***
Первым делом, добравшись до клиники, Дима отправляется в комнату персонала, чтобы поздороваться с теми, кто пришел, узнать определенные новости (полагаться на администраторов дело неблагодарное) и лишь после этого с чистой совестью отправиться в свой кабинет стоматолога. Однако не всем планам суждено сбываться, и в «месте общего сбора», как именует это помещение Дима, мужчину ждет неожиданное обстоятельство. Комната уже забита сотрудниками, кто-то что-то готовит, кто-то пьет кофе, часть сотрудников просто зашла поздороваться с коллегами, поэтому к двери и от нее постоянно снуют люди, совершенно не обращая внимания на спящего у окна Шастуна. Антона, кажется, этот факт тоже не сильно заботит, потому что он абсолютно спокойно сопит, уткнувшись носом в ворот футболки и подтянув к груди колени. Как шумящие медики не разбудили мужчину — загадка, но Позов спешит это исправить. — Антох, — полушепотом зовет врач, активно тряся друга за плечо, — Шаст, твою налево, просыпайся, кому говорят! — Антон на это недовольно мычит, сильнее зарываясь носом в ткань и сворачиваясь, казалось бы, до невероятных размеров. В конце концов, Диме приходится откинуть с медика плед и, забравшись холодными пальцами под свободную футболку, совершенно по-детски начать его щекотать. Этот прием, несмотря на всю несерьезность, очень действенен и Шастун тут же сильно дергается, едва не разбив другу нос, и подскакивает на диване. — Проснулся? — холодно интересуется Позов, но заметив потухший взгляд и все признаки физической и моральной вымотанности, сменяет гнев на милость. — Приходи в себя, сейчас кофе сварю. Распихивая всех назойливых коллег, стоматолог протискивается к плите, споласкивает турку (эти рентгенологи вечно сварят и свалят, а другим разбирайся) и сыплет две щедрые ложки молотого кофе. На шатена он не оборачивается. В последний раз таким убитым Дима видел Антона еще в школе, до того как они стали лучшими друзьями и до того как впервые заговорили друг с другом. Он тогда только перевелся в новую школу в десятый класс. Шастуна не заметил бы только слепой, да и то не факт. Слишком уж он был полон какой-то необыкновенной энергетики. Позов не знал Антона таким, каким его видел Арс — улыбчивым, смешливым, ярким, светлым и каким-то обнадеженным. Такого парня Дима не знал. Он встретил Шастуна, которого едва было видно на последней парте за спинами одноклассников, потому что он не хотел быть замеченным хоть кем-то, Шастуна, голос которого он услышал лишь в конце октября, когда нужно было вслух зачитать оценки, Шастуна, взгляд которого всегда был направлен в экран телефона, в пол или в тетрадку с рисунками. От такого Антона за километр несло болью и рядом находится было тяжело — как будто весь воздух был наэлектризован и не вдыхался вовсе. Будто вокруг образовался вакуум. И даже тот мужчина, которого он когда-то самолично привел в клинику, не был похож на того Тошу, которого знал Арсений Попов. Лучшим другом Димы Позова был саркастичный, жесткий, нескромный в выражениях Антон Шастун, который мало кого подпускал ближе, чем на километр и даже тем, кого подпускал, он не улыбался с той же открытостью и теплотой, с какой когда-то улыбался голубоглазому брюнету. Увидев однажды фотографию Антона, на которой его со спины в объятиях сжимал Попов, Позов понял, что никогда не сможет простить мужчине, что тот когда-то сломал такого солнечного человека. Пройдет время, шатен начнет шутить и улыбаться, начнет общаться с людьми вокруг, уедет вместе с Димой поступать в Питер. И все это ради того чтобы в один день снова увидеть такой же холодный пустой взгляд зеленых глаз? На это врач был не согласен. Максимально аккуратно опустив горячую кружку в руки шатена, Дима выжидает, пока большая часть коллег покинет помещение или займется своими делами, и только потом обращается полушепотом к Шастуну. — Тох, пей, пожалуйста, — Позов касается бледных пальцев, крепко вцепившихся в толстые стенки чашки, привлекая внимание медика, который, кажется, отсутствовал в зоне досягаемости. — скажи, это ведь из-за него, да? Из-за Арсения? Он что-то сделал? Мужчина на диване все время молчит и пустым взглядом наблюдает, как нерастворившиеся до конца зернышки кофеина по кругу плавают в напитке. При звуке знакомого имени он рефлекторно вздрагивает и сникает еще больше. — Нет, — с трудом разлепив сухие губы и сморщившись от звука собственного голоса, едва слышно отвечает шатен, — он ничего не сделал.***
Сергей Матвиенко ехал в Питер в крайне неудачном расположении духа. Дела дома были далеки от идеала и даже от нормы, а в Петербурге в это время был один Арсений, которому он, вроде, еще тоже очень нужен. Мужчина разрывался между двумя катастрофами, пытаясь не вспоминать о том, что в последние несколько лет его жизнь превратилась в нескончаемый бедлам хаотичной помощи другим. С таким режимом Сергею совсем скоро понадобиться своя личная служба спасения. Вот только где ее взять?.. Примерно с такими мыслями Матвиенко достигает квартиры в панельном доме, уже отыскивая в кармане ключи и рефлекторно опуская вторую руку на ручку двери, когда вдруг обнаруживает, что она не заперта. Стараясь не поддаваться панике, армянин бегло оглядывает прихожую, заглядывает в кухню и, не заметив ничего сверхъестественного, кроме приготовленной еды, которая непонятно откуда взялась, и зябкого холода, проходит дальше. Дверь в гостевую комнату открыта, поэтому Сережа без колебаний двигается к ней, однако он явно не ожидает, что обнаружит там раскиданные вещи, гору красок на столе, неоконченную картину на мольберте и друга, сидящего у открытой двери балкона, укутавшись в какое-то покрывало. Арсений выглядит скверно. Это бросается в глаза даже на фоне бардака в комнате. Бледная кожа и неравномерно вздымающаяся грудь явно намекают на то, что в таком положении он провел, как минимум, несколько часов. Он даже не сразу обращает внимания на мелькнувшего в дверном проеме друга, но даже уловив периферическим взглядом движение, не находит в своем арсенале ни одной достойной реакции, поэтому на удивленный вопросительный взгляд родных глаз отвечает лишь пожиманием плеч. — Арс, ты… Ты чего? Что тут случилось вообще? Может тебе врача? — наконец собравшись с мыслями, начинает суетиться Матвиенко. Он подлетает к брюнету, захлопывает балконную дверь вздергивает мужчину с пола, подобно тряпичной податливой игрушке. Тот ему лишь горько усмехается. — Тут и был врач, — бесцветным и осипшим от переохлаждения голосом отзывается Попов, уже более твердо стоя на затекших ногах. Он аккуратно выпутывается из рук Матвиенко, поднимает с пола все-таки опустевшую за ночь пачку сигарет, за что, кстати, получает очередной шокированный взгляд, и направляется в сторону коридора. Друг спешит следом. — В каком смысле? — В самом прямом. Помнишь Антошку Шастуна? — как кажется Сереже, совершенно не в тему интересуется Попов, однако мужчина все равно кивает и согласно мычит. — Так вот он и есть мой врач. Тот который занимается моей реабилитацией. Эмоции на лице армянина еще, пожалуй, никогда не приобретали такой широкий диапазон. Арсений бы непременно посмеялся с этого или хотя бы улыбнулся, если бы не саднящее горло, головная боль, а самое главное, забитые Шастуном голова и сердце. Реагировать ни на что другое он физически сейчас не способен. Друзья проходят на кухню, и он просто достает из навесного шкафчика большую кружку, отрезает толстый кусок лимона, привезенного вчера Антоном, и заливает все это крепким чаем, добавляя немного меда и имбиря. Этому рецепту его когда-то научил Тоша, когда они заигрались зимой и Арс сильно простыл. Матвиенко медленно и молча опускается на ближайший кухонный стул, бессознательно наблюдая за действиями брюнета. Не помнить Шастуна? Да разве давал Попов ему такую возможность? Они были друзьями лет с двенадцати, если не дольше. Сергей, в принципе, округлял это значение до «всю жизнь». Он знал Арса так давно, что иногда забывал, что до школы они друзьями не были. Будучи мальчишками, причем, казалось бы, абсолютно несовместимыми по характерам и взглядам на жизнь, они идеально друг друга дополняли и были просто неразлучны. Пока не появился Тоша. Застенчивого зеленоглазого парня Арсений заприметил сразу, но на контакт с ним отчего-то не шел, лишь изредка любовался им в коридорах. Сережу такой расклад устраивал, ведь его идеальный мир состоял из дурачеств с Поповым и другими друзьями, пропуска уроков и других более занимательных вещей, чем любовные драмы восемнадцатилетних подростков. Если бы армянина сейчас спросили, в какой момент все изменилось, он бы не смог ответить, потому что до сих пор сам не знал. Просто в один день все мысли приятеля оказались заняты очаровательным девятиклассником и все свободное время забито им же. Парень не жаловался, но присутствие Попова в тот год в жизни Сергея сильно сократилось. Тяжелее стало, когда мальчишки расстались. Шастун ходил по школе, больше напоминая тень, а все разговоры с Арсением начинались с вопроса «ну как он?». В такие моменты Матвиенко смущенно теребил рукава, остервенело прикусывал нижнюю губу и пытался найти слова в своем лексиконе, которые могли бы хотя бы на йоту мягче преподнести приятелю действительность. Антон его сторонился, казалось, даже не задаваясь вопросом, как там Попов, как складывается его жизнь. А после выпуска Сергея, они виделись еще от силы раза два, старательно избегая взгляда друг друга. Но сколько бы лет ни прошло, Арсений умудрялся несколько раз за год в разговоре вспоминать кудрявого мальчишку с неописуемой теплотой в голосе. Забыть Шастуна, будучи другом художника было невозможно. — И что между вами случилось? — после затянувшейся тишины, за которую Арсений успел выпить и обновить себе чай, а Сереже поставить вариться кофе, тихо интересуется мужчина. Попов вздыхает и приподнимает уголки губ в ломаной улыбке. — Это было так странно, знаешь. Ни я, ни он не ожидали этого, — Матвиенко хмыкает, видимо, догадываясь о таком начале. — он так растерялся, а я к нему почему-то на «вы» обратился. И вот мы, как два придурка, все это время делали вид, что не знакомы. — Арсений опять вздыхает и чуть шире усмехается, видя как темные брови на лице армянина поднимаются в удивлении все выше и выше. — А потом я попросил его помочь мне с одной методикой, — с небольшой заминкой продолжает художник, не желая вдаваться в подробности своей просьбы, в этот момент показавшейся глупой и неуместной, — и мы договорились встретиться тут и заодно поужинать. Арс облокачивается спиной о столешницу кухонной тумбы, совсем как вчера, рядом с Антоном. Воспоминания событий прошедшего дня как-то резко со всей силой осознания бьют по нему, отражаясь на лице отчаянием. — Я знаю, что я сам дурак, — Попов зарывается лицом в ладони и тяжело дышит. Помятая с вечера футболка немного сползает с плеча, оголяя бледную кожу. Сережа смотрит на него с жалостью, невольно отмечая, что в этом интерьере друг похож на провинившегося ребенка, которого мучает совесть, но исправить свои ошибки он никак не может. — я увидел его тут, понимаешь, — продолжает меж тем тоскливо Арс, нервно вздергивая руками, стремясь хоть так дать волю эмоциям, — увидел его в моей одежде, у моей плиты. И я как будто снова там, в Воронеже оказался. Как будто мы снова пришли ко мне после художки и что-то на ужин готовим, понимаешь? — Арсений отчаянно ищет в глазах друга поддержки или хотя бы понимания. Но мужчина не понимает. Он даже боится представлять себе эти чувства. Все, что он может, — слушать и не перебивать. — Я ему предложил попробовать снова, а он… — брюнет удрученно качает головой, вновь пряча лицо в ладонях. — А он разозлился на меня, оно и понятно, — художник фыркает от раздражения к самому себе, — вспылил, ушел. Я не знаю, что делать теперь. — А чего ты хочешь? — аккуратно интересуется Матвиенко. Попов поднимает на него потускневшие от усталости глаза. — Сереж, я люблю его. До сих пор люблю. — эти слова звучат четко и громко в утренней тишине квартиры. Осипший и хриплый голос мужчины наконец прорезается и раскатывается мягким уверенным баритоном по комнате. Сергей даже немного вздрагивает, ощущая прилив мурашек от такой искренности. — Так добейся его, — говорит армянин, как самую очевидную в мире вещь, — как тогда, как в прошлый раз. Он ведь тогда тебе тоже не сразу доверился, правда? — Да, но тогда он не знал меня, я был для него незнакомцем… — Прямо как сейчас, — настойчиво перебивает мужчина, — вы полжизни провели порознь после года отношений. Ты думаешь, ты не изменился? Думаешь, он остался таким же? Да конечно нет, вы ничего друг про друга не знаете. Сделать вид, что вы не знакомы, было глупо, но абсолютно верно. Ведь он снова открылся тебе, согласился сюда приехать. Разве это не знак? — Сережа умел быть убедительным, когда хотел. Он уже видел, как в голове друга закрутились шестеренки, осмысляя все сказанное. Матвиенко думает, что это идеальный момент, чтобы обсудить все самое важное. — Арс, послушай. Помимо всей этой вашей драмы, — армянин неприязненно морщится и раздраженно взмахивает рукой, — есть еще проблема. Я не могу сейчас жить тут. Маме лучше, но только в том, что она стабильна. В остальном я очень нужен там. Нам нужно решить, что делать. — мужчина открыто смотрит на брюнета, готовясь к длительному и тяжелому мозговому штурму. Арсений чувствует укол совести. За своими душевными переживаниями, трагедиями, которые на деле не превышали масштаб его собственной головы, он совершенно забыл о семье лучшего друга. — Боже, Серж, прости, — Попов тут же приближается к Матвиенко и садится рядом с ним на соседний стул, опираясь на край стола локтем. — расскажи, как там все прошло, что вообще и как. Потом вместе соберем все, что тебе нужно, а я тут и один справлюсь. Конечно, ни о каких кулинарных шедеврах речи не идет, — он невольно улыбается, — но самые примитивные макароны я ведь могу сварить. А большего мне и не надо, правда. — брюнет очень надеется, что звучит убедительно, хотя после утренней сцены не уверен в этом. Однако армянин натянуто кивает и пускается в детальный рассказ о семейных делах.***
У Антона в этот день лишь два пациента — сразу после обеда и ближе к вечеру, поэтому, когда Дима вынужден покинуть комнату персонала, парень вымученно откидывается на подушки и уставляется в потолок. Мысли тянутся так медленно и мучительно, что иногда кажется, причиняют физическую боль. Но это шатена даже радует — думать не хочется совершенно. Темная свободная футболка раздражает кожу напоминанием о человеке, являвшемся ее хозяином. Если позволить немного погрузится в воспоминания, то Шастун сможет с точностью сказать, когда был релиз нового дизайна, красовавшегося на нем в данный момент, и когда он поступил в продажу, но пока что медик себе не позволяет концентрироваться на прошлом. Попов был его личной одержимостью. Еще с тех самых пор, как в школьном коридоре, шепча что-то на ухо, чтобы никто кроме них не был в курсе совершенно обыденных на первый взгляд вещей, он опалял дыханием шею и кожу виска. С тех пор, как мальчишкой ловил на себе пронзительный долгий взгляд голубых глаз. Арсений проник куда-то внутрь, под бледную кожу, всегда украшенную в те времена ссадинами и синяками, запутался там в хитросплетениях чувств, да так и остался, не покинув за многие годы полюбившегося места. За столько лет любой человек мог забыть и отпустить другого, но только не Антон Шастун и не Арсения Попова. Он очень быстро узнал, когда стажировка в Америке для Арса оказалась провальной. Узнал и понадеялся, что это заставит брюнета изменить свое мнение, касательно их отношений. Он ждал письма, звонка, да хоть голубя почтового. Но ничего не происходило. Потом шатену стало известно, что Арсений вполне неплохо учится в Питерском вузе, постепенно становясь известным в узких кругах. Только оказавшись в городе на Неве, Антон отыскал способ следить за успехами до сих пор самого любимого человека на свете. Позже появились официальный сайт и блог, что значительно упростило жизнь Шастуну. Все это время он наблюдал и ждал, ждал, ждал… Его жизнь превратилась в бесконечный зал ожидания богом забытого аэропорта, в который даже самолеты залетают только на аварийную посадку. Так же сильно как от Арсения Попова, Антон был зависим только от неба. Иногда ему казалось, что это оттого, что в нем отражался цвет любимых глаз, но так думалось только в особо тяжелые моменты. Небо лучилось свободой. И Шастун в нем мог дышать, что не получалось у него на жесткой и жестокой земле. Самолеты, кому-то казавшиеся хладнокровной грудой металла, для Антона были чувственными живыми существами, развивавшими такую скорость, что ни одна проблема с поверхности земли не могла поспеть. Когда его лишили возможности жить в этом прекрасном индиговом просторе, шатен решил, что ни одна из тех вещей, что способны вызывать в нем чувства эйфории и свободы (пока что это были Попов и полет), ему больше недоступны. Очень долгое время он провел взаперти внутри себя, даже не открывая родную страницу блога и не листая ленту приевшегося инстаграма. Ему катастрофически требовался разряженный воздух на высоте в тысячи километров или лишь один взгляд ледяных свежих глаз, но вместо этого он тяжело опускался на бетонный пол открытого балкона, поджигал очередную сигарету и глубоко затягивался кисло-горьким дымом, не оставляя легким ни шанса на спасение. Как, впрочем, и себе. Когда Дима, убив почти все нервы и силы, вывел друга из этого оцепенения, первое время Антон чувствовал ужасную ломку. Как настоящий наркоман он чувствовал, как ноют кости рук от желания обхватить штурвал, ощущал, как без измененного давления чудовищной высоты ему тяжело дышать, отчего на висках выступали редкие и тяжелые капельки пота. Синдром отмены также болезненно протекал и без понимания, где Арсений, что с ним, чем он живет и какие картины успел нарисовать за время самовольного заточения парня. И если с отсутствием неба в его жизни, Шастуну смириться пришлось, то на третью неделю осознанного воздержания Антон сорвался и потратил несколько часов на то, чтобы изучить каждую пропущенную публикацию или фотографию. Без высоты Шастун справлялся, без Арсения пока нет. Про травму медик не знал — об этом нигде не упоминалось, пресса эти события не освещала, да и сам Попов, видимо, не спешил делиться с поклонниками такой информацией. Антон помнил, что брюнет никогда не любил жалость. За все эти годы шатен так и не смог набраться смелости, а может это были старые раны и обиды, что сдерживали его, однако, даже бесконечно любя Арсения, он не мог зайти дальше простого наблюдения со стороны. В любом случае, за возможность сделать вид, что они не знакомы, Антон зацепился, как за спасительную тросточку. Было очевидно, что их это не спасет, слишком уж бросались в глаза былые чувства и воспоминания, однако Шастун отыгрывал свой спектакль до победного, но вот ласковых касаний Арсения он безропотно выносить не мог — ни раньше, ни сейчас. Все так успешно сдерживаемые эмоции под прикосновениями родных рук лавиной погребли под собой шатена. Весь день он пытался найти из них выход, хватаясь то за одну, то за другую, из-за чего совершенно неожиданно для окружающих то смущенно и влюбленно улыбался, то со злостью сжимал кулаки до побелевших костяшек и красноватых следов от ногтей, то вдруг принимал отстраненный вид, словно отсутствуя в реальном мире. К вечеру медику наконец удается взять себя в руки и даже немного поговорить с друзьями в служебном помещении, когда у тех заканчиваются приемы. — Шаст, ты должен поговорить с Добровольским. Пускай отдаст его другому врачу. Если ты не заметил, я с самого начала говорил, чтобы так сделал! — уже некоторое время убеждал друга Дима. — Слушай, теперь я с ним согласна, ты не сможешь нормально работать, да и вообще, посмотри на себя. А это после одной встречи наедине в неформальной обстановке, — Суркова судорожно обводит рукой фигуру Антона, соглашаясь с Позовым. — Спелись. Ах, какая пара… — тихо тянет парень, ухмыляясь друзьям. — Сам пидорас! — тут же откликается стоматолог. — И шмара из нас двоих явно ты! — скрещивая на груди руки, обиженно фыркает девушка. — Значит поняли, о чем речь. — еще шире ухмыляется шатен. — Слушайте, ребят. Не буду я говорить с Добровольским. Может быть, он и сам не захочет снова приходить, — Шастун тяжело вздыхает и отходит к окну. Обсуждать эту тему больше не хотелось. Бросить пациента посреди восстановления сродни предательству. Тем более, если этот пациент гениальный художник, только начавший делать успехи под чутким руководством Шастуна. Да, он злился на Попова, да, не готов был его простить и, возможно, никогда не будет к этому готов, но это не дает ему права так подставлять брюнета и бросать его, не завершив курса. — Антох… — Оксана легко касается его локтя, незаметно приблизившись со спины. — Я не брошу его сейчас. — резко перебивает подругу медик. — Думаю, я ясно дал ему понять, что ничего не будет. Вряд ли он будет пытаться снова. Так откровенно Шастун самому себе не врал еще никогда.***
Время до следующего сеанса пролетает так быстро, что складывается впечатление, что оно просто схлопнулось до одной короткой секунды. Практически все это время Арсений проводит на телефоне, пытаясь продумать все до малейших деталей. Успокаивается он только тогда, когда знакомый мужской бас в трубке подробно инструктирует его обо всех требуемых действиях. Тогда он глубоко вздыхает, немного взволнованно улыбается и ближайшие несколько часов решает потратить на сон, которого за последние дни было катастрофически мало. Однажды он ведь уже смог добиться его. Антон до последнего момента не знает, чего ждать. Ждать, что дверь откроется, и за ней окажется Арс? Но теперь ему не спрятаться и не сделать вид, что они друг друга не знают, слишком глупо даже для них. Ждать, что он не придет совсем? Иррационально, но даже чувство максимального напряжения и вязкой неловкости ощущалось приятнее, чем полное отсутствие Арсения в его жизни. Поэтому из двух существующих вариантов Шастун выбирает не ждать ничего, однако это вызывает волнение еще большее, и за пятнадцать минут до назначенного времени шатен обнаруживает себя за столом с потными ладошками, передвигающим все, до чего можно дотянуться, с места на место или банально роняя это на пол. Время одновременно хочется растянуть и ускорить. Логическое совпадение желаний никогда не было удачной стороной Антона. — Можно? — голос из-за двери звучит глухо, но даже этого достаточно, чтобы пустить по и так напряженным нервам легкие разряды, отчего мужчина в кресле резко дергается и, хаотично оправив на себе синюю футболку и черные свободные штаны, приглашает пациента войти. — Да-да, проходите, — как можно спокойнее произносит шатен. Дверь тут же отворяется, и на пороге возникает немного беспокойная фигура художника. Дверь он закрывает, но вглубь кабинета не проходит. Антона такое неуверенное поведение брюнета должно удивлять, но в нем откуда ни возьмись поднимается волна раздражения. — Проходи, садись. — холодно кивает в сторону стула Шастун и с непонятно откуда взявшейся решимостью направляется к шкафчику с медикаментами. — И тебе привет, — усмехается Арс и, подойдя к столу врача, вместо того чтобы опуститься на стул пациента, грациозно запрыгивает на его поверхность, сверкая при этом прорезями на коленках черных джинсов. Антон оборачивается и от возмущения приоткрывает рот, невольно залипая на молочной коже открытых участков тела. — Со стола слезь и сядь нормально, — зло шипит мужчина, когда наконец сбрасывает с себя легкое оцепенение, и легко хлопает брюнета по бедру. Но тот даже не думает обращать на слова врача хоть какое-то внимание, хотя лицо и принимает более серьезное выражение. — Тош, послушай, — от этого «Тош» у шатена внутри все холодеет, и если там были когда-то бабочки, то от таких морозов явно все передохли. Он и хотел бы не вестись, но ощущает в носу предательскую щекотку, как в те моменты, когда Арсений ему в лицо выдувал целую горсть муки. — я понимаю, что ты злишься на меня и, наверное, имеешь на это полное право, — тут мужчина немного мнется, неуверенный, как продолжать, хоть и репетировал всю речь от начала до конца дома. Он совсем по-мальчишечьи теребит нитки на прорезях, рискуя разорвать их окончательно, и бегает глазами по кабинету. Антон не знает, почему не перебьет его, зачем слушает все это, ведь это ничего не изменит. Но по непонятной причине он продолжает стоять вполоборота к прекрасному отголоску его прошлой жизни, напряженно глядя в совершенно противоположную сторону. — ты просто пойми, столько лет прошло, я ведь совершенно другой человек, такого меня ты еще не знаешь, ну или знаешь, но не полностью, и все, что я прошу, — это шанс познакомить тебя с новым мной. Арс замолкает, выжидающе глядя Шастуна. Шатен выглядит настолько отстраненно, что художник начинает сомневаться, услышал ли он его. Однако медик вдруг отмирает и вплотную подходит к пациенту. — А теперь послушай ты, Попов, — в голосе Антона уже нет ни злости, ни обиды, только усталость, — это ты меня не знаешь. Не знаешь, чем я жил все эти годы, как жил и все такое, — он говорит, то и дело хаотично взмахивая руками, пытаясь хотя бы жестами донести очевидные вещи до мужчины напротив. — ты представления не имеешь обо всем, что со мной за это время было — ни про хорошее, ни про плохое. А ты из моей жизни не пропадал ни на день. Я знаю все, — Шастун уже открыто смотрит исключительно в синие глаза, — и про девушку, на которой ты чуть не женился, и про компании, которые ты менял, как перчатки, про все контракты и весь невыпущенный мерч. Знаю до деталей каждую эксклюзивную фотографию и все доступные маршруты твоих поездок. Поэтому нынешнего тебя я знаю едва ли не лучше, чем тебя прошлого. — Тогда ты должен дать мне шанс узнать тебя, — вкрадчиво отвечает брюнет. Под таким неожиданным напором он не тушуется и даже взгляд не отводит, как будто изначально знал, что эти слова прозвучат. — Я тебе ни черта не должен, — выплевывает ему в лицо шатен и резко отстраняется, уходя в другой конец кабинета, пытаясь успокоиться. — Хорошо, хорошо, — художник вскидывает руки в защитном жесте, — ты прав. В должниках у тебя я. Тогда позволь мне этот долг вернуть. — Арсений медленно спускается со стола и делает пару аккуратных шагов к Антону. — Ведь моя главная ошибка была в том, что я не поверил в тебя? Дай мне шанс доказать тебе, что я верю. — Просто оставь меня в покое, — вымученно шепчет медик и сжимает переносицу окольцованными пальцами. — я ведь уже сказал тебе «нет». Арсений поначалу даже теряется от таких эмоций. Он не ожидал, что настолько вымотал паренька. Однако он дал себе слово добиться Антона снова. Он знает, что может сделать его счастливым, значит отступать теперь не вариант. — «Нет» не считается. Тем более, ты не можешь отрицать, что сам не уверен, так ведь? Ведь ты не отказался меня лечить, когда впервые увидел, пробовал всякие новые методы постоянно. Домой поехал, чтобы убедиться, что я в порядке и… — брюнет делает паузу перед решающим козырем, — тебе ведь понравилось находиться дома со мной. Пока ты не сбежал, — на этом слове Шастун возмущенно морщится, но отрицать не спешит. — ты ведь тоже наслаждался всем этим: готовить вместе, рисовать, и меня ты тогда тоже не оттолкнул. Глупо отрицать, Шаст. Антон долго сверлит тяжелым взглядом пол под массивными берцами Арсения. Решиться на что-то крайне сложно. Попов прав, и отрицать это было бы совсем неразумно и по-детски. Однако насколько разумно снова подпускать его близко? Видя смятение на лице шатена, Арсений использует последний аргумент. — Если ты после всего сможешь принять взвешенное решение и оно по-прежнему будет не в мою пользу, я найду другого специалиста и больше в твоей жизни и в этой клинике не появлюсь. Я обещаю уважать твое решение, если оно не будет основано на обидах прошлых лет. — Хорошо, — спустя долгие минуты тишины соглашается Антон. — что ты там придумал? — Пойдем! — просияв, брюнет направляется у выходу из кабинета, жестом призывая медика следовать за ним. Тот суетливо скидывает халат и выхватывает с вешалки куртку. На выходе Попов быстро забирает свое пальто, которое Шастун не забывает обозвать выпендрежным и пидорским, на что получает красноречивый взгляд и вынужден показательно закатить глаза. — Куда мы?.. — Антон не успевает договорить, потому что Арсений тащит его к дорогому лансеру у входа. — Увидишь. — без лишних объяснений бросает художник и усаживает шатена на заднее сидение, тут же опускаясь рядом с другой стороны. Брюнет дает отмашку водителю, что можно ехать и протягивает Антону плотную черную ткань. — Завяжешь себе глаза, когда я скажу. — поясняет он на вопросительный и все еще немного возмущенный взгляд. — Мои друзья в курсе, что последний сеанс у меня с тобой. Ты известная личность, Попов, тебя найдут и посадят. — ворчит мужчина и отворачивается к окну, хотя повязку из рук забирает. — Это не похищение, ты даже не сопротивлялся, — смеется художник. — Может быть, я хотел усыпить твою бдительность, — огрызается Антон. — Отличный прием, очень действенный, — со сдерживаемой иронией отвечает Арсений. — Не завидуй. — Едва могу устоять, — хмыкает мужчина. — Да брось, просто скажи, куда мы едем, — подобно ребенку, не может удержаться шатен. — Нет. Это должен быть сюрприз. — отрезает мужчина. — Не очень-то и хотелось, — фыркает медик, продолжая смотреть в окно и пытаясь по сменяющимся улицам догадаться, куда же они едут. Арсений искренне надеется, что верно угадал и, на самом деле, Шастуну очень бы хотелось оказаться в финальной точке их маршрута.