Лабиринт

Путь до работы пестрел афишами. Анимешные персонажи толпились вокруг неё — яростного вишнёвого цвета, с плавными деками и изящными округлостями эф, сильной и уверенной Санта-Марии. Сбоку от скрипки вполоборота смотрел Тендо Сатори, а в самом низу громоздилось множество других инструментов. В узком неровном зазоре между хороводом во имя Санта-Марии и всеми остальными лилась надпись — музыка из любимых аниме в классической аранжировке, симфонический оркестр с ведущей скрипкой. Работы великого Страдивари, игры великого Тендо. Осаму раньше не обращал внимания, но цветистые объявления висели везде. На входе в метро, на фонарных столбах. Металлическая гармошка забора, скрывавшего стройку рядом с их отделением полиции, тоже вся была в этих афишах. Дата стояла скорая; как раз подходило время рассылать билеты счастливым будущим слушателям. Должно быть, они от всей души предвкушали концерт. И весь успех или неуспех мероприятия сейчас зависел от Осаму: количество седых волос на головах организаторов, количество расстроенных сорванным концертом людей. — Мне успели позвонить из министерства культуры, из ЮНЕСКО, из общества коллекционеров старинных музыкальных инструментов, — Кита-сан устало потёр лоб, вспоминая прочие звонки, — из музея Страдивари в Кремоне. У них ночь, а они мне звонят. — Ей скоро триста лет исполнится, — ответил Осаму, и когда Кита-сан вскинул на него брови, развёл руками: — Больше, чем нам всем вместе взятым. Вот и звонят. — А самое главное, — Кита-сан побарабанил пальцами по стеклу, — что ещё мне позвонил Тендо Сатори. Готовься встречать. Отходя к своему столу, Кита-сан мимолётным жестом любовно провёл по листу фикуса. Осаму невольно вспомнились все суккуленты в чужом доме, множество цветочных горшков с растениями сложных названий. Умирающая сансевиерия. У Киты-сана не было умирающих растений. Сколько бы он ни работал, как бы сложно всему их отделению ни приходилось, все цветы в кабинете начальства выглядели идеально. Иногда Осаму им завидовал. Как сейчас, например, когда ему предстояло изложить Ките-сану все данные, собранные в квартире, и все свои размышления на эту тему. Слова «Министерство культуры» и «ЮНЕСКО» нависли над макушкой и сжали тесным обручем всё, что Осаму держал в голове про кражу Санта-Марии. — Доброе утро, Осаму. Шинске-сан. Обруч разлетелся на куски. Аран ободряюще потрепал Осаму по плечу, кивнул Ките-сану и разложил на свободном столе всё, что относилось к его наблюдениям. С появлением Арана как будто стало легче всем, включая и без того вполне беззаботные суккуленты. Кита едва заметно улыбнулся, Осаму почувствовал прилив уверенности в своей кипе протокольных бумажек. Пересказывать наблюдения не одному было куда как легче, и возможность ткнуть в полиэтиленовый пакетик с отмычкой, в свежепроявленную фотографию разбитой пластинки — помогали. — Считаю, что в квартире побывал один человек, — сказал Осаму. — Хорошо понимавший, куда и зачем он идет. Был в курсе, кстати, что Тендо в Париж улетел с «Вильомом», а не со «Страдивари». Соседи ничего не знают, не слышали, ну да в таких домах с соседями сразу глушняк… Свет не включал. Сразу поднялся в лофт, шкаф вскрыл очень аккуратно, как будто боялся навредить скрипке. — Так. Кита-сан посмотрел на Арана. — Эксперт Оджиро добавит что-то? — Было бы что, — развёл руками Аран. — По пластинке компьютерная модель отпечатка ладони получается неполная, с другими отпечатками всё неясно. Давность ещё определяю. У Ширабу-сана отпечатки я снял, но от них толк вряд ли будет. Отследить ещё какие-то проблематично, но коллекцию дактокарт на все их контакты подготовлю. — А отмычка? — Отмычка дивно хороша. Ручка широкая, очень удобная, край острый, редко такой шикарный инструмент увидишь. Следов на ней нет. То ли вытерли перед тем, как потерять, то ли её трогали только в перчатках, и всё остальное, стало быть, тоже. Две молнии выдавлены приметные, но и только. — При этом на пластинке отпечаток ладони, — напомнил Кита-сан. Его лицо практически ничего не выражало, как и всегда, но Осаму чувствовал, что начальник медленно вскипает, загоняя их — или конкретно его — в угол. Ещё чуть-чуть, и Осаму наступит в собственную лужу, а потом его в неё ткнут носом. — На пластинке есть, — кивнул Аран. — Показать? Кита-сан отмахнулся. — Несостыковок, в общем, тьма, — резюмировал Кита-сан, и в его случае примерно так всегда выражалось мнение «Я услышал кучу ерунды о том, как мы топчемся на месте, точно слепые котята». Осаму посмотрел на него — вопросительно, затем на Арана — с упрямым непониманием. Аран выглядел спокойным, но судя по всему тоже не совсем понимал, что именно возмущает Киту-сана. — Значит, по мнению Осаму, там был один человек. Один уникальный, единственный в своём роде человек, который отлично понимает ценность скрипки «Страдивари», прекрасно отличает её от любой другой, знает, где она лежала в доме Тендо и Ушиджимы, и при этом не менее мастерски управляется с воровской отмычкой. Потом этот умелец крадёт некое количество денег и драгоценностей — правильно? Драгоценности же забрали? — Да, — хмуро сказал Осаму. — Не знаем пока точно, какие, но какие-то пропали. Когда Тендо-сан приедет, составлю рапорт со списком. На первый взгляд точно унесли лауреатские медали. — Рапорт, — вздохнул Кита-сан. Он снял и надел колпачок с ручки — максимальное проявление шатающихся нервов, которое он себе позволял. Всем своим видом Кита-сан выказывал, что рапорты дело полезное, важность их он признаёт, но лучше бы Осаму сразу разглядел несостыковки, чем обещал ещё рапорт. — Знаток скрипок и отмычек. Разносторонний специалист у нас выходит, и напоминаю, что это вхожий в семью человек. Берёт он дорогие, но признаем честно — на фоне скрипки никому не нужные вещи, набивает ими сумку, чемодан, чёрт знает что. И выходит ночью на улицу с сумкой денег и скрипкой «Страдивари» наперевес. Так? Вы в это верите? — Ну не очень, — нехотя согласился Осаму. Аран задумчиво почесал нос, добавил: — По дороге к тому же человек сшиб пластинку и, кажется, пытался убрать за собой, но столкнулся с какими-то помехами. — Ещё и сняв перчатки, — вздохнул Кита-сан. Ручка снова щёлкнула колпачком. Кита-сан никогда не кричал, не ругался, не требовал и не угрожал, но простого щелчка ручкой хватало, чтобы вызвать у Осаму стылое чувство между страхом и упрямым стремлением доказать, что он со всем справится. — Торопился, — вставил Осаму, и Кита-сан посмотрел на него строгим долгим взглядом: — Как ты со своими выводами. Давай пока ограничимся версиями, но без скороспелых выводов. — А ещё если бы я мог привлечь Комори… — Я так понимаю, ты уже, — Кита-сан повернулся и строго посмотрел на Осаму. Так смотрели суровые тётушки на сорванцов, внезапно врезавшихся в них во время игры в догонялки. Осаму захотелось съежиться под его взглядом. Он работал с Китой-саном не первый год, но некоторые вещи трогают одни и те же чувства неизменно, хоть на первый раз, хоть на сотый. В конце концов, это было правдой; он действительно вчера понаписал Комори всяких размышлений, скинул записи и даже успел попросить немного пробить социальные связи Тендо и Ушиджимы. Частично со слов Ширабу, частично по всяким обрывкам информации из соцсетей и заметках о концертах и мероприятиях. Ширабу вчера спрашивал — зачем выяснять это у него, если сами хозяева расскажут куда лучше. И пришлось объяснять, что здесь как с отпечатками пальцев: надо получить всю информацию, пусть на первый взгляд лишнюю в своей очевидности, чтобы сравнить и оставить нужное. И к тому же всегда интересно, что разные люди говорят о разных людях. Вот тем черновым вариантом пула знакомств Осаму и попросил заняться Комори. А Кита-сан уже и прознал. Глупо, конечно, было думать, что малейшее шевеление в участке от него ускользнет. — Комори привлекай, — Кита-сан наконец сменил строгий взгляд на внимательный. — У неё всё равно сейчас ничего слишком важного нет, а тебе и Арану помощь не повредит. И на том всё закончилось. Выйдя из кабинета с суккулентами, щелкающей ручкой и головной болью Киты-сана от разрывающегося телефона, Осаму тут же вытащил пачку сигарет, и Аран покачал головой. — Пошли лучше накормим тебя. После наваристого рамена со свининой стало лучше, но Осаму всё равно вышел курить. Сигарета истлела в его руках до самого фильтра, едва не обжёгши пальцы. Оттягивать было нечего, но он всё равно тянул, словно металлический козырёк уголка с курилкой закрывал Осаму не столько от затянутого облаками неба, сколько от образа вскрытого и зияющего пустотой шкафа. Два человека, предположил Кита-сан. Один явился за скрипкой, второй — за деньгами. Кому-то из них принадлежал отпечаток ладони на пластинке. Вместе тогда они пришли или по отдельности? Выжидал ли кто-то из них, пока второй закончит своё дело? Могли ли они оба прийти за скрипкой, но досталась она только одному? Телефон на входе в отделение щёлкнул сообщением — к счастью, не от ЮНЕСКО. Комори обещала ему сюрприз на столе. На столе лежала плотная серая папка: куча листов внутри, ровная наклейка с номером дела на обложке. Осаму провёл пальцем по набору сухих цифр, не ведающих обо всей толще ответственности перед академической музыкой. Наверное, в глазах Ширабу или тех, кто обрывал телефон Киты-сана, все они, а прежде всего Осаму, были такими же бездушными цифрами. Не ведали истинной ценности Санта-Марии, не измеряемой деньгами. Внезапно завибрировал настойчивым звонком и его телефон; до Осаму, конечно, всё ещё не пытались добраться ни ЮНЕСКО, ни коллекционеры из Кремоны, или как их там. Всего лишь Ацуму. — Я слышал в новостях, — выпалил он сразу же без лишних приветствий, и Осаму вздохнул. — Упомянули комиссара полиции Киту, — продолжал Ацуму с чуть чрезмерным, на вкус Осаму, энтузиазмом, — и я сразу понял, что тебя тоже припахали. — Верно понял, — Осаму пощелкал заклепкой на папке от Комори, — даже удивительно. — Эй. — Внезапно весь город в этой чёртовой скрипке, — пожаловался Осаму. — Пока добрался до работы, увидел какую-то лютую тьму афиш. Ацуму помолчал. Осаму прижал телефон к уху в ожидании и освободившейся рукой потянулся к сахарнице. Плюхнул себе в кофе три ложки, подумал и добавил четвёртую. — Хочешь, расскажу анекдот про Страдивари? — Осаму чуть не уронил чашку. Ко многому от брата он привык, но анекдоты про Страдивари были новинкой в его репертуаре. Готовился к беседе, видать. — Нет, конечно, — ответил Осаму. — Просто заткнись сразу. Ацуму, конечно, рассказал анекдот — про Страдивари, делавшего скрипки для лохов и барабаны для настоящих чётких парней. Осаму размешивал сахар и думал, что только барабанов ему сейчас не хватало. Впридачу ко всем скрипкам, валторнам, виолончелям, оперным певцам и рок-музыканту Семи Эйте. Самое отвратительное, что ему всё-таки было смешно: от самого анекдота и от того, как, закончив, бурным собачьим смехом загоготал в трубку Ацуму. Не удержался, присоединился к нему, только предусмотрительно поставил кружку с кофе на стол. Так и ржали по телефонным линиям из Токио в Осаку и обратно, как два истинных идиота. И украденная скрипка в тот момент казалась чуть меньше проблемой и чуть больше — интересным приключением. — Ладно, — подобрался Ацуму, — а тебя тоже по телеку теперь покажут? — Вряд ли. — Жаль. Мама, наверное, обрадовалась бы, что у неё оба сына в телевизоре. — Ты знал, что в Японии есть общество коллекционеров старинных музыкальных инструментов? — невпопад спросил Осаму, и Ацуму вновь зашёлся смехом, отпустил пару комментариев про все его новые ценные знания. Они поболтали ещё немного про волейбол, про то, когда Ацуму таки доедет до Токио, и потом Осаму наконец отключился и уставился на серую папку. Два пересекающихся круга с аккуратными подписями — Тендо Сатори, Ушиджима Вакатоши. Спиральные линии от каждого из них, пересекающиеся и независимые. Линии обозначали разные истории знакомства и взаимоотношений: вместе учились, вместе работали, заказывали какие-то услуги, дружили. На все линии бусинами Комори нанизала плотные чёрные точки, помельче и покрупнее, но все равно отчаянно небольшие, иначе все бы не влезли. Вокруг Тендо и Ушиджимы собрался сонм важных им по разным причинам людей, и все они — яркие индивидуальности, многие с именами громкими и узнаваемыми — сейчас спрятались за теми самыми точками. Осаму скользнул взглядом по довольно жирному, разбухшему как весенняя почка, кругляшку на линии общих друзей — Семи Эйта. Обыкновенная чёрная точка выглядела точно так же, как все остальные. Все они, эти точки, были черными и молчаливыми на первый взгляд, но на деле за ними скрывались страсти и истории, воспоминания и передряги. Историю Семи Эйты Осаму ковырнул самую малость, но там уже отразились мириады чувств и событий — от творческих конфликтов до совместных праздников. И Семи Эйта мог украсть скрипку. Точно так же, как это могли сделать другие — Ширабу Кенджиро, друг и врач, Ивайзуми Хаджиме, коллега Ушиджимы по консерватории без особых пересечений с Тендо, настройщик роялей Гошики Цутому… Линии вились и вились, сыпались бусины человеческих контактов, и вся эта лавина информации затопляла отделение полиции ещё до встречи с самими потерпевшими. Осаму моргнул и поискал глазами какие-нибудь наиболее примечательные варианты — может быть, сразу наталкивающие на мысль о мотиве, или наоборот самые невозможные, которые стоило быстро отработать и забыть. Например, престарелый Вашиджо-сенсей, руководитель музыкальной школы, которую закончил Тендо. Максимум наводчик, не более того. Осаму вгляделся в фотографию нахмуренного невысокого старика. Какой-нибудь ученический контрабас мог быть и покрупнее почтенного учителя. По столу, прямо рядом с углом папки, постучали длинным пальцем, и Осаму встрепенулся. Комори уже практически уселась на стол, тщательно расчистив место для своей вертлявой задницы в потёртых джинсах. Смерила взглядом Осаму и результаты своей работы в его руках, довольно ухмыльнулась. Они не так уж часто работали вместе, но всякий раз с обоюдным удовольствием. Комори регулярно стенала, что её бесценные социальные навыки пропадают зря в окружении компьютеров и информационной безопасности, а потому неизменно радовалась любому вовлечению в расследования мотиваций и личностей. Осаму ценил точность и внимательность к деталям. Россыпь точек вокруг Тендо и Ушиджимы служила отличной иллюстрацией. Да и чего греха таить — у Комори с социальными навыками действительно было хорошо и иной раз получше, чем у Осаму, несмотря на всю любовь к компьютерам. — Ну и что думаешь? — спросила Комори, расплываясь в улыбке. Очевидно, ей льстило, что она застала Осаму как раз за изучением своих трудов. — Слушай, эту скрипку небось ведь и не продашь особо? — Ну картины как-то продают, — пожал плечом Осаму и перелистнул папку от страницы, посвященной Вашиджо-сенсею, к главной схеме. — Но скорее всего не ради того крали. То малое количество данных, которыми он располагал, позволяло сделать вывод, что всё-таки кражу совершил человек, знавший квартиру, а значит — знавший Тендо или Ушиджиму или обоих. Кто-то, хорошо знакомый с их образом жизни и с культурной ценностью именно Санта-Марии. В доме были другие инструменты; и не только рояли, которыми дразнился Аран. Валторны, тоже коллекционные и уникальные. Гитара. Виолончель. Две другие чёртовы скрипки, в конце концов. Ещё одна вместе с Тендо летела из Парижа, и несмотря на её наверняка потрясающее выступление на европейском концерте, она абсолютно не интересовала вора. Тот пришёл за Санта-Марией, только за ней, пальцем не притронувшись ко всему остальному музыкальному богатству. Если согласиться с Китой-саном, то кто хотел деньги — тот унёс деньги. От Санта-Марии хотели другого. Такие вещи и в таких условиях воруют не во имя нулей на банковских счетах. Они важны эмоциями: значение имеют капли пота Антонио Страдивари, когда он покрывал её блестящим лаком; слёзы, пролитые слушателями под пронзительное скрипичное пение на протяжении веков; ловкость пальцев Тендо на смычке по её струнам. То, как он укрощал её так, как не умел ни один человек в мире, и как она позволяла ему извлекать те звуки, какие не породил бы ни один другой инструмент. Это было преступление не про отношения человек-деньги, а исключительно про человек-человек или на крайний случай — человек-искусство. Но искусство — тоже часть человека. Преступление, полное не жадности, а совсем иных чувств и эмоций. Тех самых, спрятанных в точках, которые Осаму вынужден был разгадывать. Неожиданно захотелось — нет, не подержать скрипку «Страдивари» в руках даже, к чему бы это обычному следователю, ничего не понимающему в классической музыке. Просто хотя бы взглянуть живьём на великое творение мастера, волнующее умы. Какие-то — настолько, чтобы решиться на преступление. — Кита-сан считает, что деньги и скрипку забрали разные люди. — Он сказал, — вздохнул Осаму. — Но уличные камеры ничего не дают. Не знаю. Комори ещё постучала по столу. Могло бы раздражать, но выходила скорее успокаивающая ритмичность. Белый шум, не нарушающий концентрацию, а подталкивающий в её объятия. — А что у Арана-куна? — Сегодня обещал сбросить кусок отпечатка ладони с пластинки. Полностью восстановить не вышло. Пробьешь по базам? — Я-то пробью, — Комори усмехнулась, — но когда я пробивала всех этих товарищей по другим базам, — она кивнула на папку знакомств, — могу тебя заверить, преступников у них в кругу друзей не обнаружила. Они сошлись на том, что попытка не пытка, да и в принципе, глядишь — потом проще будет сличать отпечатки рук и пальцев с теми, кого будут допрашивать. Веры в большую помощь от дактилоскопии всё равно было мало, но ни одна зацепка лишней не была. Кита-сан всегда требовал с одинаковой тщательностью смотреть что на большую картинку, что на составлявшие её мелочи. Осаму давным-давно работал самостоятельно и всё равно регулярно чувствовал, что ещё только учится так делать. Каждый раз, когда Кита-сан начинал смотреть вместе с ним. Вашиджо-сенсей ответил на звонок не сразу; Осаму долго висел и слушал какой-то кусок из известного классического произведения после разговора с вежливой сотрудницей музыкальной школы. Мелодия звучала до противного знакомо, но не отзывалась в памяти никаким названием. Возможно, ему стоило начать знакомиться с классической музыкой поближе для успеха в расследовании. Удивительно, но преподаватель действительно всё ещё работал — Осаму ожидал скорее, что услышит о его уходе на пенсию и будет выяснить, как связаться с ним ещё каким-то образом. Но пришлось всего лишь дождаться, пока почтенный Вашиджо дойдёт до телефона из своего музыкального кабинета. Наверное, там сейчас надрывалась первая скрипка в жизни будущего великого маэстро, кому предстояло стать следующим в очереди на владение Санта-Марией. — Приветствую, — резко, трескуче сказал Вашиджо. У него был поставленный учительский голос, настолько подходящий профессии, что Осаму в течение разговора показалось, что его самого скоро попросят перечислить ноты. Или с чего там начинается обучение в музыкалке. — Сегодня во второй половине дня, — повторил Вашиджо ещё раз абсолютно безапелляционным тоном. Осаму пытался уговорить его встретиться в музыкальной школе завтра, чтобы сегодня спокойно пообщаться с Тендо и заодно не гонять престарелого сенсея по городу, но в итоге плюнул. Раз так хочет сам и сегодня, пусть приезжает сегодня. Не успеет из-за Вашиджо разобраться с тем, что накопал Аран — ну посидит ещё подольше вечером, не привыкать. Всё равно про Тендо неясно было, когда его ждать со всеми перелётами. То ли сразу из аэропорта (Осаму бы не удивился), то ли ещё заедет домой сначала; и в любом случае каждый из вариантов легко мог выйти за рамки рабочего дня. Вашиджо-сенсей выглядел в точности, как обещало фото: приземистый, хмурый старик с седыми волосами клочьями. Держался он твёрдо и уверенно, в кабинет Осаму вошёл той же жёсткой походкой, какой годами входил в классы с будущими маэстро. Огляделся, поймал камеру цепким взглядом из-под густых бровей. — Здравствуйте, — Осаму чуть поклонился, встав, и указал на стул перед своим столом. На камеру коротко кивнул: — Просто на всякий случай включаем, формальность. — Давно у меня не было выступлений под запись, — иронично, но совершенно беззлобно усмехнулся Вашиджо. — Но всё понятно, да, это для нас всех большое горе. Санта-Мария — великий инструмент. И для Сатори она ещё больше особенная. Каким бы наполненным эмоциями это преступление ни казалось Осаму, он очень сильно сомневался в том, что здесь могут существенную роль играть эмоции, уходящие вглубь далёких лет, откуда-то из начала творческого пути Тендо Сатори. Поэтому от Вашиджо он ничего особенного не ждал; так, скорее заведомо глухая линия, по которой стоило пройти, чтобы щелей не оставлять. Вряд ли он часто бывал у Тендо сейчас — и старик это подтвердил, когда выяснилось, что он и адреса-то актуального не знал. Действительно не знал, не обманывал. Пересекались пару-тройку раз в год на выступлениях, ещё бывали случаи, когда Тендо заезжал в альма-матер. И всё. — Сатори удивительный мальчик, — вздохнул Вашиджо-сенсей уже ближе к концу. — Всегда был. Во всех, хм, смыслах. Вы же с ним уже виделись? — Пока не довелось, — признался Осаму. Он бросил взгляд на часы: самолёт уже всяко приземлился, Осаму не помнил точного времени, но когда-то раньше оно было. Возможно, Тендо уже ехал сюда и звонил Ките-сану. Телефон самого Осаму молчал. — Знаете, как говорят, — Вашиджо пожевал губу в поисках правильных слов, — талант обязательно должен быть щедрым. И Сатори как раз тот настоящий талант, что полностью соответствует этой фразе. Он всегда делился, с самого начала. Вот просто играл — и все чувствовали, что он играет для них. Талант так и должен. И Санта-Мария, понимаете, она бы просто лежала. А благодаря Сатори она живёт и мы её слышим. — Ну, наверное, нашёлся бы кто-то ещё, — усмехнулся Осаму. Философия о талантах не вызывала у него особого отклика; не тянуло ни спорить, ни соглашаться, вероятно, Вашиджо было виднее. Осаму с трудом представлял себе профессионального скрипача без концертов и без стремления играть для слушателей, но, возможно, за свои долгие преподавательские годы Вашиджо всякого навидался, вот и рассуждал. Сейчас он покачал своей морщинистой головой: — Нет, хорошо, что нашёлся именно Сатори. Надеюсь, что она к нему вернётся. Был один такой скрипач, Суна Ринтаро. Вы, наверное, слышали уже… Как раз полная противоположность щедрому таланту Тендо Сатори. Очень одарённый был мальчик, но увы. Закрытый настолько же, застегнутый на все пуговицы. И вот соперничали они, в своём роде. Как наперегонки бежали. — Суна Ринтаро? — повторил Осаму и чуть напрягся, подался вперёд. Имя было совершенно новое, ни разу не упомянутое ни Ширабу, ни в интернете как связанное с Тендо или Ушиджимой. Вашиджо его притом описывал как вероятно не самого близкого, но однозначно важного в жизни Тендо человека: вряд ли постоянного соперника можно было легко вычеркнуть и забыть, как не существовал. Но выходило именно так — никакого отпечатка Суна Ринтаро в жизни маэстро Тендо на первый взгляд не оставил. Почему-то саднила в затылке мысль, что если бы не связался со старым учителем из музыкалки, которую Тендо закончил очень много лет назад, то про бег наперегонки никогда бы не узнал. Вашиджо кивнул и, видимо, понял, что Осаму слышит про того Суну впервые; продиктовал, какими иероглифами записывается имя, подождал, пока Осаму черканёт его себе, и продолжил: — Сатори же и мастер-классы проводит, и лекции, он спонсирует программы всякие. Помогает пробиться, очень интересуется новыми музыкантами и вообще всем интересуется. А Суна… ну, у него и возможности, конечно, не было на тот момент. — Так рано бросил музыку? — уточнил Осаму. Внезапная ниточка, сначала тонкая и незаметная, крепла с каждым словом старика Вашиджо, превращаясь уже в верёвку и чем чёрт не шутит — возможно, в толстый канат, ведущий из неизвестности к большей ясности. По всему выходило, что соперничество выиграл великий и успешный Тендо с афишами по всему городу и планами на азиатское турне. Вряд ли закрытый и противоположный щедрому таланту Суна Ринтаро испытывал по этому поводу теплые чувства; особенно учитывая, насколько он растворился в небытие. — Совсем рано, да. Едва загорелся и тут же погас. Но он бы не стал так, я думаю. Суна всегда был очень… очень в себя. Замкнутый внутрь. А талант так не может, ему надо в мир, вширь, ему надо быть щедрым и делиться с окружающими. Иначе он хиреет. — Суна захирел? — Нет, я же говорю, Суна ушёл из музыки просто. Сам. Видите, всё сам делал, сам решал. Он и захиреть не успел. — Вашиджо вздохнул. Лоб его наморщился от навалившихся воспоминаний, наверняка куда более обширных, чем он мог пересказать Осаму в одной беседе. Он наблюдал весь бег наперегонки двух талантливых мальчишек со скрипками, переросший потом в соревнование за звание лучшего студента консерватории, и по его собственным словам — никогда не мог предположить, кто из них одарён больше, кого лучше слушается скрипка и чья музыка больше наполнена жизнью. Видел взлёты и падения каждого из них, хмурил густые брови на неправильно поставленные пальцы то у Тендо, то у Суны, обоих прерывал с возмущением, если начинали играть не то. Слишком большие куски жизней, чтобы кратко поведать их в отделении полиции для пользы дела. — А после консерватории Суна немного поиграл, я был на концертах. На струнном, кажется, и на симфоническом тоже… И на каком-то, где они с Тендо оба играли. Изумительно выступали, я даже не думал, что они смогут так сразу после консерватории. всегда им говорил — не мечтайте, не зарывайтесь. А смогли… Но потом Суна исчез. И я больше почти ничего не слышал, ни от него, ни про него. Слух какой-то вроде был, что вернётся… Но нет, не помню, откуда взялось. С концами пропал со сцены. Осаму смотрел на сухие руки Вашиджо поверх таких же сухих коленей. Весь он был маленький и сморщенный, и глядя на него сейчас, сложно было поверить в то, что этот невысокий старый человечек воспитал величайший скрипичный талант в стране. Трескучим потоком лился рассказ о том, как не сложилась карьера второго, быть может, даже более яркого и более одарённого. Вашиджо говорил медленно и обстоятельно, как человек, привычный к неспешному течению своей длинной жизни. В каждом его слове сквозил возраст, и примешивалась к нему грусть — тихая и полузабытая, давно загнанная на задворки памяти. Пробивалась она с трудом, настолько невнятно и неуверенно, что Осаму вряд ли мог разобрать, о чём грустит старый преподаватель Вашиджо. О том ли, что погас Суна Ринтаро, не успев и загореться в полную силу. О том ли, что не хватило педагогических талантов на двоих гениев. Уже провожая его, Осаму вспомнил спросить: — Может, испытания славой не выдержал? И Вашиджо покачал головой в ответ, сразу отвергая эту версию: — Было бы что выдерживать, детектив. Было бы что выдерживать… Он ушёл — обратно в свою школу или домой, отдыхать перед следующим учебным днём, когда придут к старому Вашиджо дети со скрипками и виолончелями. Инструменты будут лежать в новеньких блестящих футлярах или в уже потёртых от постоянного таскания на занятиях, и под строгим учительским взглядом из-под седых густых бровей детские руки будут их вытаскивать, а потом раз за разом, нота за нотой воспроизводить снова и снова светлые, как рассвет, звуки. Как это делал Тендо Сатори. Как когда-то и Суна Ринтаро. Осаму сбросил Комори его имя и то, что услышал от Вашиджо, в преддверии скорого приезда маэстро принялся наводить порядок во всех рапортах и протоколах. Руки разбирали и подписывали документацию, а в голове так и звучало по кругу отрывистое, медленное — таланту стоит быть щедрым, только загорелся и сразу погас, было бы что выдерживать. Немного стало интересно, что сейчас сказал бы про Осаму какой-нибудь Вашиджо из его собственной жизни; как отозвался бы о них с Ацуму их пожилой волейбольный тренер из старшей школы. Они-то шли рядом и толкали друг друга локтями небось ещё активнее, чем Тендо и Суна. Стал бы тренер качать головой и грустить, что Осаму и загореться-то толком не успел, а уже ушёл по другой дороге? Представить что-то такое оказалось неожиданно легко. Из-за вала бумажек и мыслей потянуло на улицу, серую и сопливую от заморосившего к вечеру дождя. Осаму спрятался под козырьком над местом для курения и чиркнул зажигалкой. Струйка белесого дыма сливалась с такого же цвета небом, во рту привычно и успокаивающе горчило, но от мыслей спрятаться не вышло. На окраинном стадионе в Осаке Ацуму, вечный его соперник, кидал пасы игрокам, заменившим ему Осаму. Осаму сам не жалел о принятых решениях ни мгновения. Жалел ли о своих решениях Суна Ринтаро, неизвестный ему вплоть до отсутствия своей собственной точки на карте знакомств Тендо Сатори? По всему, что и как говорил Вашиджо, выходило, что скорее всего — да. Оставалось под вопросом, насколько то были сожаления Суны, а не самого учителя. Смял окурок в пепельнице, вернулся обратно — и на подходе к кабинету сразу услышал незнакомый, но ожидаемый голос: — Добрый вечер, Мия-сан.