Unvoiced

Маленькая некромантка свернулась клубком в постели. Глаза закрыты, грудная клетка мерно поднималась и опускалась. Без следа исчезла ямочка на щеке, а нижняя губа слегка оттопырилась, как у ребёнка. Сайлас не припомнил, чтобы тратил столько времени на сон, когда был живым. Он вообще плохо помнил, что происходило до смерти. Оставшиеся воспоминания, обрывочные и очень общие, больше напоминали список фактов, выписанных в столбик и начисто лишённых каких-либо деталей. И как ни старайся, ничего нового вспомнить не выйдет. Зато годы после смерти Сайлас превосходно запомнил. Достаточно, чтобы понять, что раньше он не чувствовал себя так нездорово. И дело, естественно, в некромантке. В её шутках, песнях, хитро прищуренных глазах. В том, как она укрывалась одеялом до самого подбородка, когда замерзала. В том, с каким наслаждением ела жареную курицу и хлеб с сыром. В том, как пахло мыло для волос с замысловатым названием, которое она притащила из другого мира. Всё это раздражало до скрежета зубов. А ведь он мог бы продолжать этот список до бесконечности. Её горячие руки, лёгкое дыхание и смех, совершенно идиотский, наводили Сайласа на мысль, заставлявшую захлебываться от ненависти. Всего на секунду ему становилось жаль, что он уже мертв. Тогда Сайлас с двойным энтузиазмом углублялся в эксперименты или чтение книг. Помогало. До тех пор, пока ассистентка не поднималась с постели. Она оставила ему телефон. Первое время он слушал только то, что уже ему нравилось, но со временем начал искать что-то новое. Одной из бессонных ночей Сайлас наткнулся на песню, которая отпечаталась в мозгу так же сильно, как нитрат серебра на коже. But now you're the only thing left worth dying for You give me a reason I can't ignore And make me wanna live forever Пока ассистентка спала, он продолжал работу, напевая себе под нос. Каждый раз меняя слова на «And make me want you live forever». Наверное именно тогда Сайлас и захотел, чтобы девчонка, свернувшаяся калачиком у него на кровати, жила вечно. — Может, тебе стоит стать Могилорожденной? — спросил он, наблюдая за движением розоватых губ — ассистентка читала очередное заклинание воскрешения. Она сбилась и недовольно покосилась на Сайласа. — Не хочу, — она покачала головой. — Вдруг у меня отшибет память? Или я перестану быть собой? Сайласу хотелось её обнадежить, мол, смотри, я ни капли не изменился. Но был пример Изольда, заметно ожесточившегося после смерти. Короля Торана, потерявшего, казалось, все качества, за которые его любили. Принцессы Теовин, сошедшей с ума от горя… И много кого ещё, если подумать. Это был первый момент, когда в груди что-то сжалось, и к нему пришло отчетливое понимание: он ненавидит ассистентку. За эгоистичное желание состариться и умереть, за страх и малодушие, за нежелание рискнуть, за веснушки, рассыпанные по спинке носа… Впрочем, это уже другое. Самым лучшим способом избавиться от всего этого было бы прикончить её во сне. Перерезать горло, задушить, подлить в кофе яд, чтобы она даже не поняла, что её убило. А затем найти себе ассистентов из Могилорожденных. Нанять смертную с самого начала было плохой идеей. Много раз он подходил к кровати, сжимая в руках лезвия или гарроту. Стоял над ней, спящей, разглядывая родинку за ухом, изгиб реберной дуги или тонкие запястья с синеватыми венами, и отступал. Падал в кресло, сжимая кулаки так, чтобы ногти поглубже впились в ладони, и боролся с желанием разбить что-нибудь. А что, если некромантка поймёт, что Сайлас убил её? Если она возненавидит его, вернётся мстительным духом и не успокоится, пока не прикончит его каким-нибудь жестоким способом? Умирать во второй раз не хотелось, но мысль о том, что она тоже станет ненавидеть его, заставляла Сайласа мучиться от тянущего и ноющего чувства в груди. Что-то не так с твоей ненавистью, съязвил внутренний голос. Даже если так, в этом нет его вины. Это всё чёртова некромантка, перевернувшая с ног на голову всю его жизнь. Если избавиться от неё, Сайласу точно полегчает. Как-то вечером он сидел, развалившись в этом самом кресле, а маленькая некромантка устроилась напротив. Они пили красное сухое из пробирок и дискутировали о разном. — Могилорожденным чужда любовь. Это всё дела обычных людей, — отрезал Сайлас, опустошая пробирку. — А я считаю, ты ошибаешься, — заявила она с серьёзной миной. Щеки раскраснелись от выпитого, а губы, какая глупая мысль, призывно приоткрылись. — Изабелла любит Сильвину. Шемира любит Ниру, они оба любят своего сына. Грежул любит короля… — А Нара любит убивать, — «помог» ей Сайлас, отчего лицо ассистентки нахмурилось. — Ты сам всё равно что признаешься в любви, когда говоришь: «Это Изольд, мой шедевр», — воскликнула она, поднимаясь на ноги. — Ты можешь спорить сколько угодно, но это факт. — Хочешь сказать, я люблю Изольда? — он скрестил руки на груди и рассмеялся. — Он просто один из тысячи моих подопытных. Поверь, мне глубоко всё равно, кого резать. Наверняка алкоголь добрался и до его мозга, потому что голову заполнили непонятно откуда вылезшие мысли. Хотелось вывести некромантку из себя, увидеть, как она злится. А если продолжит спорить, показать, на какую «любовь» он способен. — Но где твои другие подопытные сейчас? — она нависла над креслом, размахивая руками и испепеляя его взглядом. — Я вижу только Изольда, при виде которого твоё лицо светится! Любовь бывает разной, и это тоже она! Сайлас приоткрыл глаз, чтобы поглядеть на ассистентку. Она отвернулась к стене, виднелась только копна чёрных вьющихся волос, разметавшихся по подушке. Внутри все задрожало от сильнейшей неприязни. Если бы маленькая некромантка знала о палитре из ненависти, раздражения и злости, которые он испытывал каждый раз, когда видел её, если бы знала, как часто он стоял над ней с намерением оборвать её жизнь, она бы не говорила с ним о любви. Она бы сбежала, сверкая пятками, и оставила бы его в покое, наконец. Но пусть она лучше никогда не узнает об этом. Потому что тогда беспокойство, маячащее на краю сознания, догонит Сайласа и утопит в себе. И выкарабкаться будет очень сложно.