Лабиринт

Осака в девять утра встретила нежно-голубым небом, и весь город под ним смотрелся свежим и умытым. На вокзале ещё не началась вечная толчея, в комбини на полках с готовой едой лежал полный ассортимент — бери не хочу. Осаму спросонья позависал над бенто и гамбургерами в пластиковых упаковках, но развернулся к стенду с конфетами. Маленькие шоколадные вафельки были символом маршрута Токио-Кансай и наоборот ещё с незапамятных времён. Впервые он проехал дорогой из Кобэ в Токио на самом обычном ночном автобусе. Любой японский школьник хоть раз на таких катался. Они ехали на соревнования по волейболу, Ацуму ныл, что нечего было забивать едой весь рюкзак, а потом во сне напускал слюней Осаму на ворот футболки. Осаму всю ночь пропялился в окно, методично жуя вафли из рюкзака одну за другой. По прибытии тренер сразу выписал двойной нагоняй — за осоловелые глаза и за крошки на коленках. С тех пор поездок было много, и автобусами он не ездил уже давно, и не было никакой опасности в своих вещах внезапно увидеть кроссовки брата или, наоборот, недосчитаться своей ветровки. А вкус вафелек остался. Осталась и кружка с полустёртым маскотом чемпионата мира по футболу у Гинджимы на работе. Осаму с некоторым удивлением тронул поблёкший рисунок. Жёлтый львёнок подмигивал одним глазом ничуть не менее весело, чем двумя — в год, когда Мия Осаму и Гинджима Хитоши вместе пришли после университета в это полицейское отделение. — Я о нём забочусь, — заметил Гинджима. — Видишь, у него только одна лапа истёрлась с тех пор, как ты ушёл. И то не до конца. Сам Гинджима в промежутках между ловлей кансайских Минотавров успел жениться, получить парочку повышений, отметить рождение дочери и сходить в декрет. Единственный глаз львёнка и семейная фотография у Гинджимы на столе как бы спрашивали в унисон — жалел ли Осаму, что не остался? «Нет», подумал он и поставил кружку с кофе на стол. Чтобы жалеть, надо было очень отчётливо понимать, какие перспективы ждали его в Осаке, чем они отличались от Токио и главное — нужны ли они ему были вместо того, куда кривая в итоге вывела. И если на первые два вопроса ответы казались расплывчатыми и невнятными, про третий Осаму знал твёрдо, что ответил бы тем самым «нет». Особенно сейчас. — Все опрошенные железно подтверждают показания твоего Гошики. Комар носа не подточит. И консерватория, и отель, и даже забегаловка, в которой он якобы ужинал, нам чек показала на нужное время. — А что в отеле говорят? — задумчиво переспросил Осаму. — Ещё раз перескажи. Чёрные Гинджимины зрачки крутанулись в глубоких глазницах. Всем своим видом он напоминал смайлик из стандартного смартфонного арсенала: закатывал глаза чуть не до самого лба, чуть не к линии роста обесцвеченных волос. — Пришёл он не поздно, в нормальное, обычное время пришёл. Заселился и попросил его не будить. В номер ничего заказывать не стал, просто ушёл спать. Мол, очень сонный был, прям в стойку регистрации носом клевал. До утра дежурная с ресепшена его не видела. Утром он всё чин чином сделал, пришёл своевременно, сдал карту-ключ и уехал. Уборщица сказала, что было чистенько, ничего необычного. Ну, поспал Гошики в номере, да и всё на том. А, и он позавтракал в отеле. — А ужин?.. — А ужин, — передразнил Гинджима, — был до заселения. Осаму уставился на записи у себя в блокноте. Попытки выстроить поездку Гошики Цутому в Осаку так, чтобы туда вклинивалось «метнуться в Токио и вернуться обратно» за одну ночь, получалось плохо. Если дежурная его после заселения не видела, стало быть, не выходил… Но не мог, не мог же Коганегава Канджи, со школьной скамьи товарищ его по глупым и вредным забавам, вломиться в квартиру маэстро один. Не понял бы Коганегава Канджи ни какую скрипку брать надо, ни где они лежат. — А из номера точно можно покинуть отель, только минуя ресепшен? Гинджима постучал пальцем по лбу. — Нууу, может быть, кстати и нет. Если правильно припоминаю, там на этаже есть выход к боковой лестнице. Лифты ведут на главный вход, а лестница спускается к гостиничному ресторану. И у ресторана точно есть свой выход. — А ресторан круглосуточный? — Да, — кивнул Гинджима. — В этом точно уверен. А что? — Тогда смотри, — Осаму толкнул блокнот по столу, — если мы допускаем, что он сразу же сел в такси на выходе и уехал, к примеру, в аэропорт, то часа полтора — и он в Токио. — Ага. И вот он там сходил в квартиру скрипача, а потом пешком дошёл обратно в Осаку? Завтрак в отеле до половины одиннадцатого. Долететь в Кансайский аэропорт, вернуться в отель и успеть на завтрак — задачка для супергероя выходит. — Ещё варианты — автомобиль, автобус, синкансен. — Автобус отсекаем сразу, все они либо уходят раньше, чем он успел бы сесть, либо приходят поздно. Автомобиль тоже не вариант, осадки были миллиметров десять, туман, гнать бы не вышло. Синкансен возможен, если по приезду он сразу запрыгнул в такси и подъехал к отелю. — И? — с надеждой взглянул Осаму, но Гинджима покачал головой: — Когда ты написал про маршрут, я сразу запрос отправил по движению такси между этим отелем и вокзалом. Нет записей. На свой командировочный синкансен он ехал общественным транспортом. Больше месяца Осаму ходил по лабиринту, разглядывал стены и подслеповато щурился на поворотах. Дорога путала его, тоннели заманивали в неверных направлениях. И не был он героем Тезеем, и Ариадны не было, которая могла бы ему дать волшебную нить, что доведёт к Минотавру и выведет наружу. Минотавр прятался. Врал и путал. Минотавр верил, что зашифровался в сердце лабиринта безнадёжно хорошо, не найти, не зацепить его тонкий хвост и не вытащить постепенно всего зверя наружу. Суна Ринтаро верил, что однажды всё закончится и он возьмёт в руки скрипку снова, чтобы сыграть для Осаму. Казалось, это обещание стало осязаемым в тот момент, когда пунктиром пролегла тропинка между Коганегавой и Гошики. Как будто посыпалась тщательно выстроенная Минотавром конструкция, зажглись яркие свечи внутри лабиринта и начала приоткрываться дорога. Вот только мало было постигнуть смысл всего сооружения — надо было понять, где ставить заслон, куда загнать Минотавра и прижать окончательно. И вот тот самый заслон, та самая ловушка никак не хотела рождаться. — Давай проверим такси ещё раз. — Да как скажешь, — пожал плечами Гинджима. — Но не утренние, а вечерние. От отеля в аэропорт. Нужный офис компании такси оказался вторым из проверенных; и располагался он в громоздком старом здании, где колонны серого цвета и вытянутые прямоугольные окна отчаянно копировали Европу того же периода. В Кобэ таких зданий было немало, почти как домой съездил. Начало 20 века, такое называлось каким-то красивым иностранным словом — то ли модерн, то ли ар-деко. Небось кто-то из встреченных Осаму за время поисков скрипки людей подробно объяснил бы разницу между стилями, правильно атрибутировал здание такси и ещё присовокупил сюда рассказ об акустике. Ему просто хотелось получить заветную информацию — такую, от которой затеплится надежда, что всё-таки углы лабиринта, отведённые Коганегаве и Гошики, связаны. Есть между ними прямой переход, должен быть, и именно им наверняка ушла Санта-Мария. — Нет, вы знаете, — девушка за компьютером наморщила нос, вглядываясь в бесконечные строчки Экселя, — до аэропорта вечером поездок нет. Если хотите, расширю поиск на всю улицу… Подождите, а вот вызов из этой гостиницы в Итами. Сделан почти сразу после указанного вами времени. Но Итами, наверное, не то?.. В Кансайский аэропорт нет. — Итами, — медленно сказал Осаму. — И как у нас с рейсами в Токио через Итами? Гинджима быстро щёлкнул по экрану телефона. Девушка растерянно выделила ячейку с соответствующей поездкой. Она явно не ожидала, что полицейские схватятся за несчастный аэропорт Итами. Крохотный, незначительный в сравнении с грандиозным Кансайским хабом, подобно неказистой землянке на фоне египетских пирамид. И сейчас сердце Осаму билось в одной надежде на то, что табло Итами, про который не все и знают-то, покажет нужное расписание. — А ты знаешь, — Гинджима поднял взгляд, — через Итами и утренний рейс можно было совершить, не боясь опоздать. Табло не подвело. Осаму выдохнул. Гинджима выписал номера подходящих рейсов. Оставалось позвонить в авиакомпании и узнать, регистрировали ли они на вечерний полёт из Итами в Токио и утренний обратный пассажира по имени Гошики Цутому. Ополоумевшая от счастья интуиция практически кричала внутри — был такой, найдут, точно найдут, никак иначе быть не может. Кита-сан бы в ужас пришёл от таких воплей внутреннего голоса, отразись они у Осаму на лице. Сдвинул бы брови, погладил монстеру по листочкам и строго сказал бы: «Не торопись». Но, наверное, Осаму уже устал сомневаться. Столько раз они с Комори выясняли ненужную или даже загоняющую их в тупик информацию, столько бессмысленных переговоров он провёл, что теперь невмоготу было спокойно ожидать. Чертежи к лабиринту лежали совсем рядом. Сейчас он верил. — Таксистка та недавно на смену приехала, — сказала девушка. — Пригласить? Давайте позову. — Ещё до того, как Осаму отреагировал, она зажала кнопку на телефоне для внутренней связи и протараторила: — Акаги-сан, зайдите, пожалуйста. Акаги-сан, вертлявая и быстроглазая, беспрерывно пыталась пригладить свои непослушные волосы. Её как будто не столько волновало, как она выглядит, сколько то, что детектив может засмотреться на топорщащиеся во все стороны пряди и прослушать её слова. Объяснять, что рассеянность взгляда не имеет отношения к внимательности слуха, Осаму не стал. Иногда лёгкое неверие собеседников играло на руку — они принимались повторять показания и ненароком вытаскивали дополнительные детали. — Да, — уверенно сказала Акаги, как только он открыл фотографию Гошики на телефоне. — Точно его возила, но не помню, когда и во сколько. Если в пятницу вечером, то куда там упомнить. — В Итами? — Да вроде в Итами. Точно, ещё в пробке постояли на проезде через Икеду. Он так вертелся, изнервничался весь. Ну, вроде и понимаю, что на самолёт мог опоздать, но прям из рук вон. Мельтешил невыносимо. Вот, небось, поэтому и случилась пропажа… — Пропажа? — не понял Осаму, и Акаги фыркнула: — А, ну в смысле находка. Я всё отнесла в стол находок, но мы его не доискались. — Так пропажа или находка? — Ну, в смысле пропажа, которая находка. Забыл он штуку. А кстати, может, вам её передать? — Да, — согласился Осаму. — Хотя бы посмотреть. Не было у него никаких особых ожиданий — не просто глупой и недальновидной, а попросту нереальной была версия с тем, что пропажа, она же находка, а вообще-то забытая пассажиром в такси штука могла как-то связать Осаму с местонахождением Санта-Марии. Когда Гошики нервно ехал на такси в аэропорт Итами, скрипка ещё мирно лежала в лофте в шкафу. И только в сказках, даже не в кинодетективах, преступник мог заранее подкинуть следствию безусловную улику. Улики и не обнаружилось. Только камертон — две тонкие металлические ножки, резная деревянная ручка. «Какая ручка красивая», восхитилась Акаги, когда они достали камертон из камеры хранения. И она действительно была красивая: новенькая, отполированная до блеска, украшенная двумя тёмными молниями внизу. Ровно такие же, какие бросились в глаза сначала Арану, а потом и всем им у основания найденной в доме Тендо отмычки. Скопированные у Мацукавы Иссея, но всё-таки не его молнии. Осаму тронул камертон пальцами, и он издал гулкий поющий звук. Тягучее, как расплавленный металл, низкое гудение уходило далеко-далеко — на годы назад, и в нём сливались воедино испуганные крики гадалки, у которой утащили палатку, и грозные колокола судьбы, и тяжёлые вздохи Вашиджо-сенсея, и скопированные не хуже молний скрипичные приёмы Суны Ринтаро. И наверное, где-то совсем глубоко — в звуке, который Осаму слышал, только поднеся камертон к уху, можно было разобрать и трескучий холод Ленинградской блокады, и разбившиеся надежды мастера Вильома, и звон бутылки в доме спившегося мастера Гварнери. И самую малость гудел там страх доказать вину Гошики Цутому — а скрипку так и не найти. Осаму чиркнул зажигалкой на улице, и Гинджима усмехнулся: — Ты так и не бросил. — Да куда там. — Я, признаться, верил в волшебную силу твоего нового начальства. — Есть предел у волшебства, — максимально серьёзно сказал Осаму, и Гинджима расхохотался — заразительно и уверенно, рассеивая все страхи. Потом сказал, что факс от авиакомпании, коли какой-то из них будет что сообщить, придёт вряд ли в ближайший час. У него-то свои дела, не всё столичные скрипки выискивать, но ведь и Осаму наверняка есть чем заняться. — Заботишься о моей семейной жизни больше меня, — фыркнул Осаму. — Не хочу на вверенной мне территории обнаружить твой труп. Ацуму ответил на третьем гудке. Где-то на фоне стучали мячи, послышался грозный окрик тренера и невнятный рокот команды. Ещё одно испытание на ту же тему — жалеешь ли, Мия Осаму, копни себя и разреши внутреннюю дилемму, не является ли твоя собственная жизнь неверно застёгнутой рубашкой. — Ты совсем охренел, — возмутился Ацуму. — И когда ты собирался мне сказать? — Ну я же сказал. — А у меня тренировка! А впрочем, всё равно была бы тренировка, не буду я ради тебя ничего двигать, так и знай. Осаму улыбнулся. Нет, все ходили в рубашках по себе и застёгивали их правильно: и он, и Ацуму, и Гинджима. И Суна Ринтаро. — Приезжай к стадиону. — И мы будем есть ту собу? — Да, — Осаму практически услышал, как Ацуму закатил глаза. —Будем. Ай, Боккун, да не видишь, что ли, я разговариваю?! В общем, приезжай. В лапшичной с той самой собой было многолюдно и маломестно. Ацуму заметил свободный столик первым и протиснулся к нему мимо увлечённых едой саларименов. Годы шли, Ацуму был уже ветераном волейбола и задумывался о том, что делать после; и всё равно он бережно копил такие моменты, не упуская случая ткнуть Осаму в то, что якобы вырос после школы больше. Собы Осаму взял сразу две порции. — Хрюн, — беззлобно сказал Ацуму. — Я не знаю, когда в следующий раз приеду. Он рассказал о деле, Ацуму рассказал о чемпионате. Вместе поговорили про день рождения отца — будет летом, но задуматься о таких мероприятиях всегда стоило заранее. Внезапно окатило сознанием, что летом он уже не должен будет искать скрипку. Дело будет закрыто, появятся новые — новые лабиринты, новые чужие Минотавры. Чем-то они будут легче, а чем-то невыносимее. И думать об этом сейчас было так странно, словно он всю жизнь ничем не занимался, только искал Санта-Марию, и не мог вообразить, как жить без неё в своей голове. Он закроет дело, и они с Суной смогут ходить вместе в кафе. И быть вместе. И может быть, съездят вместе в Кансай. — Алло, — Ацуму помахал палочками у него перед носом. — Кто это? — Никто, — привычно среагировал Осаму и под осуждающим взглядом брата засунул в рот приличную долю собы. Хороша как всегда. — Ладно, я кого-то встретил. — И насколько это серьёзно? От вопроса Осаму завис. Что вообще значило само понятие — серьёзно? И как определить, когда оно серьёзно? И вроде бы ничего особенного пока не было, но утром он таки думал про множество дней, когда они могли бы проснуться вместе и говорить без стеснения. — Серьёзно, — констатировал Ацуму. — Лицо у тебя… — Такое же, как у тебя, — вновь по привычке огрызнулся Осаму и наконец сбросил с плеч придавившую их гору: — Он мой подозреваемый. — О. Во рту Ацуму исчезла порция лапши ещё большая, чем проглотил Осаму, и он принялся жевать очень сосредоточенно. Будто с каждым движением челюстей в его голове рождалась новая мысль о том, что он мог сказать в ответ на признание. — Ну свидетель, — вздохнул Осаму и посмотрел на телефон. Гинджима пока не звонил. — Вроде бы всё-таки свидетель. Не больше. — Я бы удивился, но не удивлюсь. Ты ходишь только на работу и жрать. Но знаешь, — Ацуму залпом осушил стакан с водой, — я думаю, всё будет нормально. Если бы он был твой, ну как ты там говоришь, действующий подозреваемый, ты бы только подозревал. Наверное, всё-таки спёр кто-то другой. — Ты великий следователь, — душевным, полным доброжелательности тоном проговорил Осаму, и Ацуму улыбнулся сияющей улыбкой, от которой поклонницы «Шакалов» хватались за сердце. — Стараюсь не ударить в грязь лицом. Странным образом стало легче. Ацуму верил в его интуицию ещё больше, чем он сам. Ацуму незыблемой скалой стоял на том, что Осаму просто не мог ошибиться, Осаму не был настолько зелёным и неопытным, чтобы влюбиться в реального преступника. Аргументы были детсадовские, эмоциональные, ничем рациональным не подкреплённые. Когда Осаму сочинял такие в голове, они рассыпались мгновенно, как замок из песка. Когда их озвучивал Ацуму, они работали убедительнее доказательств геометрических теорем. В кармане лежал камертон с молниями. Осаму нащупал его сквозь ткань ветровки и выдохнул полной грудью. Гинджима говорил по телефону. Разговор был какой-то длинный, сложный, муторный, почему-то требовал кейго. Осаму тихо присел у окна, глядя на пёструю уличную суету на фоне полыхающего заката. Только сейчас дошло, что за весь день в чужом городе он ни разу не увидел афишу с ядовито-розовой надписью; в Токио они уже примелькались и казались неизменной частью городского пейзажа. — Как Ацуму? — Нормально. Соба всё ещё отвал башки. Гинджима усмехнулся: — Но, пожалуй, порадуюсь, что башка у тебя на месте. Ты не поверишь, но ты был прав. — Почему же, — Осаму чуть улыбнулся уголками губ, принимая тонкие факсовые странички, — ещё как поверю. Всё красивое, безупречное, тщательно выстроенное алиби сыпалось в прах. Линии убористых иероглифов уведомляли японскую полицию, что представитель авиакомпании All Nippon Airways подтверждает наличие пассажира Гошики Цутому в списках зарегистрированных на два рейса. Осака-Токио в пятницу вечером, Токио-Осака ранним субботним утром. Номера рейсов прилагались. Время отбытия и прибытия даже оставляло Гошики запас. — Ловко они придумали, — покачал головой Гинджима. Оставалось только согласиться; и внутри Осаму медленно начало закипать злое, азартное торжество. Примерно как в школьные волейбольные годы захлёстывал адреналин, если успевал разглядеть намерения соперника. Только тогда счёт шёл на секунды, одна остервенелая волна сменяла другую в мгновение. Теперь это чувство притупилось и растягивалось иной раз на дни — но наконец-то он мог себе позволить упоенно порадоваться найденным кусочкам пазла. Так хотел спать бедный постоялец Гошики Цутому по словам сотрудницы отеля — а на деле ни секунды за ночь глаз не сомкнул. Сколько дум-то беспокойных передумал, пока ждал своих рейсов в притихших аэропортах? Шумный главный вокзал провожал клипом AKB48 на огромном рекламном экране и коробочкой обжигающих такояки из киоска. Успел перед самым выходом к путям; не простил бы себе, если бы поездка в Осаку — пусть и суматошная командировка — состоялась без единой порции такояки. Соседнее место пустовало, да и в целом в вагоне людей было немного. Наискосок через проход иностранка водрузила на сиденье огромный рюкзак, почти целиком спряталась за ним сама — к окошку поближе. После упакованного под завязку утреннего синкансена было приятно ехать свободно. Стружка тунца смешно зашевелилась, как только Осаму откинул крышку. За окном деревья сменялись столбами электропередач, темноту прорезали фонари на мелькавших по дороге станциях. Доев, Осаму закрыл глаза. Спать хотелось смертельно, но голова отказывалась отключаться. Найти кусочки пазла не значило сложить их в цельную картинку. Понять, где сидит Минотавр, не значило его победить. Поезд замедлился, приближаясь к Нагое, остановился, и Осаму вышел к дверям, высунулся на улицу. Голову обняло свежим воздухом и как будто продуло лёгким ветерком насквозь — в ухо влетел, в другое вылетел, немножко вымел осевшую внутри пыль. Рука нащупала в кармане телефон, и пальцы обожгло желанием совершить глупость. Или не глупость, а что-то абсолютно нормальное в других обстоятельствах, но в высшей степени неправильное — в существующих. Может быть, всего пара дней — и оно перестанет быть неправильным. Двери закрылись, синкансен принялся набирать скорость заново. Нагоя осталась позади. Телефон мигнул проблемой с сетью, и захотелось просто набрать номер, один раз; и надеяться, что звонок всё равно не пробьётся. Пробился, конечно. — Даже до полуночи ещё далеко, — раздался в динамике насмешливый шершавый голос, и Осаму хмыкнул в ответ: — Я не пил. — Тогда ты ещё на работе? — И да, и нет. Ездил на день в Осаку, возвращаюсь. — А мне ты звонишь как детектив или просто сам по себе? В груди сдавило от вопроса и отпустило практически сразу. Как детектив Осаму должен был говорить с другими людьми — и с пониманием этого жить было легче. — Сам по себе. — Хорошо, — тихо сказал Суна. Он всё ещё звучал ровно, безэмоционально, и всё равно Осаму почувствовал, что отчаянное напряжение отпустило сейчас не только его. Суна рассказал что-то о буднях серпентария. Отчего-то казалось, что вот-вот у него за спиной должна назойливо квакнуть жаба, хотя наверняка Институт токсикологии давно закрылся на ночь. — Хочешь, я тебя встречу? — вдруг спросил Суна после небольшой паузы. Осаму вгляделся в своё отражение в дверном стекле поезда. Не стоило гнать Суну на станцию Токио из дома — он ведь точно дома поздним вечером? — и вообще не стоило. — Хочу, — ответил Осаму раньше, чем успел прикусить язык. Может быть, было что-то хорошее в том, как они по-странному встретились. Со всеми людьми приходилось привыкать к недостаткам — друг друга, рабочего расписания (или его отсутствия в случае Осаму). Суна всё знал заранее. С самого начала они оба напоказ выставили свои самые неприятные стороны, самые проблемные свойства, и выходило, что случись продолжение — привыкать будут к хорошему. Войдёт в привычку то, что закрытый человек, не хотевший, чтобы его знали, станет вот так заботиться об Осаму и принимать заботу в ответ. Синкансен бесшумно затормозил на Токийском вокзале ровно в заявленное время. Осаму пропустил вперёд и семью, и пару серьёзных бизнесменов в костюмах, и иностранку с рюкзаком. И всё равно ещё помедлил, когда все вышли. Телефон неугомонно провибрировал сообщением — «выходи на парковку». Суна стоял, сутуло склонившись над телефоном, у тёмно-зелёной, под стать его кошачьим глазам, машины. Судя по тому, как его пальцы прыгали по дисплею, он очень сосредоточенно во что-то играл. — Ты взял машину? — удивлённо округлил глаза Осаму. Вблизи логотип каршеринга сразу бросился в глаза. Суна встрепенулся, машинально засунул телефон в задний карман. Его руки явственно дёрнулись и сразу же замерли — будто первым порывом было привлечь Осаму к себе, но разум не позволил. — Подумал, что ты сегодня уже накатался, — пожал плечами Суна. Они вырулили с парковки. Осаму повернул автомобильный навигатор к себе и сам назвал ему свой адрес. Уголки Суниных губ дёрнулись вверх. — Как можно за день так набраться кансайбена? — Я там родился. — Да? — Суна быстро повернулся к нему и вернулся взглядом на дорогу. — Ты из Осаки? — Кобэ. В Осаке сейчас брат живёт. — Так странно, — задумчиво сказал Суна, выкручивая руль для поворота. — Я про тебя почти ничего не знаю, а ты знаешь всю мою жизнь. — Не всю. И ты вот у меня дома был, а я у тебя нет. — Туше. — Боковым зрением Осаму поймал хитрую улыбку. — А хочешь? — Не сегодня, — Осаму зевнул, и Суна кивнул понимающе. — Но хочу. Невысказанной повисла закономерная фраза: «Надеюсь, что побываю не по ордеру и не ради обыска». Как бы всё ни вело уже совсем в другую сторону, Осаму знал, что окончательно успокоится только тогда, когда скрипка вернётся домой и Кита-сан закроет дело. Минотавр попадёт в ловушку — и все его чувства и мечты тем самым из ловушки выпустит. Миновав последнюю пробку, машина остановилась у дома. Выйти из неё и зайти в квартиру значило стать ещё на шаг ближе к окончанию, значило, что он рухнет спать, а с утра поедет в отделение и всё расскажет Ките-сану, Комори, Арану. Вызовет Гошики Цутому к себе и спросит — где она, где вишнёвая итальянская красавица? И всё равно двигаться с места хотелось меньше всего на свете. — Может быть, я рад, что чёртову скрипку украли, — негромко сказал Суна. — Она тебя загнала ко мне. Осаму помолчал, глядя сквозь лобовое стекло в черноту переулка. — Однажды и я так скажу. — Да, — Суна лёг лицом на руль, повернулся к Осаму в профиль. — Мне легче, я-то знаю, что не причём. Ты не представляешь, как я жду день, когда ты в это поверишь. — Не поверю, — покачал головой Осаму. — Буду точно знать, что это не ты. У Суны чуть сузились глаза, и он что-то пробормотал про ответственность, но Осаму не вслушался; в ушах стучала кровь. Он наклонился и поцеловал тонкие губы на бледном лице — один раз, другой, третий. Чудом Суна не задел кнопку сигнала; или задел, но они оба не обратили внимания. По губам Осаму мягко прошёлся чужой язык, он бессовестно застонал в ответ и открыл рот, желая ещё больше. Нежность, и страсть, и жадность — всё сплелось в один безумный жаркий клубок. Осаму нашарил рукой пах Суны и сдавил, еле понимая, что творит. — Какие есть последствия у безнравственного поведения в прокатной машине? — прошептал Суна ему прямо в губы и всё равно толкнулся в его ладонь. Осаму сдавленно охнул. Язычок молнии на джинсах поддавался плохо. Будто вся их нравственность держалась только на его сопротивлении, и он не собирался отступать. — А ты не наследи, — ответил Осаму. Суна вскинул брови, запрокинул голову, и Осаму прижался губами к его шее. Пусть наденет завтра водолазку. Будет носить только водолазки не меньше месяца, когда всё закончится. — Если что, буду оберегать себя тем, что всё произошло в присутствии стража правопорядка, — сказал Суна ему в ухо, когда Осаму наконец справился с молнией. — Очень много болтаешь, — вздохнул он и обхватил рукой твёрдый член. — И очень длинно. Что-то я делаю не так. — Всё так, — Суна мазнул языком у Осаму за ухом и действительно перестал говорить. Только дышал торопливыми рваными вздохами. Разрядка пришла быстро — как будто почти мгновенно член у него в руке обмяк, а ладонь вымазало спермой. Может быть, Осаму сейчас не хватило бы и всего времени мира. Длинный-длинный день начался с погони за определённостью до самой Осаки. Заканчивался тем, что Осаму, заворожённый, смотрел, как Суна кончает в узком пространстве водительского сиденья, а потом кончал сам, обнимая руками его сутулые плечи, и они оба в расстёгнутых джинсах, оттирали себя салфетками и придирчиво осматривали салон каршеринговой машины. На прощание Суна прихватил его рукой за плечо и скользнул влажными губами по щеке — будто они расставались так по меньшей мере несколько раз в неделю. Всё должно было закончиться хорошо, но вся суть Осаму требовала найти какое-то решение на случай, если закончится плохо. Поднявшись к себе и захлопнув дверь, он посмотрел в потолок и подумал: «Я всё равно не буду жалеть».