Все, что тебя не убивает

Небо уже давно наполнилось звездами, сегодня удивительно яркими, а Виктор все еще держит путь на север, не останавливаясь, чтобы передохнуть. Он, все еще не растерявший звериное чутье, легко ориентируется между мрачными, кажущимися одинаковыми соснами. Усталость не чувствуется. Уже гнев, а не проклятие, подпитывает тело. Как бы Виктор не пытался успокоиться, каждый раз, когда он моргает, перед глазами возникает кошмарный морок: лицо Изабель, вздутое и покрытое трупными пятнами. Он предпочел бы не знать про это; предпочел бы наивно полагать, будто бы Изабель сбежала на восток, надела брюки и отыскала жизнь, о которой мечтала. А не нашла смерть, гадкую, неправильную, несправедливую погибель просто из-за того, что она и Виктор были близки. Конечно, это сделала леди Ви; кому бы еще хватило смелости? Старая карга, желающая власти… Думающая, что интригами и заговорами она породнится с королями и императорами. Но нет. Виктор отыщет, где леди Ви спрятала дочь и заставит смотреть, как Жизель умирает. Он вновь обратит столичный дворец в костяную пыль, чтобы отомстить. За себя, за Изабель и за Жаклин. За незаслуженную ненависть матери и за арбалет, который почему-то выстрелил. Но когда раздается протяжный всхлип, уже не план изощренной мести занимает мужские мысли, нет. Он беспокоится про единственное важное, единственное ценное, что осталось в жизни, — он отчаянно прижимает Жаклин к себе, пытаясь согреть, но она уже давно не приходит в себя. Лихорадка княгини крепчает каждый миг; она тихо стонет и неразборчиво шепчет, дрожа, будто осиновый листок. Виктор боится, что он потеряет Жаклин еще раз. От беспомощности тошнит. Вина расползается между мыслями, будто инфекция. Что, если это он причина того, почему Жаклин так плохо? Что, если это его страсть и его жадность, его похоть и его эгоизм сделали так, что она ослабела до того, что едва дышит? Виктор не понимает, что произошло, когда он поцеловал Жаклин, — он лишь почувствовал, как проклятие теряет мощь, — но это подарило исцеление. Голодная боль, до того жившая под ребрами, исчезла, а сознание наполнила неожиданная ясность, — случилось то, про что он мечтал и на что надеялся. Но цена, что он заплатил… Что заплатила Жаклин… Княгиня закашливается и стонет так жалко, так протяжно, что душа разрывается на части. Она сжимает ладони в кулаки и морщится, будто бы от боли; дыхание прерывистое и наполненное свистами. — Держись, — просит Виктор отчаянно, не зная, слышит ли девушка. Он надеется скоро отыскать ночлег — до того, как станет поздно. Княгиня беззвучно шевелит сухими, раскрасневшимися губами. В ответ на это мужчина ускоряет шаг. Виктор не знает, сколько еще идет, когда натыкается на затерянный между деревьями монастырь. Покосившаяся постройка выглядеть заброшено. Он пророс кустами и дикими травами, но это неважно — ржавая дверь легко открывается, стоит только толкнуть. Мужчина опускает Жаклин на алтарь, заставленный тлеющими свечами, и замирает, не зная, что делать. Еще ничего не пугало так сильно, даже самый неравный бой. Он боится потерять Жаклин, едва обретя. Дрожащими руками, Виктор осторожно убирает мокрые пряди, закрывающие лицо княгини. Она перехватывает его ладонь ледяными пальцами, и он замечает, что подушечки её ногтей потемнели. Его охватывает жуткий, нечеловеческий страх. — Пожалуйста, не уходи. Не бросай меня, — он ощущает, как слабеет рука Жаклин. — Я только отыскал тебя. Умоляю. Я… Её пульс — единственная мелодия, которую он готов слушать до конца жизни, но её звучание становится все тише и тише. Он сухо целует Жаклин в горячий лоб — глупый, верящий в сказки мальчик. Но порой любви недостаточно. — Помолись, Виктор, и может небо услышит тебя, — доносится хриплый голос. Скрипит дверь исповедальни. — Откуда..? — он оборачивается, готовый рвать и метать, готовый на что-угодно, лишь бы пульс Жаклин вновь застучал под пальцами, и замирает между угрозами и мольбами. На лицо падает тень. Призрак жизни, что он похоронил, загораживает собой единственное окно маленькой часовни. Прямой женский силуэт стоит перед слепыми иконами и приветственно разводит руки, которые никогда не приносили тепло, а только били и щипали. — Ты возмужал, сынок, — говорит, мягко улыбаясь, единственный монстр, которого Виктор боится. — Но все еще такой же плакса. Леди Инесс всегда была красива, — единственная черта, которую он унаследовал, — но это была красота, вызывающая богобоязненный страх. Она хотела дочь или даже собачонку, даже уродливое склизкое существо, кого-угодно — но родился Виктор; родился в несчастливый день под беззвездными небесами, и обрек мать на вечный шепот, ударяющийся в затылок. Мать, которую он оставил гнить за монастырскими стенами, когда взошел на престол; когда завоевал первый клочок чужой земли и осознал, сколько безграничной власти скрывает лезвие сабли. Мать, которая, он так надеялся, давно умерла, в действительности не постарела ни на день. Он судорожно пытается понять, как так вышло. Когда карты в голове складываются в единый атлас, тихо чертыхается. Ища Жаклин он забрался в настоящую глушь — но даже не представлял, что в такую глубокую. — Я не молюсь никому, кроме самого себя, — рычит он, ощущая странное, злое и острое чувство, растущее в груди. Бог, в руках которого умирает человек — это жалкое посмешище. Северный ветер бьется о крышу монастыря, хохоча. — Южанка, — присаживается мать на противоположный край каменной скамьи, заглядывая в смертельно бледное лицо Жаклин. Она не реагирует на это — даже не кривится, когда морщинистый руки давят на веки, повинуясь закрыться. Но княгиня еще не умерла — он знает это точно, вдавливая когтями в запястье, где еще бьется пульс. — Девочка не доживет до того, как заалеет рассвет, Виктор. Мне жаль. — Заткнись, — коротко отрезает мужчина. Он не верит в это, как и не верит в то, что матери жаль. Рот наполняет кровь, кажется, он порезал язык. Но собственная боль отходит на второй план; как и судорога, сжимающая живот, как и присутствие матери — ничего не важно, пока Жаклин Леруа не очнется. Он нырнул в озеро во второй раз не для того, чтобы она умерла от лихорадки. Она пережила уже вторую смерть не для того, чтобы скончаться от слабости. Если Виктор и знает что-то про Жаклин точно, так это то, что она боец. Воин, против которого он, не знающий поражение великий завоеватель,побоялся бы выйти на дуэль. Паникуя, мужчина вливает в рот Жаклин содержимое собственной фляги; девушка закашливается, отказываясь глотать почерневшую от времени кровь. Бурая и густая она вытекает тонкими струйками на белоснежное сукно ночной рубашки. — Я лишь помогаю. Мы давно не виделись, и дороги привели тебя ко мне. Зачем, как не для того, чтобы я утешила тебя, когда северный ветер заберет последний вдох южанки? — вздыхает устало леди Инесса и рукавами сиреневой рясы утирает подтеки крови. — Заткнись, или я заткну тебя навечно, — он уже давно не воспринимает это существо, как мать. — У тебя тонка кишка, — улыбается изгнанная королева. Она разглаживает спутанные пряди Жаклин. — Ты, отцеубийца… Выстрелил в затылок, когда папа отвернулся… — Это была случайность! — взрывается Виктор, захлебываясь слезами. Он держал это в себе не один год и устал скрывать. — Папа знал это! Он простил меня! Он простил меня! Ты слышишь, мама? Он! Простил! Меня. Мир слишком громкий и слишком жаркий, слишком мокрый и слишком сырой, слишком холодный и слишком тихий. Так много, много, много, много, много, много, много…Так много, много, много всего, что он не контролирует: собственные мысли, собственное дыхание, утихающий пульс Жаклин и вновь открывающийся рот матери. Утихающий пульс Жаклин; это одно единственное, что неожиданно заставляет осиный рой, наполняющий сознание, успокоится. Виктор плотно сжимает девичье запястье, слабо беспокоясь, что когти пробивают алебастр кожи — он отчаянно ищет еще хотя бы один удар. Но воцаряется тишина. Визжа, будто больная собака, он прижимает ухо к груди княгини. Алтарные свечи гаснут, когда двери церквушки распахивает северный ветер. — Нет, нет, нет, нет, — как заклинание, что отрицает ход времени, пронзительно шепчет Виктор. Он трясет Жаклин за плечи, и голова девушки трясется, будто бы она тряпичная куртка. — Нет, нет, нет, нет, нет..! — Не расстраивайся, сынок, — открывает мать объятие, словно оно одно может исправить все плохое, что она сделала. Он вспоминает, что обещал сделать, если она скажет еще хотя бы слово. Звериный король не разбрасывается словами. Без жизни нет смерти. Без проклятия нет исцеления. Виктор понимает это внезапно; но на миг позже того, как вонзает в живот матери когти, и она, шипя и задыхаясь, падает на пол. Он не собирается дарить ей милость быстрой смерти — он с наслаждением смотрит, как она ползет между выстроенными в стройные ряды скамьи. За ней тянется бурый след крови — как тогда за отцом; и это она, она протянула в руки арбалет, который почему-то выстрелил. Тело, что извивается от боли под фиолетовыми рясами, накрывает черный туман. И когда от матери остается лишь мятое одеяние и золотая брошь, Виктор подзывает дым к ноге, будто послушного зверька. Он проклинает себя заново, когда вбирает проклятие; оно вновь устраивается между опустевшими ребрами и искривляет челюсть клыками. Но с чувствами всевластия и вседозволенности возвращается еще одно, от которого он успевает отвыкнуть; оно колется, режется и болит, заставляя сутулить плечи. Голод. Голод, который успокаивает всего один звук. Жаклин делает резкий и глубокий вдох. Из натекшей на алтарь воды вырывается полевой цвет: васильки, ландыши и незабудки. Виктор понимает, что она будет жить. Он не собирается оставаться под монастырскими стенами еще хотя бы миг; но перед тем, как взять Жаклин на руки и уйти, окончательно отбрасывая от себя человечность, Виктор опускается на корточки и сжимает золотую брошь матери в кулак. Она рассыпается в пыль; и возможно, только возможно, пророчество не врало, что королевское дитя, родившееся под пустыми ночными небесами, обречет северное королевство на гибель. Через час пути наконец-то показывается егерская хижина, хозяин которой давно сросся костями с лесными корнями. Это неважно; ничего не важно, когда ты бог. Виктор опускает Жаклин во влажную постель и выходит на крыльцо. Сквозь горизонт, усеянный соснами и редкими, маленькими домами, виднеется дворец. Он вернулся к тому, с чем начал — он возвращается в королевство, все еще проклятый и больной. Но стоит только обернутся на Жаклин, спокойно спящую под двумя пуховыми перинами, как Виктор осознает, что он не прав. Он возвращается домой со всем, о чем-либо мечтал — абсолютной властью и такой же любовью.