Ведьмовской гримуар.Начало

________________***** - Чуть позже она предупредила нас, что ты особенная, - донёсся словно сквозь вакуум голос отца, воспоминание же свернулось подобно вееру, выталкивая меня в просвет реальности, - и мы обязательно разберемся в чем именно и насколько, потому что ты наш ребенок, Мелисандра. Нет даже документального опровержения этому. Мозги плавились под воздействием мыслей, а внутренняя бездна отчаянья становилась все обширней, и я все больше прижималась к стене самообладания, стараясь крепче уцепиться за хлипкие полки здравого рассудка. Умом я понимала, правильность сказанных акушеркой слов. Никогда за все свои 18 лет я не чувствовала себя лишней или чужой. Никогда не была чем-либо обделена, но… -Ты наша дочь! – продолжает наставить отец и встав со стула делает шаг в мою сторону. «Но это ложь! Вранье длиною в жизнь!» - скребётся у дальней стенки разума злость, вторя родителю, а под моими ногами слышится хруст. Опустив глаза, вижу, как поддевается тонкой паутиной поверхность зеркального пола. «Я не Бишоп. Я не их дочь!» - пульсирует в висках одна мысль и окна в комнате начинают дребезжать, словно по ту сторону разразилась буря и они являются последней преградой, что сдерживает и не пускает её вовнутрь. На деле я уже понимала, что все ненастье сконцентрировано только в моей груди, и медленно начинала пятится назад, наблюдая как разрастается ковер из трещин под моими босыми ногами. - Мэли…- врывается сквозь шум крови, что застит полноценный слух, в мой разум полушёпот матери, и в тот же миг я нахожу её испуганные глаза, с которых то и дело срываются немые слезы. Софи так же принимает вертикальное положение, а отец делает еще один шаг ко мне. Мысли их, разящие болью и страхом за меня, а также страхом перед неизведанным во мне, переплетаются в тугую веревку на моей шее, лишая возможности сделать полноценный вдох. В конце концов, не выдержав подобной асфиксии я сорвалась с места, уже принимая за обычай не решать проблемы, а сбегать от них.  Тяжело дыша, я буквально влетела в комнату, гулко захлопывая дверь и подпирая ее своей спиной.   Наощупь, трясущимися руками принялась искать щеколду дверного замка и даже уже готова была спустить ползунок, как взгляд зацепился за мобильный телефон, оставленный ранее на прикроватной тумбе. - Дарэн… –мысль превратилась в звук и прежде чем осознать свои действия, я уже держала девайс в руках, зажимая кнопку быстрого набора. «Серьезно?» - взорвалась память, бросая в лицо компрометирующие снимки и заставляя отбить вызов. Но лишить себя последнего лекарства от тянущей боли в груди эгоист во мне так просто не мог, запуская личный аукцион.  Беспрестанно вертя в руках мобильный и нарезая круги по комнате, я все пыталась убедить себя, что это нормально в текущем положении вещей позвонить лучшему другу и потребовать столь необходимую сейчас жилетку для впитывания всех своих горестей. Нормально, даже не смотря на то что менее четверти часа назад я самолично обвела нашу дружбу тесными объятьями, взгромождая над ней жирный такой знак вопроса в виде поцелуя. «К черту! Он мне нужен! Сейчас!» - устав от торгов я присела на кровать, и уже занесла большой палец над номером последнего исходящего: «-Звонок другу – раз, - Звонок Дарэну – два, - Звонок, черт подери, самому дорогому человеку – три! -Совесть продана!» -   вызов пошел, но финальному третьему удару аукционного молота так не судилось прозвучать: -Мели, доченька…  -   без стука миновав так и не запертую мной дверь, Софи вошла в комнату, заставляя сбросить вызов. -Давай поговорим?.. В моих доверительных отношениях с матерью что-то существенно надломилось, когда года полтора назад я захотела сделать татуировку и перекрасить волосы в смоляной цвет. Софи восприняла это с ужасом, говорила что-то о тлетворном влиянии общества Уолтерса на меня и о своем трупе.  В последствии конечно с краской для волос так и не сложилась, но тату было набито, а родительнице все чаще приходилось прибегать к попытке понять меня молча. Ведь мне стало куда проще делить накопившийся негатив с Брианой или припадать на уши к скатившемуся в немилость Дарэну с каким-нибудь очередным катаклизмом из разряда «не хочу жить, ибо все слишком хорошо».  Да, я уже начинала отдавать отчет тому, что все те микроскопические проблемки, с которыми я сталкивалась раньше, по сути и рядом не лежали с полным пиздецом, в который меня добротно окунул день насущный. Но сегодня в омутах материнских глаз было столько боли и немой мольбы, что, немного остыв в своих торгах и слегка приняв реальность, я решила попробовать плыть самостоятельно, откидывая в сторону свой спасательный круг. Телефон ухнул где-то за спиной, все еще продолжая светится.  -Только при условии, что ты не будешь называть меня так….  -подразумевался режущий слух и стискивающий грудную клетку семейный ранг к коему меня приобщала Софи: - Не сейчас! Я видела и слышала насколько безжалостно калечили материнское нутро мои слова, но условие было принято. Пройдя в глубь комнаты Софья присела на край стула, что стоял у стола напротив меня.   -Скажи мне, когда вы собирались мне об этом рассказать? – выпалила я на данном этапе самый важный вопрос, делая глубокие вдохи, дабы подавить вновь накатывающее чувство терпкого предательства, что заставляло все мое нутро сжиматься в пульсации, разносясь жаром по спине, вгоняя острые колья обиды в каждый позвонок. - Никогда! – уверенность и пыл с коим было произнесено это страшное слово, впечатали его спазмом в гортань, высасывая по крупице воздух из легких. Лампа что была включена матерью при входе в комнату начала свой пляс выдавая, что стабилизация моих эмоций выходит из-под контроля. - Мы никогда не собирались тебе этого рассказывать. – с этими словами Бишоп взглянула мне прямо в глаза, видимо стараясь дотянуться до души, но с этим не сложилось - свои зеркала души я обернула к полу, выстраивая защитный домик из подрагивающих рук. Сердце ритмичными толками гнало по венам отравленную злобой кровь.  Вдох снова давался крайне сложно, а мысли, точно превращались в загустевший сироп и текли медленно на столько, что я принялась озвучивать их на ходу, перебивая свою не совсем мать, дабы банально не потерять суть, того что я обязана сказать: -Как думаешь, какого это, понять, что мир вокруг тебя лишь лживая иллюзия? Все… Абсолютно ВСЕ - один сплошной обман.  Псевдоподруга….  Псевдопарень…  Псевдодруг…  Псевдородители… А дальше я замолчала. Вернее, отключилась звуковая трансляция, но изнутри меня продолжали пожирать боль, отчаяние, злость. Не находя для себя выхода, они дробили грудную клетку, вгоняли яд под кожу, кромсали мысли: «Нет у тебя ничего настоящего… Ни подруги, ни парня… И верного друга ты просрала! И настоящие родители тебя бросили!» -Мэли, доченька! – донеслось сквозь вновь возросший шум в ушах. «ДОЧЕНЬКА» вгрызлось перекоробленное эхо у задней стенки разума.  Голос матери точно превратился в пленку, которую старый касетник зажевал. В какой-то потерянный для меня миг я подняла на Софи взгляд, обнаруживая её совсем рядом. Одна ее рука как всегда покоилась на животе, вторая же тянулась ко мне, но так и замерла в нерешительности окаченная ледяным ужасом, что застыл в черных глазах. - Я просила не называть меня ТАК! – прохрипела я, выпуская так сложно раздобытые капли кислорода.  В ответ же Софи мгновенно побелела, и, часто моргая, начала пятится назад, попутно отмахивая от себя нечто зримое только ей. После руки её обхватили голову, на лице отразилась мука, а из носа хлынула кровь. Происходящее в один миг потушило во мне бушующее пламя негодования, выкручивая душу до слезной пелены, что застила глаза:  -Мама… - только и успела произнести я, подскакивая с насиженного места, как Софья, поддев кончиками пальцев фонтанирующую кровь, вдруг с криком согнулась пополам.  Руки её переместились на живот, оставляя кровавые отпечатки, но это было мелочью по сравнению с тем как быстро окрашивался в алый цвет прижатый к низу живота подол туники. «Нет! Пожалуйста! Нет!» -вспыхнула в ее голове мысль, и тут же погасла вместе с сознанием. Я взвизгнула, вторя глухому звуку падения материнского тела и следом так же осела на пол. С головы до ног меня всю сковало оцепенение. Я должна была делать хоть что-то: подойти, стереть эти жуткие следы крови с материнского лица, в конце концов вызвать долбаную скорую, но не могла.  Я словно вросла в пол, уповая на нереальность развернувшейся пред моими глазами картины. Хотелось верить, что это всего лишь дурной сон и сейчас я проснусь там, где у моих ног не будет лежать тела матери, не будет гулкого открытия двери, и испуганного отцовского взгляда.  Проснусь. Должна проснуться.  Но секунды шли, по щекам катились беззвучные слезы, а Джош размещал на руках бессознательное тело любимой женщины. «Это ведь я?»  пальцы вцепись в волосы, грудная клетка начала содрогаться в спазмах истерики и подтянув к себе колени я спрятала в них лицо. -Это все я!.. Это сделала я!  - твержу, уже захлебываясь в слезах: -Я чудовище! -Мелисандра успокойся!  - раздаётся уверенный голос родителя, но я-то знаю, какие внутренние терзания скрываются за все этой напускной решительностью.  Слышу, как он мечется между двух огней, как страшно ему на самом деле. - Посмотри на меня! - успешно давит панику и встает, наглядным примером заставляя сделать над собой усилие, поднять глаза, утереть слезы, глубоко вдохнуть. - Я отвезу мать в больницу и вернусь. - Крепче прижимая к себе Софи, отец делает несколько шагов в сторону выхода: - Пожалуйста, дождись меня и, прошу тебя, не делай глупостей. Соображается крайне туго, в груди все продолжает сотрясаться, сбивая дыхание, но видя запертую дверь к которой направляется родитель, нахожу в себе силы встать.  Дальше действую больше по наитию, не думая, не чувствуя. Убираю одну преграду на пути отца, затем следующую что, отделяет его от машины и кое как, не смотря на тремор в конечностях, справляюсь с более сложным устройством автомобильной ручки. Наблюдать за тем как Джош укладывает мать на заднее сиденье попросту нет мощи, поэтому поспешно возвращаюсь в дом. Уже в гостиной слышу, как отъезжает папин Вольво, шурша гравием, там же собственно эмоционально и спотыкаясь об стол, на котором все стоит праздничный пирог с полностью расплавленными свечами, что складывали поздравительную надпись. Рядом лежит материнский колпак со свистулькой, от созерцания которого с груди рвется очередной спазматический всхлип. Одной рукой прикрываю рот, чтоб подавить рвущуюся на свободу апатию, банально лишив ее кислорода, вторая же конечность тянется за ножом с целью разрезать любимую с самого детства выпечку. Отдать дальнейшим действиям своим какой-либо логический отчет попросту не удается. Может это какая-то защитная реакция, может просто дань вложенным материнским силам, или всего-навсего яркий признак повреждения рассудка.... Одним словом, я понятия не имею что движило мной, заставляя через «не хочу» и «не могу» кусать, жевать, давиться пирогом в вперемешку с собственными слезами и повторять это до тех пор, пока традиционный первый кусок именинницы не оказывается полностью поглощен. В памяти то и дело вспыхивают картинки счастливых родительских лиц, освещенных пламенем свечи.  От кадра к кадру менялась форма светил: 7, 11,16… Уголки глаз матери поддевала возрастная паутина, отцовские скулы становились жестче, виски била седина, а горящие фитильки со временем отражались не только в глазах, но и на линзах очков.  Неизменным была только эмоция полного счастья, что дарили все эти моменты, топкая любовь, которой полнились их взгляды и шарлотка. Еще один взгляд брошенный на то, во что превратился этот вечный пирог теперь, судорожный вдох и бьющий эхом крик матери, что словно вклеился в барабанную перепонку – все это клубиться тупой, жгучей болью в солнечном сплетении, живот скручивает, а гортань сковывает рвотный спазм.   Подавляя первый позыв к опустошению желудка, в отчаянии хватаю пирог и отправляю его в мусорное ведро. Туда же летит и смятая картонка, что некогда была важным праздничным украшением. «Это все я! Все из-за меня!» Бьет наотмашь мысль, и снова прикрывая рукой рот, я вновь бегу вот только не от реальности, а на встречу с фаянсовым конем. Опустошив и без того не шибко полный то желудок, открываю кран, помещая под ледяную воду трясущиеся конечности. В надежде на хоть какое-то облегчение отправляю пару всплесков в лицо, но тщетно, как и все попытки подавить нарастающие всхлипы. Возвращается назад в гостиную боюсь – там слишком много не сбывшегося счастья на одну разбитую меня, а по сему направляюсь комнату. Прикрыв дверь, склоняюсь в бессилии. Складывая руки в замок сжимаю их между коленями в надежде подавить дрожь. Взгляд цепляется за кровавое пятно на ковре, и я вторично осыпаюсь на пол, уже не в силах сдерживаться рыдания.  Опять плачу. Долго. Истошно. Пока в конце концов все эмоции не покидают меня оставляя лишь пустоту и одну отчетливую мысль о том, что я должна уйти, что нет мне места в этом доме.  В борьбу с ней на первых парах вступает призыв о не совершении глупостей, оставленный отцом, но крайне быстро сдает свои позиции под натиском очевидного факта. Да, самой глобальной глупостью будет как раз-таки остаться и продолжить подвергать опасности жизни дорогих людей, а в том, что я потенциально опасна сомнений уже не оставалось. На сборы много времени не ушло. Босые ноги быстро облачились в носки, и были впихнуты в кеды, поверх домашней футболки натянута теплая толстовка, а в карманы ее всунуто немного наличности и пластиковая карта, где на счету еще должны были быть средства на запланированную покупку нового телефона. Что касается действующего средства связи – его я лишь окинула взглядом прежде чем покинуть комнату, а после и дом.