Поверь мне

      Порождение Преисподней, надёжно скрытое поздними вечерними сумерками, никем не замеченное, стояло в стороне, уже несколько часов занимая свой наблюдательный пост. Несмотря на частые посещения этого места, демоническое создание снова как в первый раз изучало окружение и небольшое здание Господнего дома. Старая церковь стояла в пригороде Дирборна, спрятанная между деревьев в небольшой лесополосе, вдали от людских глаз. Маленькая одноэтажная постройка из дерева, выкрашенного в белый цвет, с башенной пристройкой из двух этажей, то и дело мельтешила между деревьев. Даже издалека можно было понять, что невысокая башня прямо над входом возвышалась над серыми каменными ступенями порога. Узкий козырёк с когда-то белой, а ныне выцветшей черепицей едва нависал над главными дверьми. Он был настолько маленький, что даже один человек не смог бы укрыться под ним от проливного дождя, который нескончаемым потоком воды падал с небосвода. Небо, подёрнутое почти чёрными тучами, плакало сильно и громко, выливая своё горе на деревья в этой части пригорода или на головы задержавшихся прохожих в городе, словно заранее жалело жителей Дирборна, не подозревающих о том, что за тёмное существо снова нагрянуло к ним в гости, в этот раз решив задержаться очень надолго.       Сам незваный гость в этот момент внимательнее обычного изучал нежно-голубые, почти белые, хитросплетения защитного узора вокруг деревянного здания, башня которого была увенчана потемневшим от влаги крестом. Аура, которая должна отталкивать и не пускать внутрь демонов, исходила именно от этого креста. Орнамент из различных символов, слов и букв давно умершего в этом мире языка сиял ярко и заметно, разгоняя вечернюю тьму, окружившую дом Божий. Да, люди давно растеряли знания об этом способе защиты от адской тьмы, редкие умельцы-священники могли похвастать умением наносить ангельскую защиту.       Существо лишь скептически ухмыльнулось, блеснув белизной опасно заострённого клыка, когда защитный купол усилил напор при его приближении. Возможно, этот старый оберег и мог отпугнуть низших демонов, даже демонов среднего уровня, но против Его силы этот узор был абсолютно бесполезен. Раздался грохот, а следом небо озарила яркая вспышка молнии, расколов небосвод на две части и осветив аккуратную поляну перед церковью. Ветви деревьев колыхались и жалобно плакали, скрипя под атаками злобно завывающего, словно взбесившегося ветра. На поляне было пусто, и лишь небольшой островок примятой травы указывал на то, что мгновенье назад под деревом кто-то стоял. Кто-то, привыкший отбирать жизни и поглощать души, которые мало-мальски могли его заинтересовать.       Молодой мужчина сверлил взглядом широкую щель между дверью и полом, слушая разбушевавшуюся за окном погоду. Ставни устало скрипели, а стекло дрожало при особо сильных ударах стихии, которые грозили вот-вот выбить из петель слабые крепления. Но сегодня его мало волновало, что старое окно может не выдержать под тяжёлым напором и распахнётся, впуская в скромную комнату под самым чердаком башни осенний холод. На сердце было волнительно, только пастор так и не смог найти источник этого странного и, казалось бы, беспричинного беспокойства. Волнение скребло глубоко внутри, впивалось острыми когтями в грудную клетку, словно желая выцарапать себе путь наружу, вырвавшись паникующим ураганом в этот мир.       В главном зале шумно хлопнула дверь, будто кто-то с силой открыл её, ударив о стену, и Коннор вздрогнул от неожиданности этого громкого звука. Можно было предположить, что двери основного входа не выдержали атаки ветра и открылись самостоятельно, но это казалось полным абсурдом, ведь несколько часов назад священник лично закрыл их на замок. Отец Андерсон нахмурился и, крадучись, двинулся в сторону лестницы, ведущей на первый этаж.       Из-за непогоды свет отключился ещё пару часов назад — кабель электроосвещения срывало уже четвертый раз только за последние два месяца, — и путь приходилось подсвечивать скромным огарком свечи, который грозил в любую минуту потухнуть от сильных сквозняков. Фонарик по неизвестным причинам два раза мигнул и не зажёгся, хотя мужчина был уверен, что сменил батарейки всего пару дней назад. Осень в этом году выдалась буйная, ветреная и дождливая, ветер непозволительно часто обрывал провода освещения. Приходилось всегда держать фонарик наготове, ведь городские службы приступали к починке только после окончания очередного бунта непогоды.       Спустившись на первый этаж, Коннор попытался в густых потёмках осмотреть стройные ряды скамеек, но едва смог разглядеть даже ближайшую к себе. Свечи в основном зале он зажигал только днём, создавая подходящую для молитв атмосферу, оставлять открытое пламя на ночь без присмотра было слишком опасно, ведь в этой исторической постройке из дерева пожар мог разгуляться слишком быстро. Даже с учётом наличия системы пожаротушения рисковать не хотелось.       Настоятель откинул с глаз выбившуюся прядь волос и замер, вслушиваясь в темноту. Темнота отзывалась лишь скрипом старого дерева, из которого было построено само здание церкви, воем ветра за стенами и далёким громом, неторопливо отступающим всё дальше на север. Мужчина невольно нахмурился, а в карих глазах, подсвеченных неверным пламенем свечи, отразилось сомнение. Стараясь не шуметь, отец Андерсон двинулся в сторону главного входа. Он, даже не видя перед собой ровным счётом ничего, прекрасно понимал, что двери закрыты на замок, но какая-то иррациональная неуверенность вынуждала снова в этом убедиться.       Дверь натужно скрипнула, послышался звон язычка в проёме дверного полотна, и створка, ожидаемо, не поддалась. Главный вход был заперт. Сжав полные губы, Коннор обернулся и вздрогнул, успев утопить в горле вскрик. У алтаря стоял невероятно плотный сгусток тьмы, на котором, полыхая, выделялись лишь яркие янтарные точки в том месте, где у людей находятся глаза. Мужчина зажмурился, крепче сжав в левой руке чётки с крестом, произнёс короткую молитву и через несколько секунд открыл глаза. Видение исчезло так же внезапно, как и появилось, и пастор неуверенно сделал пару шагов вперёд, убеждая себя в том, что ему лишь чудилось. Половицы тихо заскрипели под ногами, но их говор прервался, когда мужчина инстинктивно почувствовал за спиной чужое присутствие, а живот скрутило болезненным спазмом. Тело сковало напряжение, граничащее с ужасом, словно сонный паралич поглотил прямиком во время бодрствования. За спиной было тихо, никаких лишних движений и посторонних скрипов, никакого дыхания или внезапных сквозняков, но отец Андерсон был уверен, что позади него кто-то стоял. Что-то стояло.       Мужчина рвано выдохнул, оглушаемый шумом крови и собственного пульса в ушах. Даже вой ветра стал почти не слышен, отступив на второй план и спрятавшись за пеленой тишины. Грудную клетку сковал душащий страх, липкими щупальцами пробиваясь куда-то глубже, до самого сердца. Темнота навалилась с новой силой, наступала со всех сторон, давила, смыкаясь плотными стенами вокруг замершего в проходе человека. Священник задышал чаще, словно загнанный зверь, пытаясь разглядеть хоть что-то во мраке, царящем вокруг, но задушенный свет от огонька свечи едва смог осветить даже его собственные пальцы. «Двигайся, ну же!» — сознание билось в панике, но мозг не посылал ни единого сигнала в одеревеневшие мышцы. Коннор ощущал себя статуей, изваянием, чьё сознание заковали в недвижимую оболочку, которая могла видеть, слышать, даже чувствовать, но была абсолютно неподвижна.       Страшно. Было неконтролируемо страшно, только явных причин для этого не было. Это сон, просто плохой сон, навеянный неудобной позой, не иначе. Просто отец Андерсон снова уснул за столом, в очередной раз читая потрёпанную, но такую родную библию — любимое напоминание об отце, давно покинувшем этот грешный мир. Это ведь просто сон, да?       Коннор сдавлено зашипел, когда горячая капля воска болезненным укусом скатилась на пальцы, и от неожиданности выронил переполненный подсвечник. Единственный источник света потух, закатившись под скамью, и тьма навалилась с удвоенной силой. Мужчина упал на колени, после ожога отмерев от внезапного ступора, и попытался нащупать на грязном полу укатившуюся свечку. Тонкие пальцы цепляли лишь песок и мелкие камушки, ни подсвечника, ни самого огарка нигде не было. Пастор глухо хрипнул, понимая бессмысленность собственных жалких попыток нащупать свечу, ведь зажигалку он всё равно оставил на столе в своей комнате под чердаком башни.       — Идиот. — Коннор нервно дёрнул головой, смахивая щекочущую лоб прядку. В такой темноте, которую можно было пощупать руками, волосы обзору не мешали, действие было, скорее, машинальным, доведённым до автоматизма за долгие годы.       Мужчина неуверенно поднялся на слегка подрагивающие ноги и, сжав пальцами спинку ближайшей скамьи, сделал боязливый шаг вперёд. Он рос в этой церкви всю жизнь, он сможет дойти до своей комнаты даже в кромешной тьме, отец Андерсон был уверен в этом. Только вот неприятное ощущение чужого присутствия выбивало из колеи, и со следующим шагом молодой мужчина споткнулся о торчащую ножку и бедром впечатался в выдвинутую скамейку. Негромко вскрикнув от неожиданности, Коннор моргнул, а через секунду послышался отчётливый щелчок пальцев, после чего весь зал озарило тёплое свечение огня, пляшущего на белых свечах. Мужчина зажмурился, ослеплённый внезапным светом, и замер. За спиной раздался тихий шорох и цоканье, словно птица впивалась когтями в деревянные половицы. Очень, очень крупная птица.       Коннор едва нашёл в себе силы, чтобы сдвинуть голову, попытавшись обернуться через плечо. Ужас сковал всё его существо, когда на периферии мелькнул смольный сгусток чистой тьмы. Мозг упрямо отказывался воспринимать происходящее, а сознание грозило вот-вот покинуть собственного владельца. Но повернуться полностью ему не позволил приказной тон странного голоса, прозвучавший, казалось, прямо в мыслях.       — Не оборачивайся! — Громко, отчётливо, так, что голову сковала резкая боль, из-за чего пастор поморщился, прижав пальцы к вискам.       — Кто ты такой? — Собственный голос узнавался с трудом, звуча невероятно хрипло. — Что ты такое?       Неизвестный в ответ лишь тихо хмыкнул и несильно, но настойчиво толкнул в скрытую под рубашкой спину, уперевшись тёплой ладонью между острых лопаток.       — Иди. — В этот раз не приказ, просьба, прозвучавшая в разы мягче, тише, словно с нотой заботы.       И Коннор послушался, неуверенно ступая по скрипящим под весом двух тел половицам. Существо за ним шло тихо, только цокая и шкрябая когтями по полу, молчало, не произнося больше ни слова своим странным голосом, лишь слишком тёплая (почти горячая) для человека рука продолжала легонько надавливать между лопаток. Кто бы ни нагрянул в церковь этим вечером, агрессии он пока не проявлял.       Стоило наступить на нижнюю ступеньку винтовой лестницы, как свечи в главном зале разом потухли, словно их одновременно задул неизвестный, и мужчина замер, боясь сделать следующий шаг. Внезапно в руку, свободную от чёток, толкнулось прохладное нечто цилиндрической формы, и лишь обхватив ладонью пластиковый предмет, священник понял, что это фонарик. Его собственный фонарик, который он точно оставил в нижнем ящике стола, ведь так и не получилось его зажечь.       — Он не работает, — неуверенно прошептал мужчина.       — Уже работает. — Коннор с трудом разобрал ответ неизвестного, но пастор был на сто процентов уверен, что незваный гость довольно ухмыльнулся.       Тихо щёлкнула кнопка, и темноту прорезал яркий белый луч света, осветив узкое пространство лестницы. Священник напряжённо сжал пальцы и направил луч прямо перед собой. Рука продолжала почти ненавязчиво подталкивать в спину, а ступени недовольно пели под весом ночного посетителя. Существо, судя по всему, было довольно тяжёлое. Дойдя до открытой двери в собственную небольшую спальню и неуверенно замерев на проходе, Коннор тихо прошептал, повторив свой вопрос:       — Кто ты такой? — Голос дрожал. — Зачем ты явился в мою церковь? — Настоятель неконтролируемо вздрогнул, когда ладонь заскользила по спине вверх, пальцы нежно, едва уловимо очертили линию бледной шеи, которая виднелась из-под ворота чёрной рубашки, а следом по коже скользнули нечеловечески длинные ногти. Нет, не ногти, а когти, слегка изогнутые, похожие на птичьи, и явно очень острые. Надави неизвестный гость сильнее, он бы с лёгкостью вспорол мягкую человеческую кожу, выпуская ручейки алой крови. Но нечто лишь едва коснулось, точно рассчитало силу, не оставив даже мелких царапин.       — Не бойся меня, я не наврежу, — снова раздался этот глубокий голос, звучащий, казалось, со всех сторон и на все мыслимые и немыслимые лады. — Тебе не наврежу. — Горячий выдох смешка коснулся открытого участка кожи, вызвав странную дрожь.       Пастор сморщился от непрошенных касаний и едва подавил в себе желание увернуться от них. Противно. Прикосновения жёстких, кожистых пальцев (если это, конечно, были пальцы) неприятно скользили по коже. Дрожь омерзения сдержать не получилось, но посетитель за спиной не проронил ни слова, хотя заметил реакцию на своё прикосновение. Заметил и немедленно убрал руку, внимательно следя за тем, как слегка опустились напряжённые плечи.       — Ты привыкнешь, — едва слышно прошелестел голос, звуча немного разборчивее и словно с нотами обиды. — Ложись спать, тебе нужно отдохнуть.       Пастор сжал зубы от этой непонятной псевдозаботы. Сначала существо вломилось в его церковь, испугало, а теперь пыталось казаться добрым.       — Я не смогу уснуть, пока здесь демон, — с опаской произнёс священник. — Ты ведь демон, я прав?       Предположение казалось глупым, абсурдным, почти невозможным, но те фокусы, что выкидывал незваный гость, могли быть только проделками демона. И тот ужас, что навевало незримое присутствие этого существа за спиной, был и близко не сравним с аурой человека. Тихий смешок позади лишь подтвердил внезапную догадку.       — Я сейчас уйду, Коннор, тебе нечего бояться. — В перекатах голоса послышались мягкие, почти бархатистые нотки, сравнимые с довольным мурчанием кота, а следом послышался почти неуловимый шелест, принёсший с собой холодное дуновение сквозняка.       Неосознанно потерев живот и сглотнув тяжёлый ком в горле, отец Андерсон повернулся, с неизмеримым трудом набравшись смелости, но за спиной уже никого не было. Чувство чужого присутствия исчезло, густой мрак рассеялся, став привычной темнотой ночи, а липкие, склизкие щупальца страха перестали тисками сдавливать хрупкие человеческие лёгкие. Незваный гость действительно ушёл, оставив после себя лишь тонкие следы когтей на полу, едва различимые даже в белом свете карманного фонарика. А стоило Коннору моргнуть, эти отметины тоже бесследно исчезли, словно трёхпалые ноги демона с острыми, как бритвы, когтями никогда не ступали по деревянным половицам церкви Святого Антония.       Молодой мужчина сделал шаг вперёд, нервно захлопнув за собой хлипкую дверь, которая — он был уверен — не смогла бы защитить даже от вторжения человека. Пастор хрипло выдохнул, осенив себя крёстным знамением, и шаткой походкой приблизился к скромному лакированному столу. Взяв в руки стеклянный графин со святой водой, он сначала окропил себя, а потом и всю комнату, не забыв тщательно обрызгать крашеную голубой краской дверь. Повесив на металлическую ручку любимые чёрные чётки, мужчина упал на колени перед своей односпальной кроватью, над которой висел небольшой крест — точная копия креста, расположенного на шпиле церковной башни, ручная работа его почившего отца. Сцепив руки в замок и склонившись к ним лбом, он зашептал молитву, вкладывая всего себя в каждое произнесённое слово. И пусть демон не пытался искушать его, а лишь едва касался, мужчина всё равно чувствовал себя грязным, использованным, словно нечистый оставил незримый след на его теле. Клеймо, готовое в любой момент просочиться глубже, вплетаясь в самую душу и запирая её в опасных тисках.       Он шептал и шептал, пока во рту окончательно не пересохло, не замечая, как из уголков закрытых глаз катятся слёзы облегчения, одна за одной впитываясь в белую хлопковую простынь. Молодой мужчина и не подозревал, что в этот момент демон, полностью скрыв своё присутствие, с тоской в опасных ярко-жёлтых глазах наблюдал за его молитвой, считая каждую солёную каплю. Демон хотел стереть с бледных щёк эти следы собственной ошибки, хотел прижать к себе испуганного человека, убаюкать его на своих руках. Он выбрал плохую тактику, ужасный способ предстать перед священником, но больше не было сил оставаться простым наблюдателем. Слишком давно Жадность следил за таким недоступным мужчиной, желая приблизиться хотя бы на шаг. Жалкий год даже по меркам практически бессмертного существа казался целой вечностью, прожитой в человеческом мире. Демон впервые испытывал такую тягу, это человеческое создание заполонило собой все мысли, пробуждая внутри странные желания и эмоции, которых не должно быть у порождённого человеческими пороками тёмного существа.       Демоны не умеют радоваться или бояться, демонам недоступны улыбки счастья или слёзы горя и, главное, демонам незнакомо чувство любви. Неважно, насколько сильным и могущественным будет нечистый, человеческие эмоции никогда не расцветут в мёртвой пустоте души. Создания ада существуют, чтобы соблазнять, отравлять, направлять на путь порока, подпитывая низменные человеческие желания. Демоны должны разрушать, ведь именно для этого они появляются в глубинах подземной тьмы, именно для этого они, сотканные из переплетения жара и пустоты, приходят в человеческий мир. И до недавнего времени Жадность был согласен с каждым из утверждений, пока в одно из своих появлений не встретил того, кто перевернул с ног на голову весь его проклятый однообразный мирок. Этот молодой священник пробудил в прожжённой душе демона то, чего там не должно было быть, и это чувство давило, распирало изнутри сильнее любого голода, это чувство не поддавалось контролю, не перекрывалось другими желаниями. В любой ситуации, при любой опасности это чувство теплилось в грудине ровно в том месте, где у обычных людей было сердце. Единственное определение этого чувства, которое приходило на ум нечистому — это любовь.       Любовь. Именно так Жадность назвал это абсолютно непривычное и несвойственное ему состояние. Чистая и искренняя, опасная и разрушающая, первая и невинная, страстная и будоражащая. У неё было столько ответвлений, узлов и хитросплетений эмоционального лабиринта, что даже богатый словарный запас демона, прожившего не одно тысячелетие, не мог охарактеризовать каждую существующую грань. Эта любовь появилась внезапно, стоило впервые заметить чистого, искреннего человека в строгом чёрном одеянии и колораткой у горла, который контрастно выделялся в суетящейся вокруг толпе. Та лучистая и добрая улыбка, предназначенная маленькому мальчику в старом свитере и со старым игрушечным медвежонком в руках, почти месяц приходила во снах.       Только благодаря этой улыбке Жадность узнал, что может видеть сны. Яркие и такие правдоподобные сны, в которых священник тепло и нежно улыбался именно ему, ласково касался именно его щеки, слегка оглаживая скулы, и бесстрашно позволял касаться себя в ответ, не сопротивляясь и покорно разрешая расстегнуть мелкие пуговицы на своей чёрной рубашке. Сны, в которых он принимал Жадность в любом образе: в самом опасном и угрожающем виде нечёткого сгустка смольного дыма; в адаптированном под человеческое восприятие багряном облике рогатого демона с опасными когтями; в подтянутом человеческом теле, которое казалось нечистому таким слабым по сравнению с истинным обликом. Во снах настоятель принимал его любым, отдавался ему, впитывая в себя нечеловеческую любовь, взамен насыщая своими чистыми чувствами. Именно из-за этих снов сын ада ночь за ночью приходил к порогу старой церкви, любовался хрупким человеком, которого возжелал с неконтролируемой силой, и представлял, как однажды наберётся смелости, чтобы явиться перед ним.       Да, любовь принесла с собой не только сладкие сны, но и подчиняющий, просачивающийся в каждую клетку тела страх, который ранее был неведом одному из сильнейших демонов. И не только неизведанный страх стал постоянным спутником, но и лёгкая радость от очередной улыбки, расцветавшей на этих мягких губах; хмурое горе от вида тоски и едва сдерживаемых слёз, когда высокий мужчина в очередной раз посещал захоронение покойных родителей. Жадность узнал, что его возлюбленный Коннор рос только с отцом, его мать умерла при родах, так и не узнав, какое прекрасное и доброе создание подарила человеческому миру. Именно отец выкупил эту загнивающую церковь, отремонтировал старую постройку и перед смертью вверил её в руки своего сына. Хоть с момента кончины седовласого мужчины прошло более тринадцати лет, рана на невинной душе пастора не затянулась даже наполовину. Каждый раз, стоило Коннору посетить могилу отца, эта рана вскрывалась вновь, источая из себя отвратительные желтушные капли гноя, которые омерзительными пятнами смотрелись на кристальной белизне сильной души.       А ведь всё могло быть иначе. Эта рана могла затянуться, зарубцеваться, перестать так сильно беспокоить священника, достаточно было найти себе того, о ком он стал бы заботиться. Любовь к другому человеку могла помочь забыть об этой боли внутри. Или любовь не к человеку. Жадность искренне желал стать тем, кто залечит эту несмертельную, но опасную рану, на которую могли слететься его менее сильные, но более голодные собратья. Только холодная и рассудительная часть демонического разума понимала, насколько безнадёжны эти желания и надежды. Такой светлый человек, несущий своей пастве слово Господа, следующий этому слову и ведущий за ним, ни за что не согласился бы отдать себя в отвратительные, дочерна обожжённые пламенем ада лапы демона. Поэтому сын бездны продолжал издалека наблюдать за священником, окунувшим его в мир чувств, и не предпринимал попыток выйти на контакт.       До сегодняшней, жуткой для пастора и переломной для демона ночи так было всегда. Грех не знал, какая сила сподвигла его сорваться и явить свой истинный облик перед испуганным человеком именно сегодня. И пусть эти влажные карие глаза лишь мгновенье видели перед собой неясный сгусток темноты с двумя яркими огнями на месте глаз, даже такой мелочи хватило, чтобы до ужаса напугать Коннора. Жадность корил себя за такую слабость и несдержанность, из-за которой душа желанного человека билась в страхе от потустороннего присутствия, словно маленькая птичка в запертой клетке. Он не хотел испугать, он хотел лишь раз увидеть его поближе, но не рассчитал силу, когда вломился в Божий дом. А теперь не было смысла продолжать скрываться, потому что Коннор распознал в нём того, кто никогда не должен был появляться в этом священном месте.       Священник догадался, что за сущность посетила его скромную обитель, сейчас оставалось только открыться окончательно. Но Жадность не мог рисковать, не хотел ещё сильнее ввергнуть в пучину ужаса неподготовленное человеческое сознание. Люди слабые, хрупкие, они отвергают то, что не могут понять, а демон хотел быть понятым, хотел, чтобы настоятель услышал его голос, поверил ему, поверил в его признание. Сын ада знал, что будет тяжело завоевать доверие возлюбленного, понимал, что придётся проделать долгий и выматывающий путь, чтобы быть принятым и услышанным. Ведь возможно, человек никогда не подпустит его к себе, отвергнет страшную сущность, которая должна поглощать чужие души, а не желать защищать их. Жадность не был готов сдаться, не сейчас, когда он смог коснуться мягкого бархата молочной кожи, ощутить её тепло на своих обуглившихся пальцах. Пусть это касание было противно Коннору, но демон надеялся, что придёт тот день, когда хрупкий человек будет дрожать в его руках от удовольствия, а не от омерзения. Надеялся и обещал себе сделать всё возможное, чтобы достигнуть этой цели.