Причина искусства

      Вернувшись домой, Арсений первым делом идет в холодный душ, чтобы хоть как-то собраться с мыслями. Он выкручивает кран практически полностью, окунаясь в ледяные струи. Это достаточно замедляет хаотичные мысли в голове, чтобы теперь их хотя бы можно было различить одну от другой. Как только Арс начинает понимать, где он находится и что происходит, он настраивает приемлемую температуру, приводит себя в порядок и выбирается из ванны. Брюнет встряхивает головой, слегка разбрызгивая воду с кончиков волос, а самые длинные пряди тут же липнут ко лбу и вискам. Это раздражает, но несколько минут прожить так можно. Следующая нерешаемая проблема, которая занимает все мысли художника — уборка. Время близится к трем часам дня, и наверняка можно все успеть, но Попову почему-то кажется, что он уже везде опоздал.       Пока Арсений разгребает дебри квартиры, Антон занимается пациентами. С большинством работа монотонная, поэтому он нет-нет да и ускользает в глубины мыслей. Как только художник скрылся за дверью кабинета, Шастун не мог перестать думать о том, правильно ли он поступил, так решительно навязавшись Попову. Разумеется, тому нужны были забота и внимание, да и скорейшая реабилитация тоже. Однако действия медика теперь казались ему самому наглыми и непрофессиональными. Он так глубоко уходит в себя, что уже не обращает внимания на спавшую челку и деда, которого явно напрягал тот факт, что врач уже минут двадцать разминал абсолютно здоровое колено, хотя изначально пациент пришел с болями в шейном отделе позвоночника.       День для обоих проходит незаметно, хотя изначально тянется, как густая тягучая карамель, от сладости ожидания приторно горько, даже скулы сводит. Антон с головой уходит в работу, на деле все время витая в мыслях о голубоглазом художнике, Арсений весь день приводит себя и квартиру в порядок, решая, что куда переставить и в какую комнату пригласить Антона. В итоге брюнет останавливается на гостевой комнате и кухне, где они, вероятно, поужинают.       Как только за последним клиентом закрывается дверь, Шастун подрывается из кресла, пытаясь одновременно переодеться и убраться в кабинете. Из двух параллельных действий не выходит ни одно, но Антон упорно пытается, до тех пор пока не роняет на пол абсолютно все мази с полочки, подвешенной на стене рядом с кушеткой. Это заставляет его притормозить и сосредоточиться. Когда баночки возвращены на законное место, а кабинет с натяжкой можно назвать приличным, Шастун наскоро переодевается, берет куртку в руки, чтобы сэкономить время, и бежит к выходу из клиники.       Всю поездку до супермаркета и все время, проведенное внутри, Антон тяжело вздыхает и постоянно дергается от волнения внезапными волнами накатывающими из ниоткуда, бьющим по самому больному. Он с трудом заставляет себя определиться с продуктами, с не меньшим усилением их все находит и едет по адресу, предварительно вбитому в навигатор. Мягкий механический голос вежливо направляет его по вечерней дороге, и все, о чем может думать шатен, это как бы не позволить себе лишнего с этой пресловутой встречей.       Многоэтажка Арсения выкрашена в голубовато-сиреневый цвет, который, видимо, подпадает под категорию «выражает спокойствие и надежность», потому что, по мнению Шастуна, именно в такие цвета красят дома в огромных современных жилых комплексах. Антон ощущает себя фаворитом удачи, когда нужная ему дверь отворяется, выпуская на улицу жильца парадной, и избавляет медика от необходимости звонить в домофон. Да, Шастуну тридцать и он нервничает, когда звонит в домофоны, когда звонит по телефону и когда стучится в двери, если вы, такие взрослые и нормальные, не боитесь всего этого, то вам с Антоном не по пути.       Лифт поднимается на нужный этаж, бесшумно скользя по тросам. И только оказавшись, наконец, у нужной двери, шатен теряет всякую убежденность в правильности своих действий. Он неловко переминается с ноги на ногу, ноющие после рабочего дня, и задумчиво теребит длинными пальцами ручки полиэтиленового пакета. С одной стороны, Арсений настолько упрям и подавлен, что без пинка от Шастуна ничего делать не будет. Да и по его состоянию сегодня без психологов было видно, что мужчина на грани. Но с другой стороны, медик ему ничем не обязан. Уже совсем скоро вернется друг брюнета, а рисовать своими руками за художника — не медицинские категории, не медицинские способы. Это сродни арт-терапии: может помочь, а может получиться, что пациент все это время просто так рисовал картинки, так и не приблизившись к решению ни одной душевной проблемы.       Когда Антон наконец касается подушечками пальцев белого пластика, за дверью приглушенно звучит незамысловатая трель, отчего-то ассоциирующаяся у Шастуна с надоедливым звонком в школе искусств, которую он посещал одно время. Окончание занятий там обозначались различными классическими композициями, которые звучали из динамиков. Антон не мог ручаться за всех, но его лично это только отталкивало от изучения классической музыки.       Железная дверная ручка практически мгновенно сгибается, открывая дверь, будто хозяин все это время стоял в коридоре выжидающе глядя в лакированную поверхность с грустными глазами (хотя почему, собственно «будто»?). — О, ты пришел. — выдыхает Арсений, как будто не верил, что медик выполнит договоренность. Он выглядит исключительно по-домашнему в мягких темных штанах на резинке и светлой растянутой футболке с какой-то надписью на правом плече. Темная челка спуталась от того, как часто хозяин пропускал через нее пальцы в попытках успокоиться, а голубые глаза были опять скрыты линзами очков. Глядя на такого уютного Попова, совсем не похожего на того горделивого, одетого с иголочки художника, который ходил все это время в клинику, Шастун не мог вспомнить ни одной причины, по которой не должен был сейчас стоять тут. Он даже не мог объяснить сам себе, какого черта это непрофессионально. — Конечно, мы же договаривались, — находится после недолгой заминки Антон и проходит в тесную прихожую. В квартире Попова уютно, и шатен с легкой грустью думает, что весь уют его собственной студии состоит разве что из творческого бедлама, по которому можно было понять, что квартира обитаема, и толстого слоя пыли, вызывающего сомнения о том, как давно обитатель здесь появлялся. — Давай я повешу, — Попов тянется к уже спущенной с худых плеч гостя куртке и немного зависает, не зная, как лучше перехватить вещь, чтобы удержать ее в не очень подвижной ладони. Справившись с этим, он окидывает взглядом мужчину, который возится со шнуровкой кроссовок, и, подхватывая белый пакет, обращается к врачу, — ванная прямо по коридору, я пока это разберу. Вымоешь руки и проходи на кухню.       Шастуну остается только согласно промычать, продолжая бесконечную войну с кроссовками, которая заканчивается абсолютной капитуляцией: Антон просто с усилием стягивает их, не распутав шнурки. Шатен не может сдержать любопытства и, даже пока моет руки, постоянно крутит головой по сторонам, стараясь усмотреть как можно больше. Все вычищено до блеска. Видно, что хозяин квартиры потратил немало времени, чтобы добиться такого эффекта. Медику остается только гадать, как с его травмами брюнет справился со всем. Сам-то Антон даже при полной функциональности рук не был уверен, что умеет банально пыль вытереть. Проходя в сторону кухни, Шаст замечает приоткрытую дверь и, заранее коря себя за несдержанность, сворачивает в комнату.       От увиденного у мужчины немного сбивается дыхание и резко ускоряется сердце, будто пытается кого-то обогнать на скачках. Все стены увешаны знакомыми и неизвестными рисунками, набросками, фотографиями, сюжетами. Сотни историй, искренних, красочных пестрят перед глазами и оторваться невозможно. Антон внезапно не знает, куда девать руки и куда лучше смотреть. Глаза разбегаются, пытаясь запомнить каждую деталь, каждый штрих каждого наброска. Хочется запомнить эти шедевры так, чтобы можно было вечерами с легкостью увидеть их перед глазами. Один рисунок цепляет взгляд сильнее всего: человеческий силуэт с крыльями. Что-то смутно знакомое есть в этой изломленной фигуре, что-то брезжит на затворках сознания Шастуна, и он уверен, он точно знает, что еще буквально каких-то пару минут и он распознает, поймает это осознание за хвост, он поймет, что за таинственный человек на картине, однако именно в этот момент за его спинной раздается тактичное глухое покашливание и Антон видит напряженного Попова.       Брюнет не планировал показывать все это гостю. Вся эта комната — голые страдания художника. Все наброски без прикрас, все неопубликованные, оттого что слишком откровенные и личные, работы, все необработанные фотографии. Эта комната — обнаженная душа Попова, без фильтров и редакторов. То, что он не готов был показывать кому-либо. И уж точно Арс не мог ожидать, что все это несовершенство вызовет такое восхищение в зеленых глазах. Однако находиться тут для Арсения все еще невыносимо и он спешит ретироваться, уводя за собой Шастуна. — Извини, мне, наверное, не стоило заходить туда, — пытается хоть как-то проявить чувство такта шатен, но художник его прерывает. — Нет, все в порядке. Просто мне не очень комфортно там находиться. — Попов плотно сжимает бледные губы, мысленно все еще стоя посреди комнаты, полной свидетельств когда-то большого таланта.       Антон проклинает себя всеми словами, которые когда-либо слышал от шпаны во дворе, от друзей, от пьяных футбольных фанатов в баре и в особенности теми, которые были услышаны от самых интеллигентных друзей (эти всегда были самые острые на язык). Он жалеет, что заставил Арсения теряться в этих болезненных эмоциях, но не может даже на секунду пожалеть о том, что зашел в эту комнату, которая теперь казалась ему чем-то святым.        На кухне оба достаточно быстро расслабляются, Шастун первым делом просит выделить ему глубокую сковороду с широкими бортами, доску и самый большой нож. Пока шатен занимается мясом, брюнет, стараясь быть полезным, моет овощи, достает купленные гостем специи и соусы и всячески пытается не мешать. — Я так понимаю, ты не женат? — внезапно прерывает тишину Антон. Арсений удивленно оборачивается, но все же отвечает. — Нет. Почему ты так решил? — отчего-то кажется, что мужчина видит его насквозь своими ярко-зелеными глазами, которые, как рентген, считывают каждое движение, каждое изменение в мимике, собирая такую информацию о художнике, которую даже он сам не знает. — Арс, ты живешь один, а чтобы помочь тебе после травмы, приехал только друг. Фотографий у тебя нет практически, а те, что есть, явно не семейные, — Шастун откровенно ухмыляется, красуясь своим умением логически сопоставить данные, при этом говорит все так, будто это даже пятилетке очевидно. Позер. — Ты прям Шерлок, — фыркает брюнет без доли восхищения. Такими выводами он не удивлен, все же на поверхности. — И все-таки странно, — не успокаивается Антон, — ты молодой известный художник и фотограф, набирающий популярность дизайнер, красивый и явно небедный. Разве может такой мужчина быть одиноким? Где подвох? — Шастун нарочно придает голосу шутливый тон, но улыбка в нем фальшивая, натянутая, как тугая резинка, и вот-вот лопнет, больно задевая кожу. — Ты считаешь меня красивым? — Арсений вздергивает бровь и игриво смотрит на медика, демонстрируя ямочки на щеках. — Это, конечно, была главная мысль в моих словах, — закатывает глаза шатен, но решает дальше не настаивать. Не очень-то и хотелось, знаете ли. Это он от скуки спросил, потому что нарезать мясо тонкими кусочками невероятно скучно, а так его эта информация вовсе не заботит. Да. Вот. Мужчине почти удается убедить самого себя в импровизированном споре, но мысли перебивает негромкий голос Попова. — Я почти был женат. Если ты такой уж поклонник, то мог об этом знать, — у меня была девушка. И очень долго. Мы работали и путешествовали вместе. Мы были очень похожи в наших увлечениях, но в серьезных вещах оказались совершенно несовместимы, — кажется, что Арсений немного тоскливо вздыхает и Шастуну от этого неуютно. Слушать про не сложившиеся отношения всегда неприятно, особенно, если для человека они так много значили. А Антон был бы не Антон, если бы не пытался сгладить любую ситуацию тупой шуткой. — В серьезных вещах? Это типа она Познера смотрела, а ты Стенд-ап? — Арсу остается только прикрыть глаза ладонью, прижимая ту к переносице, и стараться не улыбаться слишком широко. — В серьезных — это типа она хотела сыграть свадьбу, родить кучу детей и завязать с путешествиями, пока те не подрастут, а я… — А ты хотел пожить для себя, лазать по горам и полям, быть частью этого удивительного мира… — наигранно вдохновенно прерывает его Шастун, даже патетично задирая голову к потолку, но не успевает договорить, потому что в него прилетает отрезанный хвостик огурца, — эй! Я, между прочим, тоже часть этого удивительного мира, меня обижать нельзя! — мужчина по-детски выпячивает нижнюю губу и немного картавит слова, заставляя Арсения улыбаться все шире. — Слышь, представитель удивительной фауны! Я с тобой важными вещами делюсь вообще-то, а ты… — брюнет досадливо машет рукой на Антона, но сам не может перестать посмеиваться. — Ладно, ладно, извини, — Шастун поднимает руки в примирительном жесте, но тот факт, что в одной из них он продолжает держать огромный острый нож, не слишком способствует миролюбивому виду, — но если она была такой большой любовью твоей жизни, разве такая жертва не была бы логичной? — шатен наконец опускает шутливое настроение, открыто глядя в голубые глаза. — Ну, я не могу сказать, что она была любовью всей моей жизни, — скрещивая руки на груди и опираясь бедром на кухонную тумбу, бросает Попов, — были чувства и посильнее.       Шастун искоса пробегается по нему изучающим взглядом из-за плеча, но ничего не говорит и не спрашивает. Никак не может сам для себя решить, хочет ли развивать эту тему дальше. — Моя самая большая любовь была первая, еще в школе, — все-таки продолжает художник, хотя оснований для таких откровений не было, но брюнету хочется рассказать об этом медику. — отношения тогда быстро закончились, но эти чувства оказали огромное влияние на меня и мое творчество.       Говоря все это, брюнет неотрывно изучает светлый затылок перед ним. Кажется, еще совсем немного и Антон лишится пары тысяч волос, потому как они просто загорятся под таким взглядом. Шастун лишь тихо хмыкает, ограничивая этим свою реакцию на, вроде бы, достаточно глубокое откровение. Не всем хватит смелости сказать, что не любил кого-то достаточно или что вообще не любил. Или любил, но не того. — А что насчет тебя? — Попов смотрит с прищуром, но не лисьим и игривым, а напирающим, бросающим вызов. — А что насчет меня? — переспрашивает шатен, наконец оставляя мясо в покое и принимаясь за овощи, лишь бы чем-то занять беспокойные руки. — Я любил лишь однажды и очень неудачно. Так что отношения это не про меня. — Арс было хочет начать расспрашивать, вытягивая на откровенность, но Шаст резко соскакивает с темы, интересуясь, где что на кухне и срочно требуя пряную смесь для мяса. Брюнет ведется на это увиливание и вот они уже оба бегают по кухне, дергая различные ящички в поисках жизненно необходимой приправы, как персонажи компьютерной игры.        Все приготовление ужина не занимает много времени. В промежутках между помешиванием мяса, добавления тех или иных ингредиентов, мужчины стоят, упираясь в соседние тумбы, и болтают на все самые незначительные темы. Они плавно переходят с обсуждения погоды на разговоры о музыке, потом о работе и многом другом. Садясь за стол, они обсуждают новый сериал известной американской компании. — У гениев судьба такая — страдать. — Арсений говорит это серьезно, немного пафосно морщит нос. — Ой ли, — скептически тянет Шастун, опуская перед ними две тарелки с ароматным ужином. Он закатывает глаза и качает головой, — человек сам волен это для себя решить. Ты знаешь, что больше половины физических травм имеют предпосылки в виде психологических установок, а это значит что? — мужчина опускается на стул и вопросительно смотрит на брюнета, который недовольно хмурится, так как шатен не хочет поддержать его столь романтичную версию. — Что? — почти кривляясь спрашивает художник. Ну любит он быть правым, что уж тут поделаешь. — Что все эти случаи своего рода психосоматика, — Антон поучительно поднимает указательный палец, а потом принимается за еду.       Арсений недоверчиво за всем этим наблюдает, но решает не продолжать дискуссии. Было рациональное зерно в том, что говорил Шастун. Однако Попов всю жизнь был фаталистом. Он искренне верил в то, что даже если они что-то и решали в этой жизни, все равно были ограничены своеобразными рамками сюжета, уникального для каждой истории каждого человека. — Приятного аппетита, — бросает он, прежде чем аккуратно обхватить вилку рукой. Шатен бормочет что-то нечленораздельное в ответ, будучи абсолютно поглощенным поеданием вкусного ужина. Все-таки готовить он умел, что уж тут скрывать. Однако он все равно невольно наблюдает из-под опущенных век за аккуратными движениями Арса. Владение столовыми приборами все еще дается ему непросто, это видно, когда вилку приходится сжимать до побелевших подушечек, лишь бы она слушалась руки. — Оу. — удивленно выдыхает Арсений после первого кусочка, даже резко опуская вилку. — Что-то не так? — Антон даже перестает жевать, чтобы задать этот вопрос. Он отрывается от еды, откидывает челку с глаз и утирает рукой капельки соуса, на что художник немного осуждающе хмурится, но его лицо сейчас слишком расслаблено и довольно, чтобы выражать что-то кроме удивления и удовольствия. — Нет-нет, это… Это очень вкусно, правда, — и в подтверждение своих слов зачерпывает побольше мяса с гарниром, тут же отправляя в рот. Шастун на это лишь удовлетворенно хмыкает. Конечно же вкусно, он даже не сомневался. Весь оставшийся ужин он сидит с самой широкой и самодовольной улыбкой на лице. В какой-то момент брюнет даже хочет посоветовать ему поубавить уровень восхищения самими собой, но не может придумать ни одной достойной причины, поэтому только немного ворчит. А еще он пытается остановить гостя от мытья посуды, но это у него тоже не получается, остается только наблюдать за тем, как расслабленный и немного покрасневший шатен совсем по-домашнему ведет себя на его кухне. — Антон, а ты… — Арсений в попытках задать внезапно заинтересовавший его вопрос, постоянно одергивает футболку и переминается с ноги на ногу. — М? — мужчина приглушает воду, чтобы шум не заглушал слов брюнета. — Ты жалеешь, что не смог стать пилотом? — на самом деле, этот вопрос настолько важен и волнителен для Попова, насколько он болезнен для Антона. Спрашивая это, между строк Арс оставляет вопрос, каково это жить без мечты всей жизни. И Шастун, кажется, его понимает.       Шатен какое-то время собирается с мыслями, выключает воду, стряхивает с рук остатки воды, вытирает их о вафельное полотенце и, тяжело упершись руками о спинку стула, наконец отвечает. — Это больно. Поначалу даже очень. Постоянно кажется, что живешь не своей жизнью, я даже злился на жизнь и обижался неведомо на кого, что меня так обманули, лишили моей судьбы и мечты. Потом не хотелось ничего. Я почти не выходил из дома, мало ел, много спал. У меня руки опускались. Казалось, что, за что бы я ни взялся, все закончится провалом, — Арсений рядом понимающе вздыхает, но медик его даже не слышит. Он блуждает невидящим взглядом по столу, по полу и своим рукам, снова и снова погружаясь в тяжелые моменты своей жизни, — меня друзья вытащили. Заставляли, знаешь, всякими глупостями заниматься, на мастер-классы ходить, даже к себе на работу таскали, лишь бы дома не сидел. — Вспоминая это, мужчина туманно улыбается, видимо, это было приятное время. — А потом. Потом жизнь как-то сама закрутилась, все расставляя на места. Как только я захотел что-то делать, чему-то учиться, Паша предложил мне работу и обучение в клинике, дела сами пошли в гору, приводя сюда. Я думаю, любое разочарование так ощущается и так переживается. — А если бы ты мог, — слегка дрогнувшим голосом, под впечатлением от такого рассказа, спрашивает Арс, — ты бы изменил это?       Шастун хмурится, не зная, что сказать. Конечно, он не раз задавался этим вопросом и сам, но сейчас в его жизни было слишком много обстоятельств, чтобы вот так запросто отказаться от всего, пусть и взамен на небо. — Честно? — Антон наконец поднимает голову и смотрит прямо на художника. — Не знаю.       Попов задумчиво мычит и касается подушечками пальцев подбородка. Он пытается представить свою жизнь без рисования и понимает, что для него подобная альтернатива сродни тому, что всю жизнь прожить инвалидом. Наверное, так ощущал себя Шаст, когда ему закрыли путь в небо. Как паралитик, лишенный крыльев, навсегда прикованный к земле. Наверное, тот что-то замечает в голубых глазах, потому что спешит вытащить брюнета из тяжелых мыслей. Он легко опускает ладонь на его плечо и немного сжимает пальцами. — Пойдем порисуем? — в его взгляде столько тепла, что Арсений не может не улыбнуться в ответ. — Придумали мы сами, давайте рисовать! — тонким голосом напевает брюнет песенку из детской передачи и оба мужчины давятся смехом. — Бли-и-ин, — тянет врач, — вот это вспомнил, конечно! Кошмар какой! — он все еще держится за живот, пытаясь отдышаться после приступа смеха и ползет, придерживаясь за стеночку из кухни в коридор. — А что, прекрасная передача была, — мягко посмеивается рядом художник, — я вот ребенком очень бы хотел в таком поучаствовать. — Да так и скажи, что выпендриться хотел, ты бы их всех там уделал, еще бы и в телевизоре мелькнул, — ухмыляется Антон, как будто раскусил злодейский план. — Все может быть — таинственно отвечает брюнет, направляя гостя к дальней комнате, где уже стоял приготовленный мольберт. — Да ну, ужасная передача была. Чур ты бесячая фея, а я классный помощник, — фыркает шатен, открывая перед ними дверь в гостевую комнату. — Договорились, — снова широко улыбается Попов. — она, между прочим, красивая была. — Ага, ну да. — скептически щелкает языком Антон. — Ладно уж, что рисовать будем? — Ну-у. — Арсений в нерешительности трет шею, а потом встает напротив мольберта и смотрит на шатена с легкой иронией во взгляде. — Я думал что-то простое. Хотел нарисовать кота. — Кота? — Шастун скрещивает руки на груди, вопросительно приподнимая брови и не отрывая взгляда от лица напротив. — Ну да, знаешь, такого рыжего, — брюнет совсем уж хитро щурится, но медик делает вид, что не замечает ничего подозрительного. — Рыжего, значит. А может все-таки персикового? М? С каштановыми кисточками? — он уже не смотрит на художника, изучая мягкое покрывало на кровати. Как будто однотонный синий ворс переливался всеми цветами радуги и был украшен самыми замысловатыми узорами, не меньше. — Может и персикового. С кисточками. — почти шепотом отвечает брюнет и наконец отрывает взгляд от красивого светлого профиля, — давай я тебе футболку дам, чтобы ты одежду не запачкал, если что. — не дожидаясь ответа, Арс достает из шкафа длинную черную футболку с белой буквой «А» на груди и надписью «ангел, я пошутил». Шаст думает, что футболку стоило предлагать до готовки, потому что там риски испачкаться были значительно выше, но принимает вещь из рук и под пытливым взглядом ледяных глаз шустро переодевается, по-свойски кидая свою одежду на кровать.       Врач подходит к уже взявшему в руки простой грифель мужчине, незаметно трет ладони о джинсы на бедрах и, наконец подходит совсем вплотную, так что между ними остаются жалкие несколько сантиметров. Антон аккуратно опускает одну руку на предплечье, а другой обхватывает чужую ладонь на карандаше. От того, насколько нежно медик с ним обходится, Арсений даже вздрагивает, борясь с желанием прижаться к груди спиной, лишь бы не спугнуть Шастуна.       Первое движение получается неуверенным и неточным, однако это гораздо больше похоже на нужную линию, чем все предыдущие попытки Попова, взятые вместе. Очень быстро на холсте появляется мордочка, хвост и оставшийся силуэт кота, ужасно похожего на настоящего. Когда дело доходит до резких рваных штрихов, приходится ненадолго прерваться. Арсова кисть к таким экспериментам не готова и поддается только после втирания анальгетика, даже тогда немного ноя. Но художнику как-то все равно, он вновь ощущает себя способным на что-то. — Боюсь, на сегодня меня больше не хватит, — немного поворачивает и приподнимает голову брюнет, когда вся работа карандашом закончена и на холсте довольно четко можно разглядеть пушистое животное, обвивающего лапки хвостом, — рука ужасно болит.       В таком положении голова Арсения практически лежит на плече Антона, и, когда тот ему согласно кивает, не отпуская при этом руки с карандашом, художник на секунду ощущает на губах горячее дыхание. Все тело прошибает желание податься вперед, но от сомнений кожа чувствуется деревянной и тело ощущается тесной клеткой. Шастун наконец отстраняется, освобождая кисть мужчины, а сам немного ведет плечами, сбрасывая наваждение. Он берет ластик, чтобы немного подкорректировать последние штрихи. — Можно я дорисую? — Антон оборачивается через плечо на Арса, не отрывая руки от мольберта. — Да, конечно. Краски на столе, бери все, что сочтешь нужным, — мысль, что Антон будет еще некоторое время в его квартире, греет, а вид ловких пальцев, умело заканчивающих рисунок пока еще карандашом, не вызывают болезненной ностальгии. Арсений завороженно выдыхает и покидает комнату, — я пока сделаю чай. — бросает он уже из коридора.       Когда художник возвращается с целью позвать мужчину к столу, где уже дымится в кружках чай, он застает забавную картину: устроив палитру на самом краю стола, как можно ближе к себе, Шастун хаотичными движениями вырисовывал коту уши, причем оба одновременно, то и дело крутясь за новой порцией краски. Ну не мог он никогда по-человечески рисовать!       От всех накативших эмоций Попов вдруг думает, что хочет все это наблюдать как можно чаще: как Антон готовит, серьезно хмурясь, будто проводит химический эксперимент, как он рисует, как переодевается. Цель сегодняшней встречи была в том, чтобы мужчина мог почувствовать себя вновь причастным к искусству, но в этот момент Арс неожиданно для себя отмечает, что ему необязательно снова рисовать. Антон, готовящий в его квартире, рисующий в его одежде, — само по себе искусство. Его личное, персональное, Арсово искусство, к которому он может запросто прикоснуться в любой момент.       Все сомнения под таким углом кажутся абсолютно нелепыми и незначительными. Он тихо подходит к шатену и тот, хоть и слышит, никак не подаёт вида. Арсений мягко опускает руку ему на талию, затем, не почувствовав сопротивления или напряжения, вовсе обвивает пояс мужчины, прижимаясь со спины и пристраивая подбородок на худом плече. С минуту он наблюдает за движением тонкой кисти, по которой перекатываются звеня браслеты, а потом привстает и зарывается в пшеничные кудри на затылке. Антон пахнет зелеными яблоками и чем-то пряным. Этот запах щекочет до покалывания нос, и Арса натурально ведет. Он мягко прижимается губами к шейному позвонку, плотно обтянутому шелковой бледной кожей, с удовольствием отмечая на ней мурашки. — Тош, — почти шепотом бархатно тянет брюнет, — давай попробуем. вместе? Ну, быть вместе. — боясь быть неправильно понятым, уточняет он. — Что? — Антон весь напрягается и кисть в его руке замирает тоже. Голос предательски сипит, но Шаст уверен, что его вопрос услышан. — Ну, я тут подумал. Может, нам стоит попытаться еще? Может, мы поторопились и нам стоит быть вместе? — Арсений уверен, что Шастун просто не разобрал слов со спины, не замечая в голосе мужчины металлических ноток. Брюнет доверительно трется щекой об острые лопатки, подобно бродячему коту, и совершенно не ожидает, что Антон порывисто сбросит его руки с талии и резко обернется, гневно сверкая потемневшими глазами. Он раздосадовано бросает кисть с остатками краски на палитру, но глаз от Попова не отрывает. — Арс, ты бросил меня. Ты бросил меня одного, свалил в свою чертову Америку, не поверив в меня, и ни разу, ни разу за четырнадцать гребанных лет не удосужился даже дать о себе знать, — в голосе шатена столько неприкрытой боли, что Арс невольно отшатывается, не веря, что вся эта боль ему, — никаких «мы» и «вместе» нет и быть никогда уже не может.       Шастун быстрым шагом направляется в коридор, задевая плечом замершего художника и совсем забыв про оставленную на кровати одежду, кое-как натягивает кроссовки, жалея, что не расшнуровал их в самом начале вечера, накидывает куртку и вылетает на улицу прямо так: растрепанный, покрасневший и в футболке Арсения с фразой, сказанной когда-то ему, Антону.