Ночь полнилась воем звериных стай, теперь не столь уж далёких. Льюин задрал голову. Размашистые ветви сплелись в плотный навес над ним. Холодный ветер шелестел в деревьях. Следопыт вдохнул медленно и глубоко, а затем с его губ сорвался протяжный блаженный стон. Он был дома.
— Пойдём, Атратус, — сказал Льюин. — Стоит здесь немного осмотреться.
Лошадь послушно двинулась вперёд, осторожно ступая на побитые морозом листья и скрытые тонкой корочкой снега корни. Через несколько часов они дошли до яра. Его склоны были такими крутыми, а бурелом на дне такой непроходимый, что Льюин решил идти в обход.
— За этим лесом уже давно никто не следит, — с досадой отметил следопыт. — По ту сторону яра сплошной сухостой.
Лошадь беспокойно прядала ушами, слегка хрипела и фыркала, нервно переступая копытами.
— Ты тоже это чувствуешь, Атратус? — Льюин похлопал коня по шее. — Что-то с этим лесом не ладно.
Как опытный, знающий всё о лесе следопыт, Льюин не мог не заметить настораживающие признаки. Впереди вдруг растопился молочно-белый туман. Миллионом ледяных бестелесных рук защекотал его, пробираясь под одежду. А ещё вдруг стало так тихо, словно в уши набили ваты.
— Даже снежной совы не слыхать, — пробормотал Льюин. Он ловко спрыгнул на землю и пошёл пешком, ведя лошадь под уздцы.
Вглядываясь вдаль, Льюин на мгновение остановился в явной задумчивости. Там было нечто, какая-то безымянная вещь, которая подстерегала его во мраке, и она приближалась.
— Оставайся здесь, — сказал следопыт. Он завёл Атратуса под ствол ольхи и надёжно привязал к низкому суку.
Льюин, бесшумно ступая, пошёл вперёд по бурелому, осторожно обходя вывороченные с корнями деревья. Загребущие ветви цеплялись за его шерстяной плащ.
— Я знаю, что ты за мной наблюдаешь, — произнёс Льюин, осматриваясь. — Выйди, покажись мне.
Где-то в темноте перед ним что-то двигалось. Что-то огромное и несуразное. Но оно двигалось с ловкостью дикого зверя, который не то, чтобы крался, но определенно старался делать меньше шума.
— А не боишься? — свистящим шёпотом ответила тень, останавливаясь. — Люди сюда не заходят. И на то есть причины.
— А с чего ты решила, что я человек?
Льюин прошёлся рукой по сухой, морщинистой коре, и на ней за несколько секунд вырос большой трутовик.
В тот же миг следопыт увидел тень, быстро и агрессивно надвигающуюся на него.
От неё исходило что-то мрачное и зловещее, а главное — и это было самым худшим — знакомое. Льюин не мог сказать точно, вернее, не мог вспомнить, когда ему уже доводилось ощущать нечто подобное, но он был убеждён, что это неожиданное воспоминание было связано с каким-то ужасным событием.
Внезапно, изящно и легко, что явно противоречило грузной внешности, монстр пролетел над головой Льюина, широко расставив лапы в стороны. Во мраке сверкнул двойной ряд острых как бритва зубов. Тварь сгрызла гриб, провела мерзким, шершавым языком по коре снизу вверх. Довольная, сытая.
Чёрные глазищи обратились к Льюину. Разглядывая его с ног до головы, чудище обратило внимание на заметный налёт властности в глазах, который никак не соответствовал его положению в сложившейся ситуации. Нет. Перед ним был не человек. Глазищи чудовища сузились. Оно начало кое-что припоминать.
— Ты, — с презрением процедил Льюин, хватаясь за рукоятку паппенхаймера.
Это была кикимора. Несуразная, паукообразная тварь с шестью руками и двумя вывернутыми назад ногами. Кикимора вздрогнула, испугавшись.
— Хозяин! — взвизгнула она и рухнула на землю.
— Всё, что от вас требовалось, это запугивать людей, отваживать любопытных! Путать тропинки, наводить туман!
Холодный металл блеснул в темноте.
— Простите, хозяин!
— Вы должны были охранять врата! Так скажи мне, как могла какая-то древняя старуха попасть в Лесное царство?! — В его голосе слышалась безграничная разрушительная ненависть. Ненависть, копившаяся не один десяток лет.
— Смилуйтесь, хозяин! — взвыла кикимора. — Но эта ведьма отравила каждый ручеёк, высушила все болота… Посмотрите, во что превратился мой дом, хозяин. Чем глубже в чащу, тем больше сухостоя. Пруд мой запаршивел, — голос кикиморы стал глуше. — Мои дочери… Все погибли! Все, кроме одной…
Ощущение утраты, такое глубокое и болезненное, какого Лесной дух ещё никогда не встречал, отзвучало в стенаниях кикиморы.
— Да и то, разве можно назвать её существование жизнью? Она не может быть частью этого леса, ведь у неё нет своего имени.
— Нет имени?
— Имя даёт Лесной дух, а с тех пор, как сюда ступала нога Лесного духа прошло почти столетие. Лишиться вашего покровительства — уже суровое наказание. Мы не можем нормально жить, и умереть тоже не можем.
— Лесных духов больше нет, кикимора, — как-то неестественно спокойно и собранно ответил Льюин. — Я единственный, кто выжил.
Он вложил паппенхаймер обратно в ножны, развязал свой платок и устало вздохнул. Новость о том, что участь тех, кто предал его народ, была столь же печальной, как и его собственная, не принесла следопыту того удовлетворения, на которое он рассчитывал. Более того, соприкосновение с их мучениями усмирило ярость, кипевшую в его душе.
Увидев его лицо, кикимора покачнулась, как будто её ударили, и впилась пальцами в ткань плаща следопыта. Тишину ночи взрезали её надсадные рыдания.
Так продолжалось довольно долго, пока Льюин наконец не сказал:
— Отведи меня к ней.
— Пощадите! — с ещё большим отчаянием закричала кикимора. — Она ещё совсем дитя!
— Я дам ей имя, — сказал Льюин, с высоты своего роста смотря на сгорбившуюся у его ног кикимору.
Кикимора вскинула голову, чёрные влажные глаза её блестели, точно уголь под дождём. Она продолжала лежать на земле, поскольку не могла ни пошевелиться, ни привести свои мысли в порядок.
— Не наказывайте её, — сказала наконец кикимора. Её голос дрожал. В нём чувствовалась такая мольба, что даже у Льюина всё внутри сжалось. — Умоляю вас. Если хотите отомстить, то убейте лучше меня.
— Отведи меня к ней.
***
Они пришли к небольшому лесному озеру, густо заросшему рогозом и камышами. В воздухе стоял зловонный запах болотной тины.
— Милочка, покажись. Я пришла тебя повидать, — ласково произнесла кикимора.
Некоторое время спустя камыши зашевелились. Тонкая корочка льда у самого края берега начала крошиться, и вскоре из воды показалась голова русалочки. Синюшная, с глазами огромными и тёмными, как у лягушки. Она диким, затравленным взглядом смотрела то на мать, то на Льюина.
— Не бойся, — сказала кикимора. Она наклонилась над своей дочерью, погладила по волосам-водорослям, затем медленно и явно нерешительно посмотрела на Льюина. — Хозяин пришёл дать тебе имя.
Русалочка издала резкий вздох, губы её сжались в плотную бескровную полоску и задрожали. Слёзы затуманили её взор. Затем она резко ушла под воду, но быстро вернулась, держа в руках венок из лилий.
— Вижу, ты ждала очень долго, — заметил Льюин, с печалью осматривая увядшие, почерневшие цветы.
— Она плетёт их каждое лето, — прохрипела кикимора. — Вот уже почти сто лет.
Русалочка опустила глаза, со стыдом смотря на свой некрасивый венок.
— Он не сгодится, — сказал следопыт.
Надежда, горевшая в душе русалочки, потускнела, и тень отчаяния пробежала по её лицу.
— Я сделаю тебе новый.
Льюин вытащил свой складной нож. Он разулся, закатал до колен штаны и вошёл в чёрные ледяные воды.
Через четверть часа Лесной дух держал венок из камышей над головой русалочки. Та стояла перед ним на коленях, разгоняя хвостом песок и тину. Её грудки напряглись от волнения и поднимались в такт её неровному дыханию.
— Храни это озеро, — заговорил Льюин. — И всё, что здесь обитает. Не топи путников ради забавы, не то обратишься в тину. Пусть твой век будет долог и счастлив. Я нарекаю тебя Локлин.
Как только венок коснулся головы русалки, по воде прошлась крупная рябь. И, словно по команде, где-то вдалеке начала ухать зимняя сова, завыли волки.
— Спасибо, — Локлин впервые заговорила. Она улыбнулась, показывая острые мелкие зубки. Затем она извлекла из воды жемчужное ожерелье и протянула его Льюину. — Это хозяйке.
— Что ты! — вскрикнула кикимора. Ужас застыл в её глазах. Она с опаской посмотрела на Льюина, но он лишь слабо улыбнулся.
— Уверен, оно ей понравится.
— Значит, хозяйка всё-таки есть? — осторожно спросила кикимора.
— Есть, — тихо ответил лесной дух.
— Это хорошо, — пробормотала кикимора. — Это очень хорошо.
В глазах её забрезжил лучик надежды.
***
Льюин чувствовал себя слабым и истощённым, впрочем, как и всегда, когда пользовался своими силами. Однако на этот раз было намного хуже, поскольку прошло почти сто лет с тех пор, как в этот лес приходил лесной дух. Ему пришлось в одиночку справляться с обязанностями десяти.
— Уже близко, — бормотала кикимора, прокладывая Льюину путь к Святому дереву. Дереву, служившему вратами в Лесное царство, где бы ни был Лесной дух. — Осталось всего-ничего.
Через полчаса взойдёт солнце. Уже совсем скоро полумрак рассеется и станет чуточку теплее. Но сейчас было так холодно, что дыхание клубами пара вырывалось изо рта следопыта. Он устал. Казалась к его ногам привязали пудовые гири, но ему приходилось заставлять себя идти вперёд.
И вскоре оно показалось. Угольно-чёрное, высохшее, с размашистыми мощными ветвями, с которых свешивалась запыленная паутина, похожая на дырявые серые паруса.
— Мы пришли, — с трепетом произнесла кикимора и с поклоном попятилась назад.
«Вот я и дома», — мрачно подумал Льюин, идя вдоль тисовой аллеи — такой же мёртвой, как и всё вокруг.
Здесь, в Лесном царстве, не осталось ничего живого.
По воле судьбы стены из бутового камня выстояли, в то время как створки ворот, которые были в несколько раз больше человеческого роста и весили не одну тонну, сгорели до тла.
То, что Лесное царство пало, до сих пор не укладывалось у Льюина в голове. Оно ведь было таким древним. Возможно, оно было здесь ещё до того, как первые люди научились строить дома, а может, и до того, как люди появились в мире вообще. Ни тысячелетия, ни бесчисленные катастрофы никак не повлияли на Лесное царство.
Простая старуха же его уничтожила.
Хитростью и огнём.
Хотя после пожара прошло не одно десятилетие, воздух по-прежнему был полон гари и пепла, который медленно оседал на руины домов.
Все, кто был в Лесном царстве, когда старуха устроила пожар, погибли. Их уничтожил огонь, или они умерли от удушья.
Льюин не заметил, как добрёл до старого заброшенного колодца, в котором его спрятала мать. Он медленно опустился на чёрную траву, откинул голову назад, на каменную кладку, и прикрыл глаза.
Он был один. Наедине с собой и со своими мыслями. Со своим страхом.
И хотя Льюин очень часто оказывался в ситуациях, из которых, на первый взгляд, не было выхода и в которых любой другой давно сдался бы, ничто не могло сравниться со страхом одиночества. Он боялся не справиться, ведь от него зависело слишком много. Но ещё большим испытанием для него было то, что он не имел права показывать свой страх.
