Все, что тебя не убивает

Будучи в пути уже пятый день, Виктор узнает забавную вещь про северное королевство: никто не знает, как выглядит король в лицо. Он представляется, как Джон, дворцовый приказчик, — еще один несчастный неудачник, направленный на поиски загадочной горной княгини, — когда входит в очередной постоялый двор, и тогда рыжая официантка предлагает бесплатное пиво. — Много же вас развелось, — доносится легкая насмешка, когда он опускается за угловой столик. Удивительные зеленые глаза переливаются под огненными ресницами, будто драгоценные камни. Виктор совершенно не удивляется, когда различает на девичьей ладони перстень королевской стражи — элитный знак, который получил каждый солдат, участвовавший при взятие южной крепости. Он знает, каково это — забыть про долг и честь ради улыбки красивой девушки. — Наверное, это очень важная леди, — предполагает официантка, когда Виктор вежливо отказывается и от бесплатной выпивки, и сомнительной свежести мясной похлебки, пускай и пахнет она исключительно соблазнительно. Мужчина давно не ел — боится оставить кровавый след, по которому дворец легко поймет, куда и зачем он направился. — Или очень красивая, — и хотя таверна полнится людьми, а работа кипит, девушка садится на соседний стул и заговорчески подмигивает: — Тебе известно на поиски кого тебя отправили, Джон? Если ты расскажешь что-нибудь интересное, я открою тебе секрет, как найти озеро, что светится. Если это источник яркой вспышки, что озарила горизонт тогда, когда он растерзал Стефани на кусочки… Он ведь просил северный ветер подать знак, где отыскать Жаклин, и это не могло быть простое совпадение… Первый раз за долгие дни пути Виктор полагает, что напал на след. Мысли, до того уже голодные и медленные, омывает охотничий азарт. Он сжимает ладони в кулаки и делает глубокий вдох — обычно поспешная радость выливается в скорое горе. Стараясь звучать устало, чтобы официантка не поняла, что он бы целый мир выменял даже на самое размытое указание, где скрывается Жаклин, Виктор аккуратно произносит: — Да откуда мне знать? — он слишком долго молчал, и собственный голос напоминает сухой рык, а не человеческую речь. — Говорят, это княгиня горной крепости, и если она не отыщется, то север захватит война. Девушка закатывает глаза. — Мне это неинтересно, — она демонстративно фыркает и отодвигает стул. — Если тебе нечего сказать, то я пошла. Не занимай стол, если не собираешься ничего заказывать. Нужно действовать быстро. Если она каждый день встречается с солдатами и охотниками, направленными на поиски Жаклин, то чтобы он не сказал, это все равно окажется скучно, неинтересно или то, о чем она уже знает. Нужно было рассказать, как король дорожит Жаклин; как он, жалкий влюбленный придурок, не ест и не спит, ожидая новости о том, отыскалась ли она. И что когда король наконец-то засыпает, он видит только один единственный сон: он целует манящий, дразнящий призрак и надеется не проснутся. Северный ветер, какой же Виктор глупец. Он говорит себе, что Жаклин обманщица с исключительно сомнительными целями, — чего только стоит шкатулка с ядами. Но воспоминание о том, как счастливо она смеялась, когда сбежала от дворцовой жизни в охотничье угодье, оживает в памяти хрустальными колокольчиками. За шанс еще раз увидеть, как княгиня расправляет плечи и скидывает с себя вечное усталое недовольство, Виктор променяет и целый мир. Ведь тогда это не было притворство — тогда, когда девушка вскинула арбалет и спустила курок, побеждая в пари. Это не было притворство, и Виктор особенно хорошо понимает это сейчас, потому что все еще живой. Жаклин просто позабыла про месть: ведь месть — это то, ради чего она приехала во дворец. Виктор дурак, но не идиот, и он осознал это сразу, как увидел морфий и цианид между сосудами с духами. Мечась между подушками бессонными ночами, мужчина пытался понять, почему Жаклин не нанесла смертельный удар за бесконечное количество раз, когда представлялась возможность, — ведь вел он себя удивительно беспечно. Может, это просто везенье. А может, несмотря на искусную ложь, Жаклин не жестокий и расчетливый стратег, а напуганный и искалеченный человек. В отмщение нельзя заново отыскать смысл жизни. Виктор считал наоборот, пока не завоевал континент, но даже так не заслужил ни капельку материнской любви. Официантка еще даже не поднимается на ноги, когда король бросает на стол кошелек. Он даже не звенит, до того наполненный монетами, и тогда зеленый взгляд девушки озаряет жадность, и до того драгоценные камни превращаются в болотные огни. — Хорошо, уговорил, — посмеиваясь, она утягивает кошелек в грязный передник. — Проводник уже давно не показывался, но мне известно, что озеро где-то между заброшенными кратерами. Тебе придется отправиться в лес. Не прощаясь, мужчина покидает постоялый двор до того быстро, что забывает про осторожность. Что ж, если кто-то и расскажет, что он двигался, как зверь, это едва ли принесет неприятности. Виктор слышал, что дворец погрузился в распри, и кто бы временно не занимал трон, он едва ли будет заниматься поисками пропавшего короля — наоборот, молится, чтобы он не нашелся. Власть вернется, когда он отыщет исцеление. Когда найдет Жаклин. … Дорога в лес — прямая. Он бесконечно устал существовать, и поэтому бредет через колючие заросли и подтопленные тропинки, совершенно не обращая внимание на свирепый ливень. Ему хочется есть и умереть, и он слабо представляет, взаимосвязаны ли эти желания, или он просто утомился настолько от горечи пустых поисков и от тлеющей огнями ненужной влюбленности, что видит спасительный покой в смерти. Виктор никогда не был настолько драматичен — даже бросаясь в неравный бой, даже первым выступая во главе многотысячной армии, он не призывал к себе смерть так, как делает это, шагая по сосновому лесу. Он видит призрак Жаклин за каждым деревом. То обрывок её небесно-голубого платья, которое она носила только в его сне, то прядь её длинных каштановых волос, которые, Виктор почему-то знает это и помнит, она мечтает обрезать по плечи. Он полагает, что это будет ей к лицу — хотя ей, хранящей в себе спасение от его хвори, подошел бы и мешок из-под картошки. Ему мерещится её голос, её хрустальный смех, одинаковый что в абсолютном безумии, что в искренний момент радости. Но каждый раз, когда Виктор оборачивается на звук, он обнаруживает только пустоту и разноцветные вспышки перед глазами. Он так голоден, что забывает, как дышать. Он снимает с себя плащ и сапоги, он опускается на колени и сидит так целую вечность, раскачиваясь из стороны в сторону. В последний раз он ел тогда, когда убил Стефани, и это было вечность назад. Он съел свою лошадь, когда подъехал к этому забытому пограничному городу, но этого хватило на короткие полчаса, что он беседовал с официанткой. От неё пахло кухней. Он мог заманить её на задний двор, пообещав деньги, и разорвать на куски… Его бьет невыносимая дрожь. Проклятие, которое он впитал, которое обрело дом под его пустыми ребрами, вырывается наружу черными угольными слезами, и отравляет землю, которой касается. Дым клубится из-под его босых ног, он поднимается столбом вверх в серое свинцовое небо, и если не успокоиться, если не взять себя в руки, Виктор заразит шахтерской хворью каждого зверя в этой чаще и каждого человека в этой деревне. Он падает на бок, — смолистая пена вытекает из уголков его рта, — и бьется в конвульсии, пытаясь подчинить чудовищную энергию. Когти входят в его податливое горло, как в масло, и он тянет, тянет и тянет, пока не разрезает себе связки, — пока не затыкает собственный отчаянный крик и не захлебывается кровью, что на вкус, как помои. Проклятая горная магия отвечает на его страдания, и возвращается под контроль, принося с этим новую волну агонии. Он выгибается дугой, — его позвонки лопаются от напряжения, — и падает на бок, закатывая глаза. Но смерть не приходит. Дождь заживляет его раны, — они затягиваются серебряными нитями, — и когда Виктор делает судорожный вдох и его легкие раскрываются с хлопком, он желает подняться на ноги и с силой врезаться в дерево. Биться и биться головой, пока не размажет череп в кашу, — тогда этот проклятый ливень, не дающий себя убить, не сможет вернуть эту массу плоти и крови к жизни. Чем больше Виктор дышит, чем больше моргает, чем мокрее становится его разорванная рубаха и волосы, тем слабее становится марево. Проклятие отступает, возвращает ему его собственные мысли, совершенно не наполненные мечтами про погибель. Виктор постепенно приходит в себя — уже не такой голодный от собственный крови, уже не так отчаянно желающий смерти, — и медленно поднимается на ноги. Каждая мышца ноет и болит, а горло сжимает терновый венок. Шатаясь, мужчина делает первый неуверенный шаг. Просвет между деревьями заполняет белоснежная вспышка. И тогда его разум окончательно яснеет. Виктор бросается на свет, на последний отблеск надежды в его не-жизни и не-смерти, в бесконечном проклятом лимбо. Он на свет — будто моль на пламя. Протискиваясь между соснами, перепрыгивая через овраги, — кажется, какую-то часть пути Виктор даже проводит на четвереньках, потому что так быстрее, потому что так он лучше различает запах болотистой воды, что наполняет озеро. И когда мужчина выкатывается на илистый берег и оказывается прямо у бурлящей поверхности, вся его жизнь сосредотачивается в одной точки времени. Под водой светло, как в самый ясный день. Но его привлекает совсем иной блеск — похожий на перышко медальон, и Виктор ныряет все глубже и глубже, пока не находит между камнями обрывок светлой ткани. Он разворачивает сукно и воздух покидает его легкие. Нет. Этого не может быть. Он беззвучно кричит под водой. Её опухшее, полусгнившее лицо, всегда зачаровующее недоступной красотой, её выпуклые, наполненные личинками глаза, когда-то бывшие зелеными, как свежескошенная трава, скатавшиеся рыжие волосы и расцарапанные руки. Её разваливающийся скелет. Её труп. Изабель мертва. Взгляд притягивает блестящий камень на груди, в которой копошатся дождевые черви. Он срывает тяжелую цепь со вздутой кожи; в ладонь ложится красивое украшение-подвеска, утяжеленное изумрудами. Его подарок Изабель на совершеннолетие — символ дружественной привязанности. Виктор не помнит, как обнаруживает себя на берегу. Он просто приходит в сознание, пока катается на спине между камнями и гнилыми водорослями, и немо кричит. Как бы мужчина не старался, его рот не покидает ни единый звук — только приглушенные стоны. Он сам забрал у себя голос, когда впился когтями в горло. Изабель мертва. И это дело рук леди Ви, и он не успокоится, пока не отомстит. И если Изабель мертва, и если Изабель мертва, то… Виктор снова кидается в мутную, грязную воду, даже не набирая в легкие воздух. Он просто не может умереть, он отказывает себе в смерти, — и борясь с чувством удушья, ныряет на самое дно. Его надежда отыскать Жаклин живой меркнет, как и озеро, просто выключается в один момент, будто волшебник щелкнул пальцами. Вода, до того светлая и прозрачная, погружается в абсолютный мрак. Но в последний миг Виктор различает короткие пузырьки воздуха между сваленными шахтерскими тележками, и делает отчаянный рывок. Наощупь он находит что-то — гладкое, странное, не похожее на камень. Он едва различает бледное, тонкое запястье, не тронутое трупными пятнами, и тянет его на себя. Жаклин. Еще толчок, еще рывок, и в какую-то отчаянную попытку Виктор наконец-то прорывает поверхность озера, прижимая к себе самый драгоценный груз. Он аккуратно, но поспешно кладет Жаклин на илистый берег. Она не выглядит мертвой, — и это смущает, и это удивляет, и это заставляет сжать когтистыми пальцами шею, пытаясь отыскать отголосок пульса. Бурые, грязные пальцы скользят по лицу, которого не коснулось разложение. В его ладонь ударяется короткий теплый выдох. Виктор думает, что он сошел с ума, но когда он прикладывает ухо к груди Жаклин, он различает короткий, прерывистый пульс. Но эта лучшая в мире симфония затихает. Он приносил только смерть и разрушение. Он не знает, каково это — дарить жизнь, но ради горной княгини, Виктор готов попытаться. Мужчина прикладывается к синюшным, холодным губам, соленым на вкус, и выдыхает жизнь в легкие, полные илистой воды. Он ритмично, сильно, до скрипящих под ладонями ребер, давит на девичью грудь, пытаясь запустить сердцебиение. Ему нужен всего один удар, один вдох, чтобы сотворить чудо. Проходит минута, другая, но ничего не происходит. Виктор не сдается, не дает себе расслабиться ни на миг. Северный ветер не заберет Жаклин обратно, как бы исступленно он не качал деревья. Еще один вдох, еще одно нажатие, и в ладони, словно бы смирившись, единожды отбивается пульс. Жаклин закашливается, и Виктор переворачивает её на бок, не веря в собственную удачу. На песок выходит вода, водоросли и янтарные капельки яда. — Виктор, — всхлипывает она, когда он сгребает её в объятие — когда он убеждается, что она дышит, что она живет, что она улыбается и плачет. В отличие от Изабель, так и оставшейся на дне. Его охватывает жуткая истерика. Он беззвучно рыдает навзрыд; так, что кажется, будто его рвет изнутри, будто кишки скручиваются в узлы. — Не плачь, не плачь, — едва понимая, утешает его Жаклин. Он находит приют между её острыми ключицами, и первый раз за сотни прикосновений, её тело отдает ему тепло. — Не плачь, пожалуйста, только не плачь. Но Виктор всхлипывает громче и пронзительнее; он сжимает в пальцах медальон Изабель и не понимает, как он мог это допустить. Прийти в реальность его заставляет осознание того, как чертовски сильно Жаклин дрожит. Она насквозь, до последней нитки потрепанной ночнушки, промокла. Её волосы липнут к её голым плечам; с них стекает дождевая вода. Туда, куда падают капли, прорастают лютики.