-то вырезают сердце, Джошуа просыпается. *** Слабость. Сколько сил терпеть осталось? Одно прикосновение, а нервная система уже дает сбои. Два, и вскрыть себе грудь, чтобы запереть там чужое хрупкое сердце, не кажется глупой идеей. А ведь лучше тюрьмы и не придумать. Оно действительно слабое и несуразное, хрупкое сердце, в его руках оказавшись, может лопнуть даже от небольшого давления. До этого момента он никогда и не чувствовал себя безумным, никогда и не задумывался о том, что люди по телевизору говорящие, что у него отклонение и девиация, сильно правы. Они просто не способны понять то, что сильнее их. Серийный убийца? Маньяк? Скорее, единственное чудо, которого достойны люди. Но теперь под сомнение он сам ставит свою добродетель. Все идет по плану? Нет, к черту план. Если накрывает волнами, то пусть до его ожившего проклятья они доберутся штормом. Даже Кракен боится грозы. *** Ким Намджун смотрит на него добрые несколько минут, самым серьезным и пронизывающим взглядом из всех, что когда-либо использовал, глядя в книгу. Однако сейчас он не изучает глубину душевных переживаний литературного героя, нет, просто наблюдает за тем, как Джошуа пишет одно единственное предложение уже около получаса. Что конкретно мешает его студенту осилить стишок из восьмого класса, он не уточняет, но забирает рабочую тетрадь и кладет учебник на стол. Открывает на нужной странице и просит повторить несколько правил оттуда. Иногда нужно позволить человеку чуть больше пространства, считает Ким, особенно если у него, судя по выражению лица, приступ клаустрофобии. Вероятно, это такое проявления заботы. Бессильно кивая, студент смотрит на часы, висящие над доской. Десять минут до конца урока. И все эти десять минут Джошуа подчеркивает буквы в словах, чтобы собрать совершенно новое предложение. Как послание самому себе. Однако у него проблема, он не в состоянии его прочитать. Если бы кто-нибудь попросил его сейчас нарисовать часы, он бы с самым уверенным видом продемонстрировал квадрат с буквами, уверяя всех, что клякса в углу, это циферблат и вообще сейчас полдвенадцатого. Пришло время узнать, как быстро случится рецидив. Ведь Джошуа так соскучилась по своему солнцу. Когда щелчок раздастся снова? *** Через часов шесть Джошуа чувствует как его мозг подтекает ртутью из ушей, отчего они горят, а пальцы сами набирают номер единственного, кто способен организовать ему кратковременную амнезию. Сколько времени можно протянуть, подсев на странное вещество неизвестного происхождения, которое вырабатывает организм под воздействием конкретного человека? Джошуа пришел к выводу: Джонхан не может быть одним конкретным препаратом, но он тот, кто держит при себе весь тот спектр ощущений, о котором заламываются пальцы в ломке. На том конце провода Сунен ничего не спрашивает, только называет адрес и просит прийти пораньше, чтобы помочь выбрать столик. Аркадный автомат издает визг, внутри прокручивается барабан, но Джошуа слышит щелчок затвора. Еще через час по венам с алкоголем растекается пульсирующее чувство нехватки и неги. Трогать нельзя. Представлять как трогаешь тоже. Только смотреть. Но немного. Предвкушение. Когда Джонхан наконец-то появляется в дверях, ничего не выдает его напряжение и рассеянность. Ничего, кроме наспех натянутой мятой одежды, потерянного взгляда, когда он случайно врезается в девушку на входе, и того специфического аромата, что Джошуа слизывает с губ, стоит тому занять место где-то сбоку, но все равно напротив. Кепку Джонхан почему-то не снимает, складывает руки на груди и положение не меняет минут двадцать. Все это время Джошуа подливает себе и Сунену соджу, пока у обоих из рук не падают палочки. Он так демонстративно напивается, однако мало кто это замечает. Стопка за стопкой. Бьются друг об друга стаканы, бутылки и лбы об стол. Игровые автоматы переливаются всеми цветами, на которые способны неоновые ленты и лампочки. На фоне слышно как кто-то играет в аэрохоккей. Столик они заняли у самого прохода, чтобы ближе к игровой зоне. Однако ничего кроме желания есть и пить у компании не возникало. И весь запал и активность, с которыми они ворвались в заведение, понемногу стали рассасываться, как и посетители. — Я сниму для нас домик в лесу у озера! Нам срочно нужен разгрузочный день, типа рыбалка, сон и медитации! Джонхан, бери этого своего кудрявого даоса, пусть возьмёт своей волшебной травы, — в какой-то момент предлагает Сунен. — Это только чай, Сунен, только чай, — откидываясь на стуле, хмыкает Джонхан. — Что бы ни говорил Минхао, ты от него просветление не словишь. — Я бы с удовольствием, но сейчас вообще не до этого, — чуть ли не плачет Сынчоль и без аппетита тыкает пальчиками в еду. — У меня нет удочки, — пожимает сильными плечами Джихун. — Возьмем на прокат! — хватается Сунен за единственный аргумент, которым может парировать, хоть и сам понимает, что шансов нет. — Чёрт, ребят, вам самим разве не будет на пользу подышать свежим воздухом? — Я не против, Сунен, — влажные губы Джошуа изгибаются, взгляд обнадеживающий, а на красной шее вздулись вены. За ним пристально наблюдает один конкретный человек, и он об этом прекрасно знает. Поэтому невзначай убирает волосы назад. — Возьмем палатку, будем жарить маршмеллоу. Любишь маршмеллоу? Хансоль, а ты? Младший забавно, но по большей части одобрительно, корчится и кивает. Ему, видать, вообще все равно, где откинуться на выходных: дома на диване, тут под столом или закинув ногу на валежник в обнимку с лисами. — Лопату взять не забудьте. Вдруг местным маньякам и насильникам нечем могилы рыть. Вы же, я так понимаю, решили им посодействовать в их нелегком деле, скауты херовы, — иронично и как-то грубо посмеиваясь, решает прокомментировать Джонхан, из-за чего тут же замечает довольный блеск в глазах Джошуа и отворачивается. — Боишься, их стая белок загрызает? Я бы не удивился, — пожимает плечами Сынчоль. — Он не за нас волнуется. Джонхан боится, что если там Джошуа насиловать будут, он интервью в реальном времени взять не сможет, — этот комментарий Сунена вынуждает сидящего рядом Джихуна пнуть его под столом. А всех остальных продемонстрировать на лицах разные вариации недоумения. Лицо Сынчоля превращается в пародию на фильтр в инстаграме, который растягивает брови и рот. Он не выдерживает и выдаёт: — Ха, — но потом прокашливается и украдкой смотрит на друга, чтобы проверить, заметил ли он. Но Джонхан подозрительно долго молчит. Сунен продолжает: — Будет стоять над Джису и такой: прошу прощения, как вам ваше положение? — Сунен делает вид, что говорит в микрофон, а потом протягивает его Джошуа. И тот только хочет ответить, как Сунен опять возвращает руку к своим губам, чтобы добавить, как это делают журналисты, пока человек думает. — За кого вы голосовали на последних выборах? Недолго думая, Джошуа заваливается на спинку стула, закидывает голову, хватает чужое запястье, чтобы притянуть призрачный микрофон ближе. А потом кряхтит: — Весьма затруднительно, — изображая приступ тошноты, Джошуа из-под опущенных ресниц мельком глядит на Джонхана. — Я голосовал за Трампа. Тут раздаётся смех Хансоля: — Тонкая метафора на политическое положении налогоплательщиков в США, — вид у него, будто он поясняет кому-то за кадром, в чем тут шутка. — Уважаю. Но Сунену, кажется, мало, и он придвигается ближе к Джошуа, чтобы повторить всю туже пантомиму и спросить: — Сколько ты зарабатываешь? — В какой валюте? — Что самое главное в мужчине? — Другой мужчина. — Дашь мне? Джошуа притягивает его ближе, перестаёт дёргаться и ерзать, и как запутавшийся актёр спрашивает приглушенным голосом, но так чтобы все могли слышать: — Сунен, а это ты спрашиваешь или ты ещё в образе? — В образе конечно, — Сунен подыгрывает и деловито принимается объяснять. — Но теперь я не журналист Юн Джонхан, а детектив Чхве Сынчоль приехал на вызов, спасать тебя от насильника. — Мы можем менять роли? Если мы ещё в лесу, то тогда я Мингю, и у меня просто не стоит палатка, — Джошуа выглядит таким заинтересованным в обсуждении деталей их представления, что у Джонхана глаз начинает дергаться. — Как мне отыграть его? — Как эскортницу, результат будет один, — неожиданно вкидывет Джихун и, кажется, он тоже порядком пьян, раз позволяет себе ещё и хихикать. Джошуа кивает, стягивает толстовку, снова откидывается назад. Он напрягает руки, чтобы лучше было видно рельеф, когда он прикладывает ладонь тыльной стороной ко лбу. Откуда-то с других столиков слышится тяжелый вздох. Максимально низким голосом, на которой только способен, Джошуа хрипит: — Пожалуйста, поставьте мне палатку, я не справляюсь в одиночку, — он закусывает губу. — А потом возьмите меня, детектив Чхве. Детектив Чхве давится пивом. На фоне какой-то парень выбивает сто очков в автомате и очень громко ликует. Бутылка в руках Джонхана издает треск, но он тонет в прочих звуках. А потом Сынчоль вскакивает и, громко опустив руки на стол, тяжело вздыхает: — Парни, я должен признаться, — он дико переигрывает, как актёры в тех дорамах, что он в детстве смотрел с отцом. — У меня встал. Джихун от такого заявления шокировано тычет пальцем в Джошуа и вопрошает: — На Мингю? — Нет, блин, на Джису, — закатывает глаза его коллега. — На Мингю. Хансоль тоже неожиданно вскакивает с места и кричит так, будто ему срочно нужно провести на кассе отмену: — Саён, отмена! В какой-то момент Сынчоль выглядит так, будто сейчас лопнет от смеха. — Я люблю вас, парни, — он загребает Сунена в объятья и пьяно улыбается. Джонхан рядом хлопает его по плечу, мол мы тоже, но на лице у него при этом неописуемая гамма эмоций далеких до радости. Прикрывая глаза, Джошуа расплывается в улыбке, кажется, наконец-то добился того, чего хотел. Никаких голосов в голове и щелчков. Только лицо немеет, а вместе с ним и камень в груди. Всегда ли чувство атрофии было таким завораживающим. Сжать бы еще зубы у кого-нибудь на яремной вене, чтобы окончательно накрыло. Из аркадных автоматов играет заевшая мелодия, и Джошуа напевает ее одними губами. Знает, что Джонхан смотрит, но игнорирует. Знает, что еще он гадает, о чем он думает, и поэтому ему приходится ни о чем не думать. Вокруг что-то происходит, но сейчас парни и апокалипсис по Нолану бы не заметили. Джошуа беспечно хлопает ресницами, разглядывая темнеющие у корней блондинистые волосы, которые становятся заметны из-под сползающей назад кепки. Беря на себя инициативу, Сынчоль принимается развлекать компанию забавными на его взгляд историями с последнего семейного ужина. Они с Джихуном перебрасываются колкостями, когда вдруг последний озвучивает свои мысли об уровне интересности чужих баек. Раздается звонок и Джонхан сразу на него отвечает: — Да, я слушаю, — Но слушал он не долго, тут же подскакивая с места. — Я буду через пятнадцать минут. Журналист кидает телефон в карман и хватает куртку со стула. — Что-то случилось? — откладывает палочки детектив Чхве. — Ничего, что подпадает под твою юрисдикцию, — хмыкает Джонхан. — На этот раз. У моего помощника появилась информация, ее нужно проверить. — Эй, ну и как это называется? Ты не можешь просто сорваться с места из-за непроверенной наводки, — расстроенно восклицает Сунен. — Я так старался собрать всех вместе, а ты уходишь. — Такая уж у меня работа, — кидает Джонхан и напоследок хватает палочки, чтобы загрести ими побольше мяса и закинуть его в рот. Он даже не пытается проживать его окончательно, как говорит: — Я очень спешу, так что заплатить не успею. Натягивая кепку, он ожидает услышать смешки друзей, но точно никак не Джошуа, который давит из себя самую нежную улыбку и говорит: — Я заплачу, будешь должен, Джонхан-и, — его руки сложены на груди, всем телом он облокачивается на стул, а подбородок немного вздернут, чтобы за стоящим журналистом наблюдать было удобнее. Металлические палочки для еды звенят друг об друга, когда Джонхан откладывает их, громко хлопая ими по столу. Видно, как его челюсть гуляет из стороны в сторону, когда он дожевывает, а потом говорит: — Не разорись. Когда он уходит, Сынчоль цокает языком, весело хлопает Джошуа по плечу и игриво негодует: — А вот меня разорить никто из них не боится, — он заливает хохот ещё одной банкой пива. *** С утра не сработал будильник. Кто же знал, что если разрядить телефон, он откажется работать. Весь урок пришлось держаться за голову, скорее больше по привычке, нежели ощущая реальные последствия похмелья. Но даже бессмертное тело не любит, когда его маринуют в спирте, соли и сахаре. Для начала Джошуа опоздал на пары. Дальше - хуже, он даже не помнит как вчера ночью вернулся домой. Дискомфорт постепенно отступает, и если бы кто-нибудь снимал его со стороны все это время, то на ускорении было бы заметно, как выравнивается тон кожи, исчезают краснеющие капилляры и рассасываются мешки под глазами. Помахав на прощание профессору Киму, Джошуа получает в ответ одобрительный смех и выходит из аудитории. Достаёт телефон, обнаруживает несколько пропущенных и десяток сообщений от Сунена. Первое начинается со слов «срочно», а последнее заканчивается на «он знает» и «перезвони мне». Пальцы крепче сжимают телефон. — Хон Джису? «Помяни черта». — Он самый, — поправляя лямку рюкзака на плече, откликается Джошуа и оборачивается. — Давно не виделись, Бу Сынгван. Какими судьбами вы здесь, господин судья? Забыли родной язык? — Практически, — улыбается сам себе Сынгван. — Я здесь за тобой. — Я польщён, — восторженное выражение его лица смутило судью. — Собираешься оказывать сопротивление? — поправляя перчатки на руках, Бу подходит ближе. — Зависит от того, что ты собираешься со мной делать. — Я ещё не решил. — Мне казалось, у тебя плотный график. — Для безумных друзей Сунена у меня время всегда найдётся, — пожимает плечами Сынгван. — Идём, я знаю тут неподалеку отличное место. Тебе понравится. Несильно долго думая, Джошуа следует за ним на стоянку. Там их ожидает тонированный черный седан, и, кажется, в любую секунду из него должен появиться мужчина в чёрном и открыть судье дверь, но ничего подобного не происходит. — Прокатимся? — приглашает Сынгван. — А если я откажусь? — Поедешь в багажнике, но я не советую, там тесно. — По-моему, он достаточно вместительный, — Джошуа похлопал по машине. — Не для двоих. Сдвигая брови на переносице, Джошуа опустил глаза на багажник автомобиля и медленно потянулся к ручке. В приглашающем жесте Сынгван отодвинулся в сторону, пропуская его ближе. Щелчок. Приподнимая крышку, Джошуа заглядывает в багажник и в недоумение смотрит на связанного изолентой молодого наследника семьи Квон. В домашней одежде с диким взглядом, и не дай Бог убрать кляп изо рта. Чем сильнее он начинает брыкаться, тем больнее ударяется о металлические углы и от этого ещё больше злится и сотрясается. — Я, пожалуй, поеду впереди, — хмыкает Джошуа. — Тут и правда занято. — Правильное решение, — кивает Сынгван. Когда они садятся в машину, судья начинает причитать: — Я его предупреждал, но это оказался единственный способ его заткнуть. — Куда мы? — В гости к начальству, — пропел Сынгван, прищурившись, и иронично улыбнулся. Иногда складывалось впечатление, что он не может определиться: он шоумен на пенсии или селебрити, которого все достало, но он продолжает заигрывать с множеством невидимых камер. В принципе, судья выглядит, как человек, который жил по правилу «веди себя так будто за тобой всегда кто-то наблюдает». И оттуда, видимо, и берет свое начало сменяющее пафосное высокомерие, ироничное веселье или странные эмоциональные выпады в духе героев гламурных токшоу. Через минут двадцать они останавливаются у недавно отреставрированного здания с большими высокими окнами, кованной оградой вокруг и гигантским крестом на острой крыше. Поморщившись от неприятных воспоминаний, Джошуа задерживает взгляд на шпиле и тихо выдыхает. Выходя из машины, Сынгван просит открыть багажник, а сам идет к большим деревянным дверям, чтобы отпереть гигантский амбарный замок не менее гигантским ключом. — Помочь? — спрашивает Джошуа у вернувшегося судьи, все ещё подпирая крышку багажника. — Не стоит, спасибо, — Бу снова поправляет перчатки, а потом резко хватается за домашний свитер Сунена. И в одно движение заставляет того перевалиться из багажника на землю, не напрягаясь совершенно, словно одной только силы в пальцах ему хватает. Тело, рухнувшее на гравий, мычит от боли, и Джошуа наклоняется, чтобы стряхнуть грязь с белых штанов Сунена. — Тебе понадобился экзорцист? — Джошуа поднимается и оглядывается на церковь за спиной Сынгвана. — Этому даже Константин не поможет, — он схватил Сунена и потащил его за собой как мешок. Поднимаясь по лестнице, судья даже не пробовал его как-то приподнять, только открыл дверь ногой и втолкнул туда беднягу. Джошуа заходит внутрь следом. Садится в среднем ряду и наблюдает, как оттаскивают к алтарю Сунена, наконец-то развязывают и как он мгновенно начинает ругаться. — Почему ты такой грубый? — кричит он, хватает свечу и пытается ударить ей судью, но тот, не глядя, уворачивается. — Я тебя предупреждал, — говорит Сынгван и облокачивается на колонну. — И что? — Зачем мы здесь? — прерывает их Джошуа. — Ох, об этом чуть позже, для начала, Сунен, будь добр, расскажи ему как облажался. — У тебя просто преимущество, так нечестно. — Наличие мозга, отличающее твой вид, но почему-то не отягчающее твоё существование, преимуществом не является. На что ты вообще рассчитывал? — На твоё понимание? — пожимает плечами Сунен. — У меня не было выбора, либо меня, либо я. Это не для кого не было бы сложно. — Как ты узнал? — догадываясь, о чем конкретно идет речь, спрашивает Джошуа у судьи. — Если не брать в расчёт тот факт, что я просто знаю, — с ехидной улыбкой хвастается Сынгван, делая акцент на последнем слове, но так будто ему такое в тягость. — То я тот, кто предупредил Сунена о том, что должно произойти в гостинице Лотто и о Пак Сонху. Но вместо того, чтобы избежать встречи со своим убийцей, он решил рискнуть. И вот труп находят на путях и что я должен думать? — Так я был частью плана? — как-то не слишком удивленно выглядит Джошуа. — Надо же, Сунен, так ты рассчитывал на меня? — Я поставил на это свою жизнь, ты не можешь меня винить. — Даже не буду пытаться. — А насчёт тебя, — он делает паузу и смотрит на Джошуа. — даже если бы я не… не знал как он умирал, то все равно видел, то что осталось от тела, и мне не понадобилась бы экспертиза, чтобы отличить змеиный яд от паучьего недоразумения. Поджимая губы, Джошуа облокачивается руками на спинку стоящей впереди скамейки и сосредоточенно рассматривает статую Христа. Потом только снова обращает свое внимание на судью и, будто видит его впервые, оглядывает с ног до головы. — Нет у меня ничего! — возникает Сунен. — Как же нет, чем ты тогда столько светлых умов отравил? Сунен хочет что-то возразить, но не находя слов только закатывает глаза и ворчит: — Зачем было меня из дома похищать? — В качестве воспитательной меры для начала, — корчит важную гримасу Сынгван, но потом вздыхает и, совсем сменив настроение, добавляет, — у меня сейчас другие приоритеты, но после того парня у здания суда решил вас стоит предупредить. У того, кто ведёт охоту на «кандидатов» слишком быстро растут аппетиты и скоро ему надоест играть с мелочью. Он уже убил одного из бессмертных, так что попробовал каково это. Как только он выработает схему, он обязательно решит взяться за вас. И я не знаю, в начале или в конце списка вы окажетесь. А между прочим, последнее тело распято, и Джошуа находит все эти аллюзии весьма ироничными и не может сдержать нелепую улыбку. Как же ему все это надоело, до зуда в горле. — А ты не хочешь ничего с этим сделать? — срывается Сунен, и в его голосе слышны нотки истерики. — У меня нет времени, Сунен. То, что убивают паразитов вроде тебя, меня беспокоит уже не так сильно. Не когда какой-то метафизический террорист бегает по Сеулу и создаёт сраные помехи! — срывается уже Сынгван и кажется ещё чуть-чуть и от его негодования треснут витражи, — у меня от них голова болит! Сколько можно! И так грохочет, а тут ещё и это! — Я бы тебя пожалел, но мало понимаю о чем речь, — разводит рукам Джошуа. — У Сынгвана что-то типа чуйки на смерть, — пытается найти более удобное положение на алтаре Сунен. — Я бы даже сказал, прямая трансляция под недосолевыми приходами. И прикинь, он не хочет говорить, от чего такие трипы. — Значит, ты должен был видеть как убивает маньяк? — тут же спрашивает Джошуа, но пытается выглядеть не слишком озабоченным этим вопросом. — Нет, — качает головой судья, и вот по нему заметно, что ему этот факт не сильно нравится. — Мне там делать нечего. — В смысле? Но судья только пожимает плечами, как бы говоря, что больше ничего об этого говорить не хочет. — А что тогда с этим твои террористом и метафизикой? — спрашивает Джошуа. — Можно как-то поподробнее, если ты уж решил посвятить нас в причины своей мигрени? — В школе естественные науки хорошо понимал? — На три. — Тогда для последних парт. Какой-то мудак играется с большим таким здоровенным радио-приёмником, в котором мы находимся. Представьте, если бы все вокруг и человек в том числе состояло из колебаний волн. — Ой, блять, началось, — буркнул Сунен и, приготовившись к лекции, сел на пол. — Допустим? — сложил руки на груди Джошуа. — А теперь, что каждый физический объект на самом деле только набор вибраций, — улыбнулся Сынгван. — Всё ещё допустим, — кивает Джошуа. — И вот есть места и состояния, в которые возможно провалиться, если поймать нужную частоту. Как если ты прокручиваешь колесико на этом самом радиоприемнике, переходя с одной волны на другую, все еще улавливая помехи с обоих, понимаешь, о чем я? Видишь все то же самое, но наизнанку. Джошуа хмурится, а потом его глаза на секунду расширяются, но никто не успевает этого заметить. У него почему-то нет никаких сомнений, что та самая ночь в больнице и есть пример того, чем сейчас пытается сломать им мозг Сынгван. — Получается, есть некоторое количество параллельных миров и существуют они как разные частоты? — прикладывая пальцы к подбородку, будто задумываясь о развитии теории, спрашивает Джошуа. — С натяжкой это тянет на объяснения, но типа того. Они наложены друг на друга и взаимосвязаны, но на них разный уровень вибраций. Низкие и высокие, то есть как мертвые и живые, и так далее по аналогии. — И, получается, возможно как-то перейти на другую волну? — приподнимает бровь он. — Да, но только если ты мёртв. Живым на других частотах делать нечего, либо у тебя низкие вибрации, либо эта волна тебя понизит, так сказать до своего уровня, живым оттуда выбраться невозможно, — поясняет Сынгван так, будто вожатый кучке скаутов, что в медведя в берлоге лучше палкой не тыкать. — Однако какой-то мудила каким-то образом, мне пока не до конца ясно каким именно, сумел кратковременно изменить частоту, что делать абсолютно точно дерьмовая идея. Пусть и большинство этого даже не заметили. Я не знаю, как и кто, но когда я его найду я его задницей эту сраную дырку в бытие заткну. Лёгкий холодок проходит по загривку. Кажется, в ту ночь реальная охота велась только на Джошуа. Получается ли, что вибрации Джонхана оказались достаточно низкими, чтобы не создавать диссонанс на другой волне? — Прямо невозможно? — наигранно недоумевает Джошуа. — Я трудно смертен. — Твоё тело здесь, но душа там, — заговорчески наклоняется Сынгван и подмигивает. — Чтобы убить бессмертного, надо вырвать душу. В принципе, разорвать контакт. Если душа уверена, что тело погибло - та дам! Тело погибло, — улыбается он и разводит руками. — Зачем кому-то играть с этим? — задумчиво потирая подбородок, спросил Сунен. — Какая от этого вообще польза? — Никакой абсолютно. Я более чем уверен, что это неправильно выполненный ритуал или ещё какое дерьмо, которым любят заниматься всякие идиоты вроде вас, — качает головой Сынгван и тяжело вздыхает. — Я до сих пор в шоке. Вреда, как от взорванного автобуса школьников. А я проверил, никто массового убийства в эти дни не совершал. — И как ты будешь его искать? Этого своего террориста? — прищурившись, Джошуа вскинул бровью. — Преступление оставляет след на человеке, Джису, и я надеюсь его распознать, — неожиданно серьёзно заговорил судья. — Знаешь, почему Фемиду изображают с повязкой на глазах? — Она символизирует беспристрастие. — Верно, потому что, чтобы видеть истину, нужно ко всему прочему ослепнуть. — Безумие. — Но только если принять это за истину. Но это и неважно, все это только теоретически и ничего более. Просто пример, — Будто этого достаточно, чтобы снять с себя ответственность за чужое сломанное мировоззрение, подытожил Сынгван. — А ты? — неожиданно Джошуа пристально смотрит на судью. — А что я? — Вот хотел тебя спросить, что ты? Такое? — Ты же уже и сам догадался, — замечая озабоченное выражение лица Джошуа, Сынгван искренне улыбается и задирает подбородок выше. — Если существуешь ты, то почему бы не существовать и мне? Ты же веришь в Бога, разве его атрибуты тебе не знакомы? Люди дают нам имена, а потом боятся произносить вслух, когда мы оказываемся чем-то более реальным. — Чем ты гордишься, а, безвольное создание? — недоумевает Сунен, крутя в руках какую-то обрядную ерунду, что нашёл за алтарем. — Тем, что являешься искаженным подобием крылатого символа, героем заднего плана на фресках? Чего стоят твои поступки, если у тебя и выбора нет. — Мне он и не нужен. Я как раз такой какой есть, а искажаете реальность только вы, приписываете нам то чего нет и отрицаете то что есть. И, к твоему сведению, вам бы радоваться, что по крайней мере я от человечности далек, со всей вашей волей и безумием. Думаешь, будь у меня возможность самому выбрать, чью душу забрать, я бы оставил хоть одного человека на земле? Если вас наказывать за ваши грехи, вы тут же вымрете как вид. Сынгван был прав как минимум в том, что, обладая настоящей властью, нельзя оставаться человеком. В нем слишком много изъянов, им слишком сложно быть и не сойти с ума. *** Разбивая бутылку о бритую крупную голову, он морщится от звука и безумно глядит на рассеченную кожу. Сжимая горлышко в руках? ему приходится еще пару раз ударить человека под ребра, однако тот только валится набок и шипит от боли. — Тебя меня не убить, сука, — плюясь кровью, смеется громила. — Думаешь, я планирую убить тебя этим? — он выше поднимает окровавленное стекло. — Я сделаю это голыми руками. Пусть тело и дрожит, но сила покидает пальцы. На этого урода ему хватит ненависти. *** Уговаривал же себя этого не делать. Но пройдя несколько улиц, Джошуа срывается с места и бежит. По прямой, до поворота, затем по лестницам, то вверх, то вниз. И снова по прямой. «Бледная кожа» Не повод для беспокойства. «Вечная усталость» Незначительный признак. «Привычка смешивать препараты с алкоголем» С их ароматом пот и чужая слюна. «Собственный яд блуждает по венам». И кулаком хочется разбить ребра. «Тебе этого мало?» Прокручивая в голове каждую деталь той ночи в больнице, Джошуа догадывается, что раз на той частоте только он был в опасности по-настоящему, то вибрации Джонхана для неё достаточно низкие. «Мертвые, сука, вибрации» Ему нужно знать прямо сейчас. Срочно нащупать пальцами пульс на бледной шее. Сердце тяжелеет внутри и тянет в самую опасную ловушку, он добровольно спешит оказаться прижатым металлической проволокой к основанию, слышит даже щелчок туго натянутой пружины. Солнце нашло подходящую приманку. Это паника или расходящийся шов на груди? Было бы проще позвонить, но номера нет. Было бы проще спрыгнуть с моста, но тогда придётся умереть в неведении. А может так было бы лучше? Но одна мысль: не знать о том, как оборвется чужая жизнь, заставляет дышать чаще и бежать до горящих мышц. У дверей журналистской конторы Джошуа останавливается, бьется об дверь и несколько секунд пустым взглядом смотрит в табличку закрыто. Потом дергает за ручки, но те не поддаются. — Чёрт, — кряхтит он. Потом он срывается с места и бежит в подъезд, чтобы подняться на второй этаж к квартире номер XII. Выдох. На каждый удар сердца один стук в дверь. Он колотит её как барабанщик в соло. Никто не открывает. Тишина. Она превращает Джошуа в комок реакций, похожий на шаровую молнию. Он идиот? Зачем он вообще сюда пришёл? Если все это время Джонхан был живой и в порядке, почему именно сейчас что-то должно быть иначе? Дурацкие низкие частоты, не более чем неудачная метафора. Но ведь есть еще запах соли, атрофированное чувство самосохранения и болезненный вид. Мысли плодятся в голове как рой мутировавших пчёл. Они жалят? и Джошуа прикладывается лбом к двери, медленно стекает вниз. Потом разворачивается и облокачивается на неё спиной, опустив голову, зарывается в волосы пальцами. От множества мелких укусов будто под кожей разбухают и воспаляются нервы. — Свали с дороги, паразит, пройти мешаешь. На этот раз щёлкает со звуком сработавшей мышеловки. Тут же Джошуа поднимает голову и встречается с пустым взглядом Джонхана, в руках которого небольшой пакет из хозяйственного магазина. Он в домашних штанах, растянутой футболке и расстегнутой толстовке. В подъезде прохладно, на улице так вообще минус один. Секунда. Две. Приходится медленно встать и отодвинуться в сторону, чтобы пропустить его к двери. Когда Джонхан открывает квартиру и проходит внутрь, Джошуа замирает, глядя перед собой. Столько в нем сейчас желаний, но все из них приходится держать при себе и от этого жжет в мышцах сильнее, чем от физической нагрузки. Потом раздается характерный хлопок, и он откидывается затылком к стене. Прислушиваясь к глухим звукам копошения за стенкой, выдыхает. Садится на лестницу и считает ступеньки. Одну на каждую плохую идею, приходящую в голову. Проходит пару минут, наверное. Двести восемьдесят ступенек, это точно. Дверь неожиданно снова открывается и её порядком раздраженный хозяин выползает на лестничную клетку, садится рядом и протягивает колу. — Внутрь не пригласишь? — неуверенно принимая банку из чужих рук, Джошуа бьет током секундное прикосновение кожи к коже. — Тут холодно. — Там не убрано, — какая-то чересчур дежурная отмазка, но Джонхан же не знает, что весь его бардак Джошуа уже видел. — И мне все равно. — Как скажешь, но кровь лучше выводить перекисью, кстати, — выпрямляя плечи, говорит как бы между прочим Джошуа. — Куда девать тело у меня идей нет. — Намекаешь, что я прячу труп у себя в спальне? Джошуа пожимает плечами: — Про спальню я ничего не говорил, ты сам сказал. — Я слишком ленив для того, чтобы избавляться от улик. — Плохо. Тебя очень скоро раскроют. Некоторое время в полной тишине Джонхан скептически разглядывает Джошуа. От черных ресниц, с каждой гранью профиля, и до кончиков пальцев. — Дай угадаю, узнал что-то пиздец важное? По какой из мелких морщинок на лице он это понял? Это какое-то качество, по которому распределительная шляпа отправляет на факультет журналистики? — Возможно, — хмыкает Джошуа, крутит банку кока-колы в руках и продолжает смотреть перед собой. — Как давно ты умираешь? От серьёзного выражения лица напротив Джонхан закатывает глаза. — Двадцать семь лет в процессе, — будто пытаясь высмеять Джошуа, он поднимает брови и прячет улыбку за ещё одним глотком пива. — Никак вот не получается. — Ты чем-нибудь серьезнее алкоголя травиться пробовал? — холодный тон Джошуа щекочет кожу, и на чужом лице возникает улыбка. — Пробовал, — довольно прищурившись, Джонхан вяло разваливается на ступеньках. Он с детской заинтересованностью спрашивает: — Но откуда ты знаешь? Неужели надоело упираться? Ещё немного и он ляжет прямо на лестнице. — От тебя несет смертью. — Забыл почистить зубы. Это называется перегар. Ухватившись за металлическое основание перил, Джошуа нависает сверху и, чертыхаясь под нос, толкает Джонхана в плечо, чтобы завалить еще ниже. — Идиот, это отвратительно, что у тебя с личной гигиеной? — А чем тебя вывести? — даже в таком положении он умудрился удержать банку в руках и попробовать сделать глоток. — Отбеливатель или Крот для труб? — Я же сказал, Джонхан, перекисью, — закатывает глаза Джошуа, выпрямляется и отсаживается к стене. Но Джонхан только смеётся, закидывает голову и привстает, чтобы облокотиться на перила. Он хохочет, будто до этого между ними было только совершенное безразличие. Как если бы встретил у барной стойки, перекинулись анекдотами в духе Тарантино и разошлись. — Ты еще живой, но пахнешь как труп, — озвучивает вслух Джошуа. — Я серьезно. — Ну раз серьезно, то я утонул, — все-таки говорит он, и Джошуа мгновенно оборачивается на него. И Джонхан, кажется, такой реакцией доволен. — Лет так двадцать назад. Гуляли с родителями на набережной осенью, вода холодная жутко была, я упал в неё, когда пытался перелезть через ограждение. Они не сразу заметили, потому что до этого я долго носился и прятался от них, то за деревьями, то за лавочкой. — Он скованно жестикулирует из-за банки в руках и немного щурится. — Я плохо помню, но мне было очень жарко, а вода ледяная, что самое смешное. — говорит Джонхан и хмыкает. — Меня откачали, хотя врачи сначала говорили, что я пробыл под водой слишком долго и возможно я уже овощ. Мой мозг должен был превратиться в кашу без кислорода, но чудо. Я был слишком мал, а вода на самом деле пиздец холодная и это каким-то образом спасло мне жизнь. — Клиническая смерть? — Ага, — легко кивает Джонхан и ставит пиво между ног, чтобы забрать банку колы у Джошуа из рук. — Дай открою. — Очень больно было? — закусывая нижнюю губу и опустив глаза на ступеньку, спрашивает Джошуа, но потом холодная жестянка мягко касается его предплечья, и несколько секунд он просто тупо на нее смотрит. — Я уже не помню. Бери, выглядишь так, будто тебе срочно нужна доза сахара, — хмурится Джонхан и смотрит так, что нет возможности не подчиниться. Пусть и очевидно, что он лжет, но ему хочется подыграть. Хотя бы сейчас. Ведь Джонхан путается в показаниях. Джошуа помнит как точно он описывал утопление и не понимает, почему его так радует тот факт, что из всех вариантов ему тогда Джонхан пожелал именно того, что пережил сам. Делает ли это их ближе? — Ты так раздражаешь, — хмыкает Джошуа и забирает колу, поднимает бутылку будто для тоста и делает один большой глоток. — Взаимно, — широко оскаливается Джонхан и прикрывает опухшие от сна и алкоголя глаза. — Так что ты тут забыл, а? Мне конечно нужен был собутыльник, но ты последний, на кого бы я согласился, будь у меня выбор. — У тебя был выбор, — наклоняется ближе Джошуа и пытается не слишком грустно улыбаться, ощущение, будто ему выстрелили в колено. Пальцами он сжимает чужие запястья, хочет проверить в порядке ли пульс, но только сбивает все что от того осталось. — Я, знаешь ли, его последствия прямо сейчас. Прогони меня, если захочешь. — Зачем? — пожимает плечами Джонхан и, игнорируя сопротивление собственного тела, сам придвигается ближе. Ему не лучше, у него чувство взаимное и похоже на перелом ключицы. — Ты сам всегда сбегаешь, мне и делать ничего не нужно. Он оказывается настолько близко, что кончики носов почти соприкасаются. Хочется еще немного в таком положении замереть, проверить, как долго получится простоять у самого края перед тем, как рухнуть вниз с высоты башни Central Park. Тут все так зеркально, но в адаптации для местных прыжок планируется с Lotte World Tower. Изгиб губ Джонхана напоминает самый изящный лук купидона, и как же сильно хочется лишить его всякого оружия. Тем временем, собственное сердце грохочет как пушка, а последний снаряд покидает Джошуа оборванным вздохом, когда узкая ладонь ложится ему на затылок. Поздно сопротивляться, он знает, Джонхан уже почувствовал холодный бархат чуть ниже на шее. Вот бы сейчас пошел снег. Началась буря. Что угодно, что заставит впасть в анабиоз. — Закрой глаза, — неожиданно жалобным тоном шепчет Джошуа. — Перебьешься, — также тихо произносит Джонхан и совершенно немигающим взглядом продолжает изучать изогнутые кончики губ. Его пальцы все еще в чужих волосах, но медленно они опускаются ниже, чтобы прощупать проступающую чешую. — Почему ты замерзаешь? Я думал, ты столько нагрешил, что ад должен быть достаточно близко, чтобы тебя всегда немного припекало. Нелепо. Как же нелепо и непривычно по-доброму улыбается Джонхан, что кажется именно с таким выражением лица он и должен столкнуть с лестницы. Такие дурацкие шутки у него, что у Джошуа от них и от этих улыбок коротит мозг. Ему ничего не остается как самому зажмуриться. Еще раз он не выдержит быть свидетелем преступления. Но вероятно ему снова не оставят выбора. Может Джошуа тоже ангел? Всего лишь еще одно безвольное существо, желающее потрогать свою влюблённость изнутри. Прикоснуться к лёгким, прощупать трахею и найти самый тяжёлый орган. Катастрофически нужно получить сопротивление, однако вместо него только извращенное смирение и чересчур смелая имитация капитуляции. Прижимая к себе Джонхана, он чувствует влажные губы у себя на шее. Громко и болезненно стонет, как от падения позвоночником на одну из ступенек.