***
Пожалуй, это был безумный поступок. Но Петя, долго размышлявший над всем, все же решился. Да и кто бы ему возразил? В кремле о нем, как о втором княжиче, уже давно не заговаривали, да и среди простого люда упоминали все реже и реже. Даже дед с отцом будто о нем позабыли. Так кому тогда до него какое дело? Что был Петя в Москве, что его не было. Всем только проще станет, а он, может, хоть тогда жить начнет по-настоящему, дыша полной грудью? Поддельная проездная грамота покоилась в поясной сумке, за пазухой позвякивал мешочек с монетами. Среди березовой рощи показался бледно-серый бок церквушки, окутанный рассветным туманом, словно кадильным дымом. Лучше места для тайного венчания было и не придумать - тихое, спокойное, неприметное. В такой глуши его по лицу никто не сличит, а значит и не выдаст. Местному священнику Петя наплел слезливую историю о том, какой у невесты строгий отец, не пускающий дочь под венец, вложив в сухую морщинистую руку несколько золотых монет и пообещав в два раза больше, как только он завершит над ними обряд. Священник согласился и будто даже не из-за денег, а просто из жалости к молодым, ведь препятствовать любви, что даруют людям боги, тяжкий грех! В его слова Петя не верил, но верил в жажду денег у бедного человека, потому лишь улыбнулся в ответ и назначил время. Над рощей перекликались редкие утренние птицы, в траве серебрились капли росы. Оставив лошадь у калитки, Петя поклонился, прежде чем подняться по ступенькам церквушки. Сейчас Хазин думал об одном: лишь бы у них все получилось. На краю земель, у моря, их с Ниной дожидался домик при дворе какого-то торговца, которому требовался знающий языки и грамоту человек. Хазин надеялся, что в тех краях по поддельной грамоте они смогут начать жить, как совсем другие люди. Нина, которая никогда не была счастлива здесь и служила на побегушках у боярской дочки с малолетства. Петя, который действовал по указке отца и не знал настоящей свободы. Ему хотелось жизни без оглядки на злые языки, без мыслей о том, как он должен поступать, что делать. Исчезать вот так от всех было страшно, но и поддержки в этом ждать было неоткуда. Даже Костя, единственный человек, с которым Петя неосторожно поделился своим желанием обвенчаться с Ниной, возразил ему. Назвал это глупостью и просил одуматься. Они тогда крепко поссорились, но Цветков пообещал об этом молчать, потому что, как он выразился, быть таким же предателем не собирался. Бред! Никаким предателем Петя не был. Что он предавал? Княжество, которое только и делало, что пило из него все соки, отнимало и ничего не давало взамен? Отца, которого он ненавидел? Костя считал иначе, но за это Петя не мог его винить. Будет молчать, и на том спасибо. Хазин почему-то в это верил. Дверь в церквушку медленно открылась. Нина должна ждать его у алтаря, добираться решили по-отдельности, чтобы не вызывать подозрений. Пускай она будет не в подвенечном платье, да и отцовского благословения никто из них не получит. Главное, что после того, как догорит церемониальная свеча, они забудут про жизнь, в которой не могли быть вместе, в которой не могли быть по-настоящему счастливы. Остальное не имело значения. Шаг, второй, под ногами скрипнули половицы, нос защекотал запах давно истлевшего ладана. В церквушке было пусто. У икон догорели все свечи, а новых никто не ставил. Петя дошел до алтаря, но и там не было ничего и никого. Ни записки, ни какого-либо знака. Под высоким круглым потолком с облезшей росписью был только он, тоскливые иконы и сошедшие воском на пол обрубки свечей. Под ребрами заколола тревога. Может, он приехал слишком рано? Или с Ниной по дороге что-то случилось? Но где тогда священник, который должен был дожидаться их здесь? Почему никто не сменил свечи? Почему здесь так пустынно и холодно? Петя был в церквушке совершенно один, как был один много лет тому назад в сундуке. Гадкое чувство беспомощности вновь расползлось под кожей, занимая дрожью непослушные пальцы. Руки не гнулись, ноги казались чужими, не своими. За окном послышалось ржание лошади и стук копыт. Мелькнула радостная мысль, что это Нина, но мысль эта тут же оборвалась. Перестук копыт множился, лошадей было несколько и к церкви их подгоняли нестройные мужские голоса. Как? Откуда? Кто? Внутренний голос испуганным мальчишкой вопил, что нужно как можно скорее бежать, что это точно за ним! Не будет никакой новой и счастливой жизни, если он сейчас попадется, если его сейчас схватят! Мысли метались беспокойным пожаром, ему бы сейчас успокоиться, да куда там. Хазин выскочил на крыльцо, оголил саблю и вдруг понял - это конец. У входа его поджидало двое крепких бойцов в кольчуге. Скрутили в четыре руки, спустили с крыльца, словно он ничего не весил, и придавили к земле, доставая из-за пояса веревку. Еще с десяток сидело верхом на конях, но их лиц Петя не видел, а видел лишь одно, отвратительно знакомое. – И что же ты такое тут вздумал, щенок? – проговорил отец, возвышаясь над ним в полный рост. Юрий сверлил его нечитаемым взглядом, тяжелая челюсть, обхваченная жесткой бородой, светила намечающейся проседью. – Отпусти! – взбрыкнулся Петя, но его лишь сильнее придавили к земле. – А я и не поверил, когда мне доложили, что ты решил обвенчаться с безродной девкой, – с разочарованием произнес Юрий, присев на колено. – Думал, что для утехи себе кого-то нашел. Глаза закрывал, что при каждой возможности в Ильинскую слободу срываешься, служил же ведь нормально. Если б только знал... – Где Нина?! – взревел в ответ Петя, чувствуя, как глаза застилают злые и бессильные слезы. Плечи выламывало назад, и от боли щипало в носу. – Где она? А ты не знаешь? – лицо отца выглядело несколько удивленным, но удивление это быстро стерлось. – Конечно, не знаешь. И никогда не узнаешь, уж я об этом позабочусь. – Если ты ее хоть пальцем тронешь... ! – То что? – посмотрел на него вопросительно Юрий. Действительно - что он, простой стрелец, мог сделать ему, воеводе? В этом вопросе не было издевки, не было и намека на обычно присущее отцу презрение. Казалось, что Юрию действительно стало интересно, как далеко был готов пойти его сын, чем мог пригрозить. Петя искоса оглядел фигуры бойцов в сверкающей амуниции, в которую их всех снарядил его отец. Запястья стянула веревка, но Юрий вскинул руку, останавливая своих людей. Он ждал ответ сына и до тех пор не спешил его связывать. Веревка тут же ослабла. Были ли у Пети такие же верные и послушные люди, готовые повиноваться не то, что приказу, а простому движению ладони? Была ли в распоряжении казна? Покровительство Князя? Было ли у Пети хоть что-то, кроме желания улизнуть, словно замеченная котом трусливая амбарная мышь? Ничего у него не было. Взгляд сам опустился к земле, отец разочарованно хмыкнул. Злость все еще клокотала, разливаясь кипящей смолой по напряженным венам. Петя дернулся несколько раз, в бессвязном реве обещая все отцу припомнить, но рот быстро заткнули тугой тряпкой, а глаза затянуло повязкой.***
В подвальной темнице дни тягуче переплавлялись в ночи, никак между собой не различаясь. Тусклый факельный свет уныло падал на замшелые стены. Оставленная у самой решетки миска с похлебкой уже давным давно остыла, но Петя и не думал к ней притрагиваться. Есть ему совсем не хотелось. Ожидание изводило похлеще любой телесной пытки. Петя вспоминал, как ребенком подолгу оставался заперт в темной комнате. Вспоминал, как окутывала разум ледяная ненависть, броней ограждая от страхов и волнений. Сейчас же Петя будто провалился в тягостный сон, из которого нет вызволения. Маленький камешек ловко подскакивал в его руке, летел в стену и с глухим стуком отлетал обратно к нему в ладонь. Покарают ли его, как изменника службы? А за поддельные документы? А за подкуп духовенства? И что будет с Ниной? Нашли ли ее? Камешек снова врезался в стену, но в этот раз отскочил куда-то в сторону. Подниматься за ним было лениво. Петя вздохнул, откидывая голову к холодной стене. На полу, устеленном мятой соломой, сидеть было не шибко удобно, но куда деваться. Первое время Хазин терзал себя догадками - что же произошло, как о них узнали? Кто донес? Но будучи заточенным в темницу, все его догадки тонули в море неизвестности. Как ни думай над этой темной глубиной, понятнее не станет. Когда послышался скрежет открывающейся двери, нутро замерло зверем в ожидании прыжка. Снова придет священник выпрашивать покаяние? Или все же дед устал с ним нянькаться и выведет под плети? Но чем ближе становились шаги, тем отчетливее Петя узнавал в них мягкий стук сапожек. Ксения выплыла из-за поворота, словно шла к торжественному залу, а не к пленнику. Широкие рукава платья струились почти до пола, едва ли его не касаясь. Петя заметил, как на княжне покачивались рубиновые капли сережек. Его внезапно откинуло к воспоминаниям о случившейся давно нижегородской ярмарке. Кажется, Ксения купила их именно там. Чуть погодя за княжной появился Цветков и вид у него был куда более взволнованный. Неужто эти двое прошли сюда без княжеского дозволения? – Петя! – выпалила княжна и сделала шаг к решетке, но ее остановил Костя, покачав головой. Хазин на это хмыкнул. – Я совершил смертоубийство? Или какой другой тяжкий грех, что ко мне теперь нельзя подходить, а? – глянул он искоса на Цветкова. – Стража дала нам всего несколько минут, поторопитесь, – обернулся Костя к княжне, не обратив никакого внимания на своего былого товарища. Петя вдруг вспомнил, как горячо его отговаривал от венчания Цветков, обвинял в предательстве и просил одуматься. Так вот оно что. Общаться с предателем не в стрелецкой чести, видимо. Хазин покачал головой и недобро усмехнулся. – Как ты? – все же отступила на шаг от решетки Ксения. В ее глазах сверкнуло искреннее беспокойство, и от этого у Пети на душе будто кошки когтями завозили. Надо же, кто-то о нем волновался. Интересно, с чего бы? Не верилось, что только за этим вопросом к нему спустилась княжна, но крохотный глупый огонек надежды все равно теплился. Петя за это сам на себя разозлился, взгляд в сторону от Ксении отвел, чтоб не видеть ее лица. – Бывало и хуже, – буркнул Хазин. – Зачем пришла? Княжна рвано выдохнула, сцепила пальцы перед собой в замок. – Покайся. Попроси у Князя прощения за вольнодумство, пообещай верно служить, и он тебя помилует, – взмолилась она. По полу засквозило сырым и холодным воздухом. Тот маленький огонек надежды мгновенно потух. – И ты туда же, – ответил Петя и вдруг рассмеялся, сам от себя того не ожидая. Смех становился все громче, отражаясь от подвальных стен темницы. Плечи подрагивали, Петя ощущал себя переполненным сосудом, который только что лопнул. В нем колыхнулись все переживания прошлых дней. И самыми яркими из них были страх и ярость. – Попросить прощения? – поднялся Петя и прижался к решетке. – Думаешь, ты первая, кто меня на это уговаривает? За что я должен извиниться? За то, что просто хочу жить и любить? За это, да?! Не слишком ли много ты суешь нос не в свои дела, княжна? – Петя, – растерянно шепнула Ксения. В ее лице мелькнул испуг, какой мелькает в глазах жертвы, застывшей перед хищником. Хазин схватился руками за толстые прутья, чтобы унять дрожащие пальцы, но это не помогало. Ему бы отступить в темный угол, отвернуться, чтобы не наговорить лишнего, но что-то страшное и звериное внутри таяло от удовольствия, видя чужой страх перед собой. – Может, тебе стоит заняться уже своими прямыми обязанностями, а не носиться по двору разряженной курицей? – вкрадчиво продолжил Петя, не повышая голоса. – Который год княжной сидишь, а наследников все нет. С пола звякнула подхваченная миска с похлебкой и вылилась прямо Пете в лицо. Холодная маслянистая жижа потекла под ворот, Хазин даже с места не сдвинулся. – Остынь, идиот! – гаркнул разозлившийся Цветков. – Да если бы не Ксения Борисовна, пропала бы твоя Нина! – Хватит, – тихо произнесла княжна. – Это уже не важно. Петя смахнул с лица похлебку и ошарашенно взглянул на Ксению. Та будто бы побледнела, потускнела, но голову держала высоко. Впервые за долгое время о Нине была хоть какая-то весточка. – Она в порядке? – нахмурился Хазин. – Была бы, если б ты меня послушался тогда, – не менее хмуро ответил Костя, положив руку на саблю. – Если б я тебя послушался? А не ты ли меня отцу сдал, дружище? – выплюнул Петя, сжимаясь внутри от своей нерадостной догадки. Костя как-то странно хмыкнул и выпрямился в спине. – Может и я. Но ты же и слушать не станешь, – мазнул он презрительным взглядом по решетке и развернулся к княжне. – Ксения Борисовна, боюсь, что наше время истекло и... Пора идти. Ксения едва заметно кивнула и направилась к выходу. Обернулась через плечо, прежде чем скрыться за поворотом, и бросила тихо: – Нина жива и здорова, уехала вслед за своей барыней. Забудь о ней. И если не покаешься перед Князем, тебя отправят в ссылку. Пожалуйста, не глупи. Заскрипела тяжелая дверь, с грохотом опустился железный засов. Петя снова оказался один в своей темнице, больше не было в нем страха или надежды на лучшее, а только горькое чувство утраты и беспомощности. Хотелось разбить кулаки об стену, разодрать обломанными ногтями кожу до крови, вывернуть себя всего наизнанку. Но Петя лишь отошел в темный угол, куда не доставал тусклый факельный свет, свернулся и прижался к стылой стене. Такой же стылой, как и его душа теперь.***
Зима на юге наступала поздно, первый снег выпал совсем недавно. Жизнь на заставе была пустая и тихая - с границы никаких вестей тревожных не шло, степные разбойники в села особо не заглядывали, а о большем переживать и не имело смысла. Под взмахом топора полено раскалывалось на две кривые части. Петя, распаленный работой, скинул с себя накидку из овечьей шкуры, на что голова гаркнул ему нацепить ее обратно. Хазин лишь отмахнулся. – Ишь какой! – хмыкнул кто-то у костра. – С самого приезда все молчит, ни с кем словом не обмолвится. Гордец! – Работает и главное, – кивнул голова, отпивая медовухи из кружки. – Э-э, не скажи, – продолжал все тот же мужик, грея над огнем руки. – С людьми общаться нужно! – А правда, что он с замужней бабой обвенчаться хотел? – спросил лопоухий парнишка с выбитым передним зубом. – Мол, его за это сюда и сослали. – Та с какой замужней, на польской девке же! Хотел вместе с ней сбежать, да все тайны государственные ей выдать. Шпьонка, во! – За это б казнили, ты шо! Может, там просто девка была, нашенская? – Но че его тогда сослали? – А ну рты закрыли, – шикнул на разгалдевшихся мужиков голова. – Хуже базарных баб, языки без костей! Вместо того, чтоб слухи разносить, лучше бы делом занялись. – Так, Василич, в городе столько всего о нем трещат, ты б знал! – Ну, знаю я, и че? – отхлебнул еще медовухи голова и перевалился на другой бок. – Больше вашего знаю. Если уж потрещать охота, то про союз Верхних и Нижних земель слыхали? – А то ж! Кто не слыхал-то? Говорят, там такую свадьбу этой осенью отыграли, – мечтательно протянул лопоухий парнишка. – Весь Нижний град гулял! Подхватив нарубленные поленья, Петя сгрузил их около костра. – Хватит? – спросил он у головы. – Вполне. А теперь сядь, посиди с нами, – довольно ответил мужчина и протянул Пете свою медовуху. Петя лишь отстраненно кивнул и присел рядом, отпив немного из кружки. Пересохшее горло тут же обожгло пряностью. Разговоры о пустом не сильно его интересовали, но и отказывать голове было бы неприлично. – Василич, а правду говорят, что теперь Вершки с Низовьем против нас держаться будут? – продолжил спрашивать мужик у костра. – Да разве ж против нас? Мне другое тут кажется, – фыркнул в усы голова. – Вершки с Севером зубоскалят, под Низовьем кочевники деревни жгут. – Одних нас никто не трогает, – улыбнулся лопоухий парнишка. – Надолго ли? Уж слишком давно турки тихо сидят, не нравится мне это, – мрачно ответил Василич. – Что-то грядет, говорю вам. Да и к тому же, стал бы Верхградский князь своего племянника, Разумовского, за Низовского отпрыска отдавать просто за открытую реку? Хазин, разглядывавший до этого пляшущие языки пламени, поднял на Василича взгляд. – Разумовского? – спросил он. – А разве не сына советника? Гром который. – Ну ты скажешь! – хохотнул голова. – Ты же у нас княжич, лучше других должен быть в этих делах сведущ. Точно тебе говорю, Разумовского выдали. Там столько всего на этой свадьбе приключилось! Полился дальше среди мужиков разговор веселый о том, как праздновался союз двух княжеств. Что из того было правдой, а что байкой - не разберешь. Но как еще было коротать темную ночь на заставе, вдали от сел и городов, если не в разговоре? Проходя перед сном вдоль крепости, Петя поймал в себе странное чувство. Впервые за долгие месяцы пребывания здесь в нем что-то шевельнулось. Под ногами скрипела покрывшаяся тонкой инеевой коркой земля, но несмотря на холода, внутри будто что-то начало оттаивать. Так странно было слышать, что где-то бурлит жизнь - яркая, насыщенная. Может, и его тоже когда-то вернет себе прежние краски? Когда Хазина только привезли на заставу, мир казался разрушенным. Он потерял все - любовь, друга, службу, семью. Его, как старую и сломанную игрушку, убрали с глаз долой. Так и должны были поступить с человеком, приносившим всем сплошные беды. Петя был ослеплен своими чувствами, забылся, заигрался. Как же его пьянила любовь и ласка Нины! Настолько, что он поверил в самого себя чересчур сильно, и теперь за это расплачивался. С тех пор прошло почти полгода, Петя уже с трудом мог вспомнить ее голос и лицо. От этого становилось до невероятного тоскливо, ведь разве забывают так быстро тех, кого действительно любили? Неужели он обманулся этими чувствами, прямо как говорил отец? Петя не знал и знать не хотел. Ему и без этого было тошно от самого себя. Из мешка с личными вещами он достал два письма. Одно хотел отправить Ксении и извиниться за свои слова, сказанные в пылу ярости. Другое для Цветкова, с короткой строчкой о том, что Хазин благодарен ему за все, но никогда не простит предательства. Петя оглядел конверты еще раз и занес их над огнем. Бумага тут же почернела, загорелась и растворилась в ночи истлевшей пылью. Ему нужно набраться мужества произнести все эти слова лично и наконец перестать прятаться от искупления собственных ошибок. В угольном небе сверкали крохотные звезды. Окончательно избавившись от неотправленных писем, Петя прикрыл веки, чувствуя, как холод щипал щеки и онемевшие руки. У него не вышло той жизни, которую он рисовал себе в наивных мечтах. Но может, такая она ему и не нужна была вовсе? Засыпая под громкий храп сослуживцев, Петя думал, что стоит в следующий раз попроситься вместе с Василичем на объезд границы.