Командорша

— Посмотри. От пальцев, впившихся в спутанные грязные волосы, по телу прокатывались волны острой боли — хотелось скулить; Леви прикусила губу, стараясь не издать ни звука. Перед глазами за мокрой пеленой маячила разворошенная кровать: смятые, стертые в лохмотья простыни на соломенном матрасе. Пахло парами алкоголя, табаком и мускусным запахом человеческих извержений. Леви посмотрела в сторону — в паре метров от нее, в темном углу, испугавшись до смерти, маленький ребенок прижимался к груди худощавой женщины. Лицо ее было так болезненно истощено, что едва ли походило на живое; нос почти что провалился внутрь, сухие тонкие губы, плотно сжатые, сохраняли едва заметный напомаженный румянец, остатки непонятной белесой глины, покрывавшей щеки, размазались по лицу. Глаза пустой серостью смотрели выше головы Леви: очевидно, на Кенни, единственного, кто в этой комнате был способен вселять немой ужас. — Всмотрись внимательнее в эти лица, — две крупных соленых капли скатились по щекам Леви вниз, — Всмотрись и запомни. Твоя мать жила в этой поганой засраной помойке. Жила и ублажала мерзких вонючих гадов днями напролет за гроши, и ты тоже будешь, поняла? Будешь, если перестанешь бороться. Так странно было годы спустя снова стоять на коленях в грязи, пока чья-то сильная рука больно впивается в волосы. Странно и до зубного скрежета унизительно: в нос ударял фантомный запах борделя, что маячил перед глазами всю ее жизнь как немое напоминание: одна ошибка и все развалится к чертям. Что может женщина в трущобах, где законы животного мира вступают в силу в любое время суток, поскольку солнцу никогда не суждено показаться на горизонте? Леви думается, что лучше бы ее тело сожрали черви. Другого исхода и не предполагалось: она родилась на грязном полу, будучи завернутой в истертые простыни; и умрет где-нибудь так же убого, в такой же пресловутой грязи, лишенная имени. Но не сдастся без боя уж точно. Жизнь в Подземелье научила ее ломать пальцы одним захватом — чтобы не лез, даже не успел, — ломать челюсть одним ударом и бить в живот, уворачиваясь раньше, чем громоздкая вонючая туша придавит ее своим весом. Леви умела летать: она верила, что когда-нибудь это сделает ее жизнь лучше. О поверхности она не позволяла себе грезить, но ощущение полета, вопреки ее намерениям, вселяло надежду. Этот тип представился Лобовым: чем дольше ей приходилось смотреть на складки его чуть заплывшего жиром лица, тем больше отвращения он в ней вызывал. Выглядел так, как большинство клиентов ее матери: гладко выбрит, с проступающей сединой на лысеющей голове, обрюзгший от полноты, в нарочито дорогущем костюме. Выставлял свой статус, а вместе с ним и превосходство над такими, как Леви, кричащий своим видом, что может позволить себе в этой жизни все. Леви хотелось смачно плюнуть ему под ноги. На любую работу от Лобова Леви хотелось ответить отказом, но предложение, вопреки ее ожиданиям, было совершенно не сексуального характера. В этом мужчине Леви отчетливо виделся один из тех столичных мудаков, в которых от слухов о женщине, стоящей во главе одной из опаснейших банд Подземелья, просыпалось отвратительное животное желание поиметь ее. Такова была их природа: владеть всем, без исключений, больше и больше. Женщина, от которой веяло силой, в их глазах была лишь соблазнительной игрушкой: опасной и дерзкой, неприступной и оттого только более желанной. Мерзко до тошноты. Приползающим с подобными предложениями Леви любила одним четким ударом вонзить нож между ног: так, чтобы больно было до искр в глазах и сорванной глотки; так, чтобы наверняка. Невидимый нож троекратно повернулся в ее руке: от воображаемой плоти остались одни кровавые ошметки. Человек, вставший перед ней на одно колено, представился Эрвином Смитом. Ей было известно, кто он: капитан Разведкорпуса, дни которого в мечтах Леви были сочтены. — Я хочу заключить с тобой сделку, Леви. Леви заприметила его еще в воздухе: он неотрывно следил за ней с земли холодным взглядом, вселяющим тревогу. Схватка в воздухе, над крышами домов, переросла в схватку на земле. Леви четким отточенным движением вынула нож, принялась отбиваться. Ее соперник при ближайшем рассмотрении оказался соперницей: светловолосой высокой девушкой крепкого телосложения. Леви была уверена: как бы та не была сильна, она быстрее, ловчее, проворнее; вдобавок — знает этот город как свои пять пальцев. И ей бы удалось улизнуть, если бы не этот ублюдок, пришедший на помощь. Теперь ее бывшая соперница грубо макала ее носом в грязь, пока он распинался о своих благих намерениях решить все мирно. Высокомерный гадкий ублюдок, строящий из себя благородного рыцаря. Леви, вскинув голову, бросила на него надменный взгляд: чертовы военные, хуже сточных крыс. «За все унижения воздастся сполна.». — думала она. Этот Смит горько пожалеет о том, что посмел приказать своим солдатикам приставить клинки к шеям ее родных. Что Смит, что Лобов — оба вызывали в Леви невыносимое отвращение, но благодаря ним на горизонте появился еще один выход: свобода. Не для нее, так для Фей и Бея — эти двое были для Леви всем, ради них она была готова убивать и быть убитой, ради них и их будущего на поверхности она рискнула бы всем, чего бы ей это не стоило. Леви всегда знала, что мужчины, в большинстве своем, опасные непредсказуемые своенравные ублюдки, ни во что не ставящие ее, какой бы сильной она не стала. Потому предпочитала вести дела с женщинами. Первой, кто получила ее полное доверие и расположение, стала Фей Черч. Долгое время они работали сообща: Фей была единственной, кого Леви могла назвать своей подругой. Леви хорошо запомнила, при каких обстоятельствах к ним присоединился Бей: низкорослый мальчишка, совсем еще юнец, изумрудные глаза которого сверкали искрами хитрости. Он влетел в их дом, как ураган; повалился на пол, потянув за собой всю уличную пыль, закружившую в воздухе. Его нагнали пятеро мужчин: они явно не голодали, судя по телосложению. «Скорее всего, с соседней территории, — подумала Леви, — Контрабандисты, следят, чтобы никто не выбрался на поверхность, не заплатив кругленькой суммы». У того, который кричал громче остальных, пасть сияла золотом. Хотя бы пару-тройку зубов до зуда в костяшках хотелось выбить. — Эй, красотки, не видели, тут не пробегал, случаем, сопляк в лохмотьях? — спросил золотозубый. Позади него послышался свист, кто-то из толпы прокричал похабщину, адресованную тощему заду Леви. — А чего тебе, мерзкое рыло? — бросила Фей, на что тот только сильнее разошелся в ехидной улыбке. Он уже и думать забыл, за кем гнался пару секунд назад: его несдержанный взгляд блуждал от одной девушки к другой, казалось, он вот-вот пустит слюни. — Да бросьте, куколки, не уродуйте хмуростью свои красивые личики. Как насчет немного развлечься? — грубые узловатые пальцы потянулись к талии Леви, но до цели не добрались: послышался треск и мужчина с воплями покатился вниз по лестнице, прижимая к груди переломанную руку. Леви рывком вынула нож из-за пазухи, пригрозив вмиг возмутившейся топе: — Только попробуйте и останетесь без пальцев. Один бугай не принял угрозу всерьез — попытался наброситься. За что и поплатился: после взмаха сверкнувшим лезвием два обрубка фаланг среднего и указательного пальцев шлепнулись о ступени. Леви всегда исполняла обещанное. После такого остальные приближаться не рискнули: развернувшись, скрылись в подворотне. Леви фыркнула. Теперь на ступенях перед крыльцом блестели кровавые следы; крысы, прячущиеся по углам, уже учуяли запах плоти и скоро их отсюда будет не прогнать. Бей с первого взгляда показался Леви особенным. Сияющий лицом мальчишка, держащий птенца в руках, восхищенно лепетал что-то Фей, — Леви хмуро косилась на него, показательно невозмутимо протирая платком запачканное лезвие. Он вызывал в ней до раздражающего приятный трепет. «И сам как птенец.», — думала она. Впервые Леви захотелось не оттолкнуть, а прижать ближе, куда-нибудь под крыло, защищая. Тогда она расценила свой порыв как жалость, не желая мириться с тем, что и ей присуще стремление о ком-то заботиться. Все прошло удачнее некуда, как они и предполагали: разведке нужны были умелые бойцы, пусть, что преступники. Один черт — после очередной вылазки могло не стать половины всего корпуса. Леви питала неприязнь к военным — досталось от Кенни: тот в свое время закалывал полицейских с особой жестокостью, пачкаясь в крови по самые локти, пребывая в только ему одному понятной ярости. Но разведчики казались ей совершенно из другого теста: тренируясь, они выкладывались по полной, в их стремлении за стены чувствовался неясный огонь, запал общей идеи, общей цели, к которой они шли сообща. Пусть Леви и уважала подобную общность, ей все это было чуждо — единственным, что заботило ее во время тренировок, был внимательный взгляд голубых глаз, устремленный ей в спину. Он наблюдал. Стоило ей обернуться — их взгляды сталкивались в напряжении. Выражение его лица почти всегда оставалось неизменным: серьезным и отстраненным, ничего по сути не выражающим, кроме холодного, расчетливого интереса. Он не разрывал контакт еще пару секунд, смотрел все так же пристально в серые строгие глаза напротив, затем поворачивался и продолжал неспешным шагом обходить полигон. Леви расценивала его сцепленные за спиной руки как жест надменности. «Не долго тебе осталось задирать нос, Смит.». — думала про себя Леви, продолжая с остервенением оттачивать движения. После отбоя все трое принимались за поиски важных бумаг, но каждый раз безуспешно. Нарушая комендантский час, они прокрадывались в офицерскую библиотеку, кабинет и даже в личные покои капитана — ничего. Они обыскали все, что могли, все, что успевали обыскать, но бумаг нигде не было. Леви была уверена — все самое важное капитан носит при себе, но убедиться в этом никак не находилось повода. До определенного момента. Ночь была в самом своем рассвете: облака рассеялись под сказочным лунным небом, какого Леви еще никогда в своей жизни не видела. Прохладный ночной ветер ласкал ее руки, плечи, шею и щеки: она прикрыла глаза, вдыхая свежий запах природы поверхности. Пахло хвоей, соломой, скошенной травой и дождем, — до мурашек приятно своей простотой. Пора было возвращаться: Фей и Бей давно спустились вниз с башни замка, назад в казармы. Если часовой застукает ее тут, будет нехорошо. Она вышла на улицу, ступила на мощеную гравием тропинку, прошла через конюшни и тренировочный полигон — длинные метры зеленого луга с притоптанной травой. В темноте ночи лес вдалеке казался зловещим; роса блестела под лунным светом, вторя звездам в черноте. Вдруг Леви заметила чью-то фигуру: кто-то шел от конюшен по направлению к ней. Кто бы он ни был, Леви была уже поймана: на свету некто прекрасно видел ее удивленное лицо, в отличие от нее, для которой он до последнего оставался неясной тенью. Если это часовой, — он тут же доложит начальству и ее запросто могут отстранить от экспедиции. А тогда весь их план провалится. Если рядовой солдат, — то и он, и Леви находились в равном положении: никому нельзя было покидать казармы в это время. Некто подходил все ближе, — Леви слышала, как шаркают по гравию подошвы его сапог, — и когда он был уже всего в паре метров от нее, Леви наконец смогла разглядеть незваного попутчика. Ровно настолько, чтобы признать в нем не кого-то, а самого ненавистного капитана Смита. Его блондинистые волосы засветились в полутьме, разоблачая своего обладателя. Леви нахмурилась: и почему она вечно натыкается на его широкие брови, куда бы не пошла? — Что ты тут делаешь? — спросил Эрвин, остановившись в трех метрах от нее, — Уже как пару часов отбой. — К вам, командир, тот же вопрос, — вторила Леви. Она скрестила руки на груди, готовясь защищаться от нападок. Выпитое вино немного вскружило ей голову, сонливость не давала раздражению выплеснуться потоком ядовитой брани, а еще не прошедшая веселость не позволила мысли о сиюминутном убийстве задержаться надолго: пусть момент и был подходящим, пусть вокруг под покровом ночи и не было свидетелей, что позволяло сработать чище некуда, — она уже приняла решение, она доверилась товарищам. Сейчас главным было, чтобы Смит отвязался. — Прогулялся до конюшен, проведать лошадей, — ответил он. Леви не могла в полной мере разглядеть его лицо в темноте, но отчего-то ей казалось, Смит не был зол или рассержен, напротив, он был в шаге от того, чтобы ей улыбнуться, — Перед экспедициями мне всегда не спится. — Не тебе одному. Ей совершенно не хотелось начинать и продолжать задушевную беседу: холодало, она стремилась поскорей вернуться в корпус, а для этого необходимо было как-то обойти Эрвина. Но, по всей видимости, было уже поздно: Леви заметила очертания полуулыбки, постепенно расцветающей на лице капитана. — Волнуешься? — Я бы не сказала. Скорее, меня задолбал храп, хотелось бы хоть минуту посидеть в тишине. Эрвин хмыкнул. — Хочешь сказать, я помешал? «Даже не представляешь, насколько.», — подумала Леви, но ничего не ответила. — Не хочешь размять мышцы? — спросил он внезапно, спустя полминуты молчания, — Весь полигон наш, я видел тебя на тренировках: твоя техника рукопашного боя впечатляет. Хочу посмотреть на нее вблизи. Леви недоумевающе подняла бровь. Очевидно, что-то было не так, — Смит что-то задумал. — В темноте? — Скоро луна снова покажется из-за облаков и станет светлее. — Если хочешь, чтобы я заехала тебе в морду сапогом, так бы и сказал, — съязвила Леви. К ее удивлению, Эрвин рассмеялся. Какой же он все таки странный. Когда его лицо переставало быть серьезным, он походил на идиота — Леви так казалось, — а в полутьме так и вовсе стоял жутким изваянием, вдруг переменившемся в лице и задвигавшем бровями. Луна и в самом деле показалась на небе: полная, округлая и до невозможного яркая. Леви могла разглядеть даже трещины в каменной дорожке у себя под ногами. — Учти, — зачем-то сказала она, — У меня преимущество — я всю жизнь бродила в потемках. В темноте я дерусь намного лучше, чем при свете дня. Она не собиралась и в самом деле вступать в схватку с капитаном, — в ней всего-то откуда-то проснулся неясный азарт и желание ему подыграть. — Вот сейчас и проверим. Эрвин скинул с себя куртку — она с характерным звуком шлепнулась на траву поодаль от них. Леви, развеселившись, последовала его примеру. «К черту, — подумала она, — Не стоит упускать шанса лишний раз вмазать по его орлиному носу». Они отошли на полигон. Под подошвами заскрипели песчинки. Леви встала в стойку, приготовившись к схватке. Фигура напротив ясно ей виднелась: волосы блестели отсветом, белая рубашка, обрамленная ремнями снаряжения, вместе с белыми брюками делала из капитана привидение. Вдобавок, его голубые глаза тоже светились: стоило ему сделать два шага к Леви навстречу, под лунным лучом, лишь очерком задевающим его лицо, они тут же вспыхнули синевой, зажженные неясным запалом. Смит атаковал ее первой: выбросил вперед руку. От этого незамысловатого движения Леви не медля увернулась, уходя в наступление сама. Это было одним из правил выживания: если от противника убежать не получалось — нападай. Леви произвела захват, вмиг достигнув смитовой шеи. Был бы у нее в руках нож — капитан в считанные секунды истек бы кровью. — Неплохо, — похвалил он. Свободная рука чуть было не ухватила Леви под ребрами: она успела отпрыгнуть, произведя кувырок в воздухе. Голова немного закружилась, но Леви смогла устоять на месте. — Используешь все те же приемы, — заметил Смит, — Не думай, что меня так просто обвести вокруг пальца. Вдруг Леви осенило. Это был ее шанс: если ее догадки верны и Эрвин в самом деле носил документы при себе — она могла это проверить. Нужно было только подобраться ближе. Смит перешел в наступление: между ними завязалась ожесточенная силовая борьба. Леви старалась уворачиваться, но с каждой прошедшей секундой становилось все сложнее: Эрвин и правда был хорош. Разумеется, он был крупнее и выше: но для Леви это не было большой проблемой. Она произвела захват снова, — на этот раз схватив под локоть, — и одним рывком повалила массивное тело наземь, перекинув через плечо. Как только Смит оказался на траве, она придавила его сверху своей тушей. Началась возня: они валялись на мокрой траве; Леви шарила руками по карманам Смита в поисках чего-нибудь, но, кажется, все было тщетно. Осознание пришло быстро: куртка! Наверняка, если что-то у Эрвина и было при себе, то во внутреннем кармане куртки. На секунду Леви застыла: Смит воспользовался ее промедлением и, прижав ее к своей груди, перекатился по траве в сторону. Теперь уже он придавливал Леви к земле: она чувствовала его глубокое и частое дыхание на своем лице, слышала, как глухо отбивает пульс в его висках. Его тело полыхало жаром: от этого жара Леви очень скоро начало мутить. Капитан не шевелился, будто находясь в забытьи, погрузившись в свои мысли. Сначала Леви думала, что он наслаждался своей победой над ней и вот-вот произнесет что-нибудь язвительное, но затем почувствовала прикосновение к своей талии. Широкая ладонь прижалась к ее бедру и провела выше, до ребер, легко поглаживая. Она резко ухватила Смита за запястье, не позволив большому пальцу его руки коснуться грудей. — Смит, — холодно прошипела она, — Слезь с меня. Эрвин отнял руки и без слов тут же вскочил на ноги. Он протянул руку Леви, стремясь помочь ей встать, но Леви руки не приняла, поднявшись самостоятельно. Она отряхнулась, с досадой осознавая, что рубашка на спине теперь вся в зеленоватых пятнах свежей травы, которые отстирать будет очень не просто. Смит молчал. Леви предполагала, что тот находился не то в смущении, не то в разочаровании оттого, что задуманное осуществить не удалось. Леви стало противно. Разумеется, он облапал ее не случайно. Неужели он подумал, что Леви, согласившись на его авантюру, флиртовала с ним? Мерзость. — Нам все же стоит постараться поспать, — сказал Эрвин, прокашлявшись, — Завтра важный день. — Да, важный, — холодно отозвалась Леви. Она пошла вперед, не желая оборачиваться. Подняла куртку с земли, отряхнула и закинула на плечо. «В конце концов, это не имеет особого значения, — подумала Леви, — Завтра все уже будет кончено.». А меньше, чем через год, стена Мария пала. В ту пору уже мало что из прошлой жизни Леви имело для нее прежнее значение. Скорбь не могла полностью оставить ее разум, особенно теперь, когда число погибших возрастало с каждым днем. Долгое время ей снилась смерть: простая, привычная в своей неотвратимости, всепоглощающая, некрасивая и страшная. Эпизоды повторялись, одни и те же, снова и снова: вспоротое брюхо, бездыханное безногое нечто с застывшим на лице мертвенным ужасом, рыжие волосы, брошенные в грязь, и навсегда потухшие зеленые глаза. Но видения, преследовавшие ее сейчас в полудреме, не были более похожи на призраков прошлого. То был бесформенный ужас, напасть, как потоп, как грозовой ливень, как снежная буря. Пугающее природное явление, настигающее жителей поверхности на открытой местности. Погром, безумие, не просто смерть — чума, сжимающая в своих объятиях человечество. Все, что занимало ее прежде, летело к чертям. Удивительно, как один миг может разрушить человека, живущего свою жизнь, и по осколкам создать нового. С Леви подобное случалось дважды: в день, когда Фей и Бей погибли за стенами, и в день, когда человечество потеряло Марию. — Они говорят, это был огромный титан. Его рука показалась из-за стены, а нога пробила ворота. Не могу себе это представить — слишком жутко. Это что же, выходит, мы все обречены? Леви остервенело терла половицы. Бессмысленно — грязь неизменно появлялась вновь, солдаты носились туда-сюда, шаркая сапогами. Но было важно занять руки, чтобы держаться. Рассказчик нервно рассмеялся. Из его кружки на пол выплеснулся липкий эль; Леви, раздражаясь, бросила тряпку на пол и поднялась с колен. — Незачем попусту сотрясать воздух, — сказала она, с силой сжав кулаки, дабы сдержать гневную дрожь. Солдаты посмотрели на нее косо. В их перекошенных от страха лицах сквозило презрение. Леви не знала, куда себя деть. Бессилие пугало — выходило так, будто все их ссоры с властью, бесконечные тренировки, борьба за финансирование не имели совершенно никакого смысла. Человечество было обречено. Смерть стояла на пороге, позволяя понять, что неотвратимое ее течение настигнет всех: и богатых, и бедных. Разница лишь в том, как скоро: сначала титаны отнимут у человечества Марию, затем Розу и только потом доберутся до окрестностей Сины. Леви заметила Смита — тот прошел мимо нее безликой тенью, как опущенный в воду. Мрачный, как скала, погруженный в раздумья с головой. Леви догнала его. — Что-нибудь известно, капитан? — спросила она. Эрвин, не сразу ее заметив, даже не замедлился: Леви пришлось семенить за ним — на два его огромных шага приходилось не меньше четырех ее. — Ничего, — наконец ответил он, — Нам остается только ждать. «Ждать чего? — с больной усмешкой подумала Леви, — Верной смерти?». Наступило страшное время: нестабильное, разрушительное, опасное. Эта опасность впредь таилась везде, в каждом закоулке пока что существующего человечества. Все могло перемениться в одночасье и каждый из ныне живущих это понимал. Мир трещал по швам; еды не хватало, людей — тоже. С каждым днем становилось все хуже — надежда угасала. Через несколько месяцев главнокомандующего Шадиса вызвали в Митру. В корпусе тут же родилось множество споров о том, с какой целью, но к правде не удалось приблизиться никому. Капитан Смит вызвал Леви к себе. Она вошла в его кабинет — Эрвин не сидел на месте, а мерил комнату шагами, явно находясь в волнении. — Присядь, — сказал он. Леви продолжила стоять в дверях. — Через неделю начнется наступление к стене Мария, — сказал Эрвин, наконец остановившись напротив Леви, — Шадис хочет, чтобы я возглавил его. А я хочу, чтобы ты занялась тренировкой… — он попытался подобрать нужное слово, — Солдат. Леви не вполне понимала, о чем речь. — Солдат? — В бой пойдут беженцы. Немыслимо. Леви сжала кулаки сильнее, чувствуя, как ногти протыкают кожу. Многие догадывались, что что-то подобное произойдет — еды не хватало на всех, тысячи людей остались без крова и каких-либо средств к существованию. Разумеется, правительство нашло простейшее решение проблемы — отправить беззащитных людей на верную смерть. Леви была в ярости. — О какой подготовке может идти речь? Неделя? Ты вообще слышишь, о чем говоришь? Эрвин был хмур и решителен. — Это приказ высшего командования. — Срать я хотела. Эти люди умрут и ты прекрасно об этом знаешь. Если хочешь вести людей на смерть — вперед, но я в этом участвовать не собираюсь. Эрвин раздумывал еще секунду, гипнотизируя ее взглядом, затем кивнул. — Твоя воля. Злости Леви уже не было границ. Она пренебрежительно фыркнула и вышла. Кажется, она ужасно облажалась, согласившись пойти за ним вслед, приняв его за луч света, способный привести их к свободе. Смит оказался всего лишь очередной штабной крысой, как и многие — защищал свой зад и задницы таких же, как он, высокопоставленных гадов. Как только дело перестало подчиняться бытовому постоянству — он уже бросал вперед себя людей, которых должен был защищать. Вся его честь и благая цель вдруг растаяли, когда речь зашла о собственном благополучии. Мерзость. А самое отвратительное — он надеялся, Леви его в этом поддержит. Даже смешно. Позднее Ханджи, нагнав ее в коридоре, расспросил об этом. Леви не стала лукавить — рассказала обо всем, что думает. Насчет плана высшего командования, бюрократии и поганца Смита, так жестоко оборвавшего одним единственным предложением ее крылья, которые он сам же ей и подарил. Ханджи в смятении промолчал — в такие дела он обычно лезть не стремился. — Зря ты так накинулась на Эрвина, — вдруг произнесла Мишель, выросшая неподалеку. Иногда Леви забывала, что громоздкое каменное изваяние, порой следующее подле Ханджи, способно разговаривать, — Не в его интересах заставлять людей умирать — это не принесет никаких результатов ни в борьбе с врагом, ни в борьбе с голодом — и Эрвин прекрасно об этом знает. Наверняка он что-то задумал и хотел сделать тебя частью своего плана. Леви об этом не думала. В самом деле, им никогда прежде не приходилось попадать в ситуацию, подобную этой, но почти во всем Эрвин был до твердолобости принципиальным. Хитрец умел вертеться — за то Леви ненавидела его и восхищалась им. Возможно, и правда стоило довериться его опытному чутью и аналитическим способностям — может, она и поспешила с выводами. Следовало, не откладывая, разыскать Смита и допытаться до истинных его намерений. Леви развернулась на месте и направилась в противоположную сторону, ни с кем не попрощавшись. Но поговорить со Смитом в тот вечер ей так и не удалось, а затем Шадис, снова отправившись в столицу, прихватил его с собой. — Где Мишель? — осведомилась Леви у Ханджи, не заметив привычной тени неподалеку. — В столице. Не знаю, зачем и ей нужно было ехать — спросишь у Эрвина, как только он вернется. Леви слабо понимала, о чем речь. — Эрвина? — Мишель была права — он что-то задумал. Видимо, после отказа Леви Эрвин воспользовался планом «Б» — посветил в происходящее более надежную Захариус. Под сердцем Леви что-то укололо: не то обида, не то примерзкая глупая ревность. Леви поежилась — нужно было поскорее избавить голову от лишних мыслей. — И когда они вернутся? — спросила Леви. Ханджи пожал плечами. — Кто знает. И снова корпус накрыло ожидание и снова томительное, не дающее присесть или задремать. Леви замечала, что солдаты постепенно начинали падать духом. Многие уходили в увольнительные, чтобы повидаться с семьей будто бы в последний раз, некоторые поддавались кутежу, а те, кто не могли позволить себе ни того, ни другого, просто беззвучно плакали по углам казарм, в общих комнатах, конюшнях или во дворе. Леви мыла окна второго этажа, когда издали показалась повозка, запряженная военными кобылами. Главная верхушка возвращалась в корпус — предстояло выяснить, с какими вестями. Внутренний двор обступили по периметру толпы любопытствующих — их небрежно расталкивали в стороны, чтобы пропустить сурово глядящего перед собой Шадиса. Леви подошла позднее, потому обзор ей загораживало несколько тел — но Эрвин каким-то образом все равно смог разглядеть ее в толпе. Будто специально выискивал. Он быстрым шагом настиг ее и прежде чем Леви смогла что-то сказать, взяв за плечи, настойчиво увел в сторону. — Леви, — обратился он, — Я хочу, чтобы ты ответила на один мой вопрос. — Да? — Леви покосилась на толпу. Шадис скользнул сквозь люд и скрылся. Народ двинулся куда-то вперед, видимо, ему вдогонку. Лицо капитана стало вдруг как-то слишком уж близко: он наклонился к ней, глядя доверительно и немного надломлено, будто пребывал в отчаянном положении и только она сейчас была способна ему помочь. — Ты доверяешь мне, Леви? — спросил Смит тихо. Леви растерялась. Она не могла ему соврать, но и говорить правду было сродни самоубийству. Сознаться, что Эрвин уже давно является для нее ориентиром, лучом, указывающим путь в беспросветной мгле кротовых нор поля битвы, высшего света и жизни в целом, — не значило ли признать перед ним свою слабость? Пронзительный взгляд ждал от нее ответа. — Да, — произнесла она. Конечно, она доверяет ему. Что бы он там не задумал, скольких бы не намеривался убить. Большие пальцы, с силой сжимавшие ее плечи, вдруг мимолетно погладили ее, расправляя складки на рубашке. Эрвин кивнул сам себе. — Леви, ты не просто подающий надежды воин, ты — сильнейшая из всех, кого мне доводилось встречать, — сказал он серьезно, — Ты способна сиюминутно принять решение. Ты умело отстаиваешь свои интересы — это не менее важное качество. И я хочу сражаться с тобой бок-о-бок, хочу, чтобы наши цели совпадали. Ты понимаешь, о чем я? Он будто предложение ей делал. От этой мысли Леви стало противно. — Я поняла, только, — она скривилась, — Можешь убрать от меня свои лапищи, пожалуйста. Эрвин опешил. Лицо его удивленно вытянулось, но рук он так и не убрал. «Даже комично, — подумала Леви, — Наверное, этот выходец интеллигенции не привык, чтобы кто-то перечил его прихотям.». — Знаю, ты наверняка считаешь себя ужасно обаятельным, — продолжила Леви, — И наверняка от девушек у тебя и правда отбоя нет, но далеко не всем приятно, когда их лапают, — она брезгливо сбросила с плеча его ладонь, — Особенно вот такими вот ручищами. Смит изумился еще сильнее. Убрал вторую руку, отошел в сторону, явно чем-то пораженный до глубины души. — Хорошо, извини меня, — сказал он сдержанно, — Я просто подумал, что это будет уместно. — Совсем нет, — подтвердила Леви. Прежде чем Эрвин нашелся бы, что добавить, она развернулась и пошла к зданию, оставляя его. Почти весь корпус собрался в столовой: толпа народа держалась непривычно тихо, внимательно слушая кого-то одного. Подойдя ближе, Леви обнаружила, что в центре оживления, встав на стул, ораторствует Захариус. — Нас собрали в зале суда, — сказала она. Леви протиснулась через толпу, стремясь отыскать Ханджи, — Там была вся верхушка, Военпол и гарнизонные. Цель собрания была утвердить экспедицию с участием беженцев стены Мария. Леви ухватила Ханджи за плечо и потрясла. Тот бегло на нее обернулся. — Что происходит? — шепотом спросила Леви. — Похоже, Шадис уходит в отставку, — с грустью огласил Ханджи. — Тут вдруг Эрвин поднялся с места, — продолжала Мишель. Она воодушевилась, другие смотрели на нее с недоумением, не находя причин для радости, — И громогласно заявил, что протестует. Сказал, что от лица всего Разведкорпуса признает операцию бесчеловечной и противоречащей клятве верности королю, которую каждый из присутствующих в суде дал под присягой. «Мы поклялись служить на благо человечества, — сказал он, — А то, что происходит сейчас, невозможно назвать благом.». Потом он направился к выходу, Шадис поднялся следом. Еще с минуту в помещении сохранялось молчание, а потом вдруг поднялся непонятный галдеж. Кто-то пустился в рассуждения и доводы, но многие вдруг на удивление возрадовались маленькой победе корпуса. Их истерзанные отчаянием души приняли и такое благо, поднимая командный дух. Леви думала о том, не слишком ли грубо обошлась с Эрвином, а Ханджи, кажется, посещали достаточно угрюмые мысли. — Командующему, наверное, сейчас не легко, — проговорил он задумчиво. Леви переспросила, — Эрвин говорил за него на собрании, стоит узнать, хорошо ли Шадис себя чувствует. Леви не успела спросить, почему Ханджи вообще это ебет — галдеж прервался громогласным криком. — Не вижу поводов для радости, — провозгласил Смит, выросший в дверях. Толпа перед ним расступилась, Мишель, будто пристыженная, спустилась со стула на пол, — Экспедиция все равно состоится с нами или без нас. Эти люди все равно умрут в мучениях, разница лишь в том, что наши руки будут чисты. Сотни неподготовленных беженцев поведут в ад солдаты Военной полиции. Для человечества настали тяжелые времена, с подобным мы не сталкивались уже больше ста лет. Я хочу, чтобы каждый из вас это понял и принял к сведению и, когда это потребуется, был готов к действию. Человечество нуждается в нашей помощи, но то, что произошло сегодня, — не победа, а лишь заявление. Замолчав, он отошел в сторону, а затем и вовсе скрылся. Толпа начала разбредаться прочь. Позднее Леви удалось случайно уловить разговор Эрвина и Мишель в коридоре. Многого она не услышала, но до ее слуха отчетливо донеслась фраза, произнесенная Смитом: — Несмотря ни на что, Шадис хочет отдать пост главнокомандующего Разведкорпусом мне.

***

Чаще всего, Эрвин было все равно. Времена, когда она плакала навзрыд из-за чужих грубых слов, остались далеко в прошлом: разве что простыни кадетской женской казармы помнят те ночи, когда ей становилось до того невыносимо горестно, что слезы обиды стыдливо катились по щекам, не останавливаясь. И после каждого, даже самого короткого и необходимого выплеска эмоций ее пропитывала такая невыносимая ненависть к себе, что хотелось вопить: просто немыслимо, что на войне, где люди погибали сотнями и тысячами, у нее находились слезы оплакивать свое разбитое сердце. — Ты только посмотри на себя. И по-твоему вот это способно хоть кому-то понравится? Она уже не помнила его имени, не помнила, как он выглядел и чем смог запасть в душу юной мечтательной девушке-кадетке, которой она тогда была, но его слова остались в ней вечным напоминанием: нет ничего важнее цели, не важно, чем для ее достижения придется пожертвовать. Когда Эрвин вошла в ряды разведчиков, в первый день командующий отрядом подошел к ней на построении, задумчиво взял конец ее длинной светлой косы, покрутил в руках, а затем приказал отрезать — волосы будут мешать в бою. В тот же день Эрвин так и сделала, лишь на секунду придавшись воспоминаниям о том, как отец в детстве любовно перебирал их пальцами, расчесывал, а затем, по ее просьбе, сам сплетал их в косу. Получалась эта коса не слишком аккуратной: кое-где петухами торчали волоски, кое-где было криво, но для Эрвин не было ничего лучше. Отбросив сантименты, она одним движением состригла косу под корень: волосы, рассыпавшись, упали на пол. Сомнениям не должно было остаться места, тем более в таких мелочах, как внешний вид. Сейчас единственное, что волновало ее разум, единственное, о чем она думала, отдавая своим громогласным голосом приказы, — это цель. Мечта — грезящаяся человечеству много лет безопасная жизнь за пределами стен. Мечта — знать больше, все, если возможно, увидеть собственными глазами то, о чем ее отец мог только строить догадки. Слезами, которым она позволяла в ночной тишине скатиться по щекам, были, разве что, молчаливые слезы скорби. Никаких сожалений, никакой жалости к себе. Когда-то давно, в юности, она еще обращала внимание. Однажды во время тренировки ей в спину прилетело куском засохшей глины. Она обернулась; позади нее стояла группа новобранцев: четверо настойчиво толкали вперед одного, о чем-то перешептывались, смеясь. Эрвин подошла ближе: толкаемый, глядя снизу вверх ей в глаза, даже позеленел от охватившего его ужаса. — Чудище! — заикнувшись, кое-как выкрикнул он, тут же спешно прячась за спины своих товарищей. Эрвин только хмыкнула и прошла мимо них. Всего лишь глупое дурачество, какое-нибудь пари, карточная игра — ничего личного. Эрвин понимала, впереди их ждала первая вылазка, встреча с титанами — настоящий ад, оставляющий после себя одно лишь опустошенное выжженное поле. Если им удастся сохранить свои жизни, в их глазах не останется и тени того детского задора, с каким они нелестно перешептывались о ней, хихикая. Потому пусть. Не имеет значения, что в еще не до конца затвердевшем тогда сердце ноющей язвой засела обида. На пути к цели ее ничего не должно было отвлечь. Она давно сама для себя решила: пусть из нее не получится хорошей жены, пусть ей никогда не стать матерью, никогда не достичь «женского счастья» — все это не имеет никакого значения, пока титаны еще существуют и представляют угрозу для человечества. Ей было совершенно не важно, какими словами о ней говорят ее же подчиненные, пока они следуют за ней вперед, пока уважают как лидера, пока признают авторитет. До определенного момента. — Сейчас я убью тебя! Тонкий шрам на руке, оставленный лезвием клинка, иногда неприятно напоминал о себе. Сначала Эрвин думала, что все дело в этом: Леви ненавидит ее; эту ненависть можно было понять, ее холодность и грубость не были безосновательны. И пусть так, покуда эта сильная воительница на ее стороне, она может закрыть глаза на небрежный тон и глупые оскорбления ее внешности. Но иногда это вводило Эрвин в ступор. До отбоя оставалась четверть часа, Смит вошла в женскую душевую, надеясь ополоснуться перед сном. Обычно в это время там было уже пусто: солдаты готовились ко сну. Но в этот раз Эрвин столкнулась там с Леви — та совершенно нагая неторопливо расчесывала свои угольно-черные волосы перед зеркалом. Услышав шаги, лишь на секунду повернулась в сторону двери, одарив Эрвин косым взглядом. — Мужская душевая дальше по коридору, капитан, — бесцветно сказала она, отвернувшись к зеркалу. И вот снова. Снова этот яд, снова эта грубая издевка. — Не смешно, — попыталась осадить ее Эрвин. — А кто шутит? Леви всегда была так серьезна, каждый раз обращаясь к Эрвин в мужском роде, стараясь задеть ее за живое указкой на отсутствие какой-либо стереотипно-эстетической женственности в ее теле, что это даже обескураживало. В этом не было никакого смысла: Смит никогда не реагировала на эти выпады, однако они продолжались. Притом, только в ее отношении: к Мишель, которая была схожего с Эрвин телосложения, Леви всегда обращалась нормально, хоть и также питала к ней некоторую неприязнь после стычки в Подземелье. Вдобавок, для Эрвин было очевидно: будь все дело в ненависти на почве потери близких, не в характере Леви было бы опускаться до подобных низких оскорблений. Так в чем же дело? Может, Леви просто нравилось цепляться лично к ней? Но отчего? Леви неторопливо натянула на себя ночную сорочку, подхватила вещи и, посторонив Эрвин плечом, вышла в коридор, бросив напоследок: — Пялиться на голых девушек в душевой неприлично и омерзительно, капитан Смит. Доброй ночи. Когда-то она уже пыталась сделать шаг навстречу, дабы прекратить разногласия. Но, похоже, это никак не помогло. Смит посмотрела на свои руки. Неужели, они и в самом деле такие огромные? — Мишель, — обратилась Эрвин к Захариус. Та подняла на нее глаза, — Как найти общий язык с человеком, которому ты по каким-то причинам глубоко омерзительна? — Ты опять про Леви, — Мишель вздохнула, — Оставь ее, понравиться всем на свете невозможно. — Я знаю, я и не хочу нравиться всем, — сказала Эрвин, — Я просто не понимаю, в чем дело. — Хрен ее разберет, — Мишель поднялась на ноги, — Она до глупости упертая в делах, которые касаются коммуникации. Но во всем остальном она удивительно послушная — а не это ли главное? Эрвин не собиралась оставлять попыток наладить отношения. Она пообещала себе, что когда-нибудь дело обязательно дойдет до серьезного разговора. Когда-нибудь.

***

Назначение Эрвина на новую должность командора Разведкорпуса прошло тихо и без излишеств: высокопоставленные чины пожали друг другу руки в зале Верховного Суда и разошлись. Праздника делать не хотелось: королевство было не в том положении, потеря одной из стен слишком сильно ударила по всем аспектам жизни. Пребывать в столице предстояло еще пару дней: Леви совершенно не понравилось решение командира притащить за собой в столицу не только генералов четырех главных отрядов, но и их подчиненных. А это означало, что впереди ее ждало еще несколько шумных вечеров, утопающих во всеобщем веселье, в котором для нее местечка не нашлось. За год службы в разведке ей так и не удалось достаточно сблизиться с сослуживцами — не то, чтобы она особенно пыталась или ее как-то это заботило, но шумные пьянки утомляли. Неизменно, единственными, с кем она, временами, перекидывалась парой слов, были Мишель и Ханджи — Леви думалось, что капитанов подталкивал к ней профессиональный интерес, тем более в последнее время: у Леви были все шансы получить повышение и самой возглавить отряд. Появился повод невзначай оторваться от капитанских столов и снизойти до Леви, сидящей поодаль ото всех в задумчивости. — Коротышка! — крикнул Ханджи сквозь праздный гул. У Леви от досады заскрипели зубы, — Мы к тебе. Перед Леви на стул опустилась высокая фигура — Мишель Захариус, ныне заместительница командующего. Леви не очень любила поднимать голову, чтобы посмотреть Захариус в глаза — ей думалось, что взгляд снизу вверх унижает ее достоинство, — потому взгляд уперся в чуть расправленный воротник рубашки. Ханджи повернулся к ним спиной, переговариваясь с кем-то, когда бесшумно к их столу подошел новоиспеченный командор. Он поприветствовал всех присутствующих кивком головы, а потом обратился к Леви: — Зайдешь ко мне после ужина? — Избавь меня от такой радости, — скривилась Леви. «Началось» — подумала она с досадой. — Мне нужно обсудить с тобой кое-что очень важное, потому, надеюсь, ты найдешь время, — произнес командор, наклонившись ближе. Спасибо и на том, что не мерзким шепотом в самое ухо. И улыбнулся. У Леви холодок прошел по спине от этой улыбки. Эрвин, не дождавшись от нее какого-либо ответа, направился прочь. Ханджи, будучи свидетелем короткого разговора, довольно присвистнул, раздражая тем самым Леви еще сильнее. — Похоже, на кого-то пал зоркий командорский глаз, м? — протянул он, тут же рассмеявшись. Леви одарила его испепеляющим взглядом. От раздражения на ее лице заиграли желваки. Последние месяцы Леви все чаще убеждалась в том, что очкарик прав. Эрвин к ней подкатывал. Взгляд, сверлящий ей спину, и навязчивые прикосновения были лишь началом. Дальше Смит стал искать с ней встречи: невзначай, подходя ближе во время тренировки, бросал слова похвалы ее упорству и навыкам; сталкиваясь с ней в коридоре, всегда, улыбаясь, приветствовал; во время вылазок, будто случайно, формировал отряды так, чтобы держаться к ней ближе. Потом — стал искать личного свидания при закрытых дверях: принялся ненавязчиво приглашать ее выпить чаю, чтобы «прекратить разногласия и наконец найти общий язык». Леви всегда отвечала четким отказом, и затем спешила уйти до того, как он начнет расспрашивать ее о причинах. А с появлением такого прекрасного предлога, как возможное звание капитана для Леви, разговор за закрытыми дверьми все же состоялся. И не один. Эрвин регулярно звал ее обсудить какие-то формальности, посвящал в детали, которые, по мнению Леви, даже не требовали ее непосредственного вмешательства: несколько раз повторял, как сложно добиться расположения приемной комиссии для бывшей преступницы из трущоб; сколько раз запрос отклоняли, но он не отступится, если понадобится, наведается с личным визитом к главнокомандующему Закклаю: «Все для того, чтобы такой сильный боец, как ты, добился расположения и возможности тренировать солдат. Если все пойдет хорошо, под твоим началом возникнет сильнейший отряд, элитный отряд. Это важнейший шаг для всего Разведкорпуса.». «И для твоего недотраха, видимо, тоже» — думала про себя Леви, высушивая в очередной раз эти высокопарные льстивые речи. Уже на второй такой визит Леви поняла, чего хочет от нее Смит: повышения ей не видать, разве что она послушно организует одному очень старательному командору разведки первоклассный минет. Леви опять мерещился запах: тошнотворный мускус; она понятия не имела, какова была сперма на вкус, но, судя по запаху бордельных комнат, более чем отвратительна. Перед глазами маячила судьба, которой она всю жизнь стремилась избежать: в которой продвижения в карьере можно было добиться исключительно регулярным ублажением мужских гениталий. Эрвин был не настолько низок, чтобы говорить вслух, потому настойчиво намекал. А Леви с нетерпением ожидала прямого вопроса или, еще лучше, приказа, чтобы с чистой совестью смачно плюнуть мерзавцу в лицо. Конечно, Леви признавала авторитет: как лидер, Эрвин был не просто хорош — он был незаменим. Его стойкий отказ вести простых людей на верную смерть более чем впечатлил ее — Смит еще сильнее возрос в ее глазах, она видела в его поступке подвиг. Этот человек, безусловно, мог привести человечество к полной и окончательной победе над титанами. Но вот эта его черта, будь он всего лишь хорошим командиром, а не лучшим из лучших, могла бы перечеркнуть все стремление Леви следовать за ним, вести бой и оставаться в разведке. «Только бы он отъебался, цены бы не было.», — подумала она. Эрвин был человеком чести, но, как видно, не во всем. — Пусть в жопу себе засунет свое подхалимство, — сказала Леви, — К черту катится. — Не понимаю, что тебя так разозлило, — Ханджи наклонился ближе, подперев руками голову, — Эрвин — довольно неплохая партия, тем более, что… Леви перебила его возмущенным вскриком: — Только через мой труп! — она даже подскочила на месте, — Уверена, этому высокомерному увальню труда не составит грохнуть и трахнуть мертвячку, своего добьется, это он умеет. Олень-переросток. Леви бросила взгляд на собеседника: лицо Ханджи исказилось до неузнаваемости. Сначала изумившись, затем оцепенев от возмущения, он зашевелил губами, выплевывая нечленораздельные звуки, которые никак не мог собрать в слова. Мишель, все это время просидевшая отстраненно, отвернулась совсем — выражение лица у нее было такое, будто она вот-вот засмеется от абсурда происходящего, явно понимая в чем-то больше остальных. Ханджи, наконец придя в себя, поглядел на Леви с толикой злобы и разочарования. — Не ожидал от тебя такого, Леви, — произнес он непривычно серьезно, — Не думал, что ты способна на такие грязные оскорбления, особенно в отношении командора. Возможно, Эрвин и не самый приятный человек на свете, но такого отношения к себе уж точно не заслуживает. Он грозно встал, попрощался с Мишель, и ушел в направлении казарм. Леви и Захариус еще полминуты просидели молча, после чего Мишель тоже откланялась и вышла. Неприятность пребывания в Митре столь долгое время была так же в невозможности отсрочить разговор, сославшись на дела, из-за тотального массового безделья: рядовым солдатам было решительно нечем заняться. Леви не могла под предлогом тренировки или ужасной усталости из-за нее же просто не явиться к командору: тренироваться тут было негде и незачем. Проходя по коридору, Леви думала, что и правда за ужином сказала лишнего. Возможно, командор и правда не заслуживал в свой адрес обвинений в некрофилии, тут палку она перегнула. Но в общем и целом такую реакцию Ханджи Леви сама для себя приписала к тому, что он — мужчина, и ему никогда не понять, насколько неприятны могут быть неуместные ухаживания начальника к своей подчиненной. Леви без стука зашла во временный кабинет командора и села на софу, располагающуюся прямо напротив стола, закинув ногу на ногу. — Леви, — Эрвин оторвался от бумаг, будто снисходя до нее своим взглядом, — Очень рад, что ты смогла выкроить минуту для разговора. И снова улыбка. До тошноты сладкая, приторная, беззубая, но широкая. Леви набрала воздух в легкие. Она была намерена прояснить все здесь и сейчас — больше тянуть было нельзя.

***

Больше тянуть было нельзя — Эрвин была намерена проверить свою догадку здесь и сейчас. Какой бы абсурдной она не казалась. — Очень рада, что ты смогла выкроить минуту для разговора. Эрвин следила за ее мимикой. Леви глубоко вдохнула носом. Смит поняла: Леви тоже готовилась к важному разговору, но следующих слов она от нее никак не ожидала услышать: — Слушай, командор. Скажу тебе прямо, первый и единственный раз: отъебался бы ты уже по-хорошему. Ты мне не нравишься, а даже если бы нравился, меня совсем не прельщает перспектива вылизывать твои волосатые яйца до конца своих дней. Если ради этого ты пел свои песни про мое чудесное звание — засунь его в зад себе поглубже и передерни. Я пойду? Вот, в чем было дело. Все то, что Эрвин ранее принимала за нехитрые оскорбления, с самого начала было всего лишь чудовищным недопониманием, затянувшимся слишком надолго. Смит с досадой укорила себя в том, что догадалась так поздно. Возможно, Леви никогда бы и не прониклась такой ядовитой брезгливой неприязнью к ней, если бы не это недоразумение.

***

Командор долго молчал, напряженно глядя перед собой. Леви не двигалась с места; на пару минут в ее голову закрались сомнения — не ошибочны ли были ее суждения насчет Смита? Может, все его «подкаты» в самом деле были всего лишь попытками подружиться? Пусть интуиция и редко ее подводила, всякое могло быть. Наконец Эрвин сделал шумный вдох, подняв свои глаза к серым глазам напротив. — Леви, — на выдохе протянул он задумчиво, — Кто я по-твоему? Леви чуть опешила от вопроса. Помолчала, надеясь, что он был риторическим, но Смит, не отвлекаясь, смотрел на нее в ожидании ответа. — Ну, — неуверенно начала Леви, — Здоровенный мужик, командор Разведкорпуса, сильный боец, выдающийся лидер с отвратной привычкой подкатывать яйца к младшим по званию. Что, я в чем-то не права? Последняя фраза прозвучала с вызовом. Эрвин с тяжелым вздохом поднялся с места, обогнул стол. Все сомнения Леви насчет его намерений тут же отступили: ей стало очевидно, что на его счет она никогда не ошибалась и сейчас, не получив желаемого, он намеривался взять ее силой. На то указывал резкий рывок руки, ослабляющий на шее галстук-боло. Леви напряглась всем телом, приготовившись отбиваться. Продумывала, как вонзит запрятанный в сапоге нож в колено и увернется — у нее будет пара секунд, чтобы выбежать в коридор. Дверь не заперта, — «Твоя промашка, командор» — подумала она. После ее, конечно же, ждет трибунал — но для начала Леви еще нужно было поймать. Она держала правую руку наготове, пока пальцы командора неторопливо расстегивали пуговицы рубашки одну за одной. — Ты меня не слышал? — попыталась пригрозить Леви, — Я сказала, отъебись. Командор остановился на пятой пуговице, затем расправил края рубашки в стороны. Поперек его груди был перетянут эластичный бинт — самодельная утяжка, некоторые женщины фиксировали так грудь, чтобы она не мешала в бою. Леви непонимающе скользила взглядом от груди к глазам командора, молчаливо задавая вопрос, начерта вообще было перетягивать мужскую грудь, пока ее не оглушило догадкой, будто пощечиной. «Быть не может». На лицо Леви упала тень, глаза приобрели такое выражение, какого Смит до этого ни разу не наблюдала. — Эрвин, — пробормотала она, — Ты… — Женщина. Да. — Чушь какая, это невозможно. — Уж извини, что разочаровываю. Эрвин принялась застегивать пуговицы обратно. Леви исподлобья посмотрела на командоршу, которая, прислонившись спиной к столу, неотрывно глядела на нее. Ее голос вдруг приобрел для Леви совершенно другие ноты — казался уже не таким грубым, как раньше. Да и лицо ее в глазах Леви теперь имело явные феминные черты, которых она раньше не замечала. С нее как будто бы сняли наваждение: пелена спала с глаз и ушей, туман в сознании рассеялся. Эрвин Смит, которого ей приказано было убить, Эрвин Смит, явно рассчитывавший выебать ее на полигоне во время их схватки поздно ночью, Эрвин Смит, косвенно виновный в смерти ее семьи, Эрвин Смит, так стремящийся добиться ее расположения, Эрвин Смит, так отчаянно подкатывающий к ней последние полгода. Эрвин Смит, новый командор Разведкорпуса, авторитет, «последняя надежда человечества», все это время был женщиной. Леви окутало жгучей злобой. На себя, на собственную недальновидность и на чертову командоршу. — А ты не могла, блядь, раньше сказать? — Если честно, думала, ты издеваешься, — ответила Эрвин, пожав плечами, — Недавно только начало доходить, в чем все дело. — Издеваюсь?! Да ты за кого меня вообще, блядь, принимаешь? Прокручивая в голове все со дня знакомства с Эрвин, Леви осознавала, как, должно быть, обидно и неуместно звучали все ее замечания. И как только можно было допустить это? — Эрвин, сколько мы с тобой знакомы уже, напомни. Смит сделала вид, что всерьез задумалась, вспоминая. — Год, я полагаю. — Год! Целый блядский год я думала, что ты ебаный мужик, а ты и рада держать меня в заблуждении. — Не то чтобы рада, — не согласилась Эрвин, — Все это было даже немного обидно. — Еще бы! Год проглатывать тупые оскорбления, у тебя вообще все в порядке с головой? — Леви вскочила с софы, не в силах больше усидеть на месте, — Ты не думала вообще осадить меня, нет? Сказать: «Рядовой, вы забываетесь, не смейте дерзить старшему по званию». Как тебе вообще выдали командорский титул с такой склонностью к мазохизму? Эрвин хмыкнула, улыбнувшись, явно испытывая облегчение оттого, что ситуация наконец прояснилась. — Разве с твоей стороны это не звучало бы как превышение полномочий? — Конечно, звучало! Какой-то вояка-извращенец тыкает в меня своим званием, когда я прошу его свалить нахуй из женской душевой: для меня ты стала бы не просто мудаком — тебя бы и кастрировать было мало! — Леви чуть ли не задыхалась от возмущения, расхаживая взад-вперед по комнате, — Но с твоей стороны все было бы более чем справедливо, так почему, объясни мне черт тебя дери! — А разве это важно? — просто ответила Смит, — Осаждай не осаждай — люди будут думать и говорить, что хотят, так было всегда. Это не главное. Пока воины идут за мной в бой… — Ты это серьезно сейчас? — перебила ее вдохновленную речь Леви, нахмурившись и скрестив руки на груди совсем не одобрительно, — Ты, блядь, серьезно? Не важно, как относятся? Если солдат позволяет себе подобное панибратское отношение к старшей по званию, значит он в край охуел и ему нужно съездить пару раз кирпичом по тыкве, чтобы мозги на место встали. Эрвин, это пиздец, — заключила она, замолкая. Командорше добавить было нечего.

***

Ханджи смеялся так, что, казалось, вот-вот скатиться со стула на пол. — Боже, Леви, ну ты даешь! — воскликнул он, утирая слезы. Леви, хмурясь, постукивала пальцем по столу. Последние дни весь устоявшийся уклад ее жизни кардинально менялся. Она становилась еще более раздражительной: ее грызло чувство вины перед командоршей; нужно было как-то это все загладить, извиниться, и как можно быстрее. — Я догадывалась, — произнесла Мишель немного смущенно, пряча лицо в кружке с элем. — И почему же, скажи на милость, ты молчала все это время? — разгневанно стукнув по столу, прошипела Леви. Ханджи забился в новом приступе смеха. — А как ты себе это представляешь? Что я должна была тебе сказать? — Во имя Святых Стен, — простонала Леви, взявшись за голову. С того разговора минуло два дня: все это время перед Леви раскинулся будто совершенно другой мир. Она все чаще краем уха улавливала разговоры, гуляющие по казармам, должно быть, всегда, но только сейчас достигшие ее. «Командорше, должно быть, сейчас не просто, — лепетала ее соседка по койке кому-то напротив. Леви старалась заткнуть себе уши подушкой, но выходило плохо, — Это, наверное, ужасно пугающе — проводить часы в залах для совещаний, в окружении одних мужчин. Не так пугающе, конечно, как титаны, но все же». Однажды, проскользнув в коридоре мимо группы сослуживцев, ее слух ухватился за вдохновленный рассказ одного паренька о том, как он однажды случайно подглядел за командоршей, пока та переодевалась. Леви титанических трудов стоило не заехать ему в челюсть сапогом за мечтательное продолжение: шкет все расписывал, как бы он хотел, чтобы командующая села ему на лицо. А вот одному бугаю из Военной полиции не повезло избежать ее сапога: раскуривая сигару, он, видимо, ничего не зная об Эрвин, рассуждал со своими товарищами по курилке о том, как, должно быть, легко новая глава Разведкорпуса добилась своего звания. «Я слышал, она самому главнокомандующему Закклаю подсасывает, конечно, комиссия, не думая, сместила старикашку Шадиса, чтобы удобнее было всем скопом ебать ее дырку». Леви выбила наглецу минимум пять белоснежных коронок за раз, еще двоим сломала нос и челюсть. — На самом деле в этом нет ничего необычного, — сказала Мишель, наверное, стремясь хоть немного успокоить Леви, но та только ниже склонилась над столом, — Многие новобранцы путаются, сначала по ошибке обращаясь к Эрвин неправильно. Другое дело заблуждаться так долго… — Заткнись, сама знаю, — буркнула Леви. Пусть признавать это было для Леви неприятно, но авторитет Эрвин в ее глазах вырос разительно: не столь от того факта, что за неимением члена, Смит вряд ли все это время добивалась расположения Леви ради минета; сколько от осознания, через какое количество мерзостей в своей жизни, помимо очевидных, пришлось ей пройти, каких трудов ей стоило взрастить к себе, к женщине, уважение в этом мужском мире войны. И оттого факт чудовищной ошибки Леви не могла себе простить: с чего она взяла, что обладателем безграничного ума и силы, главной надеждой человечества в это трудное время не могла быть женщина? С чего она взяла, вглядываясь в голубые глаза Эрвин, что перед ней мужчина? Теперь все казалось до ярости очевидным. — Насколько я помню, Эрвин не всегда так выглядела, — продолжила Мишель, — Волосы были длинные, ниже талии. Густые и светлые, — Леви попыталась это представить — не вышло, — Когда-то от нее и пахло иначе, знаешь, как от столичных девиц: духами и пряностями. А сейчас… от нее ничем не пахнет, думаю. — Ого, какие люди, — кое-как произнес Ханджи сквозь смех, — Эрвин, подруга, мы как раз о тебе говорили! Командорша остановилась где-то у Леви за спиной; та обернулась, подняла голову, тут же встретившись взглядом с такой раздражающей ее раньше сдержанной улыбкой. И отвела глаза — стало отчего-то до дрожи неловко. — Занятно, — произнесла Эрвин. И аккуратно, едва задевая, коснулась плеча Леви. По коже пробежал холодок. Когда обед закончился, Эрвин в толпе сослуживцев поймала Леви за рукав, тут же боязливо выпуская ткань из пальцев. — Я подумала, — застенчиво, без намека на официоз, начала Смит, — Может, выпьем чаю у меня в кабинете перед отбоем? Леви потупилась. — Да, почему нет, — пожала она плечами и собиралась было уходить, но взгляд ее зацепился за выражение лица командорши. Она все улыбалась, но как-то по-иному: уголки губ ее неестественно выгнулись вверх, глаза и брови застыли в изумленном выражении. — Че у тебя с лицом? — фыркнула Леви. — Я просто очень рада, — ответила Эрвин и глупо и тихо посмеялась, — Рада возможности наконец провести с тобой время. Леви скривилась. — Иди ты. Я передумала. От сантиментов Эрвин ей стало неловко. — Нет, нет, нет, ты уже согласилась. Теперь не отвяжешься, — командорша развеселилась, сияя дружелюбной улыбкой. Леви впервые видела ее такой. — Как согласилась, так и отказываюсь, — пробурчала она, — У меня много работы, нет времени на глупости. — А если я прикажу? — Не имеешь права. — За тобой должок. — Черт бы тебя побрал. Леви тоже хотелось улыбнуться, но она сдерживала себя, сохраняя сердитый вид. Эрвин и правда всегда была такой очаровательной? Леви была слепа настолько, что никогда до этого не примечала за Смит обаятельности: стойкости духа — да; лидерства — разумеется; располагающей к себе решительности — еще как; но чистого, совершенно детского, ничем не затомленного обаяния — никогда. Она была не против выпить чаю, совершенно не против.