***
– Петр Юрьевич! – выскочил из-за палатки парнишка из хазинской десятины. Петя поднял на него свой усталый взгляд и убрал за пояс саблю, которую только что точил. Разбитый недалеко от предполагаемого места битвы лагерь скрывался за холмом, с его высоты отлично проглядывались лес и серая, сливающаяся с пасмурным небом, полоска пограничного тракта. Сергеич говорил, что лучше места для битвы и не придумать. Петя, вспоминая, как на юге первый зимний снег тут же таял и развозил землю в скользкую кашу, беспокоился за склон. Пока он сухой, но стоит только погоде взбушеваться... – Что? – без особого интереса спросил Хазин. – Там стрельцы драку учинили! Петя возвел глаза к небу и поднялся с места, парнишка тут же засеменил в сторону происшествия. Советом было решено, что встречать врагов на границе будет не только полк Сергеича, но и стрелецкий. Вот уж кто на Петю смотрел с неприкрытым презрением и злобой! Хазин не сомневался, что среди стрельцов он давно прослыл как изменник. Его и на обучении в корпусе то мало кто жаловал: к княжескому внуку каждый второй если не питал разъедающую зависть, то желание начистить рожу за острый язык точно имел. Ручки у недоброжелателей тогда были коротковаты, чтобы со своими скудными рукопашными умениями против Пети тягаться, да смелости с ноготок. Навредить умышленно княжичу все равно что себе путь до темницы проложить. Поди радовались, когда Хазина на заставу отослали. Кто бы знал, как судьба их вместе всех сведет. – С кем драку учинили? – Так меж собой, Петр Юрич, – отвечал парнишка, поправляя спадающую на лоб шапку. – Так если не с нашими драку ученили, чего меня позвал, а не стрелецкого голову? – начал хмуриться Хазин. – До вас ближе было, да и это... – вдруг замялся он. – Что? – Наши тоже влезли, – повинно опустил голову парнишка и остановился, показывая рукой в сторону, откуда доносилась брань. Петя глубоко вздохнул, затянул наручи покрепче и двинулся широким шагом вперед. Этого ему еще не хватало! У них бой на носу, а эти пустоголовые дурни решили друг друга еще до его начала угробить. Петя им сам в этом поможет, если полтора месяца учений прошли впустую, и элементарная дисциплина не была усвоена. Мужики с его десятины плотной стеной стояли напротив взъевшихся стрельцов, орали друг другу что-то грубое и хлесткое, а меж ними, кажется, кто-то кулаками вовсю размахивал. – Разошлись! – рявкнул обозлившийся Петя так, что часть толпы примолкла. Судя по черным кафтанам, в драку сцепились двое стрельцов, и Петя все еще никак не мог понять, какое дело до них стало его мужикам. Сторонних зевак, никак в потасовке не участвующих, вокруг скопилось прилично. Петя подцепил за локоть одного из них и ткнул на стрельца. – Бегом схватил этого за шиворот! – скомандавал Хазин. И пока одного пытались удержать за кафтан, другого Петя дернул на себя, а после пинком откинул в сторону. Стрелец повалился. – Что вы оба творите?! – крикнул Хазин. Стрелец, которого он отшвырнул, взглянул на Петю с прищуром, поднялся, расправляя плечи и усмехнулся. Ох, и не нравилось ему все это. Он обернулся ко второму стрельцу и на короткое мгновение замер. В отекшем от ударов и залитом кровью из рассеченной брови лице Петя с ужасом узнал Цветкова. – А на что это похоже, княжич? – спросил стоявший перед Петей стрелец. Высокий, сволочь, выше самого Пети. И лицо грубое, наглое. Хазин попробовал вспомнить, мог ли он его где-то уже видеть, но в голову ничего не шло. Да и не важно это было. – Это похоже на нарушение устава, за которое вас обоих высекут кнутами, – строго отчеканил Хазин. – Быстро привели сюда стрелецкого голову, – бросил он куда-то за плечо, в ответ раздались быстрые шаги. – Мы просто поспорили, за что кнутами? – не отступал стрелец, смотря все так же свысока. – И о чем же спорили, позволь узнать? Петя краем глаза увидел, как кто-то из его десятины стал поливать Косте водой на лицо, смывая кровь. – О том, что некоторым предателям дают слишком много власти, – осмелел стрелец. – Мой товарищ отчего-то посчитал иначе. Вот рассудите нас, княжич. Нам всем интересно, как отправленный в ссылку изменник стал десятником? – Ну не твоим же десятником стал, – хмыкнул Петя, криво улыбнувшись. – Или завидно, что который год на службе задницу просиживаешь, а никакого повышения нет? Челюсть у стрельца сжалась, черный кафтан растянулся по напрягшимся плечам. За его спиной стояли такие же, в угольной форме с багровыми поясами и жадными взглядами. Стояли и ждали, чтоб заклевать, чтоб хоть одно неверное слово от Пети донеслось. Они все может и не питали к Хазину ненависти, может им и плевать на него было, но у каждого душа была разворочена тревожным ожиданием битвы. Натянутые, как тетива, того и гляди лопнут. Петя вдруг понял - им страшно уходить в бой, страшно не вернуться. Страшно умирать. Хазину тоже было страшно, и десятине, и сотне, и каждому, кто здесь находился. Сам воздух был пропитан этой звенящей мукой неизвестности. Не в Пете было дело, совсем нет. Просто нашелся тот, кто все их чувства, весь их страх направил в ненависть к нему. Хазин попытался вспомнить, кто сейчас был стрелецким головой. Это что за неспособный и убогий человек, допустивший подобное среди своих бойцов? Стрелец хмыкнул и чуть склонился в сторону Пети. – И слава Небу, что я не в вашей десятине. А то кто знает? Может в этот раз вы захотите жениться на турчанке, принеся ей в свадебный подарок наши головы. Удар, другой, подсечка. Петя среагировал быстрее, чем успел подумать. На долю секунды перед глазами всплыл деревянный помост и протянутая ладонь, за которую так хотелось уцепиться. Сейчас Пете никто ладонь не протянет, и справляться надо самому. Он заломил стрельцу руку до хруста, вдавил коленом в поясницу и схватил больно за короткие волосы. – Зачем головы? В них все равно ничего ценного нет. Пустые, как барабан, – вкрадчиво прошептал ему Хазин. Стрелец попытался его с себя скинуть, но Петя тут же с силой приложил наглеца лбом об твердую землю. Из-под руки тихо взвыли. – А теперь слушай сюда, сучий ты потрох, – продолжил он громче. – Ни тебя, ни твоих дружков беспокоить не должно, как я десятником стал. Слышал что-нибудь про южную заставу? Да ты хоть знаешь, сколько я этими руками товарищей там схоронил?! Тебя дома кто-нибудь ждет? – Пошел к черту! – прошипел стрелец. Хазин еще раз его лбом приложил. – Отвечай! – Жена... Петя зло усмехнулся. – Жена. А вот их уже никто не ждет и не дождется, и за их семьи постоять некому. Кто ваших жен защищать будет, если вы здесь друг друга все попереубиваете, а? У нас бой на носу, османов в два раза больше идет. Лучшего времени для разборок найти не могли! – выдохнул Петя и приложил стрельца лбом о землю еще раз, а после отпустил. – Это каждого касается! – окинул он взглядом всех, кто рядом был. Сидевший на земле Цветков смотрел на него, задрав голову. Глаз один уже заплыл, кровь грязными разводами поползла на шею. Кольнулось под грудиной жалостливое: как же он такой теперь с саблей управляться будет? Но тут же обожгло горячо и больно. Костя давно не был ему другом, о котором стоило волноваться. Костя был тем, кто его предал. Со стороны палаток вразвалку плелся стрелецкий голова, Петя отвернулся к лежавшему на земле стрельцу. – Приведите его в чувство и будьте готовы... Договорить Хазин не успел. Из-за холма раздался предупредительный свист пушечных выстрелов, а вслед ему забил колокол.***
Из груди поднялся всхрип, а за ним кашель раскатистый и гулкий. Петю грубо перевернули на бок и хлопнули по хребту. – Кость, иди сюда! Очнулся юркин пацаненок! – раздалось басовито. Голову будто плавленным железом залили, поднять ее от земли казалось невозможным. Залежавшаяся в легких кровь с булькающим кашлем выталкивалась наружу, Петя кое-как приподнялся на локте и сплюнул ее в подставленную кем-то миску. – Володь, ну ты хоть думай, что говоришь, – отвечали издалека. – Игната своего пацаненком обзывай, а это княжич. – Ой ты! Батюшки святы! – хлопнул по коленям мужчина, сидевший рядом с Петей. – Может, мне его еще в княжескую задницу поцеловать? – Не надо, – с резким хрипом отозвался Петя, присаживаясь. Раздался дружный беззлобный смех. Хазин сидел на накинутой поверх соломы мягкой шкуре, сверху еще укутали то ли огромных размеров кафтаном, то ли потрепанным одеялом. Перед глазами светящимся пятном потрескивал костер. Холодный зимний воздух переплетался с исходившим от пламени жаром, Петя прикрыл глаза, стараясь вернуть разуму хоть какую-то ясность. Выходило скверно. – На, княжич, отхлебни, – протянулась к нему рука с пиалой. Петя приложился к ее краю, иссохшее горло обдало горечью. – Что это? – Отвар, чтобы кровь побыстрее вышла. Живой? В ответ получилось лишь заторможено кивнуть. Петя потер переносицу и попробовал оглядеться. Возле костра сидели мужчины - широкоплечие, в незнакомой броне. Отрывками начали возвращаться воспоминания. Среди льющегося звона и беспорядочного гула Петя помнил, как разделило на две части их войско, как все дальше и дальше оттесняли их от границы османы. И не было в этих битвах ни отваги, ни благородной смелости, какую расписывают в былинах и сказках. Одно зверье накидывалось на другое, беспорядочно разрубливая и своих, и чужих. Кого-то пронзали копьями, кого-то просто затаптывали. Больше всего Петя боялся упасть и оказаться вдавленным в землю сотнями тяжелых ног. Столько бесславных и глупых смертей еще не было им видано. Умирали османы, и весь их пыл и ярость гасли, мертвели в глазах. Умирали стрельцы, и их багровые пояса чернели от льющейся крови. Кто-то кричал от боли и прижимал отрубленную руку на место, будто та могла вновь прирасти. Кто-то сжимал зубы с такой силой, что они обламывались и выпадали. Петя не помнил, как сражения заканчивались и начинались вновь, но они казались такими долгими, такими бесконечными, будто длятся всю его жизнь. В последний раз не было никаких предупредительных выстрелов пушек - у них кончился порох. Лишь тонкоголосый мальчишка успел дернуть за колокол и выкрикнуть рвано, что идет наступление, прежде чем его шею пробила стрела. Из серого неба крупными хлопьями повалил белый, сверкающий снег. Петя думал, что это конец. Он с единственным оставшимся в живых сотником велел всем оголить оружие и поднять щиты. Когда уже Петя решил, что видит мир вокруг в последний раз, что здесь останется его последний вздох, ему остро захотелось жить. И на эту несвязанную мольбу, не обращенную ни к одному из богов, со стороны перелеска затрубили. Османскую пехоту словно волной снесла конница, одежд которой Петя не мог приписать ни одному московскому полку. К ним на помощь отозвался Верхград. – Здорово тебя потрепало, – вздохнул подошедший к Пете мужчина. Над головой раскинулось черное звездное небо, вокруг костра мирно переговаривались люди. Пахло поджаренным мясом. Хазин зажмурил глаза и когда вновь их открыл, картина вокруг уже не плыла так сильно. Во все еще туманных мыслях взвилась одна яркая и четкая - перед Петей сидел Константин Гром. Тот самый, которого он видел будучи еще совсем мальчишкой, лет семь-восемь назад. Взгляд все такой же ясный и уверенный, линия шрама под левым глазом, словно пробившаяся в небе гроза, и проступившая в бороде и висках седина. Пожалуй единственное, что за все время изменилось в Константине. В суровом лице читалось непривычное для Пети беспокойство, и от него становилось как-то в разы теплее, будто не было сейчас ни этой зимы, ни бесконечно-тяжелых битв. – А я смотрю, Игорек тебе нос неплохо так поломал, – улыбнулся Константин, и в его взгляде заскользила гордость, которую он тут же запрятал. – Чего вправлять не стал? – Не захотел, – неуверенно дернул плечом Хазин. Стыдно ему было признаваться, что со сломанным носом он начал казаться себе взрослее и серьезнее, от того упрямился и не давался в руки лекарям. Петя еще раз огляделся вокруг. Странное чувство его настигло, будто все сказочный сон - разве могли они вот так безмятежно греться у костра, вести тихие и пустые разговоры? Все внутри сжалось, казалось, что вот-вот зазвенит колокол, запалят вражеские пушки, и Петю вновь выбросит в тяжелый бесславный бой. Но ничего не происходило. Люди все так же сидели, костер мерно трещал. Ночь была тихая. – Батюшки, взгляд-то какой волчий! Кого грызть собрался, гык? – хохотнул мужчина, что до этого сидел рядом с Петей. – Володь, себя вспомни, когда тебя москвичи на тракте впервые отлупили, – с легкой улыбкой отвечал Константин. – Выдыхай, княжич. Петя и рад был бы, да не отпускало его. На плечо легла теплая большая ладонь. – Все позади, – тихо заговорил воевода. – Нельзя все время сражаться, когда-то и враг садится отдохнуть. Важно найти время, когда можно вспомнить о мирной жизни. Вспомнить, для чего мы все здесь. Поесть, поспать, в конце концов. Это не для себя нужно делать, а для них, – кивнул он за плечо. Там, у другого костра, раскинулись остатки стрельцов и кое-кто из полка Сергеича. Понурые, чумазые, с потускневшими взглядами. Среди одинаково уставших лиц, Петя выцепил Цветкова. Тот дремал, привалившись к бревну. Хазин отвернулся. – Знаешь его? – спросил Константин, заметив его взгляд. Петя кивнул. – Верный у тебя товарищ, отблагодари потом. – Он тебя нашел и с поля вытащил, – заговорил бойко Володя. Или Владимир, Петя не знал, как к нему обращаться. – Уж не понимаю, каким он чудом углядел, что ты живехонький, а то ведь и остался бы там, да к утру кровью истек и помер бы! – Так, не пугай, – вскинул руку Константин. – Ба! Такого запугаешь, как же. Гром лишь покачал головой и вновь обернулся к Пете. – Спи, пока есть возможность. Утром выдвигаетесь на восток. Голову, все еще налитую тяжестью, саму к земле притянуло. Петя засыпал, чувствуя легкую тошноту от горького отвара и странное, появившееся невесть с чего, умиротворение. Бойцы из Верхграда затянули тихую и долгую песню о том, как хороши родные поля. Пете впервые за долгое время снились не сгоревшая крепость и изувеченные тела товарищей, а круглое, словно блюдце, озеро в Залесском.***
Из-под налетевшего колючего снега щетинилась сухая трава, будто шерсть у плешивой собаки - криво, клоками. Петя старался следить за дорогой, но взгляд то и дело цеплялся за колонну стрельцов. Их разбитый, изрядно поредевший полк, двигался на восток, чтобы там занять новую линию обороны. Подкрепление из Верхних земель двинулось на юго-запад, где, по словам Константина, шли самые тяжелые бои. Петя не успел с воеводой толком попрощаться, лишь сумбурно поблагодарил за помощь, на что Гром отмахнулся и позвал при случае навестить его имение недалеко от верхградского тракта. И от этого приглашения веяло такой уверенностью и спокойствием, что Петя сам почти поверил - битвы обязательно кончатся, а они все вернутся домой и продолжат жить свою прежнюю жизнь. Почти, потому что холодной спицей в Петином сердце ворочалось дурное предчувствие и трезвое понимание: как прежде уже ничего и никогда не будет. Хазин едва пережил последнее сражение, как знать, что с ним будет дальше? Если бы не Цветков... В самом конце стрелецкой колонны Петя заприметил знакомую фигуру. Так легко оказалось найти среди десятков одинаковых кафтанов того, с кем прошел всю дорогу от обучения в корпусе до самой настоящей службы. Немного потерзавшись, Хазин все же ударил по бокам свою лошадь и пронесся к концу колонны. Костя скользнул по нему нечитаемым взглядом, рот открыл, чтобы что-то сказать, но спешно поджал губы и отвернулся. – Спасибо, – обронил Петя, спешившись, – что не дал там остаться. Он вел лошадь рядом под уздцы, стараясь подстроиться под шаг стрельцов, но выходило скверно. В бою Хазин повредил ногу, не выдать в лице боли оказалось задачей трудной. – Я иначе не мог, – твердо кивнул Цветков. И они замолчали. Свистел стылый ветер, подгоняющий бредущий полк, над головой висела все такая же серая пелена облаков. Петя о многом хотел спросить, но после уничтоженной крепости, после долгих и неудачных сражений, все случившееся в прошлом обманчиво казалось неважным. Одним своим видом Цветков бередил уже давно забывшиеся воспоминания о беззаботной и глупой юности. Казалось, что рядом с ним Петя будто мог оказаться ближе к тем временам. Сложно было заставить себя не забыть, по какой причине их пути разошлись. Хазин метался, не решаясь заговорить. – Я, – начал первым Цветков и гулко сглотнул, – хотел написать тебе. Но думал, что ты сожжешь письмо, как только его получишь. Петя кивнул. Да, пожалуй, он именно так и сделал бы. – Мне не хочется и дальше молчать о том, что случилось тогда. Петя... Петр Юрьевич, – замялся Костя, не зная, как ему разрешено обращаться. Вздохнул тяжелее прежнего и решительно махнул рукой, нахмурившись. – Да к черту все, Петь! Я думал, что ты уже все, того. Так страшно стало, веришь? Верил, конечно верил. Петя сам после каждого боя ходил, переворачивал тела и так боялся в одном из них, недышащих и холодных, увидеть Костю. Цветков оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто их не слышит, заговорил быстро. За день до тайного венчания сотенному голове, под началом которого служил Костя, пришло донесение. Цветков должен был передать конверт, но подпись на нем была до того знакомой, что прежде, чем отдать письмо, он заглянул в него. Это был почерк Нины, и запах ее на листе остался. – Уж не знаю, кому она хотела его отправить, но поверь мне, Петь. Если бы мой голова об этом узнал, тебя бы на веревке доволокли бы до Москвы, а ее... Монастырь в лучшем случае, а того гляди и чести лишили бы за распутство, – скривившись, рассказывал Цветков. В Петю будто крюк вогнали, а теперь всю требуху внутри им таранили. Он жадно, как никогда жадно, слушал Костю и не мог его ни в одном слове перебить. – Ты решил тогда доложить моему отцу? – начал догадываться Хазин. – Ксения Борисовна так решила, – кивнул Костя. – Я на тебя злился страшно, дураком считал. И сейчас считаю. Но тогда мне стало так жалко тебя, Нину. Я не знал, как лучше поступить. Письмо утаить не получилось бы, голова знал, что поступил донос, и ждал его от меня. Подделать тоже никак, на него при получении печать поставили. У Пети рука дрогнула. Цветков, который так яростно отговаривал его от этой женитьбы, который чуть ли не до хрипоты на него ругался за поддельную проездную грамоту, сам был готов переступить через закон, если бы такая возможность была. Петя, затаив дыхание, продолжил слушать. Косте тогда показалось, что во всем кремле не нашлось бы человека милосерднее, чем Ксения Борисовна. Она единственная, кто могла бы помочь, и если не спасти Петю от наказания, то хотя бы уменьшить последствия. Так и получилось - Хазин отделался ссылкой, а Нину раньше времени отослали к дому жениха ее барыни, чтобы ни Юрий, ни Князь уже не смогли добраться до ни в чем не повинной девушки. Петя выслушал всю историю до конца. Он не знал, с чего начать - извиниться ли перед Костей за то, что считал предателем, или ругаться, что не рассказал обо всем сразу и столько лет держал в неведении. – Прости, – вдруг вместо него начал Костя. – Иногда мне кажется, что я мог успеть вас предупредить и... Петя спешно замотал головой и неуверенно коснулся чужого плеча. – Нет. Хорошо, что все вышло именно так. Оказалось, вокруг было столько людей, которые его любили и желали добра. Нина, осознавшая, что никакого счастья в бегах у них не выйдет. Костя, сделавший все, чтобы не позволить случиться настоящей беде. И Ксения, принявшая самое верное решение из всех возможных. Столько лет Петя убеждал себя в собственном одиночестве, так долго ощущал себя преданным и брошенным, что теперь поверить в обратное было сложно. Но посреди дороги, ведущей бойцов к новому полю боя, Хазин вдруг осознал - он как никогда раньше хочет вернуться в Москву.