Flashback
Акасуна редко выходил из себя. Максимумом его эмоций было раздражение, которое он, впрочем, умело скрывал, требовала того ситуация или нет. Вот и сейчас, смотря на седовласую элегантную женщину, сидящую напротив, Сасори натянул на лицо привычную маску безразличия. Он не спрашивал, на какой черт она здесь оказалась, потому что его это совсем не волновало. Однако Сасори действительно хотел, чтобы она убралась подобру-поздорову, как можно скорее. Находиться с бабкой Чиё в одном помещении более десяти минут было выше его сил. Он предполагал, что Чиё также не выносила его общества, поскольку та, наконец, заговорила, значит, не собиралась задерживаться надолго. — Я только что прилетела с похорон твоего отца. Ты даже не удосужился посетить панихиду. Ему захотелось придушить её, лишь бы не слышать поганый скрипучий голос. Какого, спрашивается, хрена она пытается его упрекнуть? — И что? — Акасуна равнодушно откинулся на спинку офисного кожаного стула, — Возьмешь меня за ручку и поставишь в угол, бабуля? — Он был твоим отцом. — Вот оно как. О родственных связях решила напомнить, значит. Старая кошелка. — Он очень много для тебя сделал. Как и твоя мать. Прошёл всего год после ее смерти. Неужели ты не понимаешь, что остался совсем один? — Я всегда был один. Если ты не заметила. Это действительно было так. В отличие от других, Сасори не лгал. Это было не в его характере.***
Он женился на ней, когда им обоим было около двадцати лет. Привязанности и влюбленных взглядов этой девушки могло с лихвой хватить на всю оставшуюся совместную жизнь. Она была для него удобным вариантом. Ее семья не отличалась особым благородством или какими-то выдающимися чертами, поэтому родившийся на свет сын унаследовал все от него и от клана Акасуна. Иначе и быть не могло. Имя для сына также выбирал он, не спросив мнения жены. Ее в этом доме вообще никогда ни о чем не спрашивали. И не сказать, что она была расстроена данным фактом, смиренно приняв волю мужа. Мальчика назвали Сасори, не придавая особого значения имени. Оно просто хорошо сочеталось с фамилией Акасуна. Большего главе семейства и не требовалось. Его жена была тихой и, как говорила мать Чиё, тщедушной. На только что родившегося сына она почти не обращала внимания. В центре ее любви и обожания всегда был муж. Когда Сасори немного подрос, он с несвойственной ребенку чуткостью понял позицию матери. А ещё мальчик научился определять, когда мама была в настроении, а когда нет. Все всегда сводилось к тому, что ее расположение совпадало с удовлетворением отца. И если Сасори чем-то его огорчал, мать могла не подходить к нему по несколько дней, будто забыв о его существовании. Она никогда не защищала его. И даже когда Сасори стал еще старше, а требования к нему жестче, он не помнил, был ли хоть один раз, когда мать преградила путь отцу или отобрала бы у него ремень. Вероятно, она соглашалась с таким стилем воспитания. Или просто закрывала на это глаза. К семи годам у Сасори выработался четкий план действий. Он знал, что его главная задача заключается в том, чтобы гордо нести фамилию Акасуна. И эта задача предполагала целый ряд требований. Одно из них заключалось в идеальном владении карандашом. Отец заметил, что Сасори часто увлекается рисованием. И этот факт его приятно удивил. Сын точно был в его породу. Все мужчины в роду Акасуна славились даром рисования. Пожалуй, развивающийся навык Сасори разделил его жизни на «до» и «после». Мальчика заставляли делать наброски по четыре, а то и по пять часов в день, не позволяя прерываться на обед или ужин. Маленький Акасуна уставал, но это никого не волновало. И даже бабулю Чиё. Они все были на стороне его отца. Человека, которого он ненавидел. Сасори действительно был смышленым мальчиком. К десяти годам он понял, что бесполезно пытаться угодить отцу. Отец всегда будет недоволен его стараниями. Раз за разом Сасори отправляли в темную комнату, били, запирали на замок, небрежно кинув на пол чистые листы бумаги и карандаш. Он никогда не плакал, потому что знал: это приведет к еще более худшим последствиям. Когда отец был в действительно плохом настроении, в ход шел не только ремень. Подсвечник, шнур от лампы, книга — что угодно. Чем больше Сасори молчал, сжимая зубы, тем сильнее становились удары отца. Последний был уверен, что именно такой подход сделает из его сына достойного мужчину и наследника клана Акасуна. И никто не мог, да и не собирался его в этом разубеждать. Сасори было всего одиннадцать лет, а он уже мог посоревноваться с известными художниками, настолько хороши были его картины. Однако ни одна из них так и не украсила стены родного дома. Обычно какая-нибудь экономка (очередная шлюха его отца) убирала написанные Сасори картины под черную ткань. Холсты уносили на чердак, где вскоре не осталось свободного места. К двенадцати годам Сасори чертовски устал. Он рисовал днями и ночами, стремясь к идеалу, которого никогда не смог бы достичь. У Акасуна не было гармонии с самим собой. Он растерял ее, когда отец хватался за ремень, оставляя на ровной и ещё детской коже уродливые полосы собственных нереализованных амбиций. К пятнадцати годам лицо Сасори приобрело вечно ледяное выражение. Он уже мог постоять за себя и никому не позволял к себе притрагиваться. У Сасори была аллергия на уродство. Синяки на собственном теле ассоциировались с грязью, а мать — с бездушной фарфоровой куклой. Он ни в чем ее не винил. Просто потому, что она больше не стоила его внимания. Мать превратилась в бесформенное нечто, вечно шагающее за отцом, словно приклеенная к пальцам кукловода марионетка. В восемнадцать лет Сасори заметил, что его картин в чердачной становится все меньше. Он иногда поднимался наверх по идеально вычищенному полу, чтобы окинуть количество холстов равнодушным взглядом. Акасуна не ощущал ничего, когда видел выставленные в ряд холсты, закрытые черной тканью, но зачем-то продолжал приходить на чердак снова и снова. К двадцати годам все знали, кто такой Сасори Акасуна и насколько совершенно его мастерство. Ему не нужно было называть имя, поскольку его просто не слышали. Фамилия привлекала внимание куда больше, заставляя глаза собеседников расширяться в два, а то и в четыре раза. Он продолжал создавать картины, переходя на более серьезные уровни. На холстах одно за другим появлялись уникальные архитектурные сооружения. Как только карандаш касался полотна, Сасори превращался в настоящего маньяка. Он желал совершенства, гнался за ним, словно в бреду, не понимая, что уже добился высшего мастерства. Вряд-ли Акасуна мог понять, что вечное гонение за идеалом, внушенное тем, кто тебя породил, — это бесполезное, подобное горению в аду, занятие.***
— Я всё знаю, Сасори, — Чиё выпустила облако дыма, затянувшись крепкой сигаретой, — Я действительно не думала, что ты опустишься до этого. В ее взгляде читалось явное разочарование, смешанное с болью и непониманием. «Когда мой внук успел стать таким чудовищем?» Чиё прилетела во Флоренцию первым же рейсом, после того, как сутки просидела у фотографии уже покойного, недавно похороненного сына. Да, он не был идеальным. Да, он иногда перегибал с жестокостью. Но все это ее сын делал только ради того, чтобы Сасори вырос талантливым и умным парнем. Тот человек, который сидел напротив нее, ухмыляясь так, словно не чувствовал никакой вины за содеянное, пугал ее. До чертей пугал. — Догадалась-таки, — Сасори хмыкнул, переводя взгляд на часы. — И что? Побежишь жаловаться в полицейский участок? — Я прилетела сюда, чтобы посмотреть в глаза любимого внука. Но то, что я вижу перед собой, — Чиё махнула рукой, заставляя Сасори сморщиться от едкого запаха сигарет. — Ты уже давно не мой внук, нет. — Другого я от тебя и не ожидал. Чиё подняла темные глаза, встречаясь с его карамельно-карими. Он был чем-то похож на своего отца, но красоту взял от матери, приобретя почти кукольные черты. Старушке было жаль свою невестку. Она была хорошей женщиной, пусть и являлась ничего не значащим элементом интерьера для своего мужа. Когда бедняжка узнала о его многочисленных изменах, происходящих прямо под ее носом, то попросту не выдержала. Чиё нашла ее на кровати. Невестка лежала лицом вниз, захлебнувшись в собственной крови, а неподалеку на шелковых простынях валялся пустой пузырек из-под снотворного.***
Сасори спокойно воспринял смерть матери. Она умерла для него еще лет в пять, поэтому он не почувствовал ничего, находясь к тому времени уже во Флоренции. Туда его выслал отец. Ненавистный ублюдок, узнав о том, что сын замарал руки в крови, пришел в бешенство. Когда он появился на территории старого аэропорта, завидев Сасори и его компашку, еле сдержался, чтобы не перестрелять там всех из старенького револьвера. Он всегда знал, что кто-то вроде Хидана, куска дерьма, не иначе — совсем не идеальная дружеская партия для его сына. Отец Сасори искреннее не понимал, почему такие высокопоставленные люди, как выходцы семьи Учиха или, например, Тсукури, таскаются со сбродом вроде Мацураси. О их местонахождении ему сообщил женский голос, раздражающе разрезавший уютный вечер в компании виски. Пришлось сесть за руль и поехать на место событий. Он и подумать не мог, что его сын способен на такое. И все ради какой-то гребаной девчонки. Ему не нравилась Сакура. С ней Сасори начал меняться. Он был слишком озабочен этой девкой, и это злило отца. Какого, спрашивается, хрена его сын тратит время на глупые отношения, а не на дела семьи? Как бы он не злился, повлиять на Сасори не получалось. Мальчишка уже давно расправил крылья и перестал быть сопляком, получая немыслимые деньги за свои картины. Акасуна младший действительно не нуждался в своей семье. И это бесило его отца ещё больше. Убийство старого профессора сыграло ему на руку. Он бы ни за что не заложил сына полиции, нет. Однако он мог поднять крик на всю Японию, что во всем виновата Сакура Харуно. И это мог быть огромный скандал, который вызвал бы диссонанс в обществе. Сасори так сильно влюбился в эту суку, что не заметил, как оказался по уши в дерьме. О лучшем исходе событий старший Акасуна не мог и мечтать. Он живо разогнал молодежь по машинам, угрожая огромными проблемами каждому из них. Это хорошо сработало, особенно когда в угрожающем монологе промелькнули слова о наркоте. Один из детишек, кажется, Учиха, посадил розоволосую пигалицу в свою машину. Бедняжка была настолько шокирована, что становилось смешно. Вот он, его звездный час. Сасори оказался на редкость сговорчив, когда услышал, чем грозит Сакуре его злодеяние, свершенное на складе. Он не умолял и не просил помощи или пощады. Однако отцу удалось заключить с ним договор, что младший Акасуна улетит во Флоренцию, не высовывая оттуда свой нос в течение пары лет минимум. Отец Сасори действительно думал, что создал идеальный план действий. Его уверенность ещё раз подтвердила, что он совершенно не знает своего сына.***
— Если это все, что ты хотела мне сказать, можешь убираться отсюда. — Иначе что? Убьешь меня также, как и своего отца? Акасуна усмехнулся, скучающе оперевшись на руку: — Ты ошибаешься, если думаешь, что старая кошелка вроде тебя стоит моего внимания. Мне нет нужды тебя убивать. — Когда ты успел стать таким… — Какая уже разница, — лицо Сасори вновь приобрело холодное выражение. — Я советую тебе сделать вид, будто ты ничего не знаешь. Это маленькое притворство действительно сделает остаток твоей жизни более мирным. Говорить об этом не было нужды. Чиё было до безумия больно, но она не пошла бы на отчаянный шаг. Сасори оставался ее родным человеком, несмотря на то, что их связь давно прервалась. К тому же она прекрасно знала, что Сасори сделал все идеально чисто. Всей Японии было известно, что глава семьи Акасуна скончался из-за остановки сердца в связи с употреблением большого количества алкоголя и переутомлением на работе. Никто и не понял бы, что дело заключалось вовсе не в алкоголе, а в выпитом за пару часов кофе. Вернее, в его содержимом. Акасуна знал, что его отец болеет уже очень длительное время. Старик простудился, мучаясь от сильного надрывного кашля ночью и днем. Сасори сыграл на руку тот факт, что среди медицинских сестер его отца была женщина, страдающая из-за длительного недуга трехлетней дочери. Случай был тяжелым. Требовалась космическая сумма, чтобы оплатить дорогостоящую операцию. У Акасуна были эти деньги, но чтобы получить их, медсестре нужно было выполнить маленькое поручение. Всего навсего подлить сироп с высоким содержанием кодеина в кофе. Ударная доза алкоголя (отец никогда не умел держать себя в руках) сделала свое дело. Старик был мертв. Отдал душу богу и соединился со своей гребаной женой. Сасори смотрел на подрагивающую спину бабки, чьей смерти он пока не желал. Она захлопнула дверь и вышла из его кабинета, оставив после себя аромат противных духов и приторных сигарет. Пусть катится к черту. Вместе с его же отцом. И если только попробует пойти против него, от Чиё точно также не останется следа. Так было и будет со всеми, кто перейдет дорогу Сасори Акасуна и его Сакуре Харуно.