***
Антон же, после визита Попова, принимает еще двух клиентов, которые ходят достаточно регулярно, но то и дело бросает нервные взгляды на часы. Как только стрелка достигает двух и ему удается выпроводить Валентину Степановну, которая в очередной раз начала рассказывать ему про попугая Пушку (на третий раз Шастун перестал бессовестно ржать), который что-то опять учудил (возможно стрелял по соседям, шатен не запомнил), как только дверь за неугомонной женщиной закрывается, мужчина приводит кабинет в порядок и летит на второй этаж к кабинету стоматолога. Стоматологом в этой же клинике работал Дима Позов, лучший друг Антона еще со школьной скамьи. Перебрался сюда он год назад, поддавшись уговорам Паши Алексеевича, как они с Шастом его называли, и не выдержав работы в поликлиниках на чистом энтузиазме. Благодаря такому пополнению, складывалось впечатление, что это не стандартная частная лечебница, а какой-то дружеский старт-ап, потому как большинство коллег Антона являлись его близкими людьми. Коротко постучав для приличия, Шастун распахивает дверь и, поскрипывая кроссовками, заваливается в кабинет почти полностью. Одна его нога остается за дверью, а левая рука, схватившись за ручку, удерживает корпус практически на весу. — Поз… — на первом же слове Антон мнется, поскольку в кресле сидит девушка с широко открытым ртом, а сам Дима облачен в специальную одежду, уже достаточно сильно испачкавшись в крови, — Э-э-э… Дмитрий Темурович, — шатен не сразу вспоминает отчество друга, — вы скоро освободитесь? — Что-то срочное? — с перчатки капелька крови падает на пол, что выглядит зловеще, да еще и голос мужчины звучит глухо из-за натянутой на лицо маски. — Безотлагательное и смертельно необходимое, — уверяет его Шастун, и, кинув быстрый взгляд на пациентку, которую, кажется, вообще не смущает ее положение, хватается за грудь и изображает карикатурную смерть. Позов, не впечатленный его актерскими талантами, тихо хмыкает. — Хорошо, нам осталось минут пять, Леночка, вы потом ведь закончите с пациенткой? — врач оборачивается к невысокой и полной ассистентке, которая ему мило улыбается и активно кивает. Шастун иногда шутит, что если Позов попросит ее выйти в окно, она тоже непременно улыбнется, радостно закивает и тут же выполнит. Шатен издает невнятный звук и исчезает за дверью. Сидя в коридоре и стуча всем подряд по всем наперечет поверхностям, как барабанщик без инструмента, он пытается хоть немного собраться с мыслями. Нельзя сказать, что случилось что-то сверхъестественное или ужасное, никто не умер и Земля не в опасности, вот только. Вот только случилось! Его пациент на ближайшие несколько месяцев Арсений-мать-его-Попов, человек, встреча с которым априори была невозможна, и теперь он, Антон-возьми-себя-в-руки-тряпка-Шастун, ни жив ни мертв в коридоре клиники и не имеет ни малейшего представления, что ему делать и как. Дима укладывается в обещанные пять минут, и еще некоторое время смеется с открывшегося вида под дверью кабинета. Он уже избавился от медицинского халата и теперь стоял, немного согнувшись, в темных джинсах и серой футболке с голубым принтом. От смеха на носу слегка подрагивают очки. — Тох, ты так нервничаешь, как будто жениться собрался или с парашютом прыгать. Только не говори, что та старушка добилась все-таки своего. Тогда лучше без парашюта, Тох. — Позов продолжает смеяться, но заметив, что друг его веселья не разделяет, касается его локтя и тянет в направлении помещения для персонала, — Пойдем, разберемся в месте общего сбора, — Дима в детстве, очевидно, не наигрался в тимуровцев и штабы, поэтому все время придумывал какие-то новые названия для обычных служебных комнат. На третьем этаже в просторной светлой комнате, где обычно отдыхают врачи и медсестры (у администраторов, как у главных выпендрежников центра, свои помещения), сейчас только Оксана и молодой ординатор Ваня. Суркова полулежит на оранжевом диванчике, закинув на него ноги и опершись спиной о подлокотник, и что-то изучает в телефоне. Есть вероятность, что там нет ничего и она просто не хочет общаться с коллегами. Такое иногда случается с девушкой. Ваня же суетливо делает кофе, и Антон малодушно надеется, что после этого действия тот свалит в персиковые дали коридоров клиники. Не то чтобы Шастун относился к парню плохо, просто они друг друга не знали и ординатор его напрягал. Невысокий, неразговорчивый, болезного вида с огромными глазами, Ваня напоминал ему героя ужастика, одержимого всякой хуетой. А шатен не любил ужасы. И хуету не любил. Поэтому избегал Ивана так, будто тот на его глазах съел целый медовик и не поделился. К счастью Антона, Ваня действительно быстро ретируется, что-то пробормотав коллегам, но те не обращают на него слишком много внимания. Когда дверь с характерным щелчком закрывается, Суркова наконец отрывает взгляд от экрана, устало глядя на друзей. Видимо, ближайшие клиенты у нее не скоро, потому что она сменила джинсы на уютные штаны, собрала волосы в небрежный пучок на макушке и оставила обувь валяться у дивана. — Я заебався. Я усталь. Я не мочь, — Оксана делает паузу после каждой фразы и по-детски выпячивает нижнюю губу, — я хочу на ручки и надавать пиздюлей. — Чур я беру на ручки! — первым реагирует Шастун и подлетает к подруге, перекидывая через себя ее ноги, плюхаясь рядом на диван и прижимая левой рукой к себе за плечи, чем заслуживает благодарный взгляд серых глаз. — Ну блин, а пиздюли вот прям надо? — тут же сникает Позов, а Суркова тут же начинает кивать, ну точь-в-точь Леночка, от чего ей на лицо спадают несколько прядок, выбившись из пучка. Дима тяжело вздыхает, но присаживается на подлокотник, позволяя подруге устроить руки на его правой ноге. — Этот Крапников опять приходил, опять с симптомами всего на свете и жалобами на мое обслуживание, — начинает девушка, но ее перебивает понимающий усталый гул двух парней. Один из величайших минусов частных клиник — это неспособность отказать пациенту. Деньги за прием уплачены, поэтому изволь быть вежлив, обходителен и будь хоть четырежды квалифицирован и опытен, но пациент все равно прав. Он царь, бог, ангел и твои шансы на премию в конце месяца. Про Крапникова знал весь центр. Это был яркий пример того, как работает закон сохранения боли в медицине. Если ты работаешь в частном заведении, избегая вокзальных тучных женщин, кричащих с порога «а за шо тут так дорого плОтить?», то непременно один из твоих богатых клиентов окажется ипохондрик, приходящий к тебе со списком симптомов из интернета, требующий первоклассную диагностику, лечение и моментальную госпитализацию при любом чихе. Крапников был именно таким персонажем и наведывался к Оксане стабильно три раза в месяц с новой смертельной болезнью. Когда же девушка пыталась честно убедить старичка, что он абсолютно здоров и ему не нужно больше приходить, он оскорблялся и требовал ее увольнения. — Он утверждает, что у него прогрессирующий рак легких, — вздыхает Суркова куда-то в плечо Шастуна, параллельно возмущенно стуча по ноге Димы. Тот мужественно терпит, громко сопя. — он считает, что я некомпетентна и хочет жаловаться в минздрав. — Окс, да забей ты, видишь же, деду денег не жалко, а внимания хочется, вот он и психует. Делай ему развернутые анализы, назначай разные диагностики и витамины, пусть побалуется на старости лет, — успокаивает ее Позов, который был уверен, что совестливым людям в медицине делать нечего, а в платной уж тем более. — Дим, ну это же неправильно, несправедливо как-то. — бурчит Суркова, все глубже зарываясь в плечо худого коллеги и оставляя наконец ногу Позова в покое. — А ты в частную клинику за справедливостью шла? Интересная тактика, — улыбается ей в макушку Шастун, продолжая успокаивающе гладить девушку по спине. Та, конечно, мстительно тычет его в ребра, но и сама немного улыбается. Кто бы спорил, ну о какой тут справедливости и честности может идти речь? Но у них у всех рано или поздно были причины пойти работать туда, где здоровье покупается за тридцать серебряников. У всех, кроме Димы. Тот был циником и официально заявлял, что спасенные им от кариеса зубы должны стоить дороже тех листочков, что ему выдавали в поликлинике. Когда терапевт снова довольна жизнью, на столике рядом с диваном стоят три огромные чашки с чаем и маленький чайничек, Дима переключается на первоначальную цель их нахождения тут. — Так, Шаст, твоя очередь. Что у тебя стряслось? — Позов беззастенчиво сдвигает друзей и сползает с подлокотника на сиденье, позволяя Оксане и дальше опираться на него спиной. Та, не будучи посвященной в драму, с любопытством оборачивается к Антону. — Ну, это пиздец, — Позов закатывает глаза, Суркова хмыкает, — помните, у меня сегодня должен был быть первый полноценный пациент? — Ну и? Не удовлетворил какую-то старушку на массажном столе? — изгибает бровь девушка. Стоит отдать ей должное, многие пожилые посетительницы претендовали на дополнительные услуги молодого массажиста, от чего ему постоянно приходилось открещиваться. — Фу, Суркова, блин! — шатен, поморщившись, спихивает ноги подруги со своих колен, но та тут же возвращает их на прежнее место. Позов на это лишь тихо смеется. — Ладно, ладно, рассказывай, что за загадочная персона и чем ты не угодил? Шастун долго теребит браслет на левой руке, потом пробегается пальцами по коленкам Оксаны, вызывая у той нервный смешок и забавные подергивания от щекотки. Наконец, собравшись с духом, он выпаливает, не глядя на друзей. — Это Попов. — Тот самый? — шокировано выдыхает подруга. — Да, — коротко кивает Антон. — Ну, это пиздец. — емко констатирует Позов, чем вызывает истеричный хохот Шастуна и грустный кивок Сурковой. Друзья сидят в тишине довольно долго. В какой-то момент начинает казаться, что они и думать забыли о недавнем разговоре, но тут Оксана вдруг вздергивает подбородок и, вглядываясь в лицо Антона, спрашивает. — А что с ним? — У него раздроблена правая кисть, уже срослась, был вывих левой, но связки еще не совсем окрепли. Ему меня Паша посоветовал, кстати, надо будет узнать, с чего вдруг, — Шаст произносит это все слегка безэмоционально, как будто запрограммированный заранее текст. Мускулы на его лице не двигаются, создавая впечатление восковой маски. Оксана в шоке прикрывает рот рукой. — Тош, это ужасно, ты должен ему помочь! — Да ничего он не должен! — тут же спорит Дима, — Скажи, что не готов к таким травмам, пусть Геннадьевич им занимается. Ты не обязан с ним пересекаться, только потому что ты хороший специалист. Геннадьевич тоже хорош, пусть и возится. — Вот именно, ты хороший специалист, Тош, — продолжает настаивать девушка, нервно заправляя русые пряди за аккуратные ушки, — да ты лучший! Ты ведь сможешь ему помочь, правда? И он снова будет рисовать. Ты же можешь, Антон, я точно знаю! — А я вот не уверен, — наконец сипло подает голос шатен, — что если я не справлюсь? Я же ему жизнь могу сломать. — Значит заслужил, — хмуро отзывается с другой стороны дивана Дима. — Поз! Нельзя быть таким жестоким. Надо уметь прощать людей. — Суркова пихает стоматолога в бок, а затем ласково берет руки Антона в свои, — Тош, послушай, ты ведь гораздо лучше Геннадьевича, ты сам знаешь. Раз Добровольский решил, что ему нужен ты, значит, действительно нужен. В конце концов, восстановление займет пару тройку месяцев, это ведь не срок. Шастун крепко задумывается. Конечно, оба друга правы: Дима в том, что он ничего этому Попову не должен, даже если ему Антона сам господь бог посоветовал, а Оксана в том, что он и правда лучший в этой клинике. Он хочет и может помочь Арсению, вот только хватит ли ему выдержки, чтобы спокойно встречаться с ним два-три раза в неделю на протяжении нескольких месяцев. — Тох, — тихо зовет Позов, — подумай хорошенько. Это твое решение, но мне затея не нравится. Антон в задумчивости кивает, хотя глубоко в душе знает, что принял решение.***
К следующему сеансу Арсений чувствует себя достаточно нервозно. С одной стороны, ему очень хочется снова увидеть зеленоглазого шатена с очаровательной кудрявой челкой, с другой — он понятия не имеет, как лучше себя вести в его присутствии. В конце концов, субординацию никто не отменял, они все еще врач и пациент. Скрепя сердце брюнет стучит костяшками по светлому дереву и заглядывает в кабинет, где за столом уже сидит довольно серьезный Шастун и что-то пишет. — Здравствуйте, проходите, подождите буквально пару минут, пожалуйста, — Антон даже не смотрит на Арсения, лишь кидает короткий взгляд куда-то в его сторону, но тут же обращает взор обратно на документы. Попова это немного задевает. Он сегодня выглядит очень неплохо, даже для своего депрессивного состояния, поэтому считает, что заслуживает хотя бы взгляда. Ему хочется раздразнить этого серьезного врача, найти щелку в его образе взрослого и опытного мужчины, обратить на себя внимание, наконец. — Сегодня без приветствий? — выпаливает брюнет, криво усмехаясь и подходя к столу. Шастун ведет плечом, делая вид, что совершенно не понимает, о чем идет речь, хотя художник прекрасно знает, что намек от шатена не ускользнул. На самом деле, от Антона вообще ничего не ускользнуло. Наверное, в какой-то другой жизни он был бы неплохим детективом, потому что подмечает все с первых же секунд: и нервозность в голосе Попова, и как шикарно он выглядит сегодня в темной водолазке под горло, приталенной жилетке и зауженных черных брюках, Шаст банально боится поднять глаза и потерять способность смотреть на что-то еще, кроме необыкновенного пациента. Он чувствует, как после намека на их предыдущую встречу у него краснеют кончики ушей, поэтому невольно дергает плечом, надеясь таким образом стряхнуть с себя резко накатившую неловкость. Еще за несколько часов до появления Арса в клинике, шатен решает, что будет вести себя максимально профессионально, ничем не выдавая свою осведомленность о том, кем является Арсений Попов. Закончив с бумагами, Антон все же поднимает голову и тут же встречается с синими холодными глазами. Чтобы заставить голос не дрогнуть и не захрипеть уходит, кажется, вся сила воли. Шастун даже незаметно теребит край рукава рубашки под столом. — Итак, Арсений Сергеевич, как вы себя чувствуете? — чтобы скрыть волнение, медик сцепляет пальцы в замок и опирается ими о край стола. Ему кажется, что выглядит достаточно убедительно. Арсений верит. — Все в порядке, спасибо, — натянуто улыбается мужчина. — Что ж, тогда давайте начнем нашу работу, — Шастун облегченно вздыхает, когда появляется возможность отвести взгляд хоть куда-то. На этот раз он не просит Арсения переместиться на кушетку, а достает из ящика стола небольшую плоскую подушку-подставку и специальную перчатку с плотными резинками на запястье, чтобы разрабатывать мускулатуру. Быстро обработав руки, он ловко снимает все кольца, откладывает горстку украшений на край стола и протягивает обе ладони к Арсению. Тот тушканчиком замирает напротив, переводя изумленный взгляд с протянутых рук на Антона и обратно, явно не понимая, что от него хотят. — Антон Андреевич? — Арсений Сергеевич? — Шаст с намеком опускает взгляд на руки, — Мне нужно прощупать состояние костей, мышц и связок и надеть это на вас, — теперь он кивает на перчатку. Если бы Арсений мог, он бы смачно стукнул себя по лбу. Но он не может и, собственно, поэтому он тут. — Да-да, прошу прощения, — Попов доверчиво опускает обе руки в предложенные ладони. Состоянием левой руки Антон остается доволен, а вот правую мучает достаточно долго. — Гель, который я выписал, помогает? — Да, спасибо. Иногда по ночам болит, но это терпимо, — шатен видит, как морщится мужчина на этих словах и догадывается, что вовсе не терпимо, но не торопится комментировать. Для начала делает обычный массаж, чтобы снять спазм. То, какое облегчение эти незамысловатые действия приносят, можно легко прочитать в голубых глазах, которые сегодня прячутся за линзами прямоугольных очков. — У вас определенно талант, — бормочет Арсений, чувствуя, как отступает боль едва ли не сразу, когда длинные пальцы, касаются его кисти, — вы всегда хотели быть врачом? Антон смотрит на него с пристальным прищуром немного дольше, чем подразумевает стандартная пауза в разговоре, но все-таки отвечает. — Нет. Я мечтал быть пилотом, — Антон решает ограничиться минимумом, однако пациент не дает ему такой возможности. — И почему же изменили поле деятельности? — брюнет склоняет голову набок, отчего отросшая челка слегка падает на глаза, но поправлять ее он не спешит, стараясь уловить каждую эмоцию на лице медика. Постепенно атмосфера из просто неловкой начинает снова напоминать ту, что была на первом сеансе — напряженную, давящую, душную. — Это сделали за меня, — тяжело вздыхает Шастун, понимая, что не удастся просто так избежать этого рассказа, — когда я поступал в летное училище, еще попадал под границы физических параметров, но за время обучения перерос все возможные ограничения. Таких в небо не берут. — было видно, что слова даются непросто. Мечты о небе и самолетах, явно еще не зажили в сердце юного лекаря. Он заканчивает с массажем, без всякого стеснения поправляет упавшую челку брюнета и надевает на его кисть перчатку для реабилитации. — Но почему именно медицина? — не унимается пациент, кажется, его сильно волнует выбор жизненного пути его лечащего врача. — В летном училище мне хорошо давались все медицинские дисциплины, да и было интересно. А потом один знакомый мануал заметил, что я на лету схватываю все, что он делает. Отучился, набрался опыта, а потом меня к себе Павел Алексеевич заманил, — рассказывая достаточно заурядную историю профессионального успеха, Шаст закрепляет устройство на запястье пациента, а потом идет к шкафчику у левой стены кабинета за индивидуальной программой восстановления. — А давно вы с ним знакомы? — хмурится брюнет и между бровями пролегает морщинка, а прямоугольные стекла очков немного отсвечивают из-за электрических ламп кабинета. Шастун физически ощущает, как по швам трещит план придерживаться профессионализма. — Года три, наверное. Случайно познакомились, — Антон не задает ответных вопросов, надеясь, что это окажется его спасительной ниточкой, и вопросы действительно на какое-то время прекращаются. — Так, смотрите, — медик садится обратно за стол и демонстрирует пациенту план восстановление на сегодняшний сеанс, — для начала займемся большим пальцем — постарайтесь отвести его в сторону. Арсений пытается пошевелить пальцем, как ему велел Антон, однако сопротивление тугих резинок слишком велико и преодолеть его удается только с пятого раза, с тяжелым сбитым дыханием. — Отлично, отлично. У многих даже с сотого раза не получается, все хорошо, — тихо ободряет Антон, — теперь давайте еще несколько раз. Попов на это напряженно кивает и сжимает челюсти с чудовищной силой. После шести повторов по бритому виску брюнета стекает капелька пота, будто он штангу тягал, а не отводил палец в сторону. Антон не может сдержать восхищенного вздоха, глядя на такое проявление силы воли. Арсений, заметив искорки в зеленых глазах, невольно улыбается одними уголками губ, так как на большее у него просто не остается сил. — Так, а теперь сожмите этот мячик, — Антон разворачивает руку Попова, едва касаясь ее, и вкладывает в ладонь жесткий резиновый мячик, достаточно крупный, так что движений для его сжатия много не требуется, однако это становится настоящим испытанием для Арсения. В конце получаса беспочвенных попыток пальцы наконец неуверенно и едва весомо сжимаются вокруг мячика. Антон импульсивно хлопает в ладоши и ярко улыбается. Ни одному из своих пациентов он еще не выражал такой эмпатии и поддержки. У Попова от таких искренних переживаний внутри все теплеет. Шастун дает брюнету немного передохнуть, а сам в это время что-то вбивает в компьютер. Они перекидываются парой фраз о рабочих моментах, но все остальное время проводят в тишине. Арсений вовсе устав от нагрузок, прикрывает глаза и откидывается на спинку кресла, давая медику возможность исподтишка им любоваться. Перерыв и остаток занятия пролетают незаметно и к концу времени художнику удается совместить два упражнения: он обхватывает мячик рукой, затем отпускает его и отводит в сторону большой палец, а потом повторяет все снова. Оба мужчины невероятно довольны результатом, однако брюнет настолько измотан, что ему сложно даже выразить эту радость на лице. Мышцы кисти саднят от нагрузок, кожу покалывает, а кости ноют, поэтому он с чистой совестью позволяет Антону снять с себя реабилитационную перчатку, заменить салфетку на подушке-подставке и аккуратно обтереть чем-то руку. Попов помнит, что по плану сегодня еще получасовой массаж. Что-то со снятием напряжением, кровью и лимфой, он честно даже не пытается вспоминать, массаж — это приятно, а все остальное неважно. Пока медик убирает все ненужное, он не может перестать бросать взгляды на изможденное лицо мужчины. Ему тревожно за него, и шатен не может удержать себя от вопроса. — Неужели вы настолько любите горы, что готовы каждый раз рисковать безопасностью, ради похода туда? Плечи под темной тканью напрягаются и художник медленно оборачивается к Антону. Взгляд у того пытливый, напряженный, глаза немного сощурены, будто допрос проводит и пытается просканировать все-все сказанные слова. — А что, я не похож на человека, который любит горы? — вопросом на вопрос отвечает Арс. Как известно, лучшая защита — это нападение. Однако то ли Антон настолько убежден в своей правоте, то ли Арсений слишком мало верит в то, что говорит, но Шастун отчего-то смотрит на него пронзительными изумрудными глазами, не отводя взгляда, вздергивает брови и молчит. — Ладно, да, я не люблю горы, — тяжело вздыхает Попов, когда понимает, что шатен видит его буквально насквозь, — но мне это нужно для работы. Чтобы рисовать что-то такое, — на этих словах он кивает на собственный рисунок, висящий на пробковой доске рядом со шкафом и увешанной различными детскими рисунками, брошюрами и прочим. Он приметил его еще в прошлый раз. Это один из первых его известных сюжетов: птица, добровольно рвущаяся в клетку. — мне нужно вдохновение, а его я нахожу в основном там. Пока Арсений «исповедуется», Антон берет в руки его кисть и начинает аккуратно разминать скованные мышцы. Признание авторства Арсом не вызывает на лице Антона ни одной эмоции. Остаток сеанса проходит в полной тишине. Когда Шастун заканчивает с процедурами и протягивает брюнету чек и заключение, тот смотрит на него тяжело где-то с полминуты. — Вы ведь сразу поняли, что это мои работы, так ведь? Вы сразу знали, что я автор, — не то спрашивая, не то утверждая говорит мужчина, перенимая листы бумаги у шатена. Антон упирается локтями в поверхность стола и опускает голову на сцепленные в замок руки, заглядывая в синие омуты. — Арсений Сергеевич, вы даже не представляете, как много я о вас знаю, — Шастун лукаво смотрит на брюнета и едва заметно приподнимает уголки губ в улыбке.