…храбро сражались жители острова, но силы были неравные — врагов больше.
Она смотрит через кристаллическую призму метамфетамина и с задором смеётся, надрывая живот. Смеётся истерически, отчаянно; внутренние органы готовы лопнуть. Суровые лица китайских актёров с постеров на стенах становятся ярче, выразительнее — Виен ведёт с неживыми беседу и удивляется их долгому молчанию. В такие минуты щедра и по-детски наивна, как героиня из сказки, идущая по лесу и протягивающая руку каждой плачущей зверушке. И её излюбленная эйфория выветривается из организма, привнося в реальность тусклые оттенки. Мужчины с плакатов больше не улыбаются, а альтруистическое стремление подать несуществующим ладони следует за уходящим, столь родным ощущением ложного счастья. Квон просыпается в измятой постели, чувствуя специфический вкус на языке после принятых таблеток и неприятную сухость во рту. Возвращаться в трезвую действительность мучительно, словно пробуждаться от пленительного сна, где тёплыми волнами обволакивает непередаваемая радость. Она в мгновение сменяется равнодушием и усталостью: последствия приёма наркотиков — своеобразная плата за скромные часы удовольствия. Виен не сразу вспоминает вчерашние события и поначалу воспринимает утро как обычное и приевшееся, пока, обхаживая квартиру с кружкой воды и держась одной рукой за голову, краем глаза она не замечает исписанный лист бумаги. — «Завтра. Ханчон-ро 139, восемь часов», — вслух читает девушка, фокусируя взгляд на неровно написанных буквах. Плохо соображает, поэтому какое-то время пытается понять, о чём идёт речь. Рядом оказывается визитка того осанистого мужчины — прошедший эпизод сразу же возникает перед глазами. «Твою мать, неужели я вчера им позвонила?» Квон с громким стуком ставит кружку на стол, невольно жмурясь. Она медленно садится на корточки и закрывает лицо руками, хватаясь за обрывочные воспоминания. «Точно, такая счастливая была, болтала… Проклятый мет.» Неспешно поднимая веки, Виен нацеливает затуманенный взор на лежащий на полу телефон. Подбирается к нему, включает и в исходящих вызовах видит тот самый номер с картонки. — Боже, сорок восемь секунд, — негромко комментирует данные о звонке она. — Не слишком ли это… много? Или же… мало? Ни черта не помню… Вчера она перебарщивает с дозой мета, поэтому сейчас с размышлениями совсем туго. Квон несколько часов проводит в ванной и почти засыпает в убаюкивающей обстановке, как вдруг слышит непрекращающуюся мелодию телефона: кто-то навязчиво названивает. Виен не торопится, намыливается кусочком сандалового мыла, подаренным братом на праздник Чхусок, и наконец приходит в себя под прохладной струёй воды. Обнажённая, выходит из ванной комнаты и проверяет список звонящих. Многих девушка блокирует, уверенная в том, что это всего лишь обезумевшие наркоманы или хронические бездарности из бандитских переулков. Виен надевает поношенную футболку и открывает окна, впуская в свою до безумия обыкновенную квартиру бодрящий воздух. Она осматривается: на изодранных известковых стенах, где ещё не пожелтели обои, виднеется многолетний незаконченный рисунок. Почти как изысканный труп, где Квон с братом по очереди добавляют какие-то детали к основному творению Виен — к огромным раскидистым деревьям, нарисованным аэрозольной золотистой краской. В этом пространстве бушуют черты кубизма, плавно переходящие в примитивизм и поп-арт. В то время Виен и Куан тащат из комиссионных магазинов всякий хлам, будь то современные светильники, никак не подходящие под старьё их квартиры, или огромный розовый комод, исписанный чёрным баллончиком, где надпись «панки не умирают» не стирается. Но Квон нравится это: нравится дикая несуразность, буйство цветов и несочетаемость предметов; старинные видеокассеты с зарубежными фильмами и диски с играми про Безумного Макса. Только её место по-прежнему лишено вкуса, атмосфера пресности прилипает к коже, а свет сиреневых лавовых ламп отдаёт свирепым, мертвенным холодом. Виен усаживается на раскладной брезентовый стул и поджимает под себя ноги. Кусает крючковатые пальцы на дрожащих руках и старается привести мысли в порядок, не до конца убеждаясь в происходящем. Девушке сложно оценить масштаб ситуации, в которую та невольно попадает; все умозаключения сводятся к сектам или преступным группировкам, где так называемая «игра на выживание» не является досадной неожиданностью. Однако, надо ли выпить всю реку Ханган, чтобы узнать, солёная ли в ней вода? К подобному необходимо относиться с инстинктивным недоверием, и гораздо проще верить каждому зверю, а не личностям в фланелевых пиджаках — вечерним преследователям. Но тот мужчина не обманывает, раздаривает деньги, будто выращивает денежные деревья в саду, и так ослепителен в собственном обмане, что даже Виен, временами дурящая других людей, задумывается. Задумывается в первую очередь о загадочных, поначалу ничего не значащих ребусах Хоа, и плутает в непролазных дебрях, стоит одной написанной строчке умершей воплотиться, приобрести оболочку. Квон до сих пор сомневается насчёт того мужчины с кейсом, так как её разум из-за приёма наркотиков не всегда способен мыслить рационально и возрождать в голове моменты из прошлого. «И он… точно так же настиг меня, как и её. Хоа такая же бедная, безнадёжная, зависимая. Писала про других людей… Они набирают их что ли по какому-то принципу?» По принципу обречённости. Вдоль и поперёк перечитывает дневник, постепенно превращаясь в одержимую. «Она была запуганной, её трясло, но я списывала всё на таблетки, на которых мы сидели. Камеры в квартире… за ней же не могли следить после той чертовщины?» Абсурдно, немыслимо. «Испытания», которые далеки от обычных пощёчин, приводят к смерти, и охотники выходят на новую охоту. Несложно догадаться, что на данный момент именно Виен — потенциальная добыча, бездумно попадающая в капкан из-за собственной слабости, из-за дрянных веществ. Её на части разорвут вымогатели, а мать, продавшая свою дочь, выйдет сухой из воды. Однажды члены мафии, подражающие якудза, ворвутся в квартиру девушки, и за неимением у неё определённой суммы, начнут издеваться. Переломают кости, заразят хламидиозом и принудят работать в «Пристанище девы», чтобы выплатить долг; Виен знает об этом не понаслышке и вспоминает потерянную и забитую соседку с первого этажа. Квон мотает головой из стороны в сторону, избавляя себя от представлений о своём дальнейшем существовании. Ей никто не одолжит денег, не приютит и не согреет, а Сунан — абсолютно не имеющая жизненных принципов — даст о себе знать через несколько месяцев, не меньше. Основная ошибка девушки — это в угаре соглашаться на самоубийственные авантюры и сталкиваться с непредвиденными последствиями, которую она допускает в очередной раз, когда звонит по странному номеру. «А если я просто не явлюсь на встречу?» — продолжает обдумывать Виен, вставая со стула и начиная ходить по студии кругами. «Да и вообще, Хоа хоть обращалась… — её мысль внезапно прерывается. — Обращалась, — в тугую тишину шепчет Квон. — В полицию… «Якобы после поездки она обнаружила, что из квартиры что-то украли, но… меня с собой не пустила, отправила в магазин за газировкой. Может быть, дело было далеко не в краже?» — Наверняка ей не поверили, — ведёт беседу с самой собой, словно сумасшедшая. — Как и мне не поверят. Им изнасилования-то сложно доказать, — печально усмехается, ещё раз переводя взгляд на лежащую на столе тетрадь. Обеспечено насилие там, где была Хоа; там, где можно получить выигрыш; там, куда зазывают Виен. Но Квон некуда сбежать, на брата полагаться больше нельзя: он, кажется, понемногу и без злобы вычёркивает сестру из своей жизни. «Если Хоа победила и получила деньги, то… это реально, верно? Просто дурацкие игры.» Она упускает из виду предложение, состоящее из слов «плоть» и «кровь». Девушка, не сдерживаемая доводами рассудка, допускает идею о том, чтобы сегодняшним вечером встретиться с безымянными и принять условия ожидающей её игры; как будто с сухими листьями в огонь лезть — истошно и слепо. Ведь у неё нет волшебной ивовой дудочки, исполняющей заветные желания: в Квон мало честности, она попросту не заслуживает столь щедрый, нереальный подарок. Оставшееся время использует, как она считает, с пользой. Впервые за три недели прибирается, а затем её взор падает на баночку с малым остатком мета и галлюциногенов. Раньше до девушки бы и не дошло, однако в связи с зависимостью, её посещают отнюдь не здоровые мысли. «С ними будет легче», — ошибочно полагает Виен, желая запихать наркотики в карманы. «А если они найдут и заберут их?» Она обеспокоена: лишаться ценного и отвлекающего от нынешних реалий тяжело. Квон долго роется в барахле и вскоре находит в детской резной шкатулке крупные пустотелые бусины жемчужного цвета и три бронзовых медальона различной формы. Сначала придумывает проколоть отверстия в таблетках и пропихнуть через леску, но осознаёт, что они раскрошатся, а тонкой острой иглы у неё нет. Девушка пристально разглядывает плоские коробочки прямоугольной, круглой и сердцевидной формы. Вытаскивает оттуда маленькие фотографии корейских актёров и британских музыкантов и проводит пальцами по глубоким впадинам. Круглый медальон с отполированной верхней стороной чуть больше остальных, поэтому Виен аккуратно складывает внутрь метамфетамин; в прямоугольный с гравировкой и сердце, украшенное финифтью, — галлюциногены. Затем вытаскивает шнурок из толстовки, продевает кулоны и некоторые бусины с более широким отверстием. «Как монисто в Российской империи», — вспоминает историю культурологии Квон, завязывая концы шнурка на шее. «Нет, на всякий случай перевяжу хвост, как резинкой, закручу в шишку и запихаю их внутрь. Мало ли, снимут, а так не заметят… Надеюсь.» Снова принимает душ, надевает нижнее бельё и делает причёску, которая с первого раза не получается. Обводит глаза чёрным карандашом и красит ресницы тушью с комочками, что весьма нетипично для кореянок, и вскоре полностью одевается. Несколько минут смотрит на исписанную Хоа тетрадь, решается ещё раз перечитать и сжечь, а пепел развеять с балкона. Такой параноидальной осторожности всегда учила Сунан, чтобы умело заметать следы, если какая-то вещь несёт за собой хотя бы малейшую опасность для жизни. Близится к семи часам, поэтому девушка не медлит и берёт с собой телефон. Виен доезжает до Ханчон-ро на автобусе и минут пятнадцать стоит на месте, ожидая представителей банды. Отчего-то мучает томительное и щемящее предчувствие; воздух раскалённый, душно, и хочется как можно скорее уйти. Городской шум оглушающий и бесцветный, а сердце то и дело бешено пляшет внутри, больно долбя в грудную клетку. Считает себя полной дурой и собирается уходить, как вдруг к ней подъезжает машина, через стекло которой можно заметить человека в маске и красном костюме. — Что за маскарад? — неосознанно срывается с уст. — Квон Виен? — неестественным голосом молвит водитель. — Садитесь в машину. Виен недоверчиво оглядывается, пряча руки в карманы толстовки. — Садитесь, — приказывает он, открывая автоматическую заднюю дверь. Девушке удаётся разглядеть других людей, которые, по всей видимости, спят. Она заходит внутрь, не сразу вспоминая часть из дневника подруги. Усаживается на дальнее свободное сидение, видя, как к ней поворачивается водитель. В автомобиле пускают дым, и Виен рефлекторно задерживает дыхание, так как в некоторых клубах, в которых она проводит своё бесконечно свободное время, у хозяев есть весьма скотская особенность распространять «травяной смрад», меняющий сознание посетителей. Поначалу Квон теряется, не зная, что делать, но далее притворяется спящей и почти задыхается, однако в скором времени дым рассеивается. Только позже девушка вспоминает слова Хоа о машине и усыпляющем средстве; готова рассмеяться от того, что её пагубные привычки и находчивость наркоманки призрачно и мимолётно смогли ей помочь. Прячась за воротом толстовки, она изредка открывает глаза и наблюдает за огнями вечернего Сеула и рядом лежащими людьми. Вскоре машина останавливается, впуская следующего человека; впереди ожидается ещё около пяти остановок, и каждый раз приходится натягивать край одежды на нос. Они подъезжают к грузовому порту: к своей скоропостижной погибели, кровавой вакханалии и массовому помешательству.…никто теперь в целом мире не осилит меня, я сделаю их своими рабами.