Все, что тебя не убивает

Целый день княгиня проводит в постели, прячась. Это исключительно жалкое поведение, но Жаклин находит себе оправдание в усталости бессонной ночи. В приют собственной спальни вторгается только обеспокоенный, приглушенный стенами голос служанки; но девушка лежит под одеялами и не собирается вставать, чтобы отпереть замок. Она сомневается, что Элеонор найдет способ, — как обещает громкая, визгливая угроза, — выбить дверь, а потому только закрывает уши руками. Иногда Жаклин дремлет, иногда — вспоминает минувшие дни. И счастливое детство, и несчастный брак, — а особенно день, когда в южное графство вторглась северная армия. Дитя, имя которому княгиня так и не дала, родился за две недели до того, как это произошло. И хотя так много времени — довольно большой срок, женщина так и не оправилась от беременности. Всеми забытая, пока нижними этажами гулял праздник, — ведь на свет появился наследник, — она лежала в кровати почти без памяти. Подслеповатая сиделка не справлялась с постоянно открывающимися кровотечениями. Единственное, чем занималась старуха, это прикладывала дитя к пустой груди Жаклин, когда оно хныкало. Младенец больно кусался. Как и любой человек, княгиня осознавала как быстротечность жизни, так и собственную смертность, но не думала, что умрет так… бесславно. Она всегда представляла, как погибает в крови, но надеялась, что это окажется героическое сражение, а не постель с бурыми простынями. Иногда, приходя в рассудок, Жаклин задыхалась от ненависти — она ненавидела то, что отец дал согласие на брак, предложенный свахами в крепости; то, что Пирит оказался сущий монстр, несмотря на обещание в нежной любви, и то, что родившийся ребенок вместо обещанной радости принес смерть. Немногочисленные подруги обещали, что рожденный наследник, да еще и мальчик, сделает так, что Пирит смягчится; но он пришел забирать супружеский долг на следующий день от того, как Жаклин родила. Она глубоко верила, что если бы не он, то давно бы поправилась. Или хотя бы умирала не так быстротечно, не так отчаянно. Когда раздался военный горн, княгиня испытывала редкий момент осознанности. Она полу-сидела в кровати и пила травяной отвар, от которого хотелось кривиться. Сиделка спала, а дитя тихо хныкало, — и отсутствующий материнский инстинкт предлагал вылить в колыбель кипяток, только бы оно заткнулось. Звучание повторилось. Она нашла в себе стержень подняться с кровати и выглянуть в окно башни. Каждый шаг обещал падение, но Жаклин вцепилась пальцами в подоконник и устояла. Красная человеческая лавина, бесконечная и необъятная, заполонила до того серые, безжизненные земли; она пожрала небольшой крестьянский город и необузданными волнами прокатилась через дворцовый ров. Это было невозможно — в королевство существовал только один вход: через горный кряж, который охранял отец. И он бы не допустил, чтобы захватчики вторглись на юг. Но уверенность сменило сомнение и, чтобы не расплакаться, княгиня укусила себя за ладонь. Жаклин и князь не виделись целый год. Он даже не ответил ни на единое письмо дочери, которые уже давно исчислялись сотнями. А алая волна разбилась еще раз о замковый вал и образовала между каменными стенами брешь. Коридор заполнил встревоженный шум. Зазвенел колокол, обычно объявляющий пожар. Старая сиделка проснулась и кинулась к колыбели, где уже не плакал, а кричал покрасневший ребенок. Он, — это уродливое морщинистое лицо, закутанное в белоснежное пушистое одеяло, — вызывал только отвращение. Жаклин брезгливо поморщилась. — В зал, нужно спуститься в тронный зал, — скомандовала старуха и схватила дитя на руки. Графиня подчинилась. Девушка уже вечность, как потеряла даже зыбкое ощущение власти, и позволяла любое обращение; лишь бы прислуга не забыла приносить хотя бы питье. Хотелось только сказать, что она едва ли спустится на первый этаж, но сиделка уже бежала через ступени. Лестница кружилась перед глазами бесконечными петлями и спиралями. Когда Жаклин наконец-то прибыла в тронный зал, дворец уже штурмовали. Зал полнился пьяными стражниками и напуганными знатными мужами и дамами. Бесполезными, беззащитными, дрожащими: горный кряж веками оберегал южный народ, и он разучил сражаться. А трон, конечно, занимал Пирит, баюкающий у груди дитя. Оно не переставало визжать, вызывая колокольчики мигрени. Бесконечно хотелось, чтобы младенец заткнулся. Мир пульсировал. Подол ночной рубахи пропитала кровь. На белоснежный мраморный пол падали тяжелые капли. Жар жизни, покидающей тело ровными толчками, облизывал голени. Любое движение приносило боль, но Жаклин взобралась на второй пустой трон и, не сдерживая стон, опустилась на мягкий бархат. Она собиралась умереть, как королева — пускай за год правление так и не узнала, каково это. Ожидание затягивалось, но сражение неустанно приближалось, криками и звонами стали. Пирит просил сохранять спокойствие и обещал, что дворец обязательно выстоит, но люди не слушались; помещение наполнил отчаянный плач. Когда Жаклин практически уснула, убаюканная сладкими прикосновениями смерти, в зал ворвался первый отряд, который лично возглавлял звериный король. Он быстро расправился со стражниками, пытавшимися защитить трон и немедленно отдал приказ направляться во внутренний двор. Виктор был единственный, кто носил черный мундир. Он выглядел чисто, и это вызывало рефлекторный страх. Кровавые пятна угадывались только мокрыми очертаниями. Пирит, кажется, сказал, что не пойдет, но звериный король коротко кивнул, и тогда его сгребли под руки и поволокли через зал. Дитя выпало на пол и на целый миг замолкло. Жаклин даже широко открыла глаза, слабо надеясь, что оно умерло — но ребенок вновь истошно заорал. Его подхватил близстоящий солдат. Напуганные люди поспешили во двор. Дворянство верило, что послушание могло сохранить жизнь. Глупость, да и только. Княгиня не пошевелилась; она старалась подняться, но ноги и руки ослабли. Только холодными пальцами она скребла золотой подлокотник, выказывая, что еще не умерла. Сидение было мокрое и скользкое. Наверное, если бы не горная магия, Жаклин бы давно испустила последний дух. Последний час она существовала, как живой труп — где вопреки теплится жизнь. Но мысль, что она увидит, как Пирит погибнет, наполнила тело небывалыми силами. Девушка не помнит, как холодный мрамор под босыми ногами сменила грязная садовая плитка. Она очнулась, когда перед глазами вспыхнул высокий и широкий костер. Горела замковая мебель. Виктор стоял перед языками пламени, похожий на демоническое изваяние. Он держал на вытянутой ладони визжащий, вырывающий сверток ткани. Дитя. Это было дитя, имя которого княгиня отказывалась признавать, потому что тогда бы пришлось принять, что это она произвела на свет это существо — живое воплощение пиритовой жестокости. Жаклин, когда она согласилась на брак, обещали золото. — Южное королевство пало, — громко объявил захватчик. Он перекрикивал младенческий плач. — Теперь это лишь графство, которое подчинил себе Север- да заткнись же ты! Это произошло так быстро; ребенок просто растворился за столбами пламени. Истошный вой наконец-то сгинул — как и стихла головная боль, сжимающая виски терновыми колючками. Повисла тишина. Княгиня поняла, что смеется, — нет, что хохочет, тыкая пальцами в костер, — когда она и Пирит встретились глазами. Мужской взгляд наполнял ужас, бесконечный и бескрайний; и это было так приятно — видеть, как он испытывает то, через что она проходила каждый день. — Ты безумная женщина, — прошептал мужчина одними губами. Пирит стоял так близко к пламени. Он рыдал простыми, солеными слезами. Ненастоящий правитель волшебной земли. Жаклин все еще не знает, что в действительности произошло. Она уверяет себя, что была слишком слабой, слишком изнеможенной, чтобы сделать это, — но иногда княгиня думает, что Пирит не вбежал в огонь, а что она толкнула его в костер. Когда костер отрыгнул обугленный череп, началась казнь. Один, второй, третий — люди заходили в пламя, кричали и умолкали. Захватчики распивали вино, но не пьянели. Княгиня терпеливо ждала собственной очереди, облокотившись о старое дерево, чтобы устоять. Это была мертвая ива, от которой осталась только пустая оболочка. Тонкие ветви уже подхватил огонь и древесина громко трещала, обращаясь в уголь. Неизвестно сколько прошло времени, когда она ощутила толчок в плечо и потеряла равновесие. Но тело уже онемело и Жаклин не почувствовала боли, когда упала. Земля и кровь смешались в липкое месиво. — А она, милорд? — послышался хриплый голос. — Это же южная королева. — Она уже мертвец, — ответил Виктор. — Не теряй времени. Нужно зачистить этажи прислуги. Звериный король даже не посчитал, что она заслуживает смерти. Всплеск ярости заставляет открыть глаза, прерывая тошнотворное воспоминание. Жаклин резко садится между подушками. От злости перехватывает дыхание и трясутся руки, которыми она откидывает одеяло. Холод спальни кусает плечи и ноги. Только маленькая шкатулка, где второе дно скрывает склянки с ядами, возвращает душевный покой. Девушка сладко улыбается. Еще немного, и Виктор пожалеет, что не предал Жаклин пламени. Сладкие мысли о мести прерывает неожиданная вспышка; на целый миг сознание наполняет только воспоминание, как тепло это было — засыпать под объятиями звериного короля. Что это за богохульство, ругает себя княгиня и щипает за ладонь. Но марево не проходит; она явственно и слишком хорошо помнит каждый мускулистый изгиб мужской кожи, который пересчитала пальцами. Она соврет, если скажет, будто бы не представляла остаток ночи, на что способно это крепкое тело. Это не были греховные мысли, ведь Жаклин все еще вздрагивает, когда думает о близости с мужчинами. Напротив, картинки, которыми полнился разум, были беспорно и безусловно жалкими, но дарили уют. Княгиня так и уснула, воображая, как она и Виктор охотятся за фазанами и перепелками между горными угодьями; как легко мужчина помогает взобраться в седло, как насмешливо предлагает устроить соревнование, кто лучший стрелок, как он, неизменно проигравший, протягивает глоток из фляги, где плещется запрещенное для знатной леди вино... Ужасаясь тому, как предательски краснеет, Жаклин издает тихий писк. Она закрывает лицо ладонями и откидывается на подушки. Все, что девушка делает, она делает только ради мести. Ради того, чтобы втереться в доверие. И это безумие — грезить вообще про что-то, кроме того, как звериный король захлебнется собственными рвотными массами. Щелкает дверной замок; конечно, у прислуги есть запасной ключ. Королевский замок — не место, где можно получить хотя бы намек на приватность. В следующий раз, обещает себе Жаклин, она подопрет под двери туалетный столик. Вечный праздник дворцовой жизни невозможно игнорировать. Часовая башня пробивает седьмой час. Скоро начнется ужин, где придётся повстречаться с надменными знатными дамами. Еще один презрительный взгляд или насмешливый комментарий Жаклин легко выдержит; нужно лишь избегать нежеланное внимание короля, чтобы не усугублять и без того сомнительное положение фаворитки. Еще бы это было так просто… В будуар влетает Элеонор и медленно входит слуга-мужчина, одетый в синий мундир. Кажется, он личный прислужник короля. — Вы не поверите, миледи! — радостно произносит девушка и принимается зажигать свечи. — Вы просто не… Уже смеркается. Жаклин понимает, что пролежала, ничего не делая, целый день, но не ощущает стыд. Отдых — такая же важная составляющая мести, как и тайно украденный из дворцовой аптеки яд. — Это подарок короля, — не давая Элеонор договорить, слуга опускает на диван черный холщовый чехол, где наверняка прячется платье. — Приказано, чтобы оно было надето на ужин. И диадема тоже. — Приказано мне? — ошаленно поднимает брови княгиня. Что Виктор о себе возомнил? То, что он король, не означает, что девушка позволит рядить себя, будто бы она безмозглая кукла. То, что задумывалось, как приятный жест, Жаклин ощущает, как издевательство. — Ну не мне же, — огрызается прислужник и покидает помещение. Конечно, он даже не клянется на прощание. — Что за грубиян, — недовольно морщится служанка. Она заканчивает расставлять подсвечники и будуар наполняет приятный, мягкий свет. — Ну что, желаете взглянуть на платье, миледи? Не дожидаясь, пока хозяйка ответит, девушка открывает холщовый чехол и ахает. Это пробуждает любопытство. Жаклин даже встает с кровати, чтобы разглядеть, как же выглядит наряд, который вызывает у Элеонор до того сильный восторг, что она замолкает. Это самое красивое платье, которое княгиня видела в жизни. Она не произносит даже слово, как служанка уже принимается за переодевание: уже затягивает маленькие ремешки и расправляет подол юбки, уже поворачивает большое зеркало, чтобы Жаклин рассмотрела, как выглядит. Красный бархат скандально облегает тело, будто вторая кожа. Длинный разрез юбки открывает очертание ноги. Черное кружево, едва выглядывающие из под ткани, обрамляет вырез и расходится цветами на плечи. Образ довершает пояс, подчеркивающий тонкий стан. Но прекрасное отражение вызывает не радость, а печаль. Жаклин поднимает взгляд в потолок, чтобы сдержать проклятый, уже колющий веки жемчуг. Это платье подарил мужчина, который еще недавно посчитал, что она не заслуживает даже благородной смерти. Ирония жжет горло слезами. — Я… Помоги мне раздеться и принеси другое платье. — Почему? — недоуменно вздыхает Элеонор. — Не упрямьтесь, миледи, это же приказ. Вы выглядите, как королева. Как королева. Что за злая насмешка. — И если я позволю вам переодеться, Джордж меня выпорет. Поэтому, пожалуйста, смилуйтесь и позвольте мне продолжить наряжать вас, миледи, — просит служанка, совершенно не представляя, как ранила Жаклин. Что «выглядеть, как королева» — это все, про что мечтала маленькая девочка, которая росла в горной крепости. Что «выглядеть, как королева» — было единственное, на что девушка надеялась, когда выходила замуж. Но не отец и не муж, а ненавистный, ужасный звериный король дал возможность взглянуть на это прекрасное, незнакомое отражение. Госпожа, которая смотрится в зеркало, вызывает уважение. Она выглядит строго и властно — совсем не как напуганная идиотка, решившая, будто бы уничтожит северное королевство. — Осталась еще диадема, — принимая молчание за согласие, довольно сообщает Элеонор, избежавшая порки. Слишком взбудораженная и едва держащаяся, чтобы не расплакаться, княгиня просто кивает. Пока служанке разбирается с волосами и борется с синяками под глазами, Жаклин смотрит только на саквояж с украшениями, где под сережками, кольцами и браслетами хранится яд. Только бы не передумать, но еще до того, как формируется предательская мысль, девушка плотно стискивает челюсти и сжимает кулаки. Какая глупость! Виктор показал лишь призрак добродетели — мизерно мало, чтобы отказываться от мести. Это просто голод заставляет сомневаться. Не такой, который вызывает шахтерское проклятие, но одинаково ненасытный.