Все, что тебя не убивает

Виктор нервно измеряет шагами будуар княгини, пока придворный лекарь считает пульс княгини. Когда она упала на холодный тротуар и закрыла глаза, он так чертовски испугался, что практически не помнит, как оказался под дворцовыми сводами, прижимая Жаклин к себе. Грызя кончик перчатки, мужчина медленно перебирает каждое сказанное сегодня слово, каждый сделанный жест — но не понимает, почему настроение девушки так разительно изменилось, когда она открыла глаза. Пока Жаклин спала, она выглядела умиротворенно — красивое лицо покинуло волнение, и даже сжатый обычно в тонкую нить рот изогнула маленькая улыбка. Король часами водил лошадь кругами, самыми тихими и дальними садовыми дорожками, чтобы никто и ничто не потревожили покой княгини. Он находил трепетную радость том, что охранял девичий сон — в том, что она почувствовала себя достаточно безопасно, чтобы уснуть. Но что-то пошло не так, стоило только Жаклин пробудиться. Она заплакала, только спешившись с лошади; колючий жемчуг усеял румяные щеки крупными слезами. Может, княгиня испугалась, что вернулась во дворец, где еще вчера пережила отвратительное нападение? Виктор все еще багровеет от ярости, как только думает про это — он обязательно сделает так, что преступник пожалеет, что родился. Но перед тем, как проливать кровь, нужно убедится, что княгиня в безопасности. — Ну что? — не выдерживает и рявкает король. Волнение пробуждает голод, от которого злость только ширится языками пламени. — Княгиня переутомилась. Не стоит переживать, милорд, — шевелит сухими губами врач. Он обращается к Элеонор, теребящей передник: — Когда леди очнется, приготовь успокаивающий отвар. — И все? — удивленно поднимает брови Виктор. Он медленно опускается на край кровати. Бледная ладонь княгини со сбитыми костяшками лежит над многочисленными одеялами. Кожа на ощупь холодная, как и всегда. Игнорируя недоуменный взгляд лекаря, король берет Жаклин за руку. Голод, сосущий кишки беззубыми деснами, исчезает. — Один отвар? Врач устало потирает глаза. — Король, благородные леди страдают частыми приступами истерики, и это не требует особого лечения, — наконец выдыхает он, чем вызывает невероятное раздражение. — Я не думаю, что господин доктор хотел оскорбить леди Леруа, милорд, — осторожно вступает в разговор Джорджи, всегда тонко чувствующий, когда Виктор близится к тому, чтобы отдать приказ, про который пожалеет. — Предполагаю, что лекарь хотел сказать, что утомление нужно лечить не лекарствами, а через сон и крепкий, сладкий чай. Просто неудачно выразился. Если бы не слуга, врач уже давно бы отправился на распятие над дворцовыми воротами. Но Джордж говорит резонно и спокойно; а идиот-доктор едва ли даже предполагает, какую неожиданную ценность король видит в Жаклин. Виктор медленно кивает. — Сообщите немедленно, как Жаклин очнется. Джордж, призови собрание в тронный зал. Слуга кланяется и покидает будуар, чтобы исполнить приказ. Элеонор и придворный врач тоже удаляются; доктор на ходу объясняет, как приготовить отвар. Когда комната пустеет, Виктор глупо, по-мальчишески надеется, что Жаклин откроет глаза, и тогда он поймет, где допустил промах. Меньше всего во вселенной он хотел обидеть княгиню — жемчуг её рыданий пускай и прекрасен, но он для него почти что яд. Её ладонь кажется удивительно маленькой в его грубой руке, спрятанной за кожаной перчаткой. Он вспоминает, как пальцы Жаклин скользили по его телу, смывая кровь и прогоняя каждым прикосновением проклятие; она делала все, чтобы ему полегчало, а он, великий и идиотский король, не способен ей помочь даже в простом обмороке. Все, что Виктор может делать — это ждать, пока девушка очнется. Но мужчина не привык сидеть, сложа руки. Если нельзя облегчить тайное страдание Жаклин напрямую, то он займется тем, что выходит у него лучше всего: насилием. Тронный зал давно не омывала кровь. Придворные дамы и мужи забыли, что значит дрожать от страха, и разучились уважать приказы своего короля. Но это легко исправляется. Виктор принимает решения, поднимаясь на ноги. Но перед тем, как уйти и оставить Жаклин одну, — конечно, только убедившись, что за дверями стоит конвой стражи, — он опускает поцелуй на ладонь княгини. Обветренные губы обжигает её горный холод; она южанка, но в её жилах течет настоящий лед. — Пожалуйста, приходи в себя побыстрее, — очень тихо выдыхает король. Ему кажется, что говорить эти слова вслух совершенно необязательно. Глупо, но он чувствует невидимую связь между собой и Жаклин. — Я уже скучаю за тобой, мой друг. У Виктора так давно не было даже товарищей — только прихвостни и слуги. С тех самых пор, как он стал королем в неполные четырнадцать лет: мальчишки, с которыми он тренировался, стали его сторониться, а девчонки, с которыми он изучал письмо и литературу, неожиданно перестали смеяться с его кривого почерка и перебрасываться с ним записками. Все они кланялись и прятали глаза — молчаливо приветствовали своего нового короля, которого до смерти боялись. Ведь только зверь убьет собственного отца. Неприятное воспоминание, давно загнанное в самый темный угол памяти, оживает. Арбалет не должен был выстрелить. Виктор передергивает плечами и отгоняет от себя бесполезный морок прошлого, которое нельзя изменить. У него есть день текущий и грядущий, чтобы отыскать себе иную славу: в настоящем он собирается наполнить дворец металлическими запахами крови и отыскать того, кто осмелился совершить покушение на Жаклин. В будущем же король слабо надеется, что княгиня позволит зазвучать свадебным колоколам. Он хочет Жаклин во всех бесконечных значениях этого слова. Её чудесные, удивительные способности, заживляющие раны. Её хрустальный смех, когда она вскидывает подбородок и закрывает глаза. Её неподдельную кровожадность и азартный дух. Её время, её внимание, её душу — её тело, если уж на то пошло. Её любовь, если она способна любить. Виктор не понаслышке знает, что многие женщины не способны на это. Таким женщинам приходится притворяться: делиться лаской и нежностью с противными им людьми. Но они никогда не полюбят тебя, как мужа, даже если ты предложишь им целый мир. Они просто родились такими; так было с Изабелль, и сердце юноши долго болело, пока он принимал этот факт. Проходит год, а Виктор все не может понять, была ли пропажа подруги несчастным случаем или спланированным побегом. Конечно, он надеяться, что второе — но тогда почему от Изабелль ничего не слышно? Она бы наверняка нашла способ незаметно передать в замок письмо. Когда король спускается в тронный зал, дворяне уже чинно восседают на скамьях между колоннами. Он замечает несколько порядком надоевших лиц, когда садится не на трон, а на ступень помоста, окружающего его. — Мне стало известно, что на княгиню Леруа, дочь союзного князя, вчера произошло нападение, — звучно начинает Виктор, внимательно осматривая зал. Внешне никто не выдает волнения, а лишь удивление; некоторые графские дочери даже искренне пугаются. — И хотя это преступление требует расследования, я собрал вас здесь не для того, чтобы вершить правосудие. Я собрал вас здесь, чтобы напомнить вам, что я ваш король, и мое слово священно. Кто-то желает напомнить мне, что я приказал два вечера назад? Повисает тяжелое молчание. Но зал взрывается криками недовольства, когда в зал входит Джорджи, несущий ножны с мечом короля, и закрывает тяжелые двери на ключ. — Что, у всех коротка память? — Виктор взвешивает в ладони меч. Он давно не держал его в руках; больше уделял внимания на тренировках копью и арбалету — или когтям, который, как оказалось, могли разрезать железо доспехов. Когда он поднимается на ноги, то и знать встает тоже; так того требует дворцовый этикет. Он медленно вышагивает перед искаженными лицами, перед напудренными парика и закрученными усами, и останавливается у чей-то длинной юбки, расписанной желтыми розами. Кажется, это девица, которая чуть не залезла на трон, когда просила, чтобы кровавая диадема досталась именно ей. Что ж, это неплохой первый выбор. — Тогда я повторю его: никто и ни при каких обстоятельствах не смеет нарушить безопасность княгини, или «упаси вас Зверь, я украшу тронный зал девичьими головами на пиках». Взмах меча и жаркие капли крови падают на лицо и охотничий костюм. Он жадно слизывает их с губ — и откидывает упавшую под ноги голову под трон. Истерические крики и хаотические движения — кажется, будто бы он потерял контроль над тронным залом, но стража быстро возвращает знать в рассудок прицельными толчками в солнечные сплетения и несколькими тяжелыми пощечинами в металлических перчатках. — Головы — множественное число, — вздыхает он и тотчас срывается на крик: — На колени! Придворные дамы и мужи падают на четвереньки, что-то неразборчиво моля о пощаде. Он замечает леди Ви и её раздражающую дочь, которую почему-то пророчат в его будущие жены. — Смилуйтесь, милорд, молю вас, — шипит старая сваха. Виктор вспоминает, как она старательно готовила для Изабелль замужество с южным королем, Пиритом. Он восстанавливает в памяти образ жены Пирита: худой, как скелет, хрустально хохочущей, когда он бросил её новорожденного ребенка в огонь. Этот смех… Подумать только, что этой больной, истекающей кровью женщиной могла стать Белль. — Мне жаль, — заносит меч мужчина над склоненной головой Жизель. Но металл рассекает не лебединую девичью шею, а материнское запястье. Половина ладони леди Ви, которой она попыталась остановить меч, плюхается на пол. Голод подкатывает к горлу рвотными позывами. Сваха исступленно орет, и крику вторит её дочь. Громкий звук раздражает. — Просто прижгите ей рану и приведите в тронный зал, — кивает Виктор Джорджи. Прислужник мгновенно поднимает леди Ви, все еще находящуюся в сознание, на ноги и уводит за двери. Она оставляет за собой широкий след крови. — Милорд, мы просим о милости, — проносится через зал мольба. Кажется, знать уяснила урок и вспомнила собственное место; тогда Виктор присаживается на трон и кладет окровавленный меч себе на колени. Кровь стекает рубиновыми каплями на мягкий бархат. — Желаете милости? — криво усмехается мужчина, обнажая клыки. Он слабо беспокоится о том, чтобы скрывать признакт шахтерской хвори: напротив, пусть про то, что случилось сегодня, складут страшный миф. — Тогда говорите, кто из вас замыслил это. Но зал сохраняет молчание. Дворянство все еще стоит на коленях, упирает лбы в холодный мрамор и молитвенно возводит руки. Король — жестокий бог, и он принимает тишину за неповиновение. Если дворянство не желает сотрудничать, то жестокость — единственная благодать, на которую снизойдет небо. В зал заводят леди Ви, уродливый обрубок руки которой уже обматывает белый бинт. Она выглядит смертельно бледной, когда валится на пол, и от этого Виктор получает гадливое удовлетворение. Жизель тихо плачет, но не смеет подняться на ноги, чтобы приблизится к матери. Подвиг старой карги, чтобы защитить дочь, совершенно не впечатляет — наоборот, вызывает приступ злости: она так заботится о собственной дочери, но обижает и калечит всякую другую леди, за обучение и сватовство которой берется. Леди Ви давно стоило напомнить, что в действительности она еще одна старая женщина, которую держат под дворцовыми сводами из милости. То, что когда-то давно именно она создала королевский брак, плод любви которого оказался Виктор, уже ничего не означает. — Я жду, — барабанит король пальцами о золотой подлокотник. — Принеси мне арбалет, Джордж. Это наконец-то развязывает чей-то язык. — Милорд, а как же южанин, которого посадили в подземелье? Может, это он? Виктор и позабыл про то, что пленник существует. Но это идиотское предположение — как бы сидящий под замками человек напал на Жаклин? Хотя… Не стоит откидывать вероятность того, что у юноши есть сообщники. — Йоханнес Мальвари. Боярский сын, — подсказывает стражник, занявший на время место Джорджи. — Привести его? Конечно, король кивает. Он вспоминает, как Йоханнес вчера теснил Жаклин в угол, не желая отпускать. Она сказала, что он — старый друг. Но так ли это? Девушка выглядела исключительно радостно в первый миг встречи — и ровно настолько же растерянно и обиженно, когда юноша заговорил. Чтобы он не сказал, король этого не расслышал, — слишком бурлила его собственная кровь в ушах, — но для княгини слова определенно были неприятными. Недолгое ожидание, пока приведут пленника, Виктор скрашивает тем, что, не прицеливаясь, стреляет из арбалета над головами поднявшейся с колен толпы. Он еще ни разу ни в кого не попал, но это, как показывает практика, лишь вопрос времени. Он скрывает собственное беспокойство за жестоким поведением; ему непонятно, почему про состояние Жаклин все еще нет никаких новостей. Если это простой обморок от усталости, то видит Зверь, она уже давно должна была прийти в себя. Может, придворный лекарь ошибся? Не последние несколько часов Жаклин была рядом с ним, а Виктор не знает ни одного яда, обладающего столь отложенным эффектом. Когда пленника приводят, у него уже заканчиваются арбалетные болты. Он устало отбрасывает арбалет за трон и в этот миг Виктора охватывает неприятная дрожь; кишки сжимает когтистая рука, и хотя это знакомый голод, он несет в себе какое-то новое тревожное чувство. Королю кажется, что происходит нечто невероятное плохое, хотя перед глазами нет ничего, способного вызвать подобное тревожное чувство. Его начинает подташнивать. Йоханнесу Мальвари ночь, проведённая в подземелье, совершенно не мешает выглядеть благородно; он входит в зал, гордо вскинув рыжую голову, хотя и закован в кандалы. — Добрый день, милорд. Вы решили меня отпустить? — усмехается боярский сын, когда стража толкает его в спину и он валится на колени. Цепи звенят. — Нет, увы, — разводит король ладонями и хмурится: — Что ты знаешь про покушение на княгиню Леруа? Уверенную усмешку иностранца сменяет удивленное выражение, что через миг омывает абсолютный ужас. Он сутулит плечи, которые до того держал ровно, а его надменный, насмешливый голос срывается в едва слышный писк. Это не выглядит, как притворство. Виктор приподнимается на троне, чтобы получше разглядеть Мальвари. Он впитывает обнаженную эмоцию отчаяния, будто губка. — Она… она в порядке? — падает грязный лоб на сжатые в кулаки ладони. — Пожалуйста, северный ветер, пусть она будет в порядке. — Леди Леруа отбила нападение, — проявляет милость мужчина. И как Йоханнеса захлестнуло горе, так его и охватывает бесконечная радость. Он подкидывается и ищет глазами окно — наверное, чтобы отблагодарить дух, которому молятся южане-язычники. — Конечно, Жаклин это сделала, — горделиво произносит иностранец. Обращение по имени, без титула, заставляет Виктора вздрогнуть. Старый друг, всего лишь? Но есть время и право для ревности, и ни первого, ни второго король не имеет. Он уже абсолютно ясно, даже звериными частями сознания, понимает, что Мальвари не причастен к покушению. Но это не умаляет интерес к тому, о чем он и княгиня говорили вчера. Может, Йоханнес радуется, что покушение провалилось, потому что в этом и был его план — запугать, а не убить Жаклин. Но для чего? Чтобы она возвратилась в горную крепость? Но княгиня — почетная представительница скалистых уделов на рыцарском турнире. Это не то, чтобы она приехала в столичный дворец развлекаться по собственному желанию — судя по её вечно недовольному лицу, девушка сама считает минуты до того, как вернется домой. Виктор задумывается, какой вопрос задать следующим, когда в запертые двери тронного зала громко и настойчиво стучатся. Звук наполнен странным отчаянием. Короля захватывает отвратительное предчувствие. Снова накатывает тошнотворное, тревожное чувство. Джордж расправляется с дверными замками и в помещение влетает служанка княгини. Она пробегает через весь зал, пока не валится на ковер у подножия трона. Заплаканная, девушка принимается биться головой о ступени помоста, пока Джордж не хватает её за плечи и не трясет. Её светлая голова колыхается от плеча к плечу, будто бы она тряпичная кукла, а не живой человек. Элеонор приходит в себя после легкой пощечины — обычно исключительный садист, прислужник ударяет девичье лицо так, словно не желает это делать. — Я… — всхлипывает, утирая глаза ладонями, служанка, — я… — Что с Жаклин? — поднимается на ноги король. Он перехватывает рукоять меча; и уже совершенно неважно про позабытые манеры и дворцовый этикет. Служанка снова падает на колени и закрывает руками затылок. — Простите меня, милорд! Только не убивайте! — терпение Виктора заканчивается и он уже готовится отрубить девушке голову, как она взвизгивает: — Княгиня пропала! Сталь оружия громко звенит, ударяясь о мраморный пол. Мужчина плохо помнит, как оказывается в будуаре Жаклин; кажется, вслед доносился голос Джорджи и отчаянные крики Мальвари, чтобы его отпустили. Комната выглядит так, будто бы через её скромные стены пронесся ураган. Каждый перевернутый предмет мебели кричит про след борьбы, каждая вспоротая подушка и одеяло, из которого прорывается птичий пух. У разбитого зеркала блестят рубиновые капли крови вперемешку с жемчугом. Ковер усеян украшениями, а из маленькой коробочки, закатившейся под перевернутый туалетный столик, выглядывают склянки с переливающимися жидкостями. Яды, без сомнения угадывает Виктор. Кровавая диадема восседает среди всеобщего хаоса и разрухи на бархатной подушке. Но не украшение, купленное за баснословные деньги, желает видеть король, а Жаклин. Он даже опускается на четвереньки и заглядывает под кровать, но глупая надежда не оправдывается. Миллионы собственных отражений смотрят на него из разлетевшегося на осколки зеркала и каждое кричит, что он, всемогущий звериный король, не обладает властью в собственном дворце. Он может отправится в любой уголок завоеванной земли, в самую дальнюю провинцию, и даже там будет обладать большим влиянием, чем под замковыми сводами. Крик, вырывающийся из его горла, уже не напоминает человеческий. Горло схватывает странная удавка и Виктору кажется, будто он немеет. Зачем он только оставил Жаклин? Нужно было и дальше сидеть, сжимая её холодную ладонь. Терпеливо дожидаться, шепча глупости, пока она очнется. В этом случае бездействие оказалось бы лучшим выбором. Если бы Виктор только знал... Кто посмел это сделать? Кто и когда, если вся знать была загнана в тронный зал? Он поднимает с пола её широкий перстень, украшенный камнями из горной крепости, и надевает на мизинец. Во чтобы это не стало, Виктор обязательно отыщет Жаклин живой. Не ради того, чтобы получить излечение. А потому что это правильно, это единственное верное решение — возвратить княгиню в дворец и, если она того захочет, больше никогда её не отпускать. Его голод непомерно тяжелеет, когда он возвращается в зал, где метушится стража, допрашивая Элеонор, а Йоханнес Мальвари безуспешно просит, чтобы его кандалы раскрыли и он сам смог удостовериться, что случилось с Жаклин. Горе иностранца удушающе искреннее, и Виктор видит в нем единственного союзника. — Я не могу, не могу потерять её снова, — объясняется боярский сын одному из стражников, который остается непреклонен. Снова? Виктор не успевает осмыслить, что означает столь странное построение фразы, когда его первый самый ужасный кошмар перерастает во второй. Беда никогда не приходит одна. — Где моя дочь? — стоит железным дверям только закрыться, как выкрикивает князь Леруа. Он уже не седой старик, каким Виктор его запомнил. Он в полной броне, а его небольшая армия вооруженных до зубов горных волшебников несут за ним военными флаги. — Потому что если это какой-то розыгрыш, король тварей, я сотру с лица земли твою империю. — Она… — не успевает даже начать король, как князь прерывает его. — Моя дочь уже четыре месяца, как мертва, и я не знаю, что ты возомнил о себе, когда прислал мне это письмо. Тебе нужно спасение от шахтерской хвори? — мужчина достает из нагрудного кармана маленькую склянку, к которой тянет так же, как тянуло к прикосновениям Жаклин. — Это последний эликсир в крепости, потому что ты осквернил мой фонтан, а сейчас смеешь насмехаться над моим горем. Продолжая кричать, князь бросает флакон себе под ноги и придавливает носком сапога. Стекло трещит, но не лопается. — Так что скажи мне, дорогой король, что означало твое письмо: ты желаешь отдать мне труп моей дочери, чтобы я похоронил её и наконец-то отыскать покой? Потому что это единственное объяснение, которое я готов обменять на эликсир. — Но княжна действительно жива, сударь! Я видел её своими глазами! — пробиваясь через заслон стражи, окруживший трон Виктора, произносит Йоханнес Мальвари. — Наша Жаклин жива! Флакон лопается под сапогом, опущенным от шока. Его единственный шанс на спасение впитывает плотный ворс ковра, и Виктор срывает с себя перчатки. Что ж, теперь он воистину звериный король, до окончания правления которого остается меньше месяца. — Что..? — поднимает пушистые седые князь и хватается за сердце. Один из волшебников выпускает из руки странный золотистый свет, который обволакивает их повелителя и не дает тому упасть. — Этого не может быть. Этого не может быть, этого… не может быть. Снова лишь старик, а не гордый горный властелин, мужчина всхлипывает и закрывает лицо руками. Из-под шершавых ладоней сбегают маленькие камни лазури. Виктор неожиданно понимает, что не имеет ни малейшего предположения, что происходит; его взгляд все еще не покидает крохотное мокрое пятнышко на ковре — единственное спасение от хвори. Конечно, Жаклин жива. Он держал и касался её, и она бесконечно далека от мертвой женщины. В его памяти оживает хрустальный смех безумной жены Пирита. Её хрустальный смех; и его скручивает от иронии этой ситуации. Виктор сам принимается хохотать, хохотать и хохотать, пока не теряет равновесие и не валится с трона на помост. Его золотая корона соскальзывает с головы, но это неважно — её скоро все равно заменит терновая лоза. Смех переходит в плач. Он вытягивает свои руки, где уродливые когти отражают на матовой поверхности свет свечей, и даже не представляет, как не понял этого раньше. Ему, впрочем, уже наплевать. Когда князь снова подает голос, Виктор приподнимается на локтях, чтобы лучше его расслышать. Он обводит глазами зал — знать шокирована ровно настолько, насколько он и предполагал. И хотя эта дешевая драма должны была бы забавлять, они в ужасе. Даже не зная, что такое шахтерская кровь, для осознания плачевности всей ситуации достаточно лишь бросить взгляд на когти. — Тогда где она? Где моя дочь? — голос Георга звучит сипло. Его темный, как у Жаклин, взор, скользит по толпе. Он срывается на отчаянный крик: — Девочка моя, где ты? Покажись мне! — Горная княгиня, хотя правильно, как я догадался, называть Жаклин южной королевой, пропала, — выплевывает Виктор. Он чувствует себя обманутым. Глубоко между мыслями мужчина понимает, почему девушка решила утаить свой истинный титул — это был вопрос её безопасности, и если бы про это узнали, то ей отрубили бы голову еще до того, как она успела бы объясниться. Но это осознание не отменяет факт того, что Жаклин врала ему, глядя в глаза. Что она хихикала над его шутками, что она утирала с его тела кровь, что она уснула в его руках — и все это пока он, Виктор, был тем, кто убил её мужа и ребенка. Она или безумная, или преследовала какие-то иные цели, о которых король даже отказывается думать. Мужчина топчет цветок собственной привязанности. Он придумал себе образ Жаклин, в которой поверил и который не имеет ничего общего с действительностью. В лучшем случае, княгиня ослабела мозгами после всего, что пережила. В худшем — она готовила революцию. Не даром же девушка столько времени проводила с графскими дочерьми; кто знает, что она шептала им на уши вместе с невинными сплетнями? Зачем только она притворялась мертвой для своего отца и всей горной крепости? Это единственное, чего Виктор не понимает. С магической мощью князя, ей не было бы нужды отправляться в дворец и очаровывать короля — было бы достаточно закрыть волшебную завесу у водопада Рыдающей матери и оборвать связь между южными землями и северным королевством. Без продовольственных поставок, армия, занявшая хрустальную крепость, быстро бы ослабела и переметнулась на сторону врага. Жаклин бы вернула себе трон еще до полнолуния; ведь вся власть над Югом держится исключительно на шаткой надежде, что горный князь не предаст военное соглашение. Идиот, думает про себя Виктор. Бесконечный тупица, который поддался влечению своего проклятого тела. Он ни черта, ничего не знал про Жаклин, когда возомнил, будто бы сделает из неё свою жену. Ему просто нравилось держать её в своих руках — как ребенку, который прижимает к себе игрушку, чтобы уснуть после ночного кошмара. — Что значит она пропала? — Георг медленно смакует эти слова и хватается за сердце. Из его груди вырывается поток черного волшебства; Виктор видел такое однажды, когда бросил дитя Жаклин в костер — она выплыло из пламени и заползла ему в рот. Проклятие шахтерской хвори. Князь собирается обратить звериный королевский двор в двор зверей, питающихся друг другом. — Князь, пожалуйста, не нужно! — вскрикивает Йоханнес. Он создает вокруг себя посеребренный купол. Если все горцы такие талантливые маги, то почему Жаклин не могла даже согреть собственные руки? Темный сгусток магии собирается в большой шар под расписанными фресками потолком. — Почему? Что меня останавливает? Моя мертвая дочь ожила и снова пропала, а я так её и не увидел. И что в первом, что во втором виноват этот северный король. Зачем мне жалеть его и его подданных? Горе отца бесконечно. Он щелкает пальцами, и черная сфера стремится вниз, на толпу людей. Зал наполняют крики и плач. Виктор делает то единственное, что обязан сделать правитель, защищающий свои земли. Он жертвует собой. Проклятие, уже живущее в нем, тянется к этой гнилой, голодной энергии. В ней чувствуется странное родство; король вытягивает когтистую ладонь, и уродливые темные щупальца магии перестают кружить над головами знати. Они все, пронзительно шипя и извиваясь, стремятся к Виктору. Он призывает их к себе и они повинуются его Зову. Рожденный в день, когда наступила эра Зверя, король впитывает в себя все горное проклятие, до единой капли. Он идеальный для этого сосуд, появившийся в мир без звезд, в самый темный день за последние миллионы лет — ребенок, одно существование которого уже было плохим знаком. Чудовищная, древняя магия ввинчивается в его тело сотнями раскаленных иголок, но Виктор даже не морщится, не позволяет себе вздрогнуть. Когда первая боль проходит, когда черные волокна волшебства окружают его ноги, будто покорные псы, Виктора ощущает в своем ужасном голоде примеси доселе незнакомого чувства. Всевластие.