Матка

***

      «Меня зовут Розетта. Я дочь кузнеца Киро и его жены из деревни Петало, которая находится в юго-западной части княжества Ависа, принадлежащего роду Клолток, » — помню, это было первое, что я написала, когда только обучилась грамоте.       Мне тогда было почти шестнадцать. На дворе была весна 276 от основания Пути Энаса, единого бога Регнума. Прошло уже больше года, как меня забрали из дома и доставили в монастырь Святой Девы Тристис.       «Зачем я здесь? Почему?» — эти вопросы не давали мне покоя. На них были ответы, разумеется. Но они меня не устраивали. Я не считала их правдивыми. Но говорить об этом никому не спешила. За подобные мысли могли и наказать. Достаточно жестоко.       С первого дня, как я оказалась в монастыре, меня не переставали терзать вопросы. Они роились в голове, отвлекая от молитв и мешая спать.       «Зачем я здесь? Почему? Зачем деревенских девчонок, рождённых для работы в поле, обучать грамоте?» — Чтобы каждая из вас могла оставить свой след в истории, — отвечал настоятель монастыря, мистер Аншель. Худосочный, бледный, облаченный в черные одеяния с красной причудливой вышивкой по краям. Вроде как, ему было чуть больше сорока, но он был уже полностью седым, с проплешинами. Мистер Аншель всегда держался прямо, с достоинством, из-за чего нам казалось, что в его жилах есть капля дворянской крови. — Научившись писать, вы сможете написать историю своей жизни. Ведь только бумага стерпит всё, что ей не выскажи.       «Зачем, нам, обычным деревенским девкам это? Кому нужны наши скучные истории? Наши мысли?»       Вопросы множились.       И лишь спустя время я, наивное и глупое дитя, пойму, как же был прав настоятель. Ведь только бумаге мы, Матки, и сможем высказаться. Только благодаря умению писать, мы сможем хоть иногда отвести душу.

***

      Я часто вспоминала, как меня забрали из дома.       Тогда была зима 275-го. На удивление, достаточно спокойная. Метели не заметали наши дома по самые крыши. Суровые холода не губили скотину.       Мне было четырнадцать, и я мечтала о начале лета. Ведь именно тогда старейшины деревни собирались, чтобы решить, кому из молодых парней и девушек надлежит вступить в брак. Моя старшая сестра Велия вышла замуж, когда ей было меньше, чем мне сейчас. И уже успела родить сына.       Для меня же замужество должно было стать спасением от деспотичного отца, который не стеснялся избивать нас за какие-нибудь промахи. Мать он всегда избивал. Считал её порченной, ведь за шестнадцать лет брака она смогла забеременеть лишь семь раз и родила только троих дочерей. Ни одного сына.       В деревне это считалось дурным знаком.       Своим «примером» мать обрекала нас, её дочерей, на несчастье. Так говорили старейшины. Ведь считалось, что если женщина рожает одних девочек, то её дочери могут быть такими же «ущербными».       Но Велия опровергла это убеждение, родив сына.       Теперь моя очередь выйти замуж и создать свою семью. Подальше от побоев отца и слёз матери, которая учила нас терпеть.       Уже тогда я знала, что моим мужем станет кто-то спокойный, тихий и отстранённый от меня. Сын нашей деревенской повитухи и знахарки, Фурро. Ему было уже шестнадцать. Охотник из него был плохой. Зато всегда хорошо рыбачил, ухаживал за скотиной, домом и огородом.       Его считали уродцем из-за того, что у него было огромное родимое пятно на всю левую щеку. На девушек он не обращал внимания, а с парнями не искал дружбы.       Фурро был себе на уме. И я считала его идеальным кандидатом мне в мужья. Правда, и в мою сторону он никогда не смотрел.       Хех, помнится, в деревне меня считали красавицей. И всё из-за золотистого оттенка волос и больших тёмно-серых глаз, да милого круглого личика. Но по меркам городских людей я была просто милой, не более.       Незадолго до конца зимы в Петало приехали чужаки.       Большую крытую повозку, запряженную двумя пегими конями, сопровождали десять всадников.       Тогда я впервые узнала, что служители бога носят при себе оружие. Всадники были облачены в черные одежды. Поверх тёплых ряс были накинуты плащи на меху, глубокие капюшоны скрывали лица, отбрасывая тени на верхнюю часть. Штаны с начесом были заправлены в сапоги, а на бедре у каждого был короткий меч в кожаных ножнах.       Мальчишки и парни с восхищением глазели на всадников. Мужчины же были насторожены, а женщины предпочли вернуться в дом. Меня мать тоже попыталась увести. — Пойдём, Розетта, от греха подальше, — тихо пробормотала она, сжимая моё запястье. Я же шла, постоянно оборачиваясь.       Именно в этот момент из повозки вышла тучная женщина, полностью закутанная в тёмные одежды. Даже голова её была покрыта, из-за чего щеки особенно сильно выделялись. — Займись делами, — велела мать, принявшись готовить ужин. Её руки покрыты синяками и алыми полосами от прутьев, которыми нас обычно избивал отец. Кулаки, мокрые прутья, ноги и ремень — любимые инструменты для наказания этого человека.       Когда-то я, будучи глупым ребёнком десяти лет, попыталась вступиться за маму, когда отец избивал её из-за не вовремя приготовленного обеда. В итоге мне досталось больше всех. Он пинал меня ногами, выбивая из лёгких воздух. Стегал прутом, оставляя на теле алые полосы. Им он любил бить по рукам и ногам.       Мама наблюдала за всем этим, забившись в угол. А потом, когда отец выпустил пар и вернулся в свою кузницу, она отвесила мне пощечину. — Зачем ты полезла? Если мужчина тебя бьёт, значит за дело. Теперь твой отец меня убьёт, ведь я воспитала ужасную дочь.       Вернувшись в угол, она горько заплакала. А я осталась лежать на полу, давясь кровавыми слюнями.       С тех пор я больше не вмешивалась. Не заступалась за мать. С пугающим равнодушием смотрела на её синяки, но ничего не говорила.       Наверное, то, что случилось много позже, я заслужила, ведь я была плохой дочерью.       Мать готовила, а я наводила порядок, когда в дом буквально влетел отец, а следом и та щекастая женщина в черном. — Добрый день, дитя, — попыталась улыбнуться она, но не вышло. — Меня зовут матушка Брина. Я настоятельница монастыря Святой Девы Тристис. Знаешь о таком?       Я киваю, но не могу вымолвить и слова. Словно бы невидимая рука зажала мне рот, призывая молчать. Я испугано смотрю на отца, а тот лишь отводит взгляд и, сжав плечи матери, уводит её в соседнюю комнату.       Это дурной знак. — Ты красивая девочка, Розетта, — продолжает Брина, даже и не думая садиться. Стоит, держа спину прямо и сложив руки, спрятанные в тёплых рукавицах, у себя на животе. — И мне больно знать, что эта красота принесёт тебе погибель. — Матушка-настоятельница способна зреть будущее? — хватило у меня дерзости спросить. — Да. И я ясно вижу, что счастья тебе не обрести в этом месте. Твоим надеждам не суждено осуществиться.       Я удивлённо приоткрыла рот.       Это сейчас я понимаю, что Брина говорила общими фразами со всеми нами, которые каждый может толковать как ему вздумается, а тогда я была убеждена, что она действительно способна видеть будущее.       Считалось, что практически все служители церкви и бога имели дар, позволявший им исцелять молитвами, видеть души людей и будущее. Это называлось Даром. Если же простой человек мог подобное, но при этом не состоял в лоне церкви и не взвывал к богу, то это уже считалось колдовством. Одним из страшных грехов. — Мне искренне жаль тебя, дитя, — продолжала настоятельница. — Жаль, что твоя судьба так ужасно сложится. Но из всего есть выход. — Как именно сложится моя судьба? Что вы видите? — инстинктивно я подалась вперёд. Меня одолевало любопытство. — Возможно, если вы мне всё расскажете, то я смогу как-то исправить… — Тише, дитя, тише. Ты ничего не сможешь изменить.       Брина едва заметно улыбнулась. Её маленькие, глубоко посаженные зелёные глаза смотрели с сожалением. Будто бы ей действительно было жаль меня. — Ты же знаешь, что как только начнётся оттепель, а затем начнёт теплеть, то в деревне начнут выбирать Мать Посевов…       Дальнейшего я не слышала, пусть матушка-настоятельница и говорила долго.       Во всех княжествах Регнума раз в три года в деревнях выбирали Мать Посевов. Юную девушку, вступившую в брачный возраст, раздевали донага, восхваляя её тело, а все мужчины обязаны были ею овладеть. На протяжении десяти дней Мать Посевов принимала в себя мужское семя. Ей практически не давали спать. Неизвестно, из-за чего несчастные теряли рассудок, — из-за многократного изнасилования или из-за отсутствия сна, — но когда на одиннадцатый день её живьём закапывали в вырытую яму в поле, которое должно было дать богатый урожай, жертва уже не сопротивлялась.       За свою жизнь я лишь несколько раз видела, как проходит этот обряд. И помню, как некоторые выбранные Матери Посевов горько рыдали о своей участи. Особенно они стенали, когда ими овладевали братья, отцы, дядья и деды.       Становясь Матерью Посевов, ты лишалась семьи. Родственные связи переставали иметь значение. Ты становилась сосудом, который необходимо наполнить живительным семенем. Истоком, дающим богатый урожай.       Я не хотела такой участи для себя. Я не для этого живу. — Но я знаю, как тебе помочь, дитя, — Брина смотрела на меня очень внимательно. Наверняка она видела страх и панику, отразившиеся на моём лице. — Монастырь Святой Девы Тристис станет твоим спасением. Пристанищем. Там тебе никто не причинит вреда. — Монастырь? — ахнула я. Я была тогда юна. Что там, девчонка почти пятнадцати лет. Совсем соплячка, уверенная, что монастырь это последнее место, где должна быть девица на выданье. — Так ты хочешь стать Матерью Посевов в том году? — голос настоятельницы зазвучал строго.       Я прикусила язык, сжала кулаки. Выбор у меня был не велик. О том, что можно было бы сбежать из деревни в город — я не думала. Честно сказать, в то время я вообще слабо соображала. В сознании всплывали сцены того, что со мной сделают, когда придёт «время». — Нет, не хочу. — Тогда собирайся. Мы немедленно отправляемся в путь.       Брина вышла на улицу, кутаясь в подбитый мехом плащ.       В растерянности я простояла сосем недолго. Вошла в соседнюю комнату, надеясь, что родители мне хоть что-то объяснят. Но нет. Мать стояла в углу, прижимая к губам пальцы. Она тут же отвернулась. И сложно сказать, что именно она испытывала в тот момент.       Отец выглядел мрачным. — Чего стоишь? — гаркнул он, наградив меня тяжелым взглядом. — Не заставляй людей ждать. — Это правда, что старейшины хотят сделать меня Матерью Посевов? — набравшись смелости, спросила я. Я должна была знать правду. Видимо, даже тогда я не до конца доверяла настоятельнице. — Правда? Скажи мне, отец! — Не визжи, — поморщился он. — Собирайся и уходи. Так будет лучше.       Я так и не узнала…

***

      Здание монастыря Святой Девы Тристис представляло собой огромное мрачное сооружение с тремя невысокими башнями, множеством переходов и коридоров. Двухэтажное, оно было выстроено полукругом, что уже делало его достаточно необычным.       Территорию монастыря окружал высокий каменный забор, увенчанный острыми пиками. Тяжелые деревянные ворота были окованы железом.       Помню, я очень сильно удивилась, когда узнала, что монастырь охраняется стражниками. Самыми настоящими! С оружием, в кольчуге.       Для чего они? Разве подобное дозволено?       Матушка-настоятельница твердила, что это ради нашей же безопасности. Дескать, в монастыре много девушек. И именно они чаще всего становятся жертвами злоумышленников. В прошлом на монастырь часто совершали набеги разбойники. Помимо редких ценностей, они уводили с собой девушек, чтобы продать их в рабство. Поэтому с разрешения главных духовных лиц и Первосвященника, монастырь теперь охраняется.       На большой территории, окруженной забором, находились сады с фруктовыми деревьями и ягодными кустами; огород; скромный виноградник; хлева со скотиной; курятники и домик, служивший прачечной.       Практически сразу Брина отвела меня к еще одному настоятелю, мистеру Аншелю.       Если в обязанности первой входило отдавать приказы, следить за порядком и проверять, как прилежно мы выполняем свою работу, то второй отвечал за проведение молитв, занимался финансами и отдавал приказы стражникам.       Слушаться мы должны были их обоих.       Стоит отметить, что кабинет, в котором нас принимал мистер Аншель, был просторным и роскошным. Стены обтянуты тканью персикового оттенка с рисунком голубых веток хвои. Кое-где висели картины в тяжелых деревянных рамах с изображением животных и гор. Тяжелый платяной шкаф. Несколько сундуков. И стол, деревянный, с резными ножками, заваленный бумагами, книгами и монетами: золотыми, серебряными, медными. — Новенькая? — только и спросил мужчина, что-то записывая в толстую тетрадь в черном кожаном переплёте. — Как зовут? Откуда? — Розетта, дочь кузнеца Киро. Из деревни Петало… — робко ответила я. Я устала и сильно продрогла с дороги. Увы, длинное платье из овчины и плащ, не особо спасали от холода. Мне хотелось есть и спать. — Петало… — перестав писать, Аншель устремил на меня свой взор. Его карие глаза были настолько тёмными, что в них невозможно было разглядеть зрачок. — У нас еще не было девочек из этой деревни. Сама изъявила желание уйти от мирской жизни или… — Она пришла за спасением, настоятель, — вмешалась Брина. — Старейшины уготовили ей участь Матери Посевов. — Вот как? Что ж… «Страждущие, да будут они покойны, ибо всяк может отыскать утешение и спасение в Доме Моём» — так говорит Господь. Добро пожаловать в нашу семью, Розетта. — Спасибо, что готовы приютить меня, — поклонившись, я поспешила выйти следом за матушкой-настоятельницей.       Пока мы шли, она рассказывала мне обо всём, что необходимо было знать.       Жизнь в монастыре — это отнюдь не праздность. Здесь необходимо работать. Много и усердно.       За час до рассвета необходимо вставать на утреннюю молитву. Больше часа приходилось слушать проповеди настоятеля Аншеля, стоя коленями на каменном полу. Потом была работа на улице. Уборка снега. Кормление птицы и скотины, уборка в курятнике и хлеву.       Только после этого мы могли идти завтракать. Кормили здесь весьма неплохо. Не черствым хлебом и водой, как я себе это представляла изначально. На завтрак нам выдавали по тарелке каши на молоке, кусок свежего горячего хлеба, сыр и заваривали какие-то травы с ягодами. Иногда нам давали засахаренную облепиху, залитую крутым кипятком.       После этого мы шли… учиться! Никогда бы не подумала, что стану обучаться грамоте. Считать я худо-бедно умела, но вот писать и читать… — Вам это обязательно пригодится, — уверяла Брина. — Нет ничего дурного в том, чтобы поделиться своими мыслями и переживаниями с бумагой. Святая Дева Тристис делала тоже самое…       Тристис… Согласно Священным Писаниям, она страстно желала заиметь ребёнка, но боялась выходить замуж. Поэтому, прознав про бога Энаса, способного исполнить любое желание, если Ему помолиться, Тристис ночью вошла в Его храм. До самого утра она усердно молилась, стоя на коленях перед пустым алтарём, вдыхая аромат ладана. Но её сморил сон, отчего девушка уснула прямо на голом полу. Проснулась она за полдень, с осознанием, что с ней что-то произошло. Но она посчитала, что Энас внял её молитвам и по Его воле тело Тристис начало меняться.       На протяжении нескольких месяцев она приходила в храм, который своими силами стала приводить в порядок. Поддерживала чистоту. Зажигала благовония. Приносила хлеб и вино.       В родной деревне её считали странной. Родня пыталась отговорить Тристис ходить в храм безликого бога, но та была упряма.       Спустя четыре месяца молитв, у неё начал расти живот. В деревне все решили, что она загуляла и требовали выдать того негодяя, что посмел отнять честь девушки. Но Тристис уверяла, что Энас услышал её молитвы и даровал ей дитя.       Ни приглашенные ведуны, ни жрецы языческих богов, ни родители, никто не смог вразумить девушку. В конечном итоге было принято решение избавить Тристис от плода греха и поспешно выдать за кого-нибудь замуж. Но девушка покинула родную деревню, ушла жить в лес.       Она нашла утешение в благих делах и служении Энасу. Все свои мысли она записывала на бумаге. Она успела построить дом до того, как разрешилась от бремени.       Тристис родила сына, Артерио. Он же и стал первым священником, который нёс слово Божие в люди. Он проповедовал веру в Энаса.       По слухам, монастырь был возведён на том же самом месте, где был дом самой Святой Девы Тристис.       В этой истории меня многое смущало. Что такого было в тех благовониях, что Святая каждый раз теряла сознание, а приходила в себя много часов спустя? Кто обучил её грамоте? В деревнях, особенно в то время, ни писать, ни читать никто не умел. Вот счет — это важно. Скотину, курей и деньги считать нужно, а писать и читать… Зачем? — Откуда в тебе столько невежества, Розетта?! — внезапно возмутилась Брина, ударив деревянной указкой по столу. — Задавать такие вопросы… Святая Дева Тристис усердно молилась, оттого и засыпала так крепко. А умение писать и читать — это дар от Энаса. Ты будешь наказана за свою невежественность. Всю ночь пробудешь в молитвах в часовне. Надеюсь, что ты поймёшь, отчего Святая Дева уставала.       В ту ночь я действительно пробыла в часовне. Маленькой, в которой помещалось всего по три лавки с каждой стороны. Между ними от двери до алтаря вёл небольшой проход, в котором могли встать два человек. В часовенке было достаточно холодно. Еще и пол каменный.       Мало того, что я вся промёрзла и сильно устала, так еще и тело неимоверно болело. Спина, бёдра, колени — то ныли, то их выкручивало от судорог, то просто тянуло.       Признаюсь, я не была идеальной послушницей. Я не всю ночь провела на коленях и молилась крайне мало, но и без того сильно промёрзла и устала.       Наши занятия длились обычно несколько часов, после чего мы шли заниматься делами. Делали уборку в самом здании монастыря. Мыли посуду, стирали вещи. Иногда сами готовили.       Перед обедом мы снова молились. А потом шли есть.       На обед обычно давали горячий суп, немного мяса, ломоть хлеба и подогретый морс. После чего мы долго шили одежду для бедных. После заката мы снова молились. Ужинали кашей с кусочками мяса, запивая вином. Вместе читали Священное Писание, а потом молились и шли спать.       У каждой из нас была своя келья. Небольшая коморка, где стояла койка из сколоченных вместе досок, сундук с пожитками и место для молитв. В кельях было холодно, из-за чего мы постоянно не высыпались и были уставшими.       Всего в монастыре проживало около тридцати девушек. И так выходило, что послушницы жили в одном крыле, а монахини, уже принявшие «постриг» — в другом.       Мы редко встречались с монахинями. И всегда поражались тому, как много среди них толстых, будто бы беременных матрон со стеклянным взглядом.       Как жаль, что я раньше не заметила этой странной закономерности. Возможно, что я бы смогла хоть что-то изменить…

***

      До середины весны мы много занимались. Много писали, читали. Кому-то из нас это давалось легко, а кому-то тяжело. Признаюсь, мне было достаточно тяжело. Я медленно усваивала все эти правила написания и чтения.       Но было и кое-что, что не давало мне покоя.       Всего за несколько месяцев пребывания в монастыре, я поправилась. Нас слишком хорошо кормили. — А чему ты удивляешься?! — изумилась синеглазая Лия, которая сколько бы ни ела, продолжала оставаться крайне тощей и плоской. — Мы много работаем. Вот подожди. Станет тепло и не так легко будет поправиться.       Она оказалась права. Как только сошел снег и стало тепло, мы стали проводить больше времени на улице. Наводили порядок в саду и на грядках. Готовились к сезону посевов.       Весной, летом и осенью работы было много.       Из-за этого наши занятия переносились на вечер. Мы учились допоздна, ужинали и шли спать.       Я не высыпалась. Меня постоянно клонило в сон. Мышцы болели от тяжелой работы. По ночам часто выкручивало ноги в бёдрах и икрах.       В монастыре действовали правила, которые казались мне странными.       Если на прогулку выходили монахини, то мы, послушницы, должны были не только не покидать пределы помещений, в которых работали, но и не могли смотреть в окна.       Объяснялось это тем, что монахини дают обет, не позволяющий им видеться с «не посвященными». Они не работали.       По крайней мере, мы никогда их не видели за работой. Только круглели, бледнели и становились еще более неживыми.       Нам, послушницам, практически нельзя было общаться между собой. Не важно: в трапезной ли, за работой или еще где-то, мы обязаны были молчать.       Объясняли нам это тем, что пустая болтовня отвлекает от серьёзных дел и является признаком праздности.       Отчасти, с последним я была согласна.       Когда немного заболтаешься с кем-то, то забываешь о своей работе и действительно стоишь без дела.

***

      Прошло всего полгода, как я нахожусь здесь.       То был какой-то особенный день. Нас разбудили после рассвета. Загнали в общую купальню, выдали чистую одежду и провели в зал, который чем-то напоминал бельевую. — Осмотр крайне важен для вашего же здоровья, — сообщила матушка-настоятельница. — Поэтому даже не думайте смущаться. Это так же естественно, как молиться по утрам.       Прежде я не слыхала ни о каком осмотре. И для меня это было в новинку. Как и для большинства воспитанниц.       Мы по одной заходили за ширму, обтянутую белой тканью. Там нас осматривал мистер Аншель.       Причем, достаточно долго. Некоторые девушки выходили от него пунцовыми, а некоторые еще и тихо лили слёзы.       Меня же терзало любопытство. Поэтому, когда назвали моё имя, я немедленно скрылась за ширмой. — Раздевайся, — тут же велел Аншель, что-то записывая в свою тетрадь в черном кожаном переплёте.       Я подчинилась. Аккуратно сложила на скамью длинную бежевую рубаху и такие же штаны.       Попыталась прикрыться руками, но мужчина тут же нахмурился. — Не нужно. Я обязан тебе осмотреть. Излишняя скромность здесь ни к чему. — Просто… я прежде не оголялась перед мужчинами, — попыталась оправдаться я, краснея. — Можешь воспринимать меня не как мужчину, а как человека, которому важно твоё здоровье.       Он внимательно меня осматривал. Ощупывал руки, бёдра, талию, живот. — Как сильно ты поправилась, Розетта? — его руки легли мне на ягодицы. Сжали. — Платье жмёт в груди, — лицо пылало. Меня начала бить мелкая дрожь. — Да, грудь визуально стала больше, — кивнул Аншель. Он накрыл обе мои груди своими ладонями. Слегка сжал, помассировал.       Я напряженно сглотнула. А он и не думал прекращать. Большими пальцами стал поглаживать соски.       Это было странно и… приятно одновременно. — Н-не надо… — тихо прошептала, пытаясь отстраниться. — Стой смирно. Осмотр еще не окончен.       Я постыдно взвизгнула, когда Аншель ущипнул меня за оба соска. Они набухли, слегка пульсировали. И это было странно. — Ложись на кушетку. Мне нужно тебя везде осмотреть.       На ватных ногах я прошла на кушетку. Легла.       Мне захотелось провалиться сквозь землю, когда настоятель велел согнуть ноги в коленях и раздвинуть их. Я зажмурилась, не переставая дрожать.       Долгое время ничего не происходило. И я расслабилась. Даже глаза открыла. С удивлением заметила, что Аншель устроился между моих ног. Его лицо было слишком близко к моему влагалищу. — Н-насто… — Тише… не мешай проводить осмотр, — шикнул он на меня.       Я почувствовала, как его пальцы раскрывают мои половые губы. Чувствовала его горячее дыхание. А затем, странное прикосновение заставило меня невольно ахнуть.       Большой палец, обильно смоченный слюной, наглаживал маленький бугорок плоти. — И зачем женщинам только этот отросток? — буднично пробормотал Аншель, с невозмутимым видом продолжая свои манипуляции. — Этот бугорок, который я сейчас трогаю, называется «клитор». Он есть только у женщин. В некоторых деревнях нашей страны его вырезают у маленьких девочек. Считается, что тогда женщина будет верна мужу и не загуляет. Тебе повезло, что в Петало не так. У нескольких послушниц клитор и половые губы отсутствуют. — Но зачем его отрезать? — меня бросало в жар. Внизу живота зарождалось странное, совершенно новое ощущение. Даже не припомню, испытывала ли я раньше что-то подобное. — Потому что если его касаться, то можно испытать удовольствие, какое не всегда можно познать с мужчиной. Считается, что такая женщина будет плохой женой и блудницей.       Аншель перестал ласкать меня.       Два его пальца погладили что-то чуть ниже, а затем попытались проникнуть в меня.       Не скажу, что было больно. Скорее несколько неприятно и странно.       Я стиснула простыню, покрывавшую кушетку.       Пальцы настоятеля двигались внутри меня медленно, словно смакуя. Я же прислушивалась к своим ощущениям. Это было странно… Но мне начинало нравиться происходящее.       «Разве положено заниматься подобным людям, служащим Энасу? Разве это не называется грехом прелюбодеяния?» — про себя спрашивала я, начиная привыкать к новым ощущениями.       Внезапно всё прекратилось.       Настоятель отстранился. С видом, будто ничего не произошло, сел обратно за стол и принялся что-то записывать в свою тетрадь. Даже не вытер руки после того, как прикасался ко мне. — Одевайся. Осмотр окончен.       Я была растеряна. Низ живота тянула сладкая истома, и я устыдилась этих новых ощущений. Одеваясь, я неотрывно смотрела на руки настоятеля. Моё сознание безжалостно рисовало, что еще можно было сделать этими тонкими изящными пальцами. — Розетта, ты регулярно кровишь? — его вопрос застал меня врасплох. Но уже не особо смущал. — После того, как я стала жить здесь, то «нечистые» дни стали докучать мне чаще. — Вот и славно. Так и должно быть. Ступай.       Я вышла из-за ширмы и села на скамью рядом с теми, которых уже осмотрели. Некоторые девушки всё еще были красны от стыда. Еще парочка лила слёзы, словно бы случилось нечто ужасное. А остальные сидели в прострации, уйдя в свои мысли.       Каждая переживала этот осмотр по-своему.       Стиснув бёдра, я невольно поёрзала на скамье. Что же вы со мной сделали, мистер Аншель?       Я с нетерпением начала ждать начала ночи, чтобы потом сделать то, чего никогда не делала раньше — изучить своё тело. Я хотело прикоснуться к себе. Хотела узнать, могу ли я достичь странного удовольствия своими силами без посторонней помощи. — Вот и как это понимать?! — полный возмущения вскрик настоятеля заставил всех нас вернуться в реальность. — Что случилось? — Брина тут же направилась туда. — Вы еще спрашиваете?! Почему эта девица тоща?! Её что, плохо кормят? — Мы всех кормим одинаково, — отвечала матушка-настоятельница. — Лия, дитя, что с тобой? Ты больна? Почему ты не набираешь вес?       Если Лия что-то и ответила, то мы этого не слышали.       Позже стало известно, что она действительно больна. Её поразил страшный недуг, от которого сколько не ешь, ты не прибавишь в весе. И всё из-за насекомых, живших в её теле. Самое страшное, что Лия продолжала усердно терять вес.       А потом она перестала выходить из кельи.       Настоятельница Брина сказала, что Лие совсем плохо, и она решила немедленно стать монахиней, уйдя в уединение.       С тех пор Лию никто не видел.

***

      По ночам, когда не шел сон, я изучала своё тело.       Помню, мать запрещала мне мыться обнаженной. Она говорила, что порядочные девушки моются в тонких сорочках, дабы не касаться своего тела и не давать бесам повода для искушения.       Я знала, что такое секс. Невозможно не знать о нём, когда существует Время Посевов и родители, которые занимаются этим на соседней кровати или за тонкой шторкой.       И мне всегда казалось, что это мерзко. Мерзко и странно, когда мужчина достаёт из штанов свой орган, зачастую вялый и сморщенный, наваливается на женщину и начинает неуклюже двигаться.       Тогда я не думала, что так не у всех.       Теперь же, изучая своё тело, ощущая жар на своих щеках, я представляла настоятеля Аншеля. Представляла, что вместо собственных пальцев это его руки и губы касаются меня. Что это он проникает в меня.       Мои соски ныли и становились невероятно чувствительными после того, как я их пощипывала и оттягивала. Клитор пульсировал, призывая коснуться его вновь. Мои пальцы буквально утопали во влаге, когда проникали внутрь влагалища. Было так хорошо и приятно.       После этого я мгновенно забывалась крепким сном, из-за чего с трудом просыпалась. Весь день у меня было хорошее настроение. И я с нетерпением ждала наступления ночи.       Я невольно начала подозревать, что Святая Дева Тристис на самом деле делала в храме Энаса.       Наверное, я была недостаточно праведной, иначе бы не позволяла себе подобные греховные мысли.

***

      Больше, чем через год я наконец-то смогла освоить грамоту.       Настоятель Аншель и настоятельница Брина проверяли наши знания. Тем, кто хорошо себя показал, выдавались тетради в кожаном переплете с вытесанными на них именами на корешке, перья с чернилами и угольные грифели. Последние можно было использовать в любое время и в любом месте.       Я тоже получила свою именитую тетрадь, с удивлением обнаружив, что рядом с именем вытесана половина солнца со змеящимися лучами. Весьма странная, но крайне красивая особенность. У других девушек тоже имелись символы рядом с именами: бутоны цветов, звёзды, морды животных или листья деревьев.       И так, я начала вести эту тетрадь…       Это единственное, чего меня впоследствии не лишили, когда сделали Маткой…

***

      Нас то становилось меньше, то больше.       Те, кто принимал «постриг» и уходил в монахини, переставали для нас существовать. Мы их больше не видели. Но матушка-настоятельница уверяла, что с ними всё в порядке. — Став монахиней, вы все исполняете самую важную миссию, — говорила Брина. — А куда их потом уводят после «пострига»? — озвучила общий вопрос одна из девушек. — Нам запрещено их видеть. Их жизнь окутана тайной. — Они уходят служить высшей цели, дитя. Скоро вы сами всё узнаете. Что касается некоторых, то они со временем покидают стены монастыря. — И уходят в мирскую жизнь?       Этот вопрос Брина оставила без ответа. Только сдержанно улыбнулась.

***

      Иногда осмотры случались раз в несколько месяцев.       Аншель выбирал нескольких девушек, которых осматривал чаще других. Я оказалась среди таких всего спустя полтора года пребывания в монастыре Святой Девы Тристис.       Нас было четверо.       Из-за сытного и обильного питания, мы все перестали быть теми худыми девчонками, какими попали сюда. Груди отяжелели, бёдра раздались вширь, появились бока и небольшие животы.       Из-за этого нам пришлось сменить черные одеяния на более просторные серые платья с широкими рукавами и штанами под ними. Выходя на улицу, мы покрывали голову платками, а в помещении мы носили тёмные чепцы, из-под которых обычно выбивались волосы.       Настоятель Аншель всегда подолгу осматривал каждую из нас.       Как я поняла, далеко не все мои товарки свыклись с этим. Некоторые до сих пор густо краснели и роняли слёзы, будто бы случилось что-то ужасное.       Я же с нетерпением ждала этого.       Жаждала чужих прикосновений.       Настоятель всегда начинал с ощупывания бёдер, боков, живота и рук. Потом тискал грудь, сжимая и оттягивая соски. И всегда делал это с таким равнодушием, что мне становилось досадно.       Наверное, так и должны вести себя люди, служащие Энасу. Равнодушно взирать на мирские соблазны.       С таким же равнодушием он всматривался в мою промежность, большим пальцем лаская клитор. — А ты весьма преуспела в изучении плоти, Розетта, — хмыкнул он, легко вставляя в меня три пальца. — Даже очень. Знаешь ли ты, дитя, что согрешила? — Как?! — я была изумлена. Как согрешила? В чем? — Рукоблудие относится к прелюбодеянию. — Я не знала, что это грех… Вы же меня касаетесь. — Меня интересует твоё здоровье, а не твоё тело. Разве ты видишь, чтобы я хоть как-то показывал свою заинтересованность в тебе?       Наверное, мне стоило бы устыдиться своих деяний, но я лишь сомневалась. Сомневалась в словах настоятеля. — Искуситель Серпенте и его бесы не могут проникнуть в этот обитель, поскольку эти земли освещены Энасом. Так что твои действия не от дьявола. Вероятно, так Господь намекает, что ты готова двигаться дальше, дитя.       Я ничего больше не сказала. Да и вряд ли мистер Аншель ждал какого-то ответа от меня.       От него я уходила погруженная в свои мысли.       «Двигаться дальше» — неужели это означало, что я скоро приму «постриг» и уйду к монахиням на другую часть монастыря? Я тоже сильно потолстею и превращусь в отожравшуюся матрону со стеклянными взглядом?       Не хочу. Уж лучше и дальше останусь в статусе послушницы.

***

      Больше десяти дней всё было спокойно. Мы молились, учились, работали на улице и внутри монастыря.       Несмотря на то, что лето подходило к концу, погода всё еще была достаточно жаркой. Матушка-настоятельница говорила, что время от времени нам необходимо не только излагать на бумаге свои мысли и записывать некоторые события, но и описывать погоду, природу вокруг. Нас уверяли, что описание природы должно помочь нам расслабиться и привести мысли в порядок.       Как-то это противоречило словам мистера Аншеля, который вбивал в нас, что на такое способны только молитвы.       «В молитвах есть спасение наше!» — любил повторять он.       Среди нас, послушниц, было несколько тех, которых привезли из других монастырей и парочка сирот, воспитанных в строгостях. Те постоянно молились. Они первее всех спешили в часовенку.       Как-то раз я даже слышала, как одна хвасталась остальным, что от усердия у неё уже начали появляться мозоли на коленях.       Это было странно. Я не понимала, в чем радость часами стоять на коленях, терпя боль в ноющем теле. А они в свою очередь не понимали, в чем радость жить, не занимаясь подобным.       Эти девушки не учились, как мы. Они уже были обучены грамоте и даже имели смелость спорить с Бриной, доказывая, что не собираются тратить время на «какие-то почеркушки, когда лучше посвятить эти минуты Господу».       Странные девушки даже возмущались тому, что в монастыре Святой Девы Тристис слишком хорошо кормят и дают много времени на сон, что недопустимо.       Судя по выражению лица Брины, ей эта пятёрка доставляла одни хлопоты. И не только ей.       Остальные послушницы сторонились их. Поглядывали с неприязнью.       Главной в этой пятерке была Гитель. Самая младшая. Ей едва можно было дать пятнадцать лет. Именно она хвасталась тем, что на её коленях стали появляться мозоли.       Гитель была сиротой и росла в приюте при церкви в одном из городов нашего княжества Авис. Там она была любимицей. Она могла наизусть зачитывать огромные куски текстов из Священного Писания. Любила поучать всех.       Она говорила о грехах, сама не замечая за собой одного из них — гордыни.       Гитель была девушкой хрупкой, но не выглядела болезненно, как та же Лия. Её огромные небесно-голубые глаза порой широко раскрывались, из-за чего казались еще больше.       «Сова» — так иногда её шепотом называли остальные послушницы.       Я подозревала, что Гитель надолго у нас не задержится.       Вряд ли Брине и Аншелю нужна такая проблемная девушка. Мало того, что пытается поучать настоятелей, так еще и пытается нарушать установленные здесь порядки.       Гитель и её подружки демонстративно не прикасались к мискам с кашей или супом. На завтрак они съедали немного хлеба, запивали его холодной водой и шли работать. На обед съедали совсем немного супа, снова ели хлеб, пили воду. Они усерднее других шили одежду для бедных. Просили, чтобы Брина давала им иногда читать вслух Писание.       А недавно Гитель заявила, что во время трапезы мы все уязвимы для грешных помыслов, поэтому необходимо, чтобы одна из послушниц зачитывала Священное Писание, пока остальные едят.       Брина согласилась. Полагаю, что она просто хотела избавить себя от нравоучений этой девчонки.       В конце концов, желающими читать Писание во время трапезы были в основном сама Гитель да её товарки.

***

— Прям Святые… — ворчала одна из послушниц, яростно стирая бельё. — Того и гляди скоро начнут излучать свет. Как бы с такой святостью раньше срока на Небеса не вознеслись!       Две остальные согласно закивали, хихикая.       В монастыре никто не любил Гитель и её подруг. — Во время утренней молитвы мы стояли рядом, — пробормотала вторая. — Гитель ущипнула меня за бок, зашипев, что я слишком много времени уделяю своему телу, а не духу. И постоянно поправляла, потому что по её мнению я недостаточно хорошо читала молитву. Как же меня бесит эта выскочка! — Они все выскочки… Еще и страшные грязнули! — подхватила первая. — Когда у нас наступает банный день, они встают в позу и заявляют, что мытьё сокращает жизнь. Кудахчут что-то про дух и тело. А еще… Они уже больше месяца не меняли одежду. Поэтому от них так воняет. Матушка-настоятельница опасается, что как бы у них под платками вши не завелись. — Я другое знаю! — третья напряженно сглотнула. — У одной из этих девчонок вокруг талии обмотала цепь с редкими шипами. Из-за просторного одеяния этого не видно, но она есть. Она её практически не снимает. — Даже боюсь представить, в какой ужас придёт Аншель, когда ему придётся их осматривать.       Девушки рассмеялись.       Сегодня они были моими помощницами в прачечной. И честно, я была рада, что мы смогли хоть немного пообщаться. Даже если темой были те пятеро.

***

      Нас разбудили посреди ночи.       Заспанные, потерянные, мы выбежали на улицу, услышав крики.       Как есть, в одних сорочках, мы бегали к колодцу с вёдрами, чтобы потушить пожар.       Горела часовенка. Пламя рисковало перекинуться на основное здание монастыря. Хотя я и не особо представляла, как это возможно, когда стены были из камня.       Но настоятель кричал, что мы должны всё потушить, чтобы не понести еще больше потерь.       Стражники помогали нам.       До самого рассвета мы тушили огонь, усердно поливая часовенку.       Когда наконец-то всё было закончено, я обессилено осела на холодную землю. Вспотевшая, смертельно уставшая, я отрешенно смотрела на обгоревшие останки часовенки. Конусообразная островерхая крыша обвалилась. Двери прогорели дотла. Одна из стен грозилась обрушиться.       Мы кашляли, задыхаясь от дыма. Глаза слезились.       Все в саже, перепуганные, мы смотрели на Аншеля и Брину, и ждали объяснений. — Господь уберёк нас от беды, — со вздохом облегчения громко объявил настоятель. — Это было испытание, посланное Им, чтобы проверить нашу веру.       Он обвёл нас взглядом. Видимо, понимал, что отнюдь не все мы удовлетворены таким ответом. — Настоятельница, пусть девушки умоются, поедят и отдохнут. Они это заслужили.       В тот день мы практически ничего не делали. Поухаживали за скотиной, немного позанимались, ну и всё.       Обгоревшую часовенку разбирали стражники.       Тем же вечером настоятель Аншель собрал нас в трапезной, где объявил о страшной кончине Гитель и четверых её товарок. Их тела были обнаружены внутри, застывшими перед алтарём.       Ни Аншель, ни Брина не могли предположить, отчего пять девушек решили покончить с собой столь страшным способом, еще и чуть не подвергнув опасности остальных обитателей монастыря. — Вероятнее всего, они просто желали поскорее оказаться рядом с Создателем, ведь в смертном мире их ничто не держало, — выдвинул предположение настоятель.       Нам оставалось только согласиться с его утверждением, хотя большая часть из нас была полна сомнений.       Незадолго до этого инцидента, Гитель и несколько её приятельниц были подвергнуты осмотру. Видимо, в их рамки приличия подобное не вписывалось.

***

      День «пострига» наступил незадолго до сбора урожая.       Матушка-настоятельница сама лично разбудила меня на рассвете. Велела следовать за ней. — Сегодня важный день, Розетта, — твердила она, пока я сонная плелась за ней. — Сегодня твоя жизнь поделится на «до» и «после». — Я стану монахиней, — догадалась я. От волнения внутренности завязались в узел, доставляя дискомфорт. Меня охватил страх. Я вспомнила тех монахинь, которых несколько раз видела. — Матушка-настоятельница, почему монахини так странно выглядят? Я стану такой же? Если да, то от чего?! — Розетта! — Брина резко остановилась. Смерила меня колючим взглядом, отчего мне стало не по себе. — Монахини, принявшие «постриг» исполняют куда более важную миссию, нежели послушницы. Только от них зависит благополучие всего нашего мира.       Признаюсь, я не понимала, что имела она в виду.       Мы вышли на улицу. Я поёжилась от холодного ветра, обдавшего меня и мгновенно проникшего под одежды.       Брина шла впереди, не оглядываясь.       Нам пришлось обойти северную часть монастыря, чтобы войти в него с другой стороны. Обиталище монахинь практически ничем не отличалось от моего прошлого места пребывания.       Такие же каменные стены и пол. Огромная трапезная. Одиночные кельи, есть что-то вроде библиотеки.       Но самой главной отличительной чертой была купальня, расположенная на первом этаже рядом с трапезной. Там же находилась келья лекаря.       Я сильно удивилась, когда узнала, что монахинь осматривает отнюдь не мистер Аншель, а другие люди. — Розетта, ты сильно волнуешься? — внезапно спросила Брина. — Есть немного. В чем заключается работа монахинь? Что они делают? Только молятся? — Скоро ты обо всём обязательно узнаешь, дитя.       Едва переступив порог купальни, я с тревогой посмотрела на людей, находившихся внутри. Двое огромных мужчин, мускулистых, устрашающего вида. У каждого из них у бедра висел скрученный кнут.       Там же находились три женщины среднего возраста. Стройные, одетые в светло-серые одежды. — Проходи, Розетта, — Брина улыбнулась мне. Взяла за руку, отвела в центр помещения. Поймав мой тревожный, полный недоумения взгляд, обратилась к мужчинам. — Выйдите. Ждите снаружи.       Они повиновались.       Тут же одна из женщин буквально подлетела ко мне, протянув увесистую серебряную чашу: — Выпей, дитя. Ты должна быть чиста помыслами, когда станешь одной из «невест».       «Невесты Господни» — так обычно было принято называть монахинь, ведь свои тело и душу они посвящали Энасу после «пострига».       Дрожащими пальцами вцепившись в чашу, я стала жадно пить. Осушила её за короткий миг, пару раз едва не поперхнувшись. У вина был странный привкус. Но тогда я не придала этому значения. — Приступим же, сёстры! — объявила Брина. Встав в стороне, она громко стала молиться, пока три женщины занялись мной.       Они помогли мне раздеться. Придирчиво оглядели. Стали помогать с омовением, что сильно напрягало.       Ногти на руках и ногах состригали чуть ли не до мяса.       Я сильно удивилась, когда женщины, умело орудуя бритвами, стали лишать меня волос на теле. — Зачем это? — В этот день ты должна быть чиста и невинна, как младенец, — достаточно холодно ответила одна из них.       Брина не обращала на нас внимания. Продолжала громко цитировать Священное Писание.       Моё тело усердно тёрли жесткими мочалками, из-за чего кожа сильно покраснела и казалась раздраженной.       Когда дело дошло до волос, то меня заставили встать на колени. — Молись, Розетта и благодари Энаса, ведь с сегодняшнего дня ты начнёшь служить высшей цели! — велела Брина. Она подошла ко мне, держа в руках увесистые ножницы с позолоченными кольцами рукояти и чеканкой на лезвии.       Выпитое вино начало действовать. По телу разлилась приятная усталость. Мысли путались, язык заплетался.       Внезапно во рту пересохло. Меня начала мучить жажда. Сложно было сосредоточиться на молитве, поэтому спустя какое-то время я умолкла.       Ножницы щелкали где-то над ухом, обрезая волосы. Золотистого оттенка пряди падали на мокрый каменный пол и тут же темнели от влаги.       Для многих женщин было трагедией лишиться своего единственного богатства — волос. Но мне было всё равно. Меня совсем не тревожил сей факт.       По сравнению с тем, что случится потом, это такая мелочь. Пустяк, о котором и думать не стоит.       После того, как Брина закончила и отступила в сторону, меня еще раз омыли. Воды не жалели. Практически не использовали мыло, что было крайне странно.       После этого на меня надели белоснежную сорочку в пол и набросили на плечи плащ, подбитый роскошным светло-серым мехом.       Меня отвели в комнату, где уже был сильно натоплен камин.       Как только распахнулась деревянная дверь, моё лицо обдал горячий воздух. — Отдохни немного, — с ласковой улыбкой Брина потрепала меня по щеке. — Ты должна набраться сил, Розетта. Посвящение ведь еще не окончено.       Я уже не слушала, с удовольствием опустилась в мягкое, уютное кресло. Перед ним стоял столик, а на нём — поднос с сырами, вяленым мясом и чаша с вином.       У меня так сильно пересохло горло, что я тут же потянулась за вином. Залпом осушила чашу, закинула в рот ломтики мяса и сыра.       Мне было хорошо. Тепло и уютно.       В камине потрескивали дрова. Мерцающие языки пламени успокаивали.       Меня начало клонить в сон.       Но прошло совсем немного времени, как в комнату пришли те три женщины. Одна держала в руках кувшин. Именно она мне постоянно подливала немного вина, пока две остальные беззаботно щебетали.       Они спрашивали, откуда я. Как попала в монастырь. Делились историями.       Мне было хорошо. Слишком хорошо, чтобы можно было задуматься о подвохе.       То ли от жара, царившего в комнате, то ли от количества выпитого вина, но моё лицо пылало. Язык заплетался еще сильнее.       Одна из женщин стала расчесывать мои волосы. Они были не сильно короткими, но и прическу из них не соберёшь. Её пальцы, будто бы невзначай, касались моей шеи. — Ты такая чувствительная, Розетта, — заметила она, наклонившись. Я вздрогнула, когда её язык прошелся по шее, а губы прихватили мочку уха. — Ч-что вы делаете?! — резко дёрнувшись, я с изумлением уставилась на неё. — Расслабься, — вторая женщина распахнула плащ, сквозь сорочку погладила, а затем сжала мои груди. — Матушка-настоятельница сказала, что мы должны помочь тебе подготовиться к последнему этапу. — Н-но ведь… Разве это не грех? — Не стоит говорить о грехе, когда ты приняла «постриг». Теперь, всё что происходит, делается лишь во благо и по воле Энаса. Разве воля бога может считаться грехом?       У обитателей этого монастыря свои понятия о грехе. Это я уже давно поняла. Но некоторые вещи до сих пор вводили меня в ступор. И происходящее сейчас — одно из них.       Не знаю почему, но я особо не сопротивлялась, когда меня вновь раздели и заставили лечь на кровать.       Непривычная, невероятно мягкая перина заставила сладко простонать и окончательно расслабиться.       Моё тело странно реагировало на всё происходящее. Ощущения были то слабыми, едва уловимыми, то слишком острыми.       Руки женщин скользили по моему телу. Гладили, ласкали.       Стыд и любопытство, стремительно перерастающее в желание, вели борьбу внутри меня. Я лежала с закрытыми глазами, боясь увидеть, что именно со мной делают.       Сжимая простыни, я невольно елозила по постели.       Вскоре руки женщин сменили губы и их языки. Они ласкали мою грудь, зубами цепляя соски, слегка прикусывая.       Меня бросало в жар. По телу разливался огонь желания. Более сильного, чем того, что я испытывала, когда касалась себя. Или когда меня осматривал мистер Аншель.       Одна из женщин раздвинула мне бёдра, а через мгновение её рот накрыл мою промежность. Язык принялся ласкать пульсирующий клитор, из-за чего я уже не сдерживала голоса.       Женщины что-то шептали. Накрывали мой рот своим, глотая стоны и всхлипы.       Соски приятно ныли после того, как их несколько раз оттянули и весьма ощутимо прикусили. Они стали намного чувствительнее, чем были до этого.       Та, что ласкала меня внизу, вставила в меня несколько пальцев.       Я слышала эти чавкающие звуки, когда она ими двигала.       От стыда захотелось провалиться сквозь землю. Стыдно признавать, что я так сильно намокла от того, что ко мне прикасались другие женщины. И стыдно, что я хотела продолжения.       Мне было мало. Я хотела еще.       Даже после того, как моё тело содрогнулось от экстаза, я стала яростно двигать бёдрами, насаживаясь на пальцы женщины.       Но та внезапно отстранилась. — О да, она станет хорошей Маткой. — С последними девушками было так много проблем, — капризно заметила другая, ногтями терзая мои соски. — Они так много пищали и протестовали. — Они были слишком невинны для всего этого, — отмахнулась третья. — Что… о чем вы? — слова давались мне с трудом. — Что такое «Матка»? — О, ты скоро всё сама узнаешь, девочка.       Женщины одновременно встали с кровати. Осторожно подняли меня. Накинули на плечи плащ, но не потрудились толком его запахнуть. — Пошли. Всё уже готово.       Я едва могла стоять на ногах.       Видимо, женщины в сером это поняли, поэтому окликнули тех двоих мужчин, что были в купальне.       Взяв под руки, они буквально поволокли меня.       Меня сильно клонило в сон, из-за чего я едва не засыпала на ходу.       Мы спускались вниз, в подвал. На тот момент я не задумывалась о том, что следовало бы напрячься.       Почему подвал? Я же видела кельи, где обитают монахини. Зачем мы спускаемся туда? Это часть посвящения?       Все эти вопросы так и не возникли в мое голове на тот момент. Я была слишком пьяна от выпитого вина. Разморена от сладострастных ласк тех женщин.       В подвале странно пахло. Чем-то мерзким, отчего меня начало мутить.       Широкий коридор был ярко освещен маслеными лампами, притороченными к стенам.       На каждой стороне, за толстыми прутьями решетки, усеянными шипами, находились просторные комнаты. Они напоминали мне камеры в темницы, куда помещали особо опасных преступников.       Возле одной из таких камер стояли Аншель и Брина. Увидев меня, они подобрались. Настоятельница улыбалась, вполне ласково и искренне, но отчего-то мне стало не по себе. — Она готова, матушка-настоятельница, — сообщила одна из женщин в сером. — Отец-настоятель не ошибся. Эта девушка идеально подходит. — До чего же хорошая новость, — одобрительно кивнула Брина. Подошла ко мне, взяла за подбородок, заглядывая в глаза. — Радуйся, дитя. Тебе выпала возможность исполнить волю Энаса. Ты станешь Маткой. — Маткой? — напряженно сглотнув, я встревожено завертела головой. Только сейчас заметали, как из глубин камер горят по паре желтых глаз. — Господь воистину милостив, дитя. Он дарует своим созданиям свою благодать и любовь. И Он же создал испытания, дабы проверить нашу веру. Энас обратился к своему падшему брату Серпенте, чтобы тот помог ему испытывать людей. И демон создал их…       Брина широким жестом обвела камеры. — …Зверей. Созданий, пожирающих плоть, но способных дать потомство только с человеческой женщиной. По воле Энаса мы их разводим. Самцы-производители пребывают здесь до тех пор, пока не перестают быть полезными. А рождённый от них молодняк выпускается в мир, чтобы уже там, став оружием в руках Господа, вершить суд. Тебе выпала большая честь, Розетта. Ты станешь Маткой, чтобы дать новое потомство.       По мере того, как она говорила, из моей крови стремительно выветривался алкоголь. Разум немного прояснялся. Липкий страх заключил меня в объятия, заставляя дрожать и испуганно озираться по сторонам.       Теперь-то я понимала, что было не так с теми монахинями. Они тоже стали Матками. Они были толстыми не от сытой жизни, а от постоянных беременностей и родов. Их глаза были пустыми, потому что они давно потеряли себя. — Нет! Я не хочу этого! — крикнула, что было сил. Будто бы это могло мне помочь избежать страшной участи.       Я задёргалась. Стала вырываться, но мужчины удерживали меня крепко. Сжимали руки до синяков, грозясь сломать. — Вы сумасшедшие! — Смирись со своей судьбой, дитя, — будничным тоном велел Аншель. — Тебе очень повезло, потому что тебе достанется лучший самец. Аес редко долго мучает своих жертв. — Нет! Пустите меня! Я не хочу!       Мне было страшно. Сама перспектива стать самкой-производительницей каких-то чудовищ, пусть и по воле бога, сводила меня с ума.       Я упиралась как могла. Визжала, кусалась.       Но меня всё равно умудрились втолкнуть в камеру.       Как только с грохотом закрылась дверь и щелкнул замок, я поняла, что обречена. — Выпустите меня! — голос упал.       Я лихорадочно осматривала помещение на наличие того чудовища, которому досталась. Камера состояла из двух помещений. Первое, в которое попадаешь, едва переступив порог. Оно замечательно освещалось за счет ламп, а второе находилось чуть дальше. Скорее всего, вторая комната и служила убежищем Зверя.       Увы, свет от ламп не мог проникнуть внутрь. — Аес, выходи! — окликнул настоятель. — Иди, познакомься со своей новой самкой.       Из второй комнаты раздалось утробное рычание.       Моё сердце так бешено билось в груди, что казалось, еще немного и оно пробьёт рёбра, вырвавшись наружу. Крик ужаса застрял в горле.       Зверь медленно вышел из своего логова. Желтые раскосые глаза с овальными узкими зрачками недобро горели.       Вжавшись спиной в прутья, словно желая просочиться сквозь них в коридор, я зажала себе обеими руками рот, чтобы не закричать от ужаса.       Существо лишь отдалённо напоминало человека. Морда у него была вытянутой с приплюснутым рылом, как у свиньи. Обе челюсти венчали по два огромных клыка по бокам, каждый длиной с мою ладонь. Густая тёмно-рыжая грива переходила на грудь, плечи, руки и спину. Ноги у него были всё равно что задние лапы у псовых. Имели такое же странное строение и были покрыты мехом. Мех на ногах и боках рос так, что напоминал штаны. Руки только более-менее были похожи на человеческие.       Огромное мускулистое существо приближалось, не переставая рычать.       Его длинные, загнутые когти, больше похожие на кинжалы, угрожающи клацали по каменному полу. — Выпустите… — наконец-то обретя возможность снова говорить, я повернулась лицом к настоятелям. От страха по щекам потекли слёзы. — Выпустите меня! Выпустите! Умоляю, спасите!       Они стали уходить. Даже не обернулись, когда я сквозь рыдания стала вопить, царапая руки о шипы на прутьях решетки. — Не оставляйте меня! Спасите!       Я кричала так, что довольно быстро охрипла.       Волосы на затылке шевелились. Я слышала тяжелое дыхание над своим ухом.       Такого страха я в жизни никогда не испытывала, как тогда.       Если бы я только знала, что мне предстоит… Лучше бы я стала Матерью Посевов. Лучше бы умерла от голода и холода, чем всё это.       Резким рывком Зверь сорвал с меня плащ. Схватил за плечо, развернув к себе лицом.       Дрожащими руками я попыталась прикрыться, не переставая дрожать от страха.       Подавшись вперёд, Зверь стал разглядывать меня. Разинул пасть, позволяя увидеть острые клыки. — Нет… Я не хочу…       Я уже не контролировала себя.       Мне было так страшно, что организм отреагировал на это по-своему.       Меня не смущал факт того, что я обмочилась. Всё это было таким незначительным. По сравнению с тем, что ждало меня впереди.       Аес жадно обнюхивал меня, когтями слегка царапая кожу. Придирчивым взглядом разглядывал моё тело, легко вертя меня в разные стороны.       В конце концов, он сжал моё лицо двумя пальцами, царапая когтями. — Не надо… прошу… — не знаю, на что я рассчитывала, пытаясь умолять чудовище не трогать меня. Но тогда я отчаянно хотела избежать страшной участи. — Р-р-р… — коротко ответил Аес, высунув язык. Длинный, мясистый, шершавый, слизкий. И дурно пахнущий.       Он прошелся по моим губам, прежде чем резко ворвался в рот.       Вскрикнув от отвращения и шока, я попыталась отстраниться, но Зверь крепко удерживал меня. Его язык хозяйничал у меня во рту, заполняя его целиком. Попытался проникнуть в глотку, из-за чего я закашлялась.       Он душил меня.       Мерзко. Как же то было мерзко…       Меня тошнило от отвратительного гнилостного привкуса. Слёзы ручьём текли из глаз.       Когда мне показалось, что я лишусь чувств, Аес убрал язык, отпустил мою голову.       Я не успела вздохнуть с облегчением, как он легко схватил меня за талию и утащил в своё логово. Швырнув меня на подстилку из сена, он навис сверху.       Тогда я приняла решение, что не дамся без боя. Я била его руками, пинала ногами. Пыталась кусаться. Делала всё, чтобы отвадить его от себя.       Но Аес был сильнее меня. В разы крупнее. Мои удары не приносили ему вреда.       Я видела усмешку в его взгляде. Но она исчезла спустя пару минут, когда Зверю надоело моё поведение.       От его удара моя голова дёрнулась так, что казалось, еще бы немного и шея сломалась бы.       Я рухнула на соломенную подстилку. Оглушенная, напуганная, я с ужасом осознала, что отчего-то не могу пошевелиться. Тело не слушалось. — Р-р-рар! — Аес довольно осклабился.       «Что со мной? Почему я не могу пошевелиться?» — это много позже я узнаю, что в вино добавлялось какое-то лекарство, которое при смешении со слюной Зверя даёт странный парализующий эффект. А тогда я не могла понять, что со мной произошло.       Я не могла самостоятельно пошевелиться. Но я всё чувствовала. И это пугало.       Обдав моё лицо горячим дыханием, Аес прошелся языком по моей груди.       Шершавый язык приносил дискомфорт. Но Зверю было плевать. Он делал что хотел.       Усердно вылизывал мою грудь до тех пор, пока соски не набухли и не начали ныть от сильного раздражения. А после и вовсе принялся сосать поочерёдно каждую, обильно пуская слюни.       Мерзко…       Меня тошнило. Казалось, что еще немного и содержимое желудка вырвется наружу.       Аес грубо и жадно сосал мою грудь, словно бы хотел высосать из неё что-то. Но так ничего и не добившись, спустился ниже. Языком прошелся по животу, внутренней стороне бёдер. Принялся вылизывать влагалище, иногда пытаясь проникнуть внутрь.       Шершавый язык причинял дискомфорт, когда прикасался к чувствительной плоти снаружи. Но стоило ему проникнуть внутрь и начать двигаться там, как я начинала терять рассудок.       Моё тело отзывалось на всё происходящее. По нему разливались волны извращенного удовольствия.       Я ненавидела себя в тот момент. Презирала. И не понимала, как можно испытывать удовольствие от манипуляций этого чудовища.       Язык Аеса, тем временем, продолжал исследовать недра моего влагалища. Заигрывал с шейкой матки, давил, словно пытаясь проникнуть внутрь. Но ввиду размеров не мог этого сделать.       «Х-хватит! Прекрати!» — мысленно молила я, не способная произнести ни слова.       Зверь отстранился лишь спустя некоторое время. Облизываясь, широко раздвинув мои бёдра и приподняв их, он стал пристраиваться.       С ужасом я смотрела на ту штуку, что должна была войти в меня. Его член выглядел странно. Длиною в две ладони, больше запястья в обхвате. Украшенный не только надувшимися венами, но и с редкими щетинами, которые то прижимались плотно к плоти, то топорщились во все стороны.       Позабыв о том, что тело парализовано, я отчаянно стала пытаться отползти прочь. Страшно представить, что будет, если это нечто войдёт в меня.       Аес с насмешкой во взгляде наблюдал за моими тщетными попытками.       Осклабился, резко подавшись вперёд.       В момент, когда его член вошел в меня и щетинки расправились, вгрызаясь в стенки влагалища, из моего горла вырвался вопль ужаса и боли.       Зверь вторил довольным рычанием, сразу же став двигаться.       Больно. Мерзко. Страшно.       И самое страшное, что я ничего не могла сделать. Только лежать, издавать звуки и лить слёзы, ненавидя всех и вся. Проклиная всё живое.       Клыки Аеса сомкнулись на моём плече, прокусывая до крови.       Больно! Как же это больно!       В тот момент я начала думать о том, что Зверь сожрёт меня. Ничто не мешало ему это сделать.       Чем яростнее он двигался, тем сильнее погружал клыки в моё плечо.       Я вопила от боли и ужаса, срывая горло до хрипа.       Его член глубоко входил, тараня матку, причиняя боль, которая разливалась по всему телу, зарождаясь внизу живота.       Видимо, устав от моих воплей, Аес заткнул мне рот своим языком.       Я снова задыхалась. Давилась его языком.       Тошнотворная слюна капала мне на лицо.       Я хотела умереть. В тот момент я молила о смерти.       Взывала к демону Серпенте и к богу Энасу, чтобы Зверь сломал мне шею или вырвал сердце. Всё что угодно, лишь бы умереть и не испытывать подобного.       Под его натиском мне казалось, что моя плоть вот-вот порвётся, или же напротив, я буду проткнута его членом.       Аес остервенело имел меня и в рот, и во влагалище.       Моё тело содрогалось от мощных толчков. Глаза закатывались.       Я была на грани потери сознания. Но столь желанное забвение всё никак не наступало.

***

      Казалось, что прошла целая вечность…       Аес был ненасытен. Едва излившись в меня раз, он решил сменить позу. Пытался ставить меня на четвереньки, но я могла лишь лежать на груди, лицом в пол, пока мои бёдра были подняты.       Он брал меня сзади, удерживая за талию, царапая когтями.       Брал, укладывая на бок. Снова опрокидывал на спину.       Его семя вытекало из меня. Лужицей натекало под ягодицами.       Когда Аес наконец-то насытился, он с довольным рыком устроился на соломенной подстилке. Притянул меня к себе поближе. Стал зализывать прокушенное плечо. Тискал за ягодицы и грудь, издавая странный звук, похожий на мурчание.       Даже когда ко мне вернулась способность двигаться, я так и осталась лежать подле него, молча глотая слёзы.

***

      Жизнь Матки однообразна.       Ты обязана быть готова к тому, что в любой момент твой Зверь захочет тебя. Должна быть готова к тому, что когда наскучишь ему, то он сожрёт тебя живьём…

***

      Я не хотела жить.       Несколько дней после изнасилования я практически ни на что не реагировала. Я ушла в себя.       Я отказывалась от еды, запрещая себе думать о голоде. Я думала, что смогу умереть. Неважно как, главное, чтобы этот кошмар скорее закончился.       Когда Аес не насиловал меня, я сидела возле решетки, сжимая прутья. Вглядывалась в камеры напротив, с ужасом замечая и других женщин. Некоторых из них я знала. Бывшие послушницы, мои бывшие товарки, с которыми мы вместе работали.       Они тоже сидели возле решетки. Смотрели на меня с холодным равнодушием. Ни капли сочувствия или сострадания.       Но были и другие, которые сами ластились к Зверям.       И это было так странно. Так неправильно. Я не могла найти объяснения их поведению.       Первые дни я остро реагировала, когда в подвал спускался кто-то из настоятелей или тех монахинь в сером. Я кричала, рыдала, умоляла, чтобы меня выпустили.       Но в мою сторону порой даже и не смотрели.       В конечном итоге и я перестала на них реагировать.       Я лежала на холодном каменном полу, дрожа от холода и страха. Роняла безмолвные слёзы, глядя перед собой сквозь прутья решетки. И продолжала отказываться от еды.       К слову, кормили нас весьма сытно.       Два раза в день. Первый раз всегда подавали миску каши. На молоке или на воде, но тогда добавлялось тушенное мясо. Буханка ароматного горячего хлеба, кусок сыра и большая кружка засахаренной облепихи, залитой кипятком.       Второй раз приносили миску супа на курином бульоне. Тушенные овощи, отваренный рис или жаренную картошку, запеченное мясо. Снова кусок сыра, буханку хлеба.       Некоторым приносили сладости. Сдобные булочки с начинкой из джема, посыпанные сахаром или же жаренные длинные полоски теста, политые мёдом.       Как позже выяснилось, сладкое давали беременным. А таких пока что было двое.       Зверей кормили сырым мясом и кашами.       Кроме того раз в седмицу Маткам приносили одежду: туники из овчины и длинные рубахи.       Всего в подвале находилось семь женщин. Камер было восемь. И в семи из них обитали Звери. Друг от друга они отличались телосложением и цветом гривы и меха.       Аес был самым крупным и устрашающим.       Когда он не трогал меня, то наблюдал за мной, дремал или же переговаривался со своими собратьями.       Силы стремительно покидали моё тело. Я плохо спала. Ничего не ела. Меня изматывал многочасовой секс со Зверем.       В какой-то день я поняла, что с трудом могу заставить себя встать, чтобы справить нужду.       Отхожее место находилось в передней комнате, в углу. Там, в полу была глубокая дыра, диаметром с человеческую голову или даже больше. Когда ею не пользовались, то она была прикрыта деревянной крышкой. Именно в эту дыру я выкидывала еду, чтобы никто из стражников, монахинь и настоятелей ничего не заподозрил.       Наверное, Аес понял, что я задумала.       Поэтому, когда принесли ужин, он рывком усадил меня перед собой. Одной рукой обнял за талию, прижимая к своему торсу. Второй взял миску с супом и поднёс к моему рту. — Р-р-ешь! — приказал Зверь. — Нет… — отрицательно качнула я головой, пытаясь отвернуться. Рука покинула мою талию, пальцы с когтями сжали моё лицо. — Р-р-решь! — рявкнул и раздраженно фыркнул. Снова поднёс миску к моим губам.       Всхлипнув, я подчинилась.       Боже, как же я слаба. Как же я ничтожна, что посмела уступить этому чудовищу.       Всхлипнув, я пила куриный бульон, едва не давясь им. — Р-р-р… — удовлетворённо заурчал Аес мне на ухо. Отпустив моё лицо, положил широкую ладонь мне на живот, осторожно поглаживая.       Под его присмотром я наконец-то поела.       Убедившись, что все деревянные миски пусты, Зверь отнёс меня в логово. Уложил на соломенную подстилку. Достал откуда-то огромную шкуру и накрыл ею меня. Сам устроился рядом, властно обняв.       Я корила себя за слабость. Ведь если бы у меня хватило сил и наглости протестовать, я либо умерла от голода, либо всё же довела Аеса до того, чтобы он загрыз меня.

***

      Говорят, что люди способны ко всему привыкнуть и приспособиться.       И в самом деле, постепенно ты привыкаешь к тому, что происходит. Привыкаешь находиться рядом с огромным чудовищем, которое теперь пристально следит, чтобы ты ела.       Привыкаешь к тому, что тебя насилуют каждый день по несколько часов. Привыкаешь к мысли, что ты здесь навсегда.       Честно, я думала о побеге. Мне часто снились сны, как кто-то из стражников, женщин в сером или настоятелей забывал запереть дверь, и тогда я выскальзывала в коридор. А там, словно в тумане, находила выход из монастыря и бежала прочь…       Потом я просыпалась в слезах.       Раз в седмицу нас выводили из камер по одной. Проверяли волосы на наличие вшей. Под мясо выстригали ногти на руках и ногах. Тщательно намывали нас. Избавляли от волос на теле.       Несколько раз я пыталась сбежать. Но далеко убежать не получалось. Буквально через несколько шагов меня ловили и отводили в купальню.       На удивление, меня никто не бил. Ругали, но не били. И это было странным.

***

      Иногда я просыпалась посреди ночи от того, что Аес исследовал моё тело языком.       Практически всегда он начинал с груди. Терзал соски до тех пор, пока они не начинали болезненно ныть, и только после этого спускался вниз.       Стыдно признавать, но со временем я перестала испытывать отвращение к подобному. Первое время меня воротило от одной только мысли, что Зверь будет меня трогать. Потом было всё равно. А теперь… Я научилась получать удовольствие от процесса. Что мне еще оставалось?       Аес не любит, когда я остаюсь безучастной. Это его злит. И тогда он может даже поцарапать или укусить.       Шершавый язык несколько раз проходится по промежности, прежде чем проникнуть внутрь.       Требуется совсем немного времени, чтобы происходящее начало меня возбуждать.       Моё тело какое-то неправильное. Оно слишком сильно реагирует на чужие прикосновения. И не имеет значения, кому они принадлежат. Мужчине, женщине, чудовищу… Моё тело с радостью отзовётся на любое прикосновение, которое хоть немного дарит удовольствия. И это так странно… Разве это вообще нормально?       Рыкнув, Аес убрал язык и навис надо мной. Его желтые глаза буквально светились в темноте.       Тяжело дыша, я протянула руку. Коснулась его клыков, морды. Запустила пятерню в густую гриву.       За Зверьми здесь тоже ухаживали. Тоже раз в седмицу их мыли, вычесывали. Некоторые Звери вели себя агрессивно при этом. Кидались и грозились разорвать людей. А некоторые были совершенно спокойны.       Аес во время таких процедур скорее ради забавы шугал служителей монастыря, чем действительно хотел им что-то сделать. Хотя, кто его знает. Иногда он так смотрел на настоятелей, что казалось, он видел в них потенциальный обед.       Довольно заурчав, Зверь потёрся об мою ладонь. Ему нравилось, когда его гладили.       Устроившись поудобнее, он вошел в меня.       Как всегда резко, заставляя меня болезненно вскрикнуть.       Аес сразу берёт быстрый темп, тараня меня своим членом. Мало того, что он меня распирает до предела, так еще и щетинки упираются в стенки влагалища, болезненно покалывая.       По телу разливается жар. Лицо пылает.       Я радуюсь тому, что в темноте ничего не видно кроме пары горящих глаз. О том, что у Аеса может быть развито ночное зрение, я стараюсь не думать.       До чего же стыдно осознавать, что я получаю удовольствие от секса с этим чудовищем.       Порыкивая в такт толчкам, Аес снова присасывается к моей груди. Клыками слегка касается соска.       С губ срываются постыдные стоны.       Я хватаюсь за гриву Зверя, начиная подмахивать бёдрами.       Внизу живота что-то болезненно пульсирует.       Неудержавшись, я опускаю руку вниз, дабы приласкать себя. Это приносит облегчение. Позволяет сосредоточиться на приятных ощущениях.       От каждого сильного толчка по телу проходят волны мурашек.       Оторвавшись от моей груди, Аес запускает свой язык мне в рот. И я принимаю его, не переставая постанывать.       Жарко… В логове становится слишком жарко, отчего тело покрывается испариной.       Проходит всего несколько мгновений, и моё тело сотрясается в ярком оргазме. Настолько сильном, что у меня закладывает уши и перехватывает дыхание.       Аес держится дольше. Двигается то быстро, то медленно.       И даже после того, как изольётся в меня, он продолжал двигаться еще какое-то время, прежде чем выйти и лечь рядом.

***

      В один из дней, когда я дремала после сытного завтрака, меня разбудил страшный вопль и рычание.       Подойдя ближе к прутьям решетки, я стала искать источник шума. — Нет! Стой! Не надо! — вопила какая-то несчастная.       Её душераздирающий крик потом еще долго звучал у меня в ушах.       Позже, когда к нам спустились несколько стражников и настоятельница Брина, стало известно, что один из Зверей растерзал свою беременную Матку. — Жаль… — промолвила Брина. — Она была одной из лучших. За все шесть лет смогла дать столько хорошего потомства.       Неизвестно, почему Зверь убил свою «самку». Но спустя несколько дней и он сам умер.       Из разговора между стражниками я узнала, что Зверь разодрал себе горло.

***

      С тех пор, как я оказалась здесь, я еще ни разу не страдала от женского недуга.       Я не сразу заметила это. Не сразу обратила внимание на то, что моё тело меняется. Грудь стала заметно тяжелее. Соски стали больше. Да и сама грудь стала очень чувствительной. Намного чувствительнее, чем раньше.       Иногда меня тошнило. Не только от вида еды, но и от запахов.       Если Аес и заметил моё положение, то не придавал тому значения.       Во время соития он не сдерживался. Был всё так же напорист и жаден до моего тела.       Я понимала, что во мне растёт его ребёнок. Ребёнок ли? Такое же чудовище, как и сам Зверь. Вряд ли в нём будет хоть что-то человеческое.       Всякий раз, когда Аес брал меня, я надеялась, что скину под его напором.       Я не хотела вынашивать в себе это существо. Я не хотела давать ему жизнь.       Но время шло, живот рос… И что бы я ни делала, мне так и не удавалось прервать беременность.

***

      Я ждала…       Ждала, что меня заберут отсюда.       Я видела, как других беременных женщин куда-то уводят, а на их место приводят других. Уставших, замученных и сильно растолстевших матрон, которые практически ни на что не реагируют.       Как долго они пребывают в этом аду? И что потом делают с теми, кто перестаёт исполнять «волю божию»?       Аес чувствовал, что я скоро покину его. Поэтому был постоянно рядом.       Когда он не ел, или не перерыкивался с остальными Зверьми, он уводил меня в логово и не выпускал до тех пор, пока силы не покидали его тело.       Под конец я и сама зачастую неподвижно лежала. Уже слабо реагировала на все его манипуляции и практически не издавала звуков.

***

      Этот день наконец-то настал! — Розетта, поднимайся, — настоятельница Брина смотрела на меня с материнской нежностью, держа в руках плащ из овчины. — Ты хорошо постаралась. Теперь ты имеешь право на отдых.       Стражник открыл дверь.       Недолго думая, я выбежала в коридор.       В этот же момент Аес подорвался с места.       Стражник едва успел захлопнуть дверь и запереть замок, когда Зверь врезался в решетку и попытался достать до нас лапой, просунув её между прутьями. Не обращая внимания на острые шипы, царапая руку, Аес страшно рычал и продолжал рваться к нам.       Мне показалось, или в его взгляде я действительно увидела тень обиды? — Надо же, он так сильно успел к тебе привязаться, — с улыбкой пропела Брина, накинув мне на плечи плащ. Подошла чуть ближе к Зверю. — Не бесись. Она вернётся к тебе через несколько месяцев. Как только даст своё первое потомство.       По спине у меня пробежали мурашки.       «Вернётся…» — эхом звучало у меня в сознании.       «Нет! Я не хочу!» — готова была вскричать я, но спазм сковал горло.       Запоздало заметила, что на моих запястьях захлопнулись наручники. Стражник вёл меня, удерживая за цепь, соединяющую браслеты. — Не держи зла на нас, Розетта, — с виноватыми нотками в голосе сказала Брина. — Мы лишь исполняем волю Энаса. Будь ты на нашем месте, ты бы поступила так же. — В чем Его воля? — я не верила её словам. — В том, чтобы удовлетворять похоть этих тварей? — Не греши, дитя! — настоятельница резко остановилась. Обернулась. От её доброжелательности не осталось и следа. — Я тебе уже говорила для чего всё это нужно. Чтобы Добро оставалось Добром, нужно Зло. Чтобы люди ходили в церковь и взывали к богу, необходимы чудовища. Этими чудовищами пугают непослушных детей и грешников. Пока людям есть чего бояться, — чудовищ ли, ада ли или Кары Небесной, — они будут молиться. Будут приходить в церковь. Будут верить в то, что принеся небольшие пожертвования и помолившись, они обретут защиту Энаса. Ты должна быть благодарна, что Энас выбрал тебя.       С губ сорвался нервный смешок. — Благодарная? За это?! — я кивнула на свой живот. У меня начиналась истерика.       Брина больше ничего не сказала.       Первым делом меня отвели в купальню. Отмыли. Одели в черные одежды, накинув на голову глубокий капюшон. Отвели в трапезную, где накормили.       У меня не было аппетита. От вида еды меня тошнило. Я смогла съесть лишь пару ложек куриного бульона и отщипнуть немного сладкой булочки.       Затем меня отвели в келью.       Она была совсем не похожа на ту, в которой я жила, будучи послушницей. Выглядела куда богаче и более обжитой.       Здесь имелась кровать с мягкой, самой настоящей периной! Две подушки. Круглый письменный столик, удобное мягкое кресло. Пол устилал мягкий ковёр. Имелся камин, чему я сильно удивилась. И было окно. Небольшое, под самым потолком.       Едва подойдя к столу, я тут же обнаружила тетрадь со своим именем и несколько грифелей.       Помнится, я оставила их в своей келье, когда меня увели для «пострига».       У меня не было желания прикасаться к тетради вновь.

***

      Жизнь стала спокойной, однообразной…       Нам, беременным, переведённым в кельи, дозволялось больше спать и отдыхать. Нас будили далеко после рассвета. Сытно кормили. Причем жаренного, кислого и острого практически не давали. Зато было много овощей, фруктов, молочных продуктов.       Мы выходили гулять дважды в день.       Утром после завтрака, пока послушницы еще находились внутри. И поздним вечером, когда послушницы шли ужинать и молиться.       С тех пор, как я «приняла постриг» и оказалась в клетке со Зверем, я не выходила на свежий воздух.       А ведь я так мечтала вдохнуть полной грудью утренней свежести. Ощутить на своей коже тепло солнца.       Когда меня перевели на второй этаж, поселили в келье, миром правила зима.       Помню, когда я впервые за долгое время оказалась на улице, то первым делом стянула с головы капюшон и платок. Сделала глубокий вдох и упала на колени. Дрожащими пальцами трогала снег. — Розетта, тебе не хорошо? — голос Брины был последним, что я хотела слышать в тот момент. — Всё в порядке… — приняв её руку помощи, я нехотя поднялась. — Просто… голова закружилась. — Понимаю. Ты давно не видела белого света. Знаешь, благодаря нашей миссии, мы учимся ценить даже такие мелочи. Разве это не прекрасно?       Нет. Не прекрасно.       После прогулок мы обычно собирались в большой комнате. Достаточно тёплой и такой же роскошной, как если бы она принадлежала кому-то из знати.       Там мы читали книги, Писание, поэзию. Иногда вышивали.       Иногда мы молились.       Но я уже успела заметить, что большая часть Маток просто беззвучно открывают рты. Они не видели смысла молиться существу, по воле которого нас обрекли на подобное.       Дни тянулись медленно. Меня ничто не радовало. Мне ничего не хотелось. Я пыталась отказываться от еды и прогулок, но тогда в меня насильно вливали жирный бульон или за шкирку выпихивали на улицу.       Живот мой рос, доставляя дискомфорт. Мне казалось, что он был слишком огромным. Из-за него я не видела своих ног. Кожа на животе была покрыта отвратительными разрывами. У меня часто тянуло поясницу. А еще эти позывы в отхожее место…       Под кроватью стоял ночной горшок. На него я уже не могла сесть как раньше. Малую нужду приходилось справлять стоя. А большую, чуть наклонившись…       Я стала плохо спать по ночам. Порой не могла уснуть до самого утра. Особенно, когда в келье было слишком сильно натоплено.       Тогда я просто лежала на спине и смотрела в потолок. Мысли роились в моей голове. Я понимала, что теперь моя жизнь до самой смерти будет такой: жизнь со Зверем, беременность, жизнь в келье, роды, а потом всё заново.       Я не хотела этого.       Поэтому я приняла решение о побеге.       Я должна была досконально изучить монастырь. Присмотреться к стражникам. Сделать всё возможное, чтобы сбежать.       Так и не сумев уснуть в ту ночь, утром, на удивление, я была полна сил и решимости.       Словно одержимая я рвалась на улицу. Я жадно изучала стены забора, стены и двери монастыря. Присматривалась к стражникам. Неужели ни разу такого не было, чтобы кто-то из мужчин не заинтересовался в живущих здесь женщинах? Заинтересованный в Матке стражник может стать её спасением. Так я думала, пока не поняла, что всё еще слишком наивна и глупа для этого мира.       Я не героиня любовного эпоса, которую непременно спасёт отважный герой.       Я не особенная, которая по итогу обретёт счастье. Я — такая же как все.       Эти мысли удручали. Но они же и отрезвляли.       Я могла рассчитывать только на себя.       Желая выбраться отсюда, я стала ходить в библиотеку, надеясь найти чертежи монастыря. Или хоть что-то подобное.       Разумеется, что моё новое увлечение не осталось незамеченным. — Прежде за тобой не наблюдалось заинтересованности в книгах, — достаточно строго заметила Брина, с подозрением косясь на меня. — Мне не нравится то, что я написала в тетради… — долго думать над ответом мне не пришлось. — Оно ужасно… я бы хотела переписать текст. Но так, чтобы он хоть немного напоминал полноценный роман, а не просто обрывки из мемуаров деревенской девки. — Вот как? — настоятельница выглядела удивлённой. — Что ж, полагаю, что это правильное желание. Уверена, что Господь направляет твои мысли и действия в правильное русло. В самом деле, твои записи такие скудные и посредственные…       Я и не сомневалась, что Брина или Аншель читают те тексты, что пишут послушницы и Матки.       Увы, мне действительно пришлось переписать текст из тетради. Сделать его более уместным. Но это занятие помогло мне лучше продумать план побега.       Я должна убежать до того, как рожу.

***

      Никаких чертежей в библиотеке не было.       За пределы монастыря выпускали только Аншеля или Брину, и то всегда в сопровождении. Практически никого не впускали. Кроме новых жертв страшной воли Божьей.       Иногда я гуляла вдоль забора, рукой водя по каменной кладке. Со стороны это должно было выглядеть так, будто бы мне плохо и таким образом я пытаюсь удержать равновесие.       На самом же деле я проверяла стену на наличие выступов и хоть какой-то лазейки.       Но даже если бы и было что-то подобное, вряд ли я смогла бы перебраться через забор с животом.       С ужасом я понимала, что выбраться из монастыря невозможно.       В тот момент мои мысли прервал истошный вопль.       Одна из Маток упала на землю, воя и дёргаясь от боли. Она выгибалась, сучила ногами. Выла не человеческим голосом. — Расступитесь! — Брина подлетела к ней, но тут же поспешила отпрянуть. Кажется, она поняла, что происходит. — Стража! Немедленно сюда!       Остальные женщины отошли в сторону. Забились в кучку, с ужасом наблюдая за происходящим.       Стражники подбежали быстро. — Поднимите её! Нужно…       Несчастная снова завыла. Согнутыми пальцами она стала трогать свой живот.       Я отстранилась от стены. Сделала шаг вперёд.       Страшные звуки, словно бы кто-то ломал кости, рвал плоть, были слышны на всю округу. Противное чавканье сопровождалось воплями. Треск ткани казался оглушительным.       Несчастная продолжала кричать, пусть уже и не так громко. Из её вспоротого живота появилось нечто. С поросячьим рылом, клыками и рожками. Это существо пищало, как котёнок. — Господь милостивый! — пробормотала Брина, сняв с себя плащ. Она подошла к существу. Взяла его на руки, завернув в плащ. Кто-то из стражников перерезал пуповину. — Неужели они теперь так рождаются?       Одной из Маток стало плохо. Она упала в обморок.       Остальные стояли неподвижно, пытаясь осознать произошедшее.       Я же боролась с грозящей начаться истерикой.       «Неужели нас всех ждёт подобное? Неужели так я закончу свою жизнь? Неужели, даже если я сбегу, то обречена на подобный кошмар?» — это единственное, что тогда меня тревожило.

***

      Той же ночью у меня появился шанс.       Кому-то из Маток взбрело в голову оборвать свою жизнь. Но так, чтобы привлечь к себе внимание. Она подожгла себя и свою келью.       При этом её собственных криков не было слышно. Будто бы сама она давно умерла и перестала чувствовать что-либо, кроме страха и отвращения.       В этот раз тушить пожар пришлось стражникам, монахиням в сером и настоятелям.       Я вышла из кельи. Все были слишком сильно увлечены тушением пожара. Пламя рвалось из кельи и яростно шумело, словно бы в него подлили масла.       Это был мой шанс. Возможно, что единственный.       Я вернулась в свою келью лишь затем, чтобы в узелок скидать те куски хлеба и сыра, которые я откладывала всё время и меняла их на более свежие. Выбежав в коридор, накинув капюшон на голову, бросилась вниз по лестнице.       Пока все увлечены пожаром, им не будет дела до остальных Маток. Если только кто-то не решит проверить их целостность.       Несколько раз я чуть не полетела кубарем вниз, но сумела удержаться, схватившись за перила.       Едва оказавшись на улице, я позволила себе краткую передышку.       Поясницу пронзила острая боль, но мне нельзя было расслабляться.       К моему удивлению, практически ни одного стражника не было на его посту. И это вселило в меня надежду.       Главные ворота так и манили. Они были заперты на засов, который так легко поддался.       Моё сердце бешено колотилось в груди. Набатом в висках била кровь.       Резкий толчок двери вперёд. Отчаянный рывок и вот, я наконец-то оказалась за пределами стен монастыря.       Так просто… Как же это оказалось просто!       Я и не заметила, как из моей груди вырвался нервный смех и одновременно с ним — рыдания.       Нет! Нельзя расслабляться. Нужно бежать. Нужно продолжать бежать!       Мои ноги утопали в снегу. Мягкая монастырская обувь была не пригодна для улицы и из-за гладкой, пробковой подошвы мои ноги постоянно скользили.       Я часто падала, но тут же заставляла себя встать и бежать дальше. Насколько это вообще возможно с животом.       Мои лёгкие и горло резало от холодного воздуха. Довольно скоро начало колоть в левом боку.       Была ночь. Луна была скрыта за тучами. Очертания деревьев и сугробов были слабо видны. Несколько раз я провалилась в снег по самый пояс. А потом получила ветками по лицу, едва не выколов себе глаза.       Силы быстро оставляли моё тело. А меж тем тянущая, опоясывающая боль становилась сильнее.       В какой-то момент мне стало так плохо, что я завалилась на бок. Мне не хватало воздуха, из-за чего я расстегнула пуговицы шерстяного платья на груди и развязала завязки под шеей.       Боль нарастала.       А потом случилось то, чего я боялась больше всего…       У меня отошли воды. Мерзкое, неприятное чувство. Особенно, когда лежишь на покрытой снегом земле. — Нет… только не сейчас… — словно молитву шептала я, пытаясь заставить себя встать. — Не надо… Я не хочу…       Мне было холодно. Страшно и больно.       Встав на четвереньки, я поползла прочь. Иногда замирала, снова падала и тяжело дышала, переживая приступы боли, которые каждый раз накатывали с новой силой.       Я кусала себя за запястье, чтобы заглушить вопли, рвущиеся наружу. Кусала так сильно, что в какой-то момент в рот полилась кровь.       Меня затошнило. А после начало рвать.       Меня рвало до боли во внутренностях. До тех пор, пока кишки не начало сводить мучительным спазмом. Пока желудок совсем не опустил. Даже желчи больше не было.       Я отползла в сторону. Жадно стала засовывать в рот снег и тут же сплёвывать. Хотела убрать этот омерзительный привкус.       Меня начало колотить.       Я понимала, что должна продолжать бежать. Но и понимала, что вот-вот рожу.       Для себя я уже решила, что чтобы ни родилось, я не возьму это с собой. Я оставлю это существо здесь.       Двоим нам не выжить.       Кое-как встав, шатаясь, я побрела прочь.       Я приняла решение идти до тех пор, пока не почувствую, что существо начало выходить.       Сгорбившись, я ковыляла вперёд. Иногда припадала к деревьям, чтобы перевести дыхание.       Я не знала, заметил ли кто-нибудь моё исчезновение. Не знала, была ли погоня за мной. Всё это сейчас казалось таким неважным.       Когда тропа пошла вниз, я поскользнулась. Падение было коротким. Но встать после этого я уже не смогла.       Схватки стали частыми.       Началось!       Мне ничего не оставалось, кроме как перевернуться на спину и широко раздвинуть ноги.       Я смотрела в ночное небо над головой, различая на его фоне кроны деревьев, и ждала, когда всё закончится.       Помнится, я истошно кричала. Задыхалась от боли, чувствуя, как под натиском чудовища рвётся промежность. Я была уверена, что если не от боли, то от кровопотери точно умру.       Не знаю, как много или мало прошло времени. По мне, так целая вечность осталась позади, пока я наконец-то не смогла вытолкнуть из себя нечто.       О, как бы я хотела потерять сознание после всего пережитого! Как бы мне хотелось окунуться в блаженную тьму и забыться хоть на время.       Но этого не произошло.       Я слишком ясно осознавала происходящее. Продолжала лежать на снегу с раскинутыми ногами, отрешенно глядя в небо над собой. Знала, что после ребёнка из женщины всегда выходит послед.       Но время шло, а ничего не происходило.       Только низ живота продолжало тянуть, да рядом что-то слабо пищало.       Чувствуя, что начинаю замерзать, я попыталась сесть. И тут же заметила пару горящих желтых глаз. Овальные зрачки маленького Зверя были расширены.       «Это твой ребёнок, — твердили инстинкты. — Разве ты сможешь его бросить? Какая ты после этого мать? Он ведь ни в чем не виноват. Каким бы он ни был, но ты его вынашивала, родила… Неужели бросишь?»       «Брошу!» — был мой ответ. Уверенный, безжалостны.       Я протянула руку, коснулась зверёныша. Его грудь и плечи покрывал влажный пушок. Ладонь скользнула вниз, ощупывая живот, чтобы найти пуповину. Она была перегрызена.       «Это он сам сделал?» — моему удивлению не было предела. — М-мряу? — зверёныш обнял мою руку своими лапками. Маленькими клычками стал покусывать пальцы. Его коготки царапали моё запястье. — Мряу!       Что-то внутри ёкнуло, отозвалось на это странное «мряу».       Я всего лишь слабая женщина, которая пытается выжить. За что, Господи, мне всё это?! К чему все эти испытания?! Зачем?!       Слёзы сами собой потекли из глаз. Не отдавая отчет своим действиям, я прижала зверёныша к себе. Он был таким маленьким. От него резко пахло кровью.       Видимо, материнские инстинкты всё же взяли верх, потому что я завернула его в плащ и приложила к груди. Зверёныш жадно сосал, хотя я и не уверена, что там было молоко.       Но прошло совсем немного времени, а он резко отстранился и зашипел. Как кот, когда тот чем-то напугал или зол.       Я не сразу услышала стремительно приближающиеся голоса и ржание лошадей.       Лишь когда свет от факелов стал слишком ярким, я заставила себя встать. Не выпуская из рук зверёныша, бросилась прочь.       Но далеко убежать не получилось.       Острая боль пронзила мне плечо, заставила упасть.       Зверёныш вырвался из моих рук. Куда-то убежал.       А подошедший ко мне мужчина, ударил ногой по лицу…

***

      Я то приходила в себя, то теряла сознание.       Иногда я слышала голоса. Но куда чаще была тишина. Давящая, звенящая тишина, сводившая меня с ума.       Иногда я открывала глаза и смотрела в потолок. Деревянный, с балкой посередине. Тогда меня впервые посетила мысль о том, что это весьма удобно для тех, кому не хочется жить.

***

      Постепенно моё состояние стало лучше. Но мне категорически не хотелось покидать кровать. Даже по нужде. Я терпела до последнего. Целыми днями лежала в постели, глядя в потолок и размышляя о случившемся.       Я знала, что меня будут допрашивать. Куда же без этого? И ждала, когда это случится.       На удивление, долго ждать не пришлось.       Брина, словно разгневанная фурия, ворвалась в мою келью. Следом за ней спешили две женщины в сером и двое стражников.       Я боялась, что меня начнут пытать. — Ты, глупая девчонка! — щеки настоятельницы затряслись. — Ты хоть понимаешь, что натворила?! Как только у тебя ума хватило на подобное?!       Я предпочла молчать. — Зачем ты попыталась сбежать? Куда ты собиралась пойти в таком состоянии? — Брина сжимала кулаки. Она была готова рвать и метать. — Ты поступила очень плохо, дитя. Из-за тебя мы понесли потери… — Из-за меня?! — во мне всё же проснулось возмущение. — Тот пожар случился не из-за меня! — Пожар? О нет, я не о нём. Я о твоём ребёнке. Ты ведь родила. Но ребёнка мы не нашли… — Он не ребёнок! Это чудовище! — Называй как хочешь, но это не меняет того факта, что из-за тебя мы лишились ценного экземпляра. Ты сильно нас подвела, Розетта. Однако, Господь воистину милосерден и готов простить тебе твою дерзость. — Богу или вам это угодно? — Сколько же богохульства в твоих словах, дитя, — Брина поджала губы. — Боюсь, что тобой овладели демоны. Ничего, с божьей помощью мы спасём твою душу! — Вы сумасшедшие! Не пойми что возомнившие о себе безумцы! — Каким бы сильным не был демон в тебе, знай, — настоятельница наклонилась ко мне, недобро улыбнувшись, — что наш бог сильнее.       Я была готова к тому, что изгонять «демона» из меня будут с помощью пыток.       На деле же всё было иначе. Меня просто решили довести до полусмерти тяжелой работой. Мне надлежало делать уборку в кельях глубоко беременных Маток, пока они совершали дневную прогулку. Мытьё посуды, полов в коридорах. Я помогала на кухне, чистила овощи. Я могла целыми днями провозиться в прачечной, стирая вещи и постельное. Мои руки покрылись кровавыми мозолями.       По ночам я практически не спала. Не давали.       Настоятельница выгоняла меня на улицу, приказывая то расчистить дорогу от снега, то натаскать побольше воды. Тогда за мной присматривали стражники.       Я очень сильно уставала. Настолько, что готова была уснуть в обнимку с посудой, метлой или мокрым бельём.       Кормили меня тоже скудно. Раз в сутки. Куском хлеба и водой.       Я тогда сильно похудела. Коричневое шерстяное платье стала мне велико.       Хлопот еще доставляло молоко, которого было слишком много. Поскольку его некуда было девать, то оно обильно выделялось из груди, пачкая одежду. Приходилось его сцеживать по несколько раз в день.       Я настолько сильно уставала и недоедала, что в моей голове практически не осталось других мыслей.       Всё закончилось после прихода первого женского недуга. Я как раз планировала украдкой вздремнуть, пока все были на утренней молитве, когда на кухню вошла Брина. Она снова приветливо улыбалась. — Дитя! — пропела настоятельница, буквально подлетев ко мне. — Наши молитвы были услышаны, и Господь простил тебя. Энас дал тебе еще один шанс.       Мой взгляд сам собой упал на нож, которым повар обычно разделывал мясо. — Боже, как же ты исхудала! — не унималась Брина, коснувшись моей щеки. — Демоны высосали из тебя слишком много сил. Пойдём, тебе надо отдохнуть.       Взяв меня под руку, она увела меня из кухни.       Меня наконец-то покормили, а после позволили немного поспать.       Меня не трогали до тех пор, пока не закончился женский недуг. Разве что кормить стали лучше. Но из кельи не выпускали.       У меня наконец-то появилось время и силы подумать над тем, что произошло в лесу. Тогда я осознала, что мой зверёныш куда-то исчез. Его не было рядом со мной. Его не нашли.       Конечно, я задавалась вопросом, куда он мог деться и выжил ли он? Но довольно скоро перестала думать о подобном. Наверняка он давно умер. Вряд ли смог пережить зиму, ведь он был еще сильно мал и вряд ли мог сам добыть себе пропитание.       Мои мысли вновь вернулись к побегу. Я должна выбраться отсюда. Неважно как, но должна.       Я снова начала продумывать план побега. Прикидывать всевозможные варианты. Теперь, когда у меня не было живота, я могла попытаться перелезть через стену забора.       Но все мои планы испортила явившаяся настоятельница. — Пойдём, дитя. Исполни своё предназначение.       Меня затошнило. Я знала, что меня снова собираются подложить под Зверя.       Под какого на этот раз? Или у каждой Матки своё личное чудовище?       Меня мыли и лишали волос на теле как в день «пострига». Но в этот раз меня не отвели в жарко натопленную комнату и не стали готовить к встрече со Зверем. Просто надели на меня длинную сорочку, накинули на плечи плащ и повели в подвал. — Аес скучал по тебе, — с улыбкой сообщила настоятельница. — Он постоянно рычал и кидался на решетку. Пришлось на время занять его. Когда Матка уходит, чтобы доносить и родить дитя, мы подселяем к Зверю замену. Обычно это всегда работает.       Едва подойдя к камере, я заметила девушку. Одна из послушниц, с которой я была недолго знакома. Она лежала, прислонившись к стене и тяжело дыша. Пусть меня и не было всего каких-то четыре с небольшим месяца, новая Матка уже была в положении. Но в ужас меня повергло другое. У девушки по колено отсутствовали обе ноги. — Как видишь, далеко не ко всем Господь так милостив, как к тебе, Розетта, — достаточно сухо бросила Брина. — Клара решила, что преуспеет в побеге. Только в отличие от тебя она решила пойти дальше и попыталась соблазнить одного из стражников. Эти глупцы попытались сбежать незадолго до того, как мы забрали тебя наверх. Как видишь, Клара сильно пострадала из-за своей глупости. — Это Аес сделал? — к горлу подступила тошнота. — Левую ногу ей отсёк её герой-любовник, а правую — сожрал Аес. Есть предположение, что Клара беременна от того стражника. Поэтому Аес настроен к ней так враждебно. Он не впускает её в своё логово. И иногда бывает жесток. Впрочем, ты сама скоро всё увидишь.       По приказу настоятельницы меня втолкнули в камеру.       Я тут же отошла в сторону от Клары, которая посмотрела на меня остекленевшим взглядом. Видимо, эта девушка умерла глубоко внутри, а её оболочка всё еще продолжала существовать. — Подумать только… — бормотала Брина, уходя. — Какая ужасная молодёжь нынче пошла. Столько проблем создают…       Напряженно сглотнув, я вглядывалась в тьму логова Зверя, ожидая, когда он выйдет.       Минуты тянулись медленно. От напряжения заныли мышцы в ногах и потянуло спину.       Раздался вопрошающий рык. Вспыхнули желтые глаза. Аес резко приблизился, отчего я едва не вскрикнула. Он стал жадно обнюхивать меня, когтями разодрал сорочку на груди.       Я испугалась, что Зверь решит меня сожрать. Но этого не случилось.       Лапами надавив мне на плечи, он заставил меня сесть на пол. Ворча, устроился у меня на коленях. Снова обнюхав, лизнул правый сосок, словно пробуя на вкус, а после и вовсе принялся сосать грудь. Молоко так и не пропало у меня, что было весьма странным.       Аес жадно сосал. Шершавым языком вылизывал сосок, отчего я морщилась.       Положив руку на голову Зверя, погладив его гриву, я прикрыла глаза.       В тот момент меня посетила мысль, что я никогда не смогу выбраться отсюда. Что я обречена на вечный ад. — Ш-ш-ш… — со стороны раздалось какое-то шипение. Я открыла глаза и посмотрела в сторону Клары.       Она смотрела на нас с отвращением и ненавистью. — Шлюха! — наконец-то выкрикнула она. — Грязная шлюха! Подстилка чудовища! — Замолчи, — холодно велела я ей. — Вместо того, чтобы биться в истерике и просить о помощи, ты позволяешь этому монстру себя касаться! Ты такая же похотливая самка, как эти!       У Клары хватило сил вскинуть руку в сторону других клеток. — Сумасшедшие! Грязные шлюхи! Я всё поняла. Я поняла! — в её голосе звучали нотки истерики. — Вы сами, добровольно ложитесь под этих монстров. Сами!       Аес отстранился от меня. Облизнувшись, повернулся к Кларе. Видимо, её вопли раздражали его. Резко приблизившись, Зверь ударил лапой, когтями вспоров левую часть лица.       От вопля боли у меня едва не заложило уши. Клара ухватилась за изувеченное лицо. Выла, сучила культями и молила, чтобы Аес её не трогал.       Тогда я впервые увидела, что мой Зверь может быть весьма жесток и опасен. Я вспомнила, что это он сожрал одну её ногу, и мне стало плохо. Я стала бояться, что когда-нибудь подобная участь постигнет и меня.       Держась за стену, я встала и побрела в логово. Сняла плащ и порванную сорочку. Опустилась на соломенную подстилку.       Аес не заставил себя долго ждать. Явился следом, шумно дыша. Языком лизнул меня в щеку, прежде чем по обыкновению засунул мне его в рот.       Признаться, я успела отвыкнуть от подобного. Поэтому меня затошнило.       Словно почувствовав это, Зверь убрал язык. Принялся вылизывать моё тело, задержавшись на груди и промежности. Кончик языка осторожно касался клитора, дразня и возбуждая. А потом скользнул вниз и проник в меня.       С губ сорвался предательский стон. Я и не заметила, как начала подмахивать бёдрами, зажимая рот руками.       Моё тело немедленно отозвалось на ласку.       Воздух стал горячим. Моё лицо пылало.       Аес всё прекрасно понимал. И недолго приласкав меня, поспешил удовлетворить и свою похоть.       Проникновение было грубым, и несколько болезненным. Но я даже и не думала останавливать Аеса.       Зверь быстро двигался, буквально вбивая меня в пол. Иногда прикусывал плечо.       Прикрыв глаза, я позволила себе раствориться в ощущениях. Тело пылало, охотно принимая в себя странный член чудовища. Стыдно признавать, но я успела соскучиться по этому.       Наверное, Клара права и я действительно шлюха. Похотливая самка, сладко и бесстыдно стонущая под чудовищем, которое легко может растерзать человека.       Я хваталась за гриву Аеса. Пыталась обнимать его за шею.       Наверное, мой рассудок всё же помутился, потому что про себя я отметила, что будь он человеком, то с радостью связала бы с ним свою жизнь. В наше время мало какая женщина могла похвастаться полной идиллией в постели. Даже дворянки редко когда получали удовольствие от соития с супругом, потому чаще всего заводили себе любовников.       Отстранившись, Аес заставил меня встать на четвереньки. Он вошел сзади. Его клыки коснулись моей шеи, спины. От горячего дыхания по коже забегали мурашки. Волосы на затылке зашевелились.       Словно сука в течку, я подставлялась ему, прогибаясь в спине и оттопыривая зад.       Его член буквально вбивался в мою матку. Словно пытался проникнуть внутрь. К счастью, это было невозможно. Головка члена Зверя была слишком крупной, а отверстие в шейке матки слишком маленьким, чтобы что-то могло получиться.       Я кончила первой, лаская себя пальцами, пока Аес вбивался в меня.       Он и не думал заканчивать. Даже после того, как излился в меня.       Наше соитие длилось долго. Я успела сильно устать, отчего уже слабее реагировала на его ласки и проникновение.       Меня клонило в сон.       Свернувшись клубочком, я была готова вот-вот уснуть. Аес накрыл меня плащом. Устроился рядом, властно обнимая.

***

      Моя жизнь вновь превратилась в существование. Она стала однообразной. Единственное, что её хоть немного разбавляло, так это присутствие Клары.       Я могла наблюдать за ней из логова.       Она почти всегда сидела возле решетки. Почти всегда хваталась за них и просила о помощи, когда в подвал спускались стражники, разнося еду.       Практически всегда мужчины смотрели на Маток с отвращением и презрением. Для них мы не были людьми. Но они не упускали возможности какое-то время поглазеть на то, как Звери имеют свои сучек.       Несколько раз я пыталась заговорить с Кларой, но та тут же начинала сыпать проклятиями и обвинениями. Во всём, что с ней происходило, она винила всех. Даже таких же несчастных, как она сама.       Аес почти не трогал Клару. Казалось, будто она ему совсем не интересна. Но если она начинала шуметь, то он мог и замахнуться.       Я же предпочитала не вмешиваться. Наверное, именно тогда я начала ожесточаться.

***

      К моему удивлению Клару никто не спешил уводить наверх. И когда у неё начались роды, никого не было рядом.       Я пыталась позвать кого-нибудь из стражников, но никто не приходил. Всё же во мне еще осталось что-то человеческое. Я села рядом с Кларой и попыталась её успокоит, взяв за руку. — Ляг удобнее. Тужься. — Отвали! — вскричала она, ударив меня. — Не трогай меня! — Я просто хочу тебе помочь… — Мне не нужна твоя помощь! Убирайся!       Она сжалась в комок на полу. Завыла, обхватив руками живот.       И я решила, что не стану вмешиваться.       Уйдя в логово, я постаралась не реагировать на крики и стоны Клары, какими бы странными и страшными они не были.       Отвернувшись к стенке, закутавшись в плащ и плед, я и не заметила, как задремала. В ту ночь мне снилась родная деревня Петало, родительский дом и семья.       Во сне отец хвалил нас, своих дочерей и обещал, что когда поедем в город, то присмотрит каждой из нас по малахитовому браслету. Мама улыбалась и льнула к нему. Приговаривала: «Вот бы у всех моих дочерей был такой же муж, как у меня».       Во сне моя улыбка померкла. Я понимала, что всё это не взаправду. Мама никогда так не улыбалась, и отец никогда бы не сказал подобного. В нашем доме никогда не было так светло и уютно. А мои волосы больше никогда не будут такими же длинными и золотистыми, как до «пострига».       Я проснулась от собственно всхлипа.       Спешно утирая слёзы, я выглянула из логова. И обомлела.       Клара лежала на полу, не подавая признаков жизни. Аес пожирал её снизу, обгладывая бедренные кости. — Нет, нельзя! — только и смогла я крикнуть.       Зверь резко обернулся в мою сторону. С его клыков капала слюна, вперемешку с кровью. Глаза бешено горели.       За что он её так? За что много месяцев назад другой Зверь растерзал свою Матку? Все эти вопросы наталкивали меня только на одну мысль. Что рано или поздно, меня постигнет та же участь.       …Всё же явились стражники и настоятель Аншель. Они даже не стали входить в камеру. Так, через решетку взглянули на изувеченный труп Клары. — Ребёнка не видно… — заметил настоятель, прижимая к лицу платок. — Видимо, подозрения матери-настоятельницы оказались правдивы. Что ж, Господь наш Энас решил судьбу этой грешницы, посмевшей отвергнуть Его волю. — Прикажите убрать тело? — спросил кто-то из стражников.       «Пожалуйста, уберите!» — взмолилась я про себя. Я не хотела сидеть в одном помещении с трупом и видеть, как Клара разложится или как Аес её сожрёт. — Нет, — разрушил все мои надежды Аншель. — Пусть Зверь полакомится.       Поморщившись, он развернулся на пятках.       «Нет, не уходите! Уберите тело!» — хотела было закричать я, но стоило мне только поддаться вперёд, как Аес тут же предупреждающе рычал в мою сторону.

***

      Моя жизнь стала Адом. Вроде бы дни тянулись невыносимо медленно, но стоило лишь мыслями уйти в себя, как живот начинал лезть на нос, и новое чудовище было готово вот-вот родиться.       Меня до последнего не выпускали из подвала. Лишь в последние седмицы до родов уводили наверх, где запирали в уютной келье.       Если меня и выводили на прогулку, то только в цепях и под присмотром стражников. Меня держали отдельно от других Маток, которым вскоре надлежало разрешиться от бремени. В трапезной у меня был отдельный стол. И всегда напротив сидела Брина, рассказывая мне что-нибудь или спрашивая. — Пока ты здесь, то можешь продолжить записывать свои мысли в тетрадь. У тебя очень хорошо получается. Знаешь, тетради некоторых Маток мы потом оформляем как книги и продаём их. Ты даже не представляешь, сколько готовы заплатить дворянки за подобную литературу. Одна из Маток прожила десять лет, прежде чем умерла во время родов. И за это время написала несколько книг. Правда, ничего общего с реальностью там не было. Она написала историю о девушке, которая стала пленницей в замке чудовища. А чудовище в свою очередь оказалось заколдованным лордом…       Я пропускала её болтовню мимо ушей.       Просыпаясь на мягкой кровати, я подолгу смотрела в пустоту перед собой. У меня не было ни одной мысли в голове. Я просто лежала и ждала, когда за мной придут, чтобы отвести в трапезную, в новую часовенку или на прогулку.       Своего второго зверёныша я родила жарким летом. Так же болезненно и мучительно, как и первого. С той лишь разницей, что рядом была настоятельница и повитуха.       Мало того, что на улице царила жара, так еще и в келье было сильно натоплено. Я едва не задыхалась от духоты, но никого это не волновало.       Когда всё закончилось, я едва взглянула на своё «дитя». Вроде бы похоже на человека, но с тёмно-рыжим мехом на руках, плечах и спине. С поросячьим рыльцем, маленькими клычками и коготками. Он пищал, как котёнок. И едва его положили мне на живот, как зверёныш поспешил присосаться к груди.       Нет, в тот раз у меня ничего не ёкнуло в груди. Как и во все последующие. Я даже о своём первом «ребёнке» не вспоминала.       Несомненно, я ужасная мать.       После родов я могла отдохнуть не больше пары седмиц. Ровно настолько рядом со мной оставляли зверёнышей, чтобы они могли вдоволь напиться материнского молока, окрепнуть и привыкнуть к людям. Я обязана была кормить его с рук сырым мясом и потрошками. Мне запрещалось быть с ним слишком ласковой. Впрочем, я и не пыталась делать нечто подобное.       А потом всех зверят куда-то уносили.       Брина говорила, что их какое-то время растят в другом подвале, а потом или продают дворянам или выпускают в мир, чтобы там они исполняли волю Энаса. Запугивать и убивать грешников — вот основная задача Зверей.       Дворяне же покупали их для других целей. Для охоты, для запугивания и затравливания подвластных крестьян, или же для удовлетворения своей похоти.       Брина без стеснения рассказывала, как один дворянин купил парочку молодых Зверей. Бедолагам вырвали клыки и когти, чтобы они не могли навредить. Под них дворянин подкладывал сначала своего сына, а после и дочь.       К чему мне эта информация? Или настоятельница ждала, что я приду в ужас и скривлюсь от отвращения?       Глупо. Мне было всё равно, кто, с кем и чем занимается за закрытыми дверьми своей спальни.       Иногда, когда отнимали зверёнышей, некоторые Матки начинали горько стенать. Они требовали, чтобы им вернули их «детей», проклинали и твердили, что «мой сын не сможет без меня».       Что примечательно, от Зверей рождались исключительно мальчики. Маленькие самцы-хищники, которые с рождения представляли опасность из-за своих клыков и когтей. Без нас, человеческих женщин, эти чудовища обречены на вымирание.

***

      Мне начинает казаться, что я практически всегда беременна. Времена, когда во мне не росло очередное чудовище, казались мне такими далёкими и чужими, что я начинала сомневаться: а действительно ли до «пострига» у меня была та, другая жизнь?       Я радовалась, что нигде в монастыре Святой Девы Тристис не было зеркал.       И без них я видела во что превратилось моё тело.       Тяжелые груди обвисли. Соски стали тёмными, распухшими и отвратительной формы. Фигура стала бесформенной. Живот даже после родов не спешил уменьшаться. Кожу на нём и бёдрах покрывали разрывы. Но при этом моё лицо сильно осунулось. Впали щеки, под глазами образовались синяки.       Часть зубов у меня выпала, впрочем, как и часть волос на голове.       Я сама превращалась в отвратительное чудовище.       И такая участь ждала всех Маток.       Когда кого-то заживо сжирали или кто-то умирал в родах, я искренне завидовала этим счастливицам. Ведь они обретали покой. Их кошмару приходил конец. А мой Ад продолжался и не думал заканчиваться.       За те годы, что я провела в подвале со Зверем, я видела разных девушек. Были и те, кто сам ложился под чудовищ. Были и те, что пытались наложить на себя руки. Одна даже додумалась просунуть голову в отверстие отхожего места, где благополучно застряла и воплями спровоцировала своего Зверя. Он слишком резко дёрнул её, из-за чего сломал шею.       После того случая я сама часто поглядывала в сторону отхожего места. И, видимо, Аес понял, о чем я думаю. Поэтому практически всегда был рядом. Он не позволял мне надолго скучать в одиночестве. Порой он ластился. Как огромный кот, при этом издавая мурчащие и хрюкающие звуки.       Была одна девушка, которую подселили к вожаку стаи Зверей. Не понятно почему, но её не подготовили должным образом.       У неё были роскошные густые пепельные волосы, волнами ниспадающие на ровную спину. Небольшая грудка с крошечными нежно-розовыми сосками. Впалый живот, едва заметный изгиб в талии и узкие бёдра, меж которых красовался тёмный треугольник волос.       Отчего-то при виде неё все Звери начинали дуреть и исходить слюнями. Словно стая псов, учуявших течную суку.       Но вожак не спешил прикасаться к своей новой сожительнице. Он охранял её, согревал, но не трогал, а та жалась к нему, рассказывала истории из своей жизни, смеялась.       Мы, Матки, измученные и изувеченные многочисленными родами и соитиями со Зверьми, с ненавистью и завистью смотрели на эту Особенную. Её даже звали по-особенному — Реджена, «Королева».       К ней было особенное отношение у всех.       Даже настоятели заискивали перед ней.       Реджена могла спокойно выходить из камеры и гулять на территории монастыря. К еде ей всегда приносили низкий столик. У неё была красивая одежда.       Странная девушка, которая глядя на нас, виновато улыбалась и прижималась к своему Зверю. Казалось, что она не понимает где и для чего находится.       Я слышала злобное бурчание своих товарок, которые истекали ядом зависти. И признаюсь, я как и они ждала, что Реджену постигнет страшная участь.       Но время шло, а ничего не происходило.       Брина часто стала спускаться в подвал. Смотрела на то, как Реджена играется с вожаком, и недовольно качала головой. — Что с ней не так? — осмелилась спросить я.       Остальные Матки придвинулись к решеткам. Мы все желали знать ответ. — Раз в несколько десятилетий под счастливой звездой рождается дитя, избранное Энасом, — ответила настоятельница. — Таких достаточно простых, но при этом хорошеньких девушек все любят. Им боятся причинить зло. Мужчины теряют от них голову. Женщины ненавидят. А Звери… только в союзе с такой девушкой может родиться следующий вожак стаи. Самый сильный из Зверей. — И что с ней будет после того, как она родит? — У Реджены будет выбор: либо уйти на волю, либо остаться здесь со своим Зверем и ребёнком. Но, скорее всего, она уйдёт. Дело в том, что на неё уже имеет виды один князь. Если повезёт, то Реджена станет княгиней Колоре. — И за что ей такое счастье?! — меня переполняла зависть. Как? Почему? Что эта девка сделала, чтобы получить всё это?! — Такова воля Энаса, — Брина с укоризной посмотрела на меня. — Твоя душа чернеет, Розетта. Не позволяй злу завладеть твоим разумом и духом. — А по-вашему, я должна радоваться, что у какой-то девки жизнь лучше чем у меня?! — вцепившись в прутья решетки, я не обратила внимания на шипы, царапая об них пальцы и ладони. — Да. Ты должна радоваться, что у кого-то судьба сложится лучше. Нельзя завидовать, Розетта. Это грех. Возможно, что тебе просто нужно чаще молиться.       Меня переполнял гнев. Эмоции душили меня.       Кажется, я всё же сорвалась и обратилась к Реджене. Я проклинала её. Клялась, что её участь будет ничем не лучше нашей. Сквозь истеричный смех я говорила, что скоро она станет одной из нас. — Мне искренне жаль, что это случилось с вами, — с грустью в голосе сказала она, прижимая к груди книгу. — Но я ни в чем перед вами не виновата, мадам.       Внезапно вмешался вожак. Он рычал и злобно косился в мою сторону.       Аес отвечал ему, рыча не менее злобно. Тёмно-рыжая шерсть моего Зверя встала дыбом. Он лапой отодвинул меня в сторону, загораживая. — Хватит, — решила вмешаться Реджена, прислонив ладошки к пасти своего Зверя. — Мадам, прошу вас, будьте благоразумны.       «Благоразумной?! Да что эта пигалица себе позволяет?!»       Я всё же прикусила язык, заставляя себя молчать.       Теперь я жила в ожидании участи этой Особенной.       Увы, ей слишком повезло.       Вожак её так и не тронул, так что через несколько месяцев место Реджены заняла другая. Новенькую Зверь не пожалел. Почти сразу же изнасиловал, еще и руку откусил.       Брина с каким-то садистским удовольствием сообщила нам, что Реджена уехала в княжество Колоре, чтобы выйти замуж за тамошнего правителя. И уже с сожалением добавила, что у них не вышло получить нового вожака.

***

      Иногда к Аесу подселяли новых женщин даже тогда, когда здесь была я.       Первое время я даже пыталась вмешиваться, когда мой Зверь расценивал новенькую в качестве трапезы. Но довольно скоро желание защищать кого-либо прошло. После того, как Аес вспорол мне предплечье и показывал клыки.       Теперь я с холодным равнодушием смотрела, как он ублажает новую Матку. Или как он пожирает её, если считал недостаточно хорошей для себя.       Вот и сейчас, закончив со своей новой игрушкой, Аес подошел ко мне. Протянул лапу, погладил по щеке. Я слабо отреагировала.       Взгляд желтых глаз остановился на моём животе.       Это уже пятая беременность. В пятый раз я произведу на свет чудовище, которое выпустят на свободу. — Р-р-роз? — Аес тычется мордой мне в грудь. Понимаю, его тревожит моё состояние. Я стала мало есть. Мало двигаться. Стала слабо реагировать на его ласки. Практически перестала говорить.       Я устала. Устала от этого существования.       Раньше я хотела сбежать.       Теперь же я хочу умереть. Неважно как — лишь бы умереть.

***

      Мои пятые роды были самыми тяжелыми из всех.       Я задыхалась от боли, мысленно уповая на то, что не переживу эту ночь. — Тужься, Розетта! — кричала настоятельница, время от времени заглядывая мне между ног. — Он не идёт, матушка-настоятельница! — в очередной раз бросила повитуха, пытаясь засунуть свою руку мне во влагалище.       Я уже не кричала. Только приглушенно «ахала».       По обыкновению в келье было сильно натоплено, из-за чего практически нечем было дышать.       Зверёныш не шел. И это сильно озадачило, как саму Брину, так и повитуху. Мне даже стало интересно, что они сделают в таком случае. Станут ли они разрезать мне живот, как это делали со старыми коровами, или попытаются всё же вытащить существо естественным путём? — Постарайся его вытащить! А ты тужься. Этот ребёнок должен родиться.       Повитуха немедленно принялась исполнять приказ настоятельницы. Я же уже ничего не хотела. Я даже не старалась. Просто лежала, ожидая, когда всё закончится. — Тужься! Розетта! — Брина была зла. — Ты слышишь меня? — Мне кажется, что она сейчас отдаст Энасу душу, — пробормотала повитуха, рывками пытаясь достать из меня зверёныша. — Да хоть самому Серпенте! Лишь бы родила.       Новый приступ боли заставил меня взвыть, выгнуться. Я чувствовала, как зверёныш наконец-то выходит из меня. Как под ягодицами становится мокро от крови.       Всё же пришлось начать тужиться, лишь бы наконец-то оставили меня в покое.       И вот, спустя долгое время, я наконец-то смогла вздохнуть с облегчением. Я исполнила свою миссию. Я произвела на свет еще одно чудовище.       Сомкнув отяжелевшие веки, я подготовилась к тому, чтобы наконец-то умереть.       Я слышала, как повитуха ворчала, что у меня открылось сильное кровотечение.       Шли секунды, минуты…       В камине потрескивали поленья.       Брина мерила напряженными шагами келью, пока повитуха что-то делала со зверёнышем.       По какой-то причине мне не положили его на живот. Я не слышала всплеска воды, говорившего о том, что существо помыто. Даже шелеста ткани, в которую его должны были завернуть, не было. — Не дышит… — выдала повитуха. — Матушка-настоятельница, он не дышит! У него не бьётся сердце. — Быть такого не может! — зашипела Брина, оттолкнув женщину. Склонилась над бездыханным тельцем зверёныша. Попыталась прислушаться к его дыханию и сердцебиению. — Невозможно! Прежде подобного не случалось.       Наблюдая за ними, я испытала прилив радости. — Чему ты улыбаешься, дурочка?! — настоятельница была вне себя от ярости. Наверное, для них было большой трагедией потерять чудовище в стенах монастыря. — Ты отправишься обратно к Зверям. Немедленно! — Это бессмысленно, матушка! — вмешалась повитуха. — Она только что родила. От неё пахнет кровью. Скорее всего чудовища сожрут её, и тогда мы потеряем ценную Матку. — Ценную? Лоно, производящее на свет мёртвое, но не живое, не может быть ценным!       Я была готова к тому, что меня решат отдать на растерзание Зверям.       В конце концов, у всех Маток только один исход — смерть.

***

      Что-то происходило.       Это чувствовали все.       Звери вели себя неспокойно. Часто перерыкивались. Прислушивались к звукам снаружи. Часто огрызались на своих самок, которые тоже стали выглядеть задумчивыми.       Аес стал часто сидеть возле решетки. Порой он принюхивался, иногда усердно точил когти о каменный пол и практически всегда очень внимательно присматривался к спускающимся к нам людям.       В один из дней настоятель Аншель спустился вместе с десятком стражников. Он был обеспокоен. — Выводите их! — приказал он, нервно теребя края своего плаща.       Из камер стали выводить беременных женщин.       Звери не препятствовали, хотя обычно всегда выражали своё недовольство. — Их нужно увести отсюда, и поживее, — зашипел настоятель. — Немедленно езжайте на север. У границ княжества Колоре вас встретят. — Мы не подведём, — заверил один из стражников.       Меня переполняло любопытство. И я подалась вперёд, руками сжав прутья решетки. — Что происходит, Аншель?       Настоятель вздрогнул. Удивлённо уставился на меня. — Господь проверяет нас, — только и ответил он, уходя.       Аес рявкнул. Задрал голову к потолку, жадно вдыхая воздух.       Остальные Звери делали тоже самое. Они явно о чем-то догадывались.       Той ночью никто из нас не спал.       Снаружи что-то происходило, из-за чего Звери громко рычали.       Некоторые бросались на решетку, силясь выбить её, но в итоге получали только рваные раны от шипов.       Кутаясь в плащ из овчины, я сидела рядом с Аесом.       Наконец-то снаружи стали раздаваться звуки.       Крики. Истошные вопли, от которых волосы вставали дыбом. И среди них я слышала рычание. Такое же, какое издают Звери. — Что это? — меня переполняло волнение.       Аес злобно зарычал. Его шерсть встала дыбом. Он был напряжен.       Когда что-то выбило дверь, ведущую в подвал, все Звери зарычали и стали беситься. Их зрачки сузились, превратившись в узкие щелки, а с пасти обильно закапала слюна.       Я встревожено посмотрела на Аеса. Прежде он никогда так себя не вёл.       Но вскоре стало понятно, что так взволновало всех Зверей.       В монастырь Святой Девы Тристис проникли они, вольные. Те, кого мы, Матки, из года в год рожали, чтобы исполнять волю Энаса и запугивать грешников.       Вольные были в полтора раза крупнее своих отцов. И были куда разумнее.       Их было пятеро. Приплюснутые свиноподобные морды были вымазаны в крови. Вольные могли спокойно ходить на задних ногах и умели пользоваться передними лапами, прям как люди. Уж не знаю, является ли это следствием того, что их рожали человеческие женщины или чем-то еще.       Переговаривались они между собой хрюкающими, рычащими и мяукающими звуками. Гривы более коротким мехом переходили на сгорбленные спины, руки, бока и ноги. Грудь и живот по какой-то причине оставались лысыми.       Вольные спокойно шли по коридору, водя носами. Они не обращали внимания на беснующихся Зверей. Казалось, что они кого-то ищут.       Увлеченная наблюдением за ними, я не заметила, что приступ ярости Аеса дошел до предела. Мощным ударом лапы он отбросил меня в сторону от решетки.       Я запоздало вскрикнула от боли в боку. Раны, оставленные его когтями, кровоточили.       Рыча, Аес стал кидаться на меня. Он щелкал клыками, замахивался когтистыми лапами, загоняя меня в логово. — Успокойся! — кричала я, вжавшись в стену. — Это же я! Что с тобой?!       Но Зверь не реагировал на мои слова. Вжав меня в стену, сдавив горло лапой, он раскрыл свою пасть.       Тщетно сопротивляясь, ударяя его руками, я с ужасом наблюдала, как к моему лицу приближаются острые клыки.       Все эти годы я так страстно хотела умереть. Но стоило оказаться на грани смерти, как мне отчаянно захотелось жить.       Странный грохот и скрип заставили Аеса остановиться и обернуться.       В это же мгновение что-то ворвалось в логово. Оно набросилось на Зверя.       Пользуясь случаем, я поспешила убежать. Ползком, на четвереньках, я покинула логово. И с удивлением заметила, что дверь решетки вырвана.       Тогда я ужаснулась тому, какая чудовищная сила сокрыта в вольных.       Выбежав в коридор, я так и не смогла далеко убежать. Меня обступили вольные.       Один из них схватил меня за руку, притянул к себе. Стал жадно обнюхивать. Потом что-то заурчал, переглядываясь с остальными.       Мне было страшно. Я начала подозревать, что они сожрут меня.       Из моей камеры раздался странный визг. А потом всё стихло.       В коридор вышел вольный. Его морда и лапы были в крови. Бока, грудь и плечи украшали свежие раны, оставленные когтями.       В тот момент я поняла, что он убил Аеса. Но мне не было жаль Зверя. В конце концов, тот пытался меня сожрать.       Вольные расступились, позволяя своему вожаку подойти ко мне. Желтые глаза смотрели на меня с любопытством, пока ноздри трепетали, вдыхая мой запах. Его рыжая шерсть имела золотистый оттенок.       Вольный приблизил ко мне свою морду. Ткнулся ею в мою грудь. — М-ряу? — выдал он, заглядывая мне в глаза. Снова ткнулся, но уже в живот.       Странное чувство, будто бы мы знакомы, заставило меня сделать шаг к нему. — М-ряу! — вольный протянул лапу, коснулся моего живота. — Р-ма… Р-ма-ма…       Не передать слова, что я тогда испытала, поняв, что передо мной стоит существо, которое я первым произвела на свет много лет назад в лесу. Тот зверёныш, которого я хотела бросить после рождения, но который в итоге пропал сразу после того, как меня схватили стражники монастыря, вернулся.       Я не знала, хорошо это или плохо. Меня одолевали сомнения.       Другой вольный что-то хрюкнул, кивнув на лестницу.       Мой зверёныш ощерился, рыкнул в ответ. Носом ткнулся в мою щеку, а затем взял на руки.       Я не сопротивлялась. Я даже говорить не могла. Только и могла, что прижиматься к мощной чудовищной груди и глазеть по сторонам.       Их было много. Вольных Зверей. Десятки, если не больше.       Они заполонили коридоры и переходы монастыря. Они рвали на куски, пожирали и насиловали всех, кого удавалось поймать.       Тело настоятеля Аншеля было разорвано на куски.       Брину и большую часть послушниц, я увидела во дворе монастыря.       Женщины визжали и рыдали, пока вольные их насиловали. Причем некоторые не стеснялись отрывать от своих жертв куски плоти.       Ночь наполняли крики боли и ужаса, смешанные с чудовищным рычанием.