Искренний

Как-то пусто. Будто эмоции и чувства отключили, а мысли из головы все пропали. Он ничего не ощущает. Проходит минута, две, три… час, два. Он сидит, пялясь в стенку и ни о чем не думая. В голове полный бардак – там и вроде как пусто, но при этом сплошные ворохи и обрывки старых и невнятных воспоминаний. Внутри скребется ощущение всепоглощающей бездны, в которую его постепенно затягивает. Он хочет покурить. Сигареты в руках и дыма в груди – то, чего сейчас ему так яро не хватает. Хочется заполнить себя чем-то; даже если это – никотиновая отрава, губящая его организм зависимость. Он машет руками перед своим лицом, убеждаясь, что в воздухе перед ним нет никаких стен и барьеров. Беспорядочные взмахи руками заставляют спасительный кислород будто с новой силой струиться в его организм. Сделав слишком сильный вдох он закашлялся; и не понятно – а точно ли этот кислород спасительный? Казутора ушёл… сколько времени назад? Пять минут или пять часов? Кажется, он теряется в реальности. Конечно, заставить нервного мальчика покинуть его палату и пойти домой, чтоб тот хоть поел нормально, было довольно трудно. Уговоры и слова «ты можешь прийти ко мне в любой момент, я буду тебя ждать» подействовали далеко не сразу, забрав у него последние силы. На него вдруг навалились все события разом, все те эмоции, что он испытал. И за последнюю неделю, он, кажется, растратил все жизненные силы, что у него успели появиться. Вечные тяжёлые кошмары; поддержка и общение с Баджи; его спасение; разговор с Чифую; сломленный Казутора; улыбающиеся Мицуя и Дракен, с которыми он действительно сумел поговорить, пересилив всего себя – все это высосало каждую его частичку, испило до дна его энергию, оставив в больнице лежать пустой оболочкой с забинтованной головой. К нему заходила медсестра – ей он лишь кивнул, на вопрос о самочувствии ответив коротким «я в порядке». К нему лезть не стали, и за это он премного благодарен. На большее бы его не хватило. Ему удаётся поспать, да вот легче не становится. Сон лишь немного отличался от реальности – там было темно, а здесь – светло. Он старается собрать все свои мысли в кучу, чтобы хоть осознавать, что он пока ещё жив и как бы может мыслить и думать, как человек. У него получится, хоть и не сразу. Внутри все так же пусто, зато в голове больше ветер не дует, и медленно наваливается осознание – что он, как бы, спас. Сделал пятьдесят процентов ото всей работы, и дело осталось лишь за малым – поговорить с Изаной. И тогда Эма не умрет, и битвы с «Поднебесьем» не будет, и все, возможно, получится так, как должно было бы. «Ах, ну и, конечно, ещё семья Шиба. Да, я должен. Помочь. Им всем. Да?» Он знает, что да. У него нет другого выбора – а как ему иначе? Ведь если не поможет, то они не будут счастливы, и как ему тогда жить? К сожалению, его больной разум не осознает – даже если счастливыми будут все, ради кого он старался, самому счастливым ему уже никогда не стать. Испытывать эмоции, похожие на радость и счастье от того, что достиг цели, но внутри оставаться для себя самого никем. Возложил на себя непосильную задачу, так теперь иди и разбирайся. «Это не Майки не может совладать с собой, принося многим много боли. Это ты, да, именно ты, не можешь ему помочь. Это ты виноват.» Его мысли для себя – правда. Кто ещё виновен, как не он? Тяжело для понимая, что никто и никогда не сможет помочь ему в должной мере. Как же жаль, что нет рядом с ним человека, которому он откроется полностью. Его устраивает, что люди видят маску и не заподазривают ничего странного; а даже если и замечают – молчат. Его так устраивает. Главное, чтоб другим хорошо было. Думать о следующих шагах для идеального будущего невыносимо. Сейчас, когда Кейске жив, разум будто заклинивает и он решает, что все в порядке. Он понимает – еще пока нихуя не в порядке. Ему надо порядком работать и работать; и к сожалению, пропускать все дерьмо через себя, закрывая раны других людей собственной кровью и плотью добровольно. Его давит, придавливает так, что даже вздохнуть тяжело, но было ли это когда-нибудь ему преградой? Нет. Ему все равно – и даже если на месте себя ничего не останется, он не отступит. Ему чужое счастье важнее всего. Каждую клетку себя, каждую свою эмоцию отдаст – для них, все для них, лишь бы спасти. Лишь бы были счастливы. Он самому себе кажется одержимым, но это не волнует. Он в лепёшку удавится, если это означает помочь другим. Все сделает, лишь бы голос разума, внутри все ещё скребущийся и говорящий, что пора о себе тоже подумать, замолчал. Ему и так хорошо. И даже если плохо – пройдёт. Хина стоит в дверях палаты словно ангел с небес снизошедший, и смотрит так взволнованно, будто есть смысл за него волноваться. За её спиной четверо из пятёрки Мизо, и они конечно недовольны – куда пропал? Почему на звонки не отвечал, в школу не ходил, дома были какие-то странные люди? Он старается улыбаться, в шутку переводя все произошедшее. Удивительно, но у него так легко выходит, что ему верят. Мальчишки улыбаются, смеются вместе с ним, и ему так тепло рядом, вот только скверное ощущение нереальности происходящего и того, что он не заслужил всего этого медленно душит, и, притворившись, что ему плохо, он выпроваживает друзей из палаты словами. Хина тоже уходит, но взгляд её болезненный, будто видит насквозь каждые мысли его, что роились в кучерявой голове, словно пчелы в улье. Он старается ей тоже улыбнуться, но девушка губу закусывает, головой качая, и всем видом показывает, что знает о том, что он что-то скрывает. А ему и все равно – пусть! Пусть знает! Ведь ей ничего не сделать против чувства пожирающей изнутри пустоты. Её любовь уже не наполнит душу теплом, как раньше, хоть и хочется так. Хотя бы простых объятий, в которых утонуть – одно удовольствие. На ум приходит Дракен – еще живой. Он высокий, и плечи у него широкие, и сам по себе мальчишка больше него раза в два по комплекции. «Наверное, в его руках уютно. Завидую Эме.» Так хочется просто человеческого тепла и понимания, но влетающих в палату злых и обеспокоенных до чёртиков Изану и Какуче он тоже рад видеть. Хитто сразу к нему подходит – обнимает за плечи, прижимая его маленькое тело к своему, крепкому и сильному, и шепчет: – Боже, Такемичи, наконец-то мы нашли тебя. Ты пропал на два дня, на звонки и сообщения не отвечал, чтоб мы делали, если бы твои старые знакомые не подсказали, где тебя искать? Хоть представляешь, как мы испугались, когда они сказали, что ты в больнице? – Голос у него хриплый, и там смешалось несколько эмоций сразу – от отчаяния, что он испытывал, не имея понятия, где искать дорогого сердцу человека, до неприкрытого облегчения – ведь все-таки нашёлся. – Как ты умудрился так себе голову разбить, что аж в больницу лег? – Мальчик от него отлепляется, заглядывая в глаза с искренним беспокойством и волнением, оставляя Такемичи лишь тепло и успокаивающе ему улыбаться. – Так неудачно упал просто, ударился сильно. Всего лишь моя невнимательность, – улыбка на его устах стало слишком привычной, и насколько бы тяжело не было б давить её, для Ханагаки это дело стало неотъемлемой частью жизни ещё с первых прыжков. Она сама на губах складывается, чтобы показать – видишь, я улыбаюсь, со мной все хорошо. Ведь насколько бы плохо мне не было, всем лучше знать, что мне хорошо. – Как вообще можно так упасть, скажи мне? – Какучё сокрушенно качает головой, в глазах его только начал рассеиваться неподдельный за Такемичи страх. – Не пугай так больше нас, пожалуйста. – И Ханагаки лишь тепло ему улыбается, ничего не обещая. Он так привык. Изана подлетает к нему следующим, слегка отталкивая Хитто. Он молчит сначала, взяв лицо Такемичи в свои загорелые ладони, смотрит своими прекрасными, взволнованными фиолетовыми глазами в его голубые, цвета летнего неба. В глазах Курокавы сейчас ничего не сокрыто – видны все его эмоции и переживания, словно хозяин их открыл сердце свое нараспашку, показывая, насколько он любит человека перед ним. Влюблен до безумия – и сейчас он так ярко это осознает. Два дня для него тянулись словно два месяца, и так сложно было без привычного тёплого мальчика рядом, что обычно спал на втором этаже. От себя Изана не убегает, понимает, что бесполезно. Он лишь смотрит в чужие, но настолько же и родные глаза напротив – такие спокойные, и Изане почему-то кажется, что в них пусто. Они смотрят друг другу прямо в душу долго – обоим кажется, что проходит не меньше вечности, но на деле всего около десяти секунд. Курокава действует первым – перекладывает свои руки с лица на плечи парня, подаётся слегка вперёд, с явной целью накрыть чужие губы своими, но будто передумывает в последний момент, влажно мажа по щеке. Такемичи в шоке скашивает глаза на его лицо, глупо хлопая веками, а когда Изана от него отрывается, начинает медленно краснеть, чувствуя, как щеки заливает жар. Правда, на лице Курокавы нет привычной ухмылки. В глазах того явственно беспокойство светится, и Такемичи внезапно ощущает, что и хватка на плечах была вовсе не нежной. – Боже, Изана, прекрати пытаться сломать мои кости, – через смущение и красные щеки сдавленно просит он, с облегчением чувствуя, как чужие руки перестают сдавливать его плечи. – Идиот! – Внезапно шипит Курокава, и тон его голоса заставляет Ханагаки виновато опустить глаза в пол. – Ты даже не представляешь, как я за тебя волновался! Понимаешь хоть, насколько ты меня напугал?! А когда те двое пришли к нам и сказали, мол, «Такемучи в больнице, вот его адрес» я чуть не убил их прямо там! – Изана вдруг замолкает, а потом резко прижимается к темноволосому мальчику, утыкаясь лицом в его шею. – Скажи честно, кто это сделал? Из-за кого ты здесь? – Никто не виноват, кроме меня, Изана-сан, – он отвечает честно. Ведь ну, он и в правда упал сам, ударился сам, и никто виновен в этом не был. И когда он буквально чувствует, как закатываются глаза Курокавы, он разрешает себе слегка рассмеяться. – Нет, правда. Я был очень неосторожен, когда убегал от очередных противных гопников, и так увлекся гонкой, что не заметил, как свернул в переулок, врезался головой в стену. Какуче, стоящий чуть позади Изаны, хихикает, а после и вовсе смеётся открыто, совсем не обращая внимания на мрачность и молчаливость своего короля. – Ну ты, конечно, даёшь, Такемичи, молодец, что я могу ещё сказать? – С улыбкой говорит он. Ханагаки в ответ неловко улыбается, одну руку заводя себе за голову и чеша свой затылок, а второй поглаживая напряженную спину Изаны. – Ну, со мной все более-менее нормально, – спокойно произносит он, переводя взгляд с одного парня на другого. – Я не думаю, что буду долго оставаться в больнице, так что, ждите меня. – Он говорит с тёплой улыбкой на лице, слегка прикрывая глаза и продолжая гладить Курокаву по спине, когда тот наконец отрывается. Он, вместе с подошедшим к ним Какучё, садится на конец больничной кровати, смотря на привычную им красивую улыбку. Вот только что-то не даёт покоя, внутри будто тревогу отбивает, и Изана понять не может, что это. И почему, тоже не понимает. Но чем дольше в лицо Ханагаки смотрит, пока тот мило беседует с Какучё, тем яснее может и видеть, и слышать – как улыбка иногда ломается, как голос слегка дрожит, как руки мелко трясутся. Он вглядывается в каждую мельчайшую деталь, пытаясь заметить что-нибудь, что ещё указывало бы на нехорошее состояние Ханагаки. Он, главное, понятия не имеет, от чего это – может, это просто последствия травмы? Он не знает, но ему так хочется узнать. Такемичи обращается к нему, отвлекая от созерцания его же тела и мимики с движениями. Курокава постепенно втягивается в беседу, но тот совсем не забывает про подозрительное состояние Такемичи. Они разговаривают много и долго, прежде чем медсестра выгоняет их с палаты со словами «больному нужен отдых». Какуче и Изана, за время беседы с мальчиком, начинают явно понимать, что хоть и вместе пробыли всего полтора месяца, привязались накрепко, да так, что даже самих их эта привязанность пугает. Они сильно испугались, когда тот целый день не выходил на связь, уйдя с самого утра. Когда Ханагаки и на ночь домой не вернулся, двое действительно сильно перепугались. Но и на следующий день парень не вернулся, заставляя их нервничать ещё больше, а когда мальчишка не вернулся и на вторую ночь, они были готовы идти и писать заявление о пропаже. Увидев под окнами дома двух из верхушки Токийской Свастики, Хитто и Курокава с чего-то решили, что это они виноваты в его пропаже, и были готовы выйти и убить. Да вот только ребята честно сказали, что виделись с Ханагаки, правда, в больнице. Какуче тогда побледнел настолько, что мальчик с сиреневыми волосами был готов и для него вызвать скорую. Благо, он сумел прийти в себя быстро, чтобы попросить адрес и отделение. Ни Курокава, ни Хитто ещё никогда не ездили так быстро. Добравшись до госпиталя, оба практически летели к нужной палате. Они испытали сильное облегчение, увидев Ханагаки относительно живым и здоровым. Вот только когда Такемичи рассказывал о том, как получил удар, Изану не покидало тревожное ощущение. Что-то было не так, и он это понимал. *** – Доктор, скажите, а где у Ханагаки разбита голова? – Он спрашивает, и с каждой секундой сомнение все больше вгрызается под кожу. – У него разбит затылок, а что? – с любопытством отвечает девушка. И честно, в данный момент Курокава совсем не хочет отвечать. Эмоции накрывают с головой. – Ничего, спасибо большое, – сквозь зубы проговаривает он, начиная быстрее идти вперёд. Он приостанавливает шаг только тогда, когда ему на плечо ложится чужая рука. Он оборачивается, видя позади себя лицо обеспокоенного Какучё. – Он наврал, – в трансе качая головой, сказал Хитто. Изана ему лишь кивнул, стараясь быстрее покинуть больницу.