Все, что тебя не убивает

Ненависть пульсирует между висками, и только лишь вид чужой крови возвращает спокойствие. Она смотрит, как осколки врезаются, залезая под кожу, в лицо леди Ви, и это приносит странное удовлетворение. — Я заставлю тебя съесть Жизель, — мурлыча каждое слово, шепчет девушка. Старая карга пахнет дорогими маслами и изысканными духами; но когда леди Ви в отправится в подземелье, она будет благоухать фекалиями — уж что, а это княгиня точно обеспечит. — Я заставлю тебя мечтать о смерти, но каждый раз, когда ты задумаешь сбежать от меня, я буду возвращать тебя к жизни. И так, пока мне не надоест — а мне редко что надоедает, леди Ви. Старая сваха всхлипывает; за серыми глазами вспыхивает, будто деревянный храм, осознание, что Жаклин не шутит. Что она в действительности может это сделать. И тогда слеза перестает в истерическое рыдание. Удовлетворившись, княгиня поднимает на ноги. Она оглядывается на зал, где страх и возбуждение смешались в опасный коктейль. Так вот, как ощущается власть — пьяно, терпко и сладко одновременно. Когда Виктор и она встречается взглядами, Жаклин ожидает увидеть что-угодно, но не полный гордости оскал. Не находя, куда сесть, — потому что когда адреналин исчезает, остается только усталость, все еще пахнущая затхлыми озернами водами, — девушка оборачивается на трон и опускается на золотой подлокотник. Когда-то, — думает она, — она сядет в это кресло, обитое черными бархатными тканями, уже по-настоящему. Лицо короля приобретает странное выражение, и Жаклин чувствует, как щеки раскрашивает предательский румянец. — Уведите леди Ви в каземат. И слугу Джорджи тоже, — отдает Виктор приказ. Стражники немедленно приходят в движение. Механизм вновь работает, — хаос обретает правителя. — За предательство и за убийство, они будут казнены: сцена их повешения откроет маскарад! И хотя мужчина забывает про Элеонор, Жаклин все равно нравится это слышать. Что ж, тогда служанка и она разберутся сами. Зал взрывается аплодисментами, которые диктует страх, а не уважение; но знатные леди и мужи все равно выглядят не так обеспокоенно, как до того, как Виктор подал голос и объявил про собственное возвращение. Потому что если он вернулся, королевство будет жить. Потому что если королевство будет жить, не придется воевать, не придется защищать фамильный дом и не придется отстаивать титул — потому что тогда можно возвратиться к привычной сытой и довольной жизни. А еще люди любят жестокость и зрелищность и чужая казнь, открывающая грандиозный бал-маскарад… Что ж, это точно не забудется. Еще какое-то время Виктор принимает лживые сладкие речи, где-то даже внимательно кивая. Он садится на трон и вытягивает босые ноги в грязи и крови, на которые знать косится, не скрывая отвращение. Жаклин думает, что стоило бы встать; что она не имеет никакое право восседать так, по правую руку короля. Но Виктор показывает, что она ошибается. Он опускает ладонь на бедро девушки, едва прикрытое обрывками ночной рубахи. И делает это совершенно буденно, не обращая внимание, как знатная леди, расхваливающая чудесное возвращение блудной княгини в дворец, едва не проглатывает язык. Черные когти ложатся на белый алебастр кожи, — и это абсолютно восхитительный контраст, повторяющий цветами тронный зал. Может быть, статус фаворитки это не так уж и плохо, потому что каждый герцог и маркиз, каждая графская дочь и боярский сын низко кланяется не только королю, но и опускается в поклон и перед Жаклин тоже. Она мечтала про это целую жизнь. Но эйфория проходит, когда Виктор резко хлопает в ладони и поднимается на ноги. Прибегает слуга, чем-то напоминающий Джорджи. Жаклин вспоминает, что это паж, что обслуживал ужин, на который приходил ювелир. — На сегодня все. Убедись, что в дворец вернется порядок, — безымянный юноша только и успевает, что кивать. — Мне нужно навестить военный совет — а ты покажи княгине новый апартамент. Виктор встает, и толпа, уже заметно поредевшая, вновь разлетается между колоннами, чтобы освободить путь. Жаклин не хочется, чтобы он уходил. Чтобы они расставались — потому что первые дни новой, уже третьей жизни, она провела, практически всегда держась за мужскую ладонь. Это признак слабости. И несамостоятельности. Поэтому она плотно сжимает челюсти и тоже поднимается на ноги, готовясь следовать туда, куда укажет слуга. Только бы не в старый покой — она свихнется, если случайно заметит между мраморными плитками даже призрачный след собственный крови. — Я найду способ сделать так, чтобы мы не расставались, — оборачивается Виктор. Он нерешительно замирает между ступенями, что объединяет помост и зал. — Если это то, что пока тебе нужно. — Нет. Я справлюсь, — врет Жаклин. И она верит в это — верит, пока слуга показывает новый будуар, роскошный и большой, имеющий собственный балкон и даже купальня. Верит даже тогда, когда служанка, имя которой она не удосуживается запомнить, приносит горячий таз с душистыми травами, вычесывает запутанные пряди в аккуратные косички и предлагает переодеться в приятный бархатный пеньюар. Сказанное превращается в ложь только тогда, когда прислуга уходит, закрывая за собой двери, и Жаклин остается сидеть, глядя в собственное зеркальное отражение. Она искупалась и переоделась. Она даже поела, вкусные горячие булочки, которые прислал Виктор, и приторно-сладкий чай, который порекомендовал аптекарь. Она, черт побери, триумфально возвратилась в дворец, и увидела, как леди Ви уволокли в каземат. Это все, чего Жаклин хотела — тогда почему она не чувствует себя хорошо? И дело не в усталости. Это противное ощущение прячется не за мышцами, а под кишками — оно зудит и болит, вызывает рвотный рефлекс. Но когда девушка преклоняется через балкон, надеясь вырвать ужасное чувство, оно все равно остается крепко сидеть между ребрами. Княгиня всматривается в зеркало. У девушки с синяками под темными глазами знакомое лицо — такой же рот, такой же нос, такая же улыбка, но Жаклин ли она в действительности? Она слишком часто умирала, чтобы знать наверняка. И хотя зеркальный двойник повторяет каждое движение, Жаклин не чувствует, что это она. Жаклин, которая вошла в источник жизни, умирая от кровопотери, и Жаклин, которая прибыла в дворец — были ли они одними и теми же людьми, или уже тогда она потеряла какой-то важный фрагмент себя? Жаклин, которую баловал отец, Жаклин, которую ненавидел Пирит, и Жаклин, которую любит Виктор… Она пытается отыскать различие между тремя девушками, но упирается в тупик. Княгиня поднимает ладонь. Отражение делает так же. Зеркало плачет. Может быть, девушка плачет тоже, но она ничего не чувствует; лишь видит. — Жак-лин, — собственное имя звучит, будто незнакомое, чужое. — Жаклин Леруа. Княжеская дочь. Хранительница крепости. Южная королева. Источник жизни. Фаворитка короля. Живой мертвец. Приятно познакомиться. Время останавливает ход. … Часовая башня пробивает полночь. Громкий, неожиданный звук заставляет вздрогнуть, и Жаклин возвращается в собственное тело. Она решительно поднимается на ноги, уводя себя от зеркальной поверхности — какой бы секрет не хранил двойник, она знает, что он не принесет ничего, кроме новой боли. Это нельзя объяснить слова. Еще миг тому княгиня смотрела в отражение пустыми глазами, не понимая, кого видит. Но стоит моргнуть, — может быть, первый раз за очень долгое время, — и Жаклин узнает, что это она, заплаканная и распухшая, с расцарапанными запястьями. Глубокий вдох и медленный выдох; и так, пока дыхание не выровняется, пока не успокоится сердечный пульс. Когда Жаклин перестает чувствовать себя так, будто вот-вот, и потеряет сознание, она аккуратно залечивает травмированное запястье. Магия щекочется, и княгиня недовольно морщит нос — это первый раз, когда она сознательно применяет исцеление на себе. Новая кровать — большая и мягкая, с многочисленными одеялами и подушками, за которыми легко потеряться. И хотя девушка не спала нормально почти сутки, она почему-то не находит себе покой на шелковой простыни. Что-то колется. Режется. Болит. И когда Жаклин понимает что именно, она звенит в колокольчик для прислуги. Служанка входит в двери, как только замолкает серебряное звучание, и низко кланяется. Она почти не косится на разбитое зеркало; а княгиня почти не пытается вспомнить, когда успела это сделать. — Вы звали, миледи? — Где держат князя Леруа? — девушка пугается, когда вопрос, который она крутила между мыслями, обретает вес и звук. Но это нужно сделать — или же вечность не спать спокойно. Прислуга не понимает, насколько это опасный вопрос; может, Виктор приказал исполнять любую, даже самую безумную прихоть, о которой Жаклин только попросит. Или, может быть, служанка просто не очень умная, потому что она исключительно подробно объясняет, как спуститься в подземелье. Княгиня накидывает на себя халат, где прячет столовый нож, и надевает меховые тапочки. Если она что-то и запомнила про северный дворец, так это то, что это чертовски, если не самое, холодное место во вселенной. Лестница, коридор, поворот, и еще один спуск — так Жаклин оказывается перед дубовыми дверьми, не пропускающими волшебство. И поскольку в полночь караул меняется, еще одно полезное знание про замок, она легко проскальзывает в подземелье и ломает замок. Сырое и мокрое, это бесконечное каменное помещение встречает запахами гнили. Она бредет между пустыми клетками, стараясь оттянуть момент встречи, но даже самый длинный коридор заканчивается. Жаклин упирается в неплохо обставленный каземат. Узкая кровать, на которой лежит перина, невысокий книжный шкаф, заставленный увесистыми кожанными томами, есть даже настенное зеркало — и бархатное кресло. Кресло, которое озаряется двумя магическими сферами. Княгиня легко узнает свет, который наполнял крепость, пока она росла. Мужчина за стальными прутьями выглядит совершенно не так, как помнится. Отец невероятно постарел, и горная магия больше не скрывает возраст, прячущийся между морщинами. — Папа? — голос звучит предательски жалко, когда Жаклин произносит это слово. Нет, не произносит. Всхлипывает. — Это действительно ты? — спрашивает старик сухо, не отрывая глаза от книги. Это потрепанный бестиарий с горными пейзажами, украшающими переплет. Детские сказки — под которые она засыпала. — Или очередное видение? Жаклин ищет в себя жалость. Или удовольствие — или что-угодно, но грудь щемит обида. Чудовищная и кошмарная, она обвивает сознание терновыми лозами — самыми обычными, а не золотыми. — Видение вряд ли бы сделала это, — произносит девушка, охватывая дрожащими ладонями решетку клетки. Она упирает лицо в металл. Князь откладывает тяжелый фолиант. Жаклин плотоядно улыбается, выжидая момент. И когда он поднимает взгляд, она прицельно плюется. — За то, что ты отправил меня на Юг, — шипит девушка, впиваясь в сталь ладонями. — Не разделяй нас решетка… — Ты бы убила меня, и я абсолютно точно заслужил бы это, милая, — вздыхает отец, утирая лицо. Он неаккуратно комкает платок и бросает на устланный коврами пол клетки. — Прости, но я не знал… Не догадывался, что Пирит… не лучшая партия. Я репетировал, что скажу, каждый миг, что провел взаперти, но послушай, как я путаюсь между словами… Глупый старик. — Не догадывался? Или тебе было наплевать? — отрезает Жаклин, не желая ничего слушать. Сегодня говорит только она — отец имеет право только отвечать. — Мне? Наплевать? — короткий смешок раздражает. Отец складывает руки в замок и медленно выдыхает: — Я выдал тебя, никому неизвестную княжескую дочь, за короля! Потому что ты попросила меня! Девушка абсолютно точно не желает это слушать — она уже давно не ребенок, и снисходительный тон вызывает лишь гнев, от которого она чувствует, как под пальцами нагревается решетка. — Потому что ты не позволил мне и Мальвари обручиться! Не хвастайся, будто бы сделал что-то невозможное, когда изначально я просила тебя самое простое, что только можно — позволить мне любить того, кто любил меня! — говорит получается легко и свободно, хотя Жаклин не готовилась. Княгиня вообще не думала, что настанет момент, когда она и отец встретятся и поговорят; девушка всегда лишь представляла, как он умирает, а она на это смотрит, отвергая предсмертное извинение. Которое, понимает она сейчас, отец не попросил бы. — Йоханнес хотел власти, и только уже после — тебя, — все так же бесконечно спокойно, будто преподает урок, отмечает старик. — Но ты не замечала это, ослепленная обещаниями любви. — Почему Пирит? — вскрикивает тогда Жаклин. Она бросается на дверь клетки: — Почему Пирит?! Если ты видел Мальвари насквозь, папа, то почему Пирит? Повторяя один вопрос, Жаклин одновременно задает еще сотни. Почему ты позволил, чтобы мама умерла? Почему ты не рассказал мне про жестокий мир за стенами крепости? Почему меня обижали? Почему Пирит невзлюбил меня? Почему ты разрешил, чтобы плохие вещи случились, если поклялся защищать? Почему ты оставил меня, хотя я писала тебе каждый день, надеясь на спасение? Почему ты не прислал в ответ ни одно письмо, когда я теряла рассудок? Почему ты не приехал, чтобы навести дитя? Потому что может быть, если бы ты взял это существо на руки и похвалил меня, я бы нашла в себе смелость полюбить Пиритово отродье. Почему ты так легко поверил, что я умерла? Почему не приехал убедиться, что в действительности произошло? Почему вместо того, чтобы проверить, ты направил на хрустальный дворец северное войско, обрекая южный земли на погибель? Почему из-за тебя мне пришлось смотреть, как люди, что были мне близки, умирали? Почему из-за тебя мне отказали в смерти, о которой я так мечтала? Почему из-за тебя я и Виктор Верст познакомились, накрытые пеленами ненависти? Почему из-за тебя черный мундир, блестящий от крови, приходит в каждый кошмар, что снится мне? Почему, почему, почему… Почему?! Девушка падает на колени, разбивая ноги о холодный камень; обида и злость, страшное зелье, давит на виски. Истерика забивает горло драгоценными камнями, и каждое проклятие, что она желает произнести, обращается на рубин и кровавый хрусталь. Отец пытается просунуть ладонь через сталь решетки, но Жаклин, визжа, словно раненный зверь, отшатывается. — Почему Пирит?! — взвизгивает княгиня так сильно, что почти теряет голос. В подземелье ломится стража. Крики двоятся, шумят где-то за пределами того, что девушка еще осознает. Она только лишь запоздало думает, что это хорошо, что она сломала, заварила замок. Всего одно движениями пальцами — и сталь расплавилась. — А что, ты бы хотела, чтобы я отдал тебя тому, про кого знал лишь одно — что он звериный король?! — все же находит потаенный смысл отец. Он наконец-то повышает голос — то, чего Жаклин так ждала и хотела. — Может быть! Да! Хотела бы! Я была бы счастлива! — чеканя каждое слово, орет девушка. Подземелье наполняет эхо, от которого хочется закрыть уши. Повисает тишина. Княгиня поднимает глаза, и вот он — осуждающий отцовский взгляд. Она знала, что так произойдет, и кровожадно усмехается, сплевывая на пол еще один драгоценный камень. Он, холодный голубой топаз, не смешивается с жемчужинами и проклятыми рубинами. — Он больной и проклятый, Жаклин, — напоминает старик исключительно осторожно. Будто бы она забыла. — Я знаю! Я тоже! Из-за тебя! — голос срывает. Приходится перейти на шепот: — Из-за тебя. — Что..? — задыхается отец. — Не говори так, пожалуйста. В бесконечно больной рассудок заползает бесконечно плохая идея. И хотя Жаклин не знает, сработает ли это, она выхватывает крохотный столовый ножик и замахивается, готовясь нанести удар себе в грудь. Она покажет — она докажет, она заставит сожалеть! Пусть отец увидит, как она мучительно умирает, как холодеет медовый взгляд, как коченеют руки — пусть видит, запертый за решетками, без возможности отвернуться; пусть видит и понимает, через что она прошла. — Не делай это! — отцовское чародейство касается рукояти, пытаясь отвести удар, но Жаклин крепко держит кинжал Раз. Два. Три..! Дверь в подземелье, грохоча, слетает с петли. Княгиня отвлекается на громкий звук — всего на миг. Но ножик вылетает из руки, и что-то резко заставляет подняться на ноги — не что-то, а две дрожащие ладони, что когтями в плечи. — Что происходит? — шипит Виктор, еще теплый от постели, с отпечатками подушки, пересекающими мрамор щеки. — Что происходит? — повторяет он вопрос, практически рыча. Девушка понимает, что хотела сделать. Какое безумие! Осознание накатывает удушающими волнами, и она всхлипывает. Но на ладонь ложится не горный жемчуг, а сапфир. Вот она, разница между Жаклин, что баловал отец: она плакала янтарными слезами, как и он. Вот она, разница между Жаклин, которую ненавидел Пирит: она рыдала жемчужинами, потому что они незаметно терялись в кровати. Вот она, разница между Жаклин, которую любит Виктор: она плачет алмазами, сапфирами и аквамаринами — и каждый камень, как глаза звериного короля. Это отличие княгиня осознает уже тогда, когда успокоится; сейчас же она, потерявшая голос, тихо плачет. Виктор прячет это от стражи, крепко прижимая Жаклин к себе. Она скрывает плач в мужской груди, и на каждый приглушенный всхлип получает легкое поглаживание между ключицами. — Я… — приглушенно доносится отцовский голос. — Я не знаю, милорд. — Если я узнаю, что ты сделал что-то не так, сказал что-то не то, и хоть как-то обидел Жаклин, я четвертую тебя, Георг, — Виктор не разбрасывается словами. — Тогда ты потеряешь шанс на спасение, проклятый царь, — язвительно произносит старик. — Подумай, стоит ли безумная женщина того. Жаклин чувствует, как отрывается от холодной каменной плитки. Будто она совершенно ничего не весит, Виктор бережно берет её на руки. Вот и ответ. — Я уже отыскал исцеление, спасибо, — ядовито отзывается звериный король. Черная удавка проклятия затягивается на шее князя, и отец падает навзничь.