Белый Мустанг

«Nocturne No.21 in C Minor, Op.Posth»

      — Юри, просыпайся, сейчас опоздаем! С собакой я уже погулял!       Плисецкий сразу же выбежал из комнаты, где спал Кацуки, чтобы дать ему собраться.       — Давай скорее, через 15 минут выходим!       Юри не понимал, что вообще происходит. Еще вчера он планировал ехать домой, а сейчас уже собирается на тренировку здесь, в Петербурге.       — Я договорился с тренером, чтобы мы объединили наши тренировки. Теперь каждое утро с 7 до 9 лед наш, Юри!       — Оуу…       — И я попросил не мешать нам. Я и сам не хочу со своим тренером кататься, только весь настрой перед соревнованиями испортит.       — Хорошо, собираемся!       Дорога до арены была не самой долгой: 10 минут пешком до метро, 5 станций в подземке, а там дворец спорта в двух шагах. Плисецкий любил в пути слушать музыку и читать новости в телеграме, накопившиеся за ночь. Кацуки всегда возил с собой какую-нибудь маленькую книжку. Сейчас у него в руках была «Анна Каренина». Но в последние дни ему было не до чтения. Когда он начинал читать, взгляд то и дело переходил на Плисецкого, сидящего напротив. Все смешалось в голове Кацуки.       — Давай быстро разомнемся и на лед, в следующий раз не будем засиживаться допоздна.       — Хахах, да уж, надо спать по ночам, а не танцевать…       Лед убивает не хуже, чем огонь. Пошел второй час, и Кацуки уже отрабатывал свои программы. На льду царили стеснение и молчание. Заход, разгон, прыжок, падение… Спрятать во льду все чувства. Он спасает их, не давая стонать от боли, не сходить с ума, не умирать от мысли, что их больше нет. Вечная мерзлота как спасение. Заход, разгон, еще прыжок, падение…       — Юри, лед не ковер, чтобы на нем валяться!       Кацуки вышел за бортик и сел на пол. Руки держат тяжелую голову, она наполнена всякой грязью. «Мустанг, мустанг, мустанг». Лед сохраняет все вещи чистыми, прозрачными, такими как есть. В этом его сущность, главное предназначение. Но как принять эту правду? Как поверить в эту прозрачность?       — Юри, что с тобой?       Плисецкий вышел за бортик к Юри и сел рядом.       — Мы можем поговорить о моих программах?       — Конечно. О них нужно разговаривать!       — В общем, программы для меня это что-то живое. Я не могу просто так взять, выйти на лед и сделать все элементы. В этом есть своя история, которую ты каждый раз проживаешь. Но в моей голове все истории слишком тяжелые. Я не могу сосредоточиться. «Белый Мустанг» (так Юри называл короткую программу) ассоциируется с самым ужасным периодом в моей жизни. Перестроить свою голову я не в состоянии. А каждый раз проживать это заново…       — А что с произвольной?       — Мой тренер поставил мне произвольную программу только недавно. Но она мне совсем не нравится. Мы договорились, что доделаем ее позже, между этапами, а на этих соревнованиях я катал короткую. Можно же было что-то одно показывать.       — Но ты остался здесь.       — Да, поэтому я не знаю, что делать.       — Слушай, давай поэкспериментируем.       — До всероссийского этапа меньше недели…       — Все будет хорошо. Ты веришь мне?       — Д-да, верю…       — Я поставлю произвольную тебе, а ты мне.       — Что???       — У меня уже есть кое-что в голове. Я хочу помочь тебе. Если твоя короткая программа про что-то ужасное, то сделаем произвольную совершенно противоположную. Я даже отдам тебе свою музыку, хоть и Шопеном я очень дорожу. У меня обе программы под него сделаны.       — А можешь рассказать про свою короткую? Я её не видел и даже не знаю, что там за музыка.       — Поехали.       Они быстро выбежали на лед, пересекли его и подъехали к бортику с колонками.       «Nocturne No.21 in C Minor, Op.Posth»       — Это был последний ноктюрн Шопена, опубликованный посмертно. Он такой простой, мелодия какая-то народная. Моя короткая программа это сумеречный свет, сияние луны, во второй части это разбушевавшаяся гроза, которая смещает границы реальности, неотделимые от чего-то очень личного. А произвольную поставишь мне ты. Что там будет… Решать только тебе!       — Это очень красиво!       — Твоя произвольная будет тоже под ноктюрн. Я хочу, чтобы ты понял, что после самых тяжелый периодов всегда бывает что-то очень и очень светлое, хорошее. Музыка, которую я тебе даю, очень детальная, узорчатая. В ней нет хаотичности и неуравновешенности. Это что-то очень строгое, точное и понятное. Юри, стань убедительным для себя и для всех остальных. Осчастливь зрителей…       Их тренировка уже давно закончилась, но до самого вечера они просидели в раздевалке, обсуждая музыку и придумывая программы.       Влюбленных выдают глаза… У двоих фигуристов сейчас они были особенно вдохновленными и сверкающими. Улыбка, начинающаяся с глаз и перерастающая в смех, сменялась переглядываниями. Они видели в глазах друг друга все, понимали и распознавали ответы и вопросы еще до того, как кто-то их произнесет. Долгий диалог на обычную спортивную тему отличался теплотой, которую никто из фигуристов не мог контролировать.       — Завтра будем делать все, что придумали друг другу, на льду!       — Я готов хоть сейчас!       Вечер наступил очень быстро в тот день. Снова путь домой, так и недочитанная глава «Анны Карениной», горячий душ, чай, музыка…       — А можно я с тобой схожу с собакой погулять?       На улице сентябрь, закаты красные, дома высокие, но не давящие. Облака такие густые и низкие, вокруг золотисто-янтарные листья. Вечер стоит теплый, как бы продолжает летнюю жизнь. Вилли сегодня непривычно резвый. Бегает из стороны в сторону. Парни уже подходили к дому, как собака резко нырнула в пожелтевшую траву и столкнула Кацуки с Плисецким.       Так обнимаются только влюбленные люди — крепко, долго и нежно. Особенно, если долго не виделись.       — Ты мне нравишься, Юрий!       Ответ был совсем неважен для него. Тем не менее, было все понятно и без слов…