The other side of the Sun

Пасмурное небо все ещё на месте. Как и сырые стены. И пыльный пол. И все то, что обещало упасть на голову Джонхана и размазать его об асфальт от страха оказаться с кем-то настолько близко. Вместо этого к органам приливает кровь и повышается артериальное давление, а в черепной коробке мигает аварийный свет. Подсвечивает бесконечные коридоры, темные углы и шахту лифта: всё, кроме зеленой таблички выход. Теплое дыхание щекочет кожу, мягкое давление ощущаются сначала на шее и только потом медленно поднимается к подбородку. Голая чешуя на ощупь как прохладная замша, непривычно, но приятно, и Джонхан трется об нее носом, прихватывает губами. У него все внутри кувыркается, когда он чувствует, как от его прикосновений чужое тело еще больше покрывается чешуйками, будто мурашками. Рука, которой его придерживают за талию, немного дрожит, но обвивается вокруг все сильнее. Не открывая глаз, Джошуа отставляет куда-то на ступеньку вниз свою банку, а потом на ощупь тянется за мешающим стеклом в чужих руках. Пальцы путаются, они почти роняют бутылку, но большие ладони компенсируют всю неловкость угловатых движений. Чувствуя слабую боль, Джонхан понимает: даже через одежду на ребрах останутся напоминания о чужих объятиях, в которых ему непривычно комфортно. Наверное, потому что они больше похожи на захват перед броском, чем на проявление привязанности. Убеждая себя в этом, ему проще принимать всю эту новую пугающую реальность. Не он тут получает удовольствие, но зачем-то прислушивается к хриплым стонам. Освободившейся ладонью он крепко зажимает сопротивляющемуся Джошуа его удивительно громкий рот. В отместку за боль Джонхан тоже оставляет уродливый след зубов чуть выше чужих ключиц. И злится, ведь надолго ни один из оставленных им синяков не останется. Все они исчезнут уже к завтрашнему утру или и того раньше. В его движениях – нервная дерганность и полное отсутствие плавности. Неожиданное преимущество не удается удержать надолго. Джошуа выкручивается, прикусывает ребро узкой ладони и, заламывая Джонхана, практически роняет его на ступени. Но замирает тут же. Наконец-то решившись поймать зрительный контакт, он его попросту не находит. Чужой взгляд пустой и будто невидящий, цепляется за его верхнюю губу и остается пугающе неподвижным. Джошуа догадывается, чего Джонхан хочет, и знает, как сам же этого боится, но даже сейчас плохо осознает последствия. Хватило одного раза, чтобы подхватить эту заразу: в небольшом пространстве она растет в геометрической прогрессии, грозясь разрушить стены и преграды. В спертом воздухе её споры распространяются активнее и быстрее. Чем меньше света, тем ярче подсвечивается яд. Набрав побольше воздуха в лёгкие, Джошуа неторопливо наклоняется ниже, чтобы тут же без стеснения позволить себе сдавливать и кусать моментально побагровевшие губы. Нежно у него все равно не получится, только безапелляционно залезть в чужой рот языком и почувствовать, как приходят в движения руки на его пояснице. Чтобы то, как они цепляются друг за друга, снова напомнило нелепую борьбу. Худшая из причин, чтобы остаться тут с ним: притвориться, что все это на самом деле схватка, пока они бьются локтями и плечами о ступени и перила. Так сильно Джонхан его ненавидит, что даже страх начать получать удовольствие меркнет перед угрозой выдать свои слабости. Прилипает к лепесткам губ, будто липким от сахара, и уже не помнит, зачем уперся коленом в чужой бок. Джонхан начинает понемногу задыхаться, крик застревает в его горле, а после стекает по длинным пальцам и остается под чужими ногтями. Ему под футболкой пересчитывают ребра, разрывают остатки морали на аккуратные заплатки. Чьей-то кроссовок задевает стоящую ниже бутылку, пока они пытаются встать, и та катится вниз по лестнице. Разбивается громче окна, в которое кинули кирпич, и все оставшееся содержимое разливается вниз по ступенькам. Туда же падает разбавленное с водой самообладание, когда Джошуа находит свою ладонь на напряженном животе, почти заползающей за кромку штанов. Однако его ладонь нервно перехватывают и сжимают до белых пятен на запястьях. Замечая начавшийся у Джонхана тремор, его и самого начинает немного трясти. Такой абсурд, чувствовать себя на семнадцать, будучи ведомым такими древним как мир заблуждением. С верхних этажей раздается шум, кто-то открывает дверь на звуки потасовки, замок предупреждает об опасности с характерным скрежетом. Соседи возможно решили, что кого-то убивают и в принципе не то чтобы сильно в этом заблуждались. Тут Джошуа лишается всякой ориентации в пространстве, потому что орган, которым он привык понимать окружающий мир, застрял между чужими языком и десной. На вкус как паническая атака. Сложно, но Джонхан кое-как упирается ладонями в широкую грудь. Ему приходится оттолкнуть от себя тяжелое тело, чуть не спустив этим самым дезодорированного Джошуа вниз по лестнице. Однако он сам же удерживает его от падения за локоть и хрипит в попытке отдышаться: — Далеко собрался? — он несуразно улыбается, а потом закидывает голову, реагируя на звуки сверху. Будто догадавшись, почему соседи так осмелели, заглядывает через перила вниз и, судя по тому, как напрягается челюсть, замечает кого-то еще. — Блять, соседи вызвали полицию. — Серьёзно? Тело Джонхана напряжено, будто до этого он участвовал в веселых стартах. Лёгких не хватает, он понял это ещё в старших классах, но смириться так и не смог. Может, именно поэтому его местами больной рассудок приказывает ему ни в коем случае не останавливаться. Он перехватывает за загорелое запястье и тащит Джошуа за собой, чтобы затолкать его в квартиру, а потом как можно тише захлопнуть дверь. *** — Джошуа? Джошуа! Джошуа-а-а-а! Крик в ушах становится все громче. Десятки голосов смешиваются, а ритм сердца замедляется. Кожа красная и горячая настолько, что от нее идет пар. Капли пота, стекающие по вискам, шее и спине - будто крупные блестки под воздействием солнца. Асфальт уже не такой твердый, а колени чистые. Мозолистые ладони хлопают по плечам, еще несколько чувствуются на позвоночнике и проходят по пояснице. Толпа на трибунах скандирует каждую букву его имени как будто он как минимум спас университет от нашествия пришельцев, а не просто остановил позорную череду поражений в местном турнире. Дебюта лучше и быть не может. Он поправляет взмокшие волосы и от восторга, колотящегося в венах, не может разобрать, чей конкретно это был шепот: — Джошуа, ты был лучшим сегодня. Горячее дыхание, оставленное у него на шее, еще долго толкает его вперед. Даже отражении окон - слепит все равно солнце. *** Оказавшись внутри, они оба прилипают к противоположным сторонам узкой прихожей. Движения сводятся к минимуму, как если оказаться в комнате, где весь пол заминирован. И они оба знают наверняка, что под паркетной доской, находящийся у самых чужих ног, заложена большая часть взрывчатки. Столько красивых слов переполняют грудь, что давят на желудок. Желая снова прикасаться к плечам, локтями и коленям, Джошуа вспоминает, как любит катализирующие тело и разум чувство голода. Фундаментальная истина его жизни заключается в бесконечной погоне за самим процессом насыщения, без достижения удручающей сытости. И сейчас она ощущается недостижимой только из-за чужой морщинки между бровей. Если бы людям было достаточно того что есть, разве они бы зарывались бы ниже в землю, чтобы строить башни все выше и выше? После достаточно долго молчания хозяин квартиры все-таки начинает говорить. — Добро пожаловать, — Джонхан поправляет одежду и пытался оттереть рот от невидимых остатков сахара, из-за которого распухли губы. — Не так уж и не убрано, — переводя дыхание, Джошуа оглядывается, будто впервые видит все эти стены. Потом замечает рядом пакеты с карикатурным изображением курицы и названием местной забегаловки на углу. — Если не считать кучу мусора на пороге. — Я не спешу его выносить, — фыркает Джонхан. — Подождешь здесь, пока полиция не уедет, — совсем тихо шепчет он и затылком прикладывается об стену, что-то с интересом разглядывая в побелке на потолке. В квартире темно, потому что все окна зашторены, и немного прохладно из-за открытой где-то форточки. С прошлого раза тут появились новые цветочные горшки и принесенная с ними земля на ковре. — Они у вас на все вызовы реагируют? — В последнее время да. Тут не самый благополучный район, они обычно неохотно сюда приезжали, но из-за… — Джонхан делает паузу, пытаясь подобрать слова. Видимо, все-таки и его мозг коротит. — … количества тел им хорошенько вставили, и теперь они носятся по городу 24/7. Пол под ногами Джонхана скрипит и выдает его попытку сделать шаг вперед, на что сразу же реагирует Джошуа. — Стой на месте, — шипит он, предупреждая. Словно боится, что этот смертник их обоих подорвет одним неловким движением. — Не указывай мне, ты все еще в моем доме, — злобно цедит Джонхан в ответ, указывая кивком головы на то, как чужая нога уже практически заползла за их демаркационную линию. Сомнительная преграда - взаимное желание оставаться в интригующей неопределенности. Вот так стоять, смотреть и прислушиваться к назойливому тиканью. Глаза пробегают по стенам вокруг в поиске часов, но ничего не находят. Широкие плечи Джонхана задевают висящее рядом небольшое зеркало, и Джошуа обращает внимание на свое отражение. Брови сами приподнимаются, а рот комично кривится, когда он разглядывает краснеющее гематомы, раскиданные по всей шее, и след от укуса чуть ниже. Только сейчас до него медленно начинает доходить, с каким рвением возились языком и губами у него на коже и чешуе. Нежность, кажется, трудно переваривается чужим организмом, ее употребляют только с чем-то более агрессивным. — У тебя странный фетиш, — шипит он, когда прищуривается, встречаясь глазами с Джонханом. — Очень мило. — Заткнись. Пальцы сами тянутся прощупать проступившую на щеках чешую, но Джошуа отвлекается, когда замечает на руках подсохшую кровь. Под ногтями она совсем еще влажная, по ощущениям как грязь после дождя. Пораженно уставившись на нее, он резко выдыхает. В висках начинает стучать, - это напоминают о себе последние часы, проведенные в компании лучшего друга. Там под калифорнийским солнцем, на глубине шести футов среди обглоданных останков, его сердце зацвело. Беги. Бей. Беги. Бей. — Откуда? — удрученно спрашивает он, одним тоном заставляя на себя посмотреть. Глаза у него резко потухли, голос бесцветный и руки дрожат. Спрашивает снова, зовя по имени. — Джонхан? Без тени жалости на лице, Джонхан задирает футболку, чтобы продемонстрировать глубокие царапины, уходящие по ребрам к животу. Они ярко-красные, как и невидимый провод, который ему удается перекусить одним этим движением. И все же, последнее, чего он ожидает, так это увидеть как большие стеклянные глаза напротив наполняются сожалением, чем-то, слишком похожим на раскаяние, и начинают слезиться, полируя стекло влажным блеском. Сам Джошуа, кажется, об этом даже не подозревает, пока бледнеет и моргает часто в попытке осозания. Раздается стук в дверь и громкое, но пока ещё культурное, предупреждение о том, что это полиция. Но они оба не оборачиваются. Глядя на разочарованного и поломанного Джошуа, покусанная линия рта Джонхана ломается тоже, взгляд наполняется подобием сострадания. Наверное, плохая идея выводить мифического хищника из равновесия, особенно когда он только что чуть не выцарапал тебе печень. Его следует успокоить, смягчить, пусть собственные нервы и сами дают сбой. Джонхан протягивает руку, но Джошуа дергается, будто к нему пытаются поднести раскаленное железо, чтобы поставить клеймо. — Не смей. Попробуешь ещё раз так сделать, и я тебе пальцы сломаю. Как часто взрывные устройства обезвреживают саперов? — Я часто делаю именно то, что мне делать запрещается, — переступая с ноги на ногу, Джонхан натягивает примирительную улыбку. — Неоправданный риск, — щурится Джошуа, ощущая раздражающее тиканье под кожей. — дерьмовая затея. — Это я сам буду решать, — сдавленно шепчет Джонхан, не отступает и берет чужую руку в свою, будто знает устройство детонатора изнутри. Угрозы оказываются пустыми. Все более и более настойчивый стук в дверь продолжается, но Джошуа интересует только, в какой момент граница дозволенного переползла на его тело и проходит теперь красной линией по запястьям? К чьей территории должны принадлежать его руки, чтобы Джонхан перестал их бояться? Неужели уже так привык к ним, что сделал частью собственной окружающей среды? — Отпусти, — боясь пошевелиться, холодно говорит Джошуа, а потом кидает взгляд на дверь. — Тебе вроде стоит открыть им. Он знает как минимум два окна, из которых успеет сбежать. Видел все самые высокие мосты и шумные трассы в Сеуле. Вяло улыбнувшись, Джонхан всем своим видом демонстрирует: я знаю, что если отведу взгляд от тебя хотя бы на секунду, ты исчезнешь. И судя по тому, как крепко он держит, этот вариант его не устраивает. — Им скоро надоест и они пойдут дальше, — он прикладывает палец сначала к своим губам, потом к губам Джошуа, когда видит, что тот хочет что-то возразить. Тот дергается от каждого прикосновения в попытке уклониться. — Тш-ш-ш. Через пару минут наступает полная тишина, в которой находится место разве что только совсем тихому электрическому шуму откуда-то из глубины квартиры. Бледные пальцы совсем медленно переползают на подбородок, Джонхан аккуратно придерживает, чтобы осмотреть смуглые лицо и шею, покрытые желтеющими пятнами. В его дыхании столько демонстративного спокойствия, за которым он пытается скрыть собственную неуверенность, что даже подрагивающие ресницы его не выдают. Ему нужно время, чтобы очень тихо сказать: — Скоро пройдет. Терпение проверяется на прочность. Нервы натягиваются как леска, и, если бы по ним можно было провести пальцами, то они оба услышали бы скрип. — Дай посмотреть, — бесцветным тоном просит Джошуа и самыми кончиками пальцев поддевает чужую футболку, чтобы немного приподнять, но его останавливают. — Идём,— тянет его в сторону кухни Джонхан, легко скидывая кеды с ног. — Лучше приложим лед. Джошуа сопротивляется, остается на месте и не двигается, продолжая врастать корнями в пол. Делая глубокий вдох, Джонхан только морщится, считает до десяти про себя и вдруг присаживается на корточки, чтобы начать развязывать чужие шнурки. Когда-то ему приходилось этим заниматься, гуляя с младшей сестрой, и от мыслей об этом ему становится немного проще. Она время от времени упиралась и просила понести ее на спине, а он никогда не соглашался и говорил: — Не заставляй меня переставлять тебе ноги, — он находит чужим рукам место на своих плечах, чтобы помочь найти опору и пытается стянуть кроссовок. — Ты выжил из ума? — с какими-то болезненным подобием сарказма спрашивает Джошуа, глядя на то, как ему снимают обувь. Где тут разглядеть смысл? — Благодарность звучит несколько иначе, не находишь? — Джонхан поднимается, чтобы опять крепко взяться за большую ладонь и повести за собой. Все остальное он теперь делает свободной рукой. Открывает морозилку, перебирает замороженные продукты в поисках чего-нибудь подходящего, выкладывает и достает, чтобы не мешало, всякую ерунду. Довольно вздыхает, когда находит там забытый пакет со льдом. Не издавая и звука, Джошуа наблюдает за ним, впитывает в себя каждый скрип предметов и шорох. Обернув лед в полосатое кухонное полотенце, Джонхан вкладывает его в большие руки и разворачивается, чтобы упереться в столешницу спиной. Он резко притягивает к себе Джошуа за запястье, чтобы тот приложил лед к его боку. Отстраниться не получается, холодные ладони ложатся сверху, немного надавливают, намекая держать крепче. — Вот так хорошо. Убедившись в том, что Джошуа никуда не денется, Джонхан все-таки убирает руки, для того, чтоб упереться ими в столешницу позади себя. Находит ли он такое положение безопасным или просто терпит? Но ради чего? В попытках добиться какого результата он прячет поглубже страх и позволяет оказаться в своем личном пространстве? Плечи его все еще напряжены, пальцы врезаются в деревянные края крепче. В чем смысл позволить помочь, если не хочешь чтобы кто-то в принципе к тебе прикасался? Или дело в намерениях? Но Джошуа даже дышит в его сторону с крайне очевидным, пусть и косноязычным, желанием. Ему все это напоминает дешевую имитацию, в которой ему предлагают исправить ошибку. И пока Джошуа пытается расщепиться на атомы, у Джонхана не находится занятия интереснее, чем взглядом начать препарировать, по его мнению, забавную рептилию. Каждую деталь. От узких щелей, в которые превращаются большие стеклянные глаза, когда меняется настроение, до будто врастающей обратно в кожу чешуи. Что у неё за цвет такой? Местами темнеющая до зелёного, она будто и серая, и синяя, и бедно-коричневая. Выглядит как красочная ода чьей-то фобии, на нее, говорят, реагируешь на уровне инстинктов. — Ты можешь это контролировать? — Что конкретно? — Все, — натуралист в Джонхане просыпается мгновенно, и даже взгляд у него становится еще серьезнее. — Тело там, например, глаза. — Да, — кивает Джошуа, глядя на то место, у которого аккуратно придерживает лед, и у него опускаются уголки рта. — Большую часть времени. — И что нужно, чтобы ты потерял контроль? — ровным тоном спрашивает Джонхан, слегка ерзая от холода. — Насколько потерял? — Настолько, чтобы кого-нибудь убить. Внимание Джонхана все сосредоточено на Джошуа. От его взгляда щекотно и тепло, а для того, чтобы это длилось дольше, ему надо дать то, чего он хочет. Слова. — Не знаю, я еще никого не убил, потому что потерял контроль. — Всегда же найдется веская причина, — Джонхан не может сдержать нелепый смешок. Ему так идёт эта улыбка в тусклом свете, что Джошуа не может не попытаться избавить себя от её влияния. — Мой лучший друг выстрелил в меня три раза. На тот момент мне казалось это весьма веской причиной. — А у него был повод? — немного поддаваясь вперед, спрашивает Джонхан, будто намеренно шепча так, чтобы к нему приходилось прислушиваться. Чем это чревато, они уже выяснили на практике. — Был, — Джошуа говорит медленно и спокойно, изо всех сил старается не слишком увязнуть в воспоминаниях. — А может, нет. Мне было все равно в тот момент. У меня кишки разворотило так, что я начал захлебываться собственной кровью, а он все это время смотрел на меня, не моргая. Неприятно снова ощутить себя ящерицей, которой оторвали хвост, но приходится, находясь под таким пристальным взглядом. Иногда он думает, что этот человек являет собой часть какого-то подсознательного желания быть наказанным. К нему тянется совесть, но получит все равно одно из тех голодных чувств, что смешивают самое дорогое с грязью. — Я должен тебя пожалеть? — трудно понять сарказм это или нет. Джонхан начинает немного нервно дышать, будто устает терпеть неприятное жжение на коже. — Думаю, ты уверен, что я это заслужил. Медленно выдохнув и опустив голову, Джонхан прячет уставшее лицо за упавшими на глаза белыми прядями. Чем дольше он молчит, тем увереннее Джошуа дает себе обещание, что больше к нему не прикоснется. Страх медленно заползает вверх со ступней, и щекотно становится до мурашек. Куда делась эйфория, которая развязывает язык? Немного откидываясь назад, Джонхан щурится, молчит некоторое время, а потом неожиданно говорит: — Черт, я есть хочу, — отходит на безопасное расстояние, чтобы чуть громче спросить: — Хочешь попробовать тайскую кухню по-корейски? — Том Ям с Кимчи? — выдыхая, Джошуа откладывает лед с таким видом, будто только что отпустил тяжелую ношу. — Разговоры про убитых друзей будят в тебе аппетит? — Это все, что ты знаешь из тайской кухни? Я разочарован. — Снизь планку, — хмыкает Джошуа и разворачивается по направлению к выходу. — Я ухожу, можешь не провожать, я знаю, где дверь. — Я думал, тебе больше по душе окна, — пожимает плечами Джонхан, подпирая угол и преграждая путь. Можно пройти мимо, более того проход в прихожую достаточно широкий для того, чтобы даже не столкнуться плечами. Но все равно снова окажешься непозволительно близко и этого лучше избежать. — В смысле? — поднимает брови Джошуа, Он настолько устал, что видимо просто не понимает шутку. — В смысле суицид не выход, выход это окно, — без энтузиазма объясняет Джонхан. — А, — буднично кивают в ответ. — Ты мешаешь мне пройти. — Я в курсе. — Зачем? — Я не могу отпустить тебя. Ужасно страшные слова, у них иной смысл, но сердце уже испуганно пропускает удар, и каким же несчастным приходится себя почувствовать. Его не просят задержаться из-за него самого, его хотят задержать из-за каких-то других причин, людей и вопросов. — А что ты будешь делать? — облокачиваясь на кухонную столешницу, как-то рвано смеется Джошуа и двумя пальцами открывает ящик под рукой. Он заглядывает внутрь, отмечая два новых ножа и исчезновение всех ложек. — Если считаешь, что я, выйдя за порог, сразу пойду кого-нибудь убивать, то вызывай полицию. — Если бы от них был толк. — Твой друг полицейский, — его длинные пальцы перебирают столовые приборы. — А еще немного идиот, который не умеет держать язык за зубами, — голос Джонхана полон смирения, а брови чуть сдвинулись к переносице. Весь его несчастный вид заставляет примерить на себя роль мучителя. — Я спрашивал его, что было на экспертизе в ночь пожара и, вот же совпадение, именно над уликами, найденными на теле погибшей девушки, тогда работал Джихун. Быстрая смена вектора настроения - одна из черт, которая не может не поражать в нем. Она нравится с одной стороны, но с другой к этому слишком трудно привыкнуть. Складывается впечатление, что у Юн Джонхана можно нащупать рубильник, ответственный за маниакальные идеи. — Вау, что еще интересного узнал? — прикрывая ящик обратно, Джошуа глянул на него, но быстро снова отвел глаза. — Например, что про находку ему рассказал его коллега Ли Сокмин, когда вы с Чолем морковный пирог уплетали. — Вкусный был, — вспоминая вкус выпечки, Джошуа приложил пальцы к губам. Ему бы срочно ухватиться за что-нибудь и отвлечься. — Ты указал ему на меня? — Нет, — твердо заявляет Джонхан и немного расслабляет плечи. — Он может и идиот, но все еще мой лучший друг. Не хотелось бы, чтобы ты и его убил, потому что он начнет представлять опасность. Жужжание началось под ребрами — Джошуа пытается отвлечься от раздражения. Но оно накатывает и собирается в горле. Неужели Джонхан считает, что смеет бояться за всех вокруг, а самому можно кидаться грудью на воображаемые пики? — Так, по-твоему, это я пожар устроил? — почувствовав усталость в ногах, он обратил внимание на диван и вальяжно направился к нему. — Получается, и Джихуна чуть не убил тоже я? Немного проваливаясь на мягких подушках, Джошуа закину ногу на ногу и вздохнул, пытаясь придумать, куда деть руки. Он кладет одну на спинку дивана, вторую на свое колено. Быть объектом чужой ненависти и подозрения куда проще, чем желания. — Я знаю, что это был ты, — обвинения звучат с небольшим надрывом, но голос Джонхан старается не поднимать. Только смотрит он неотрывно и впервые за все это время его взгляд кажется по-настоящему прояснившимся. Он кашляет в кулак и как детектив на допросе добавляет: — Джихун сказал, что последнее, что он видел перед тем как отключиться, две желтые лампочки в отражении окна, — на удивление спокойным и ровным голосом говорит он. Будто речь даже не про его друга. — А я видел, как светятся твои глаза… «когда ты смотрел на меня» - застревает прожеванным где-то у него в горле. Они оба и так это знают. И Джошуа лишь остается надеяться, что самообладания ему хватит, чтобы не познакомить журналиста с парочкой других особенностей его мутаций. Если закрыть глаза, то легко можно ощутить оплетающие кожаные ремни вокруг лодыжек и запястий и представить что сидишь на электрическом стуле. Вот бы кто дернул рубильник. — Выходит, я тот, кого все ищут? — Нет, — хмыкает Джонхан и, отталкиваясь от стены, плетется к комоду, стоящему под телевизором. Он открывает верхний ящик, чтобы достать оттуда помятую пачку сигарет. Тоже Мальборо, но в золотой обертке. Когда он подходит к креслу, чтобы рухнуть в него, то кидает их на журнальный столик. — Ты тот, кого все думают, что ищут. При виде мятых углов и граней ощущается слабое облегчение и ток. Губы поджимаются и за их объемами наблюдают будто всегда от чего-то уставшие глаза. Сразу опускающиеся ниже, они реагируют на движение кадыка. Нежная электросудорожная терапия по показаниям, на каждый палец по хомуту, под ногти по контакту. На них мгновенно подают переменный ток. — Уверен? — саркастично прищуривается Джошуа как от дискомфорта. И глядя на пустую вазу для фруктов, догадывается, куда ему предлагают стряхивать пепел. — Может, ты просто ищешь мне оправдание, потому что хочешь в это верить. — И зачем мне так поступать? — пытаясь изобразить искреннее недоумение, ворчит Джонхан и чуть ерзает в кресле, точно сел на пульт. — Нравлюсь тебе, — приподнимая подбородок, Джошуа медленно потянулся за пачкой, легко достал из нее сигарету и спрятанную внутри зажигалку цвета фуксии. — Или из-за того, что сам заперся со мной в квартире один на один и боишься думать о том, что я могу оказаться тем, кто убил всех этих людей. — Но ты их не убивал, — пусть уголки губ и приподнимаются, его лицо мрачнеет, когда ему тоже протягивают золотой коробок через столик. Он отрицательно качает головой и убирает руки на подлокотники. А Джошуа чувствует, точно они ложатся ему на виски. Напрямую контактами прислоняются к мозгу. Достаточно длинные для того, чтобы прощупать дно, и бледные, чтобы всегда казаться чище на фоне чужих мыслей. — Тогда зачем еще мне уничтожать улики, оставленные на месте преступления, — прихватывая губами сигарету, Джошуа щелкает несколько раз зажигалкой и закуривает, чувствуя облегчение. Громче положенного вздыхает и, кажется, сам не замечает этого. — Все же невиновные так делают. — Я надеялся, ты мне объяснишь, — длинные кривоватые пальцы крепче сжимают ткань обивки. Напряжение в невидимых проводах поднимается медленно. Держится на уровне работы электрического чайника. Волнение колотится в животе, и тяжелеют конечности. — Тут вроде и так все ясно, — пуская дым слегка в сторону, Джошуа изящно придерживает самыми кончиками пальцев белое тело сигареты, точно ему и правда мешают контакты, обмотанные изолентой. Он так нежно обхватывает губами фильтр каждый раз, отчего прикосновение это кажется почти осязаемым на собственной коже. Тело само пытается наклониться навстречу, но колени дрожат, и Джонхан тяжело откидывается назад, вжимаясь в спинку. Наверное, так отвращение и ощущается под кожей. Желанием оказаться у объекта нетерпимости в лимфатической системе, мокротой в легких или проще-простого, даже во рту. Противопоставить свои зубы чужим губам. По ним мгновенно проходит язык и будто имитирует давление, которого не происходит. — Только вот не сходится нихрена, — он пытался звучать безэмоционально, но злится, глядя, как пепел намеренно начинает сыпаться на его ковер. — Ой, прости, — одной только ногой Джошуа притягивает журнальный столик ближе и стряхивать уже на него. Это движение заставляет обратить внимание на обтянутые черной тканью брюк худые бедра и острые колени. — Ты, кстати, разве куришь? — Они не мои, — мягко проводя по обивке рукой, Джонхан трет большим пальцем сильнее, будто пытается прощупать там деревянное основание. Это ложь, но Джошуа об этом не знает, а потому весь яд, скопившийся будто у него в челюсти, заставляет сдавить зубы крепче, чтобы было проще терпеть 2200 вольт без предупреждения. Удар током иногда сопровождается приступом галлюцинаций и вот поджаренные органы болят, а перед глазами возникают неприятные картинки. — Так у тебя были гости? Кто? — Зачем тебе знать? — почему-то довольно улыбается Джонхан, несмотря на то, что пепел продолжает осыпаться на его диван и ковер. — Планируешь составить список? Если бы маньяком был ты, то думаю, у тебя был бы список. — Может, он у меня уже есть, — хрипловато выходит, и Джошуа замечает, как сбился дыхательный ритм. — Правда, совсем короткий. Мимолетное движение кончиков губ и ресниц. Джошуа по одному только выражению лица знает, что Джонхан планирует поднять напряжение до 2700 вольт, усаживая его обратно на электрический стул. — Мое имя там фигурирует? – напряженное молчание, как перед ударом. У Джонхана челюсть подрагивает, словно он готовится выплюнуть слова как яд. И наконец этот яд формулирует. - Собираешься меня убить? То, что было интересно ему с самого начала. Снова удар. Снова сменяющие друг друга галлюцинации. То он его душит, пока топит в бассейне, и запах хлорки наполняет ноздри. То моргает и за мгновение оказывается прижат затылком к стене, а губами к острым скулам. Но нельзя позволить им замкнуться, иначе от мозга останется пепел. Сквозь силу Джошуа растягивая губы в подобие мягкой улыбки и, пожимая плечами, отвечает: — Я же не сказал тебе, что это за список, — он выдыхает, чтобы сразу же положить сигарету обратно в рот. — Так кого ты подозреваешь на самом деле, если не меня? Профессора Ким Намджуна? Или, может быть, Сунена? — Что ты знаешь про Бу Сынгвана? — поправляя спадающие на глаза волосы, Джонхан хмурится, будто догадываясь о том, как сильно отросли черные корни. Естественно Джонхан был в курсе нового интересного знакомства, но факт его осведомленности заставляет настороженно прищуриться и выпрямиться. Первый окурок отправляется в вазу, а из пачки тут же забирают еще одну сигарету. Лоб покрывается мелкой испариной, но замечая такие же мелкие капли на чужих висках, становится чуть проще дышать. — Только то, что он точно не потрошитель. — Он такой же как ты? Хочется сорвать с себя невидимые путы и завопить: таких же как я нет! Цени, придурок! Но Джошуа только обмякает на диване. — Нет. Он что-то диаметрально противоположное мне. — Это как? — губы поджимаются - Джонхан максимально сосредоточен на чужом дыхании, но делает вид, что не чувствует как нагрелась его собственная кровь. Он хочет продолжить трогать и бить словами как током. И все это только разминка. — Не курит, не пьет, ругаться нормально не умеет - святой дух наверное, — язвит Джошуа, пытаясь совладать с небольшим остаточным головокружением. — Почему тогда он помогает семье Квон? — наклоняется Джонхан, упираясь локтями в колени и складывает руки в замок. — А с чего ты взял, что он помогает? Из того, что известно мне, именно Сынгван проводил дядю Сунена на тот свет. Это мало похоже на помощь. — Квон Хенджун тоже был бессмертным? Тогда как судья Бу это сделал? — Без понятия, я знаю только то, что он что-то типа ангела, а к ним, я сомневаюсь, что применимы какие-то правила. Провода оголяются и тихое жужжание наполняет комнату. Сотни маленьких молний отскакивают от стен и обжигают кожу. — Ты веришь в ангелов? — будто смеясь над Джошуа, Джонхан иронично сводит брови вместе. — Это часть веры в Бога. — А точно, ты же у нас верующий, — закатывает глаза Джонхан и подпирает лицо рукой. — А ты разве ни во что не веришь? — Только в то, что такое убожество как ты не может существовать случайно. Забавно быть чьим-то знамением. И кажется, будто пока Джошуа верит, потому что все еще есть что-то святое и хорошее, Джонхан не может отрицать создателя, потому что есть зло и грех. А еще смерть. Ее ведь тоже кто-то придумал. — Ты ненавидишь меня… из-за Джихуна? — в его голосе не было и намека на раскаяние. — Да, — в той же манере отвечает Джонхан. — Но я хочу понять зачем так рисковать, заметая чужие следы? — Я заметал свои следы, это я нашел тело той девушки,— одним движением Джошуа кидает следующий бычок во всю ту же вазу. — а после того как я побывал на месте преступления, там нашли единственные за все время расследования улики. — Ты знаешь, кто убил эту девушку, кто убил их всех? — не моргая, Джонхан вглядывается в Джошуа, будто пытаясь просочится в его мысли, и на секунду даже кажется, что у него это получается. — Нет, — Джошуа снова закуривает. — Но ты ищешь того, кто это сделал, я прав? — на секунду его лицо точно светится, а взгляд загорается. — Уже нет, — вяло улыбается Джошуа.— А что планируешь ты? — Узнать все и наказать тебя, — Джонхан встает с кресла, чтобы пересесть на журнальный столик. Пока он идет, не покидает ощущение, что надвигается град с камнями или наводнение. Садясь, он тут же упирается коленями в диван между чужими ногами. Становится ли ему проще? В какой момент и его тоже утянет на дно стеклянного океана? Хотя тут скорее черный холодный космос со всеми его исполинскими телами, планетами, солнцем и галактиками. У вселенной вообще есть дно? Или она, и правда, бесконечно расширяется? Если да, то глаза эти точно описывают суть их обладателя. Ведь рост ради роста - это логика раковой опухоли. — Нет, ты лишь влюбишься в меня, — безмятежно улыбаясь, Джошуа цитирует Шэрон Стоун, когда изящными руками у него забирают сигарету изо рта. Уже нет никаких сил сопротивляться продолжительным разрядам. Даже после того как они закончились, мышцы продолжают сокращаться. А ведь Юн Джонхан давно запустил болезнь, игнорируя симптомы, и теперь пытается скрыть, как трясет его от поставленного диагноза. С чего-то решил, что достаточно будет закинуться парацетамолом для снятия острой влюбленности и все пройдет. Но в отличие от головных болей, Джошуа мигрирует по кровеностной системе, заражая белые тельца, проникает в органы и просачивается сквозь кожу, оставаясь на ней темными пятнами. Не в его парадигме испытывать влечение, в нем отсутствует даже базовая потребность в размножении, принадлежности и прочей ерунде, заставляющей людей притереться друг к другу. Но Джонхан даже моргать старается реже, чтобы чуть дольше смотреть. Вся эта массовая культура, что у американцев в крови, жутко бесит. Особенно, когда они саботируют ею собственную капитуляцию. Будто пытаясь так нивелировать последствия разрывающих изнутри противоречий, но все равно продолжить влиять на происходящее в чужой голове. Самоисполняющееся пророчество? Программирование? Констатация факта или угроза? Но Джонхан смысл сказанного переварить пытается добрые несколько секунд, а потом чуть ли не покадрово вспоминает Основной Инстинкт. Он помнит все об неоднозначности героини Шэрон Стоун и, в отличие от детектива, ему обманываться не о чем и незачем. Но, подобно ему, он до последнего будет все отрицать, пока сам себя не убедит. А она? А что она? Убивать – не курить, можно бросить. Брови его снова живут своей жизнью, глаза еще смелее чем раньше, он делает затяжку и выдыхает: — И все же, я тебя сломаю. Джошуа не смешно, но он улыбается чужой наивности. Его скорее будут не ломать, а доламывать, что наверно и не так страшно. Встреть он прежний эти поглощающие звуки, цвета и объемы безумных глаз, было бы страшнее. Добро пожаловать в черную дыру, если она вакуум и и схлопывающаяся пустота.