***
После нескольких уроков, вся компания дружно пошла на обед. — И чем нас сегодня будут кормить? — Обломов приподнялся на носках, пытаясь разглядеть через толпу еду на подносах. — Вернее будет: чем нас сегодня хотят отравить, — Ленский потянулся и зевнул, лениво разглядывая мимо проходящих людей. — Да ладно тебе, нормальная тут еда, — Андрей взял свою порцию гречки и супа и направился в сторону свободного стола, за которым они всегда обедали. — Для таких всеядных, как ты, — возможно, — Ленский и остальные также взяли свой обед и последовали за Штольцом. — Тебе и правда стоит держать язык за зубами, когда болеешь, — пробормотал Онегин, следуя за ними последним. — Как же я не люблю литературу, — протянул Обломов, который в принципе редко на что жаловался, ибо ему было лень это делать. — Слишком депрессивная. Куда ни глянь — одни смерти: либо кто-то суициднулся, либо один другого кокнул. Есть ещё и третий вариант: главный герой помирает самостоятельно без вмешательства других людей. А если смерти и нет, то обязательно будут какие-нибудь душевные переживания, терзающие… душу и разум этого персонажа. Это же просто вынос мозга без его дальнейшего вноса. — Согласен, — кивнул сидевший рядом с ним Штольц. — Но самый настоящий вынос мозга — это уроки химии… Все сразу же согласились с его словами, ведь каждый из них испытал на собственной шкуре гнев учительницы химии из-за того, что «ученики такие тупые, и что я вообще делаю в этой школе, если меня никто не понимает?». Ну, кроме Онегина. — Так ты же понимаешь в химии хоть что-то, — спросил Онегин, закинув одну ногу на другую. — Понимать не значит уметь, — Штольц вскинул обе руки наверх и слегка потряс головой. — Эта женщина скоро всю мою душу высосет. — Так не надо на лабораторных косячить, — пожал плечами Ленский, подперев рукой щёку. — Я не косячу! Кто ж знал, что натрий нельзя бросать в воду?! — возмущённый Штольц посмотрел на своих друзей, сидевших напротив него. — Откуда я мог знать, что там будет фейерверк? — Все знали, как бы, — Онегин посмотрел на него взглядом, в котором так и читалось «сказочный дебил». — Она в начале урока сказала нам не трогать его, — прохрипел Ленский, который с трудом проглатывал твёрдую еду. — Чаем хоть запей, что ли, а то совсем горло сдерёшь, — покосился на него Онегин, протягивая кружку, от которой исходил пар. — Почему ты в школу-то пришёл в таком состоянии? — спросил Обломов, доевший половину своего обеда. — Да что вы заладили: почему-почему?! Да по кочану. Капусты дома не было, сюда пришёл, думал из столовки стащить, — выпив немного чая, Ленский закатил глаза и цокнул, удивляя своим поведением Штольца и Обломова. — Л-ладно… ладно, мы поняли, ты просто очень сильно хочешь учиться. Но незачем так резко отвечать… у меня аж сердце в пятки ушло, — Штольц схватился за сердце и наклонился вперёд, делая вид, будто он пытается отдышаться. — Я сыт. Пойду в класс, — Ленский резко встал из-за стола и, взяв почти нетронутую еду, хотел пойти, но его удержала рука Онегина. — Какой к чёрту сыт? Ты ничего не съел. В твоём состоянии нужно нормально есть. Садись обратно и ешь, — серьёзным голосом произнёс Онегин, глядя прямо в глаза Ленского. — Отвали, Жень. Обойдусь как-нибудь без твоей заботы. Ты мне не мамка, в конце концов, — Ленский не сдвинулся с места, однако один его взгляд говорил о его враждебном настрое. — Ясно. Вали. Делай, что хочешь, — Онегин отпустил Ленского и, махнув рукой, отвернулся от своего друга и продолжил молча есть, уставившись взглядом куда-то в пол за спиной Андрея. Не сказав и слова, Ленский развернулся и ушёл, не оглядываясь на шокированных друзей. — Чт… что сейчас было? — запинаясь, проговорил Штольц, всё ещё удивлённо смотря то в спину ушедшего, то на Онегина. — Я и забыл, что болезнь на него так влияет, — выдохнул Обломов, отодвинув от себя тарелки. — Как так? — А… да, ты же знаком с ним только 2 года, — почесал голову Илья, вспомнив, что Штольц и Ленский познакомились только в 8 классе, после того, как Штольц перевёлся к ним в школу. — Володя тот человек, который внимательно следит за своим здоровьем, поэтому редко можно увидеть его заболевшим. Неудивительно, что ты впервые видишь его таким, обычно он сидит дома пару дней. В последний раз он болел… в марте этого года. В то же самое время, когда и ты валялся в постели с температурой. — Я тогда снега наглотался… — произнёс Штольц, вспоминая, как они с Димой играли в снежки, и тот закидал его, а после повалил в сугроб и засыпал снегом. — Когда он болеет, он будто становится совершенно другим человеком, — продолжил Обломов. — Это ненадолго: через несколько дней, когда он выздоровеет, он будет извиняться за это. А пока… придётся терпеть и не нарываться. — Обидно должно быть… — Штольц посмотрел на Онегина, что сидел с безучастным видом. — Да, скорее всего. В это раз всё было хуже, чем раньше, — осторожно проговорил Обломов, поглядывая на Онегина. — Нормально, — произнёс Женя, подняв голову и посмотрев на них. — Не парьтесь об этом. Ни обо мне, ни о Володе. Я в порядке, а уж Ленский сможет о себе позаботиться. У нас всего три урока осталось. — Целых три урока…. Зачем ты напомнил, — прохныкал Штольц, доедая наконец свой обед. — Мне ж от одного упоминания плохо стало. — Ха, я старался, — усмехнулся Онегин и собирался встать, как краем уха услышал разговор за соседним столом: — Кому нужна эта художественная литература, искусство и всё остальное? На точных науках держится наше познание мира. Всё подчиняется законам физики; человеческое тело ничто иное, как механизм, работающий определённым образом и ломающийся временами, потому что какая-то деталь перестаёт выполнять свою функцию, то есть в организме нарушается обмен веществ, меняется соотношение жидкостей или же орган не работает так, как он должен. Душа это наш разум, подпитанный и измененный эмоциями и переживаниями, которые мы можем чувствовать лишь благодаря определённым участкам нашего мозга. — Ну вообще-то литература нужна многим, если ты не в курсе. Точно так же, как и музыка и остальное искусство. Как минимум сам творец любит своё искусство. — Ну и для чего же это искусство нужно? — Базаров, слушай, я не обязан всё тут разъяснять тебе, — послышался тяжёлый вздох. — Скажу только то, что каждый находит частицу себя в чьём-либо творчестве, поэтому те или иные песни, книги, картины нам нравятся. Потому что они нам близки. Ну или нам это просто доставляет эстетическое наслаждение. — Какое удовольствие можно получить, рассматривая чёрный квадрат? — О вкусах не спорят. — Да уж, видимо, этот человек прогуливал уроки геометрии в школе, раз уж он ходит в музей ради четырёхугольника, раскрашенного чёрным цветом. — При создании этого полотна Малевич не использовал чёрный цвет. — Он сам тебе об этом сказал? — Об этом всем известно, — протянул уставший голос. — Правда? Что-то я об этом не знал. — Неудивительно… — пробормотал голос за спиной Онегина, правда так, что Женя его услышал. Он обернулся на соседний столик, за которым сидело четверо парней. — Родя, забей уже на него. С ним бесполезно спорить да и вообще разговаривать о чём-то, — сказал Дима. — Я уже это понял. — С ним в принципе можно и нормально беседовать, — сказал их одноклассник. — Когда у него настроение нормальное, и он ничем не раздражён. — Ясно. Значит никогда, — заключил Раскольников, вставая из-за стола и беря полупустую посуду в руки. Разумихин последовал его примеру и, заметив стоявшего рядом с их столиком Онегина, улыбнулся и весёлым голосом сказал: — Привет, Жень. Чего тут стоишь? Подслушиваешь? — Нет, — ответил Онегин, рассматривая недавних собеседников своих друзей. Это были Базаров и Кирсанов. Одноклассники Родиона и Димы. — Просто мимо шёл. — А где Ленский? — спросил Разумихин, не найдя того за столом, рядом с которым стояли Штольц и Обломов. — Болеет, — ответил подошедший Илья. — Надеюсь, он дома? — с надеждой спросил Раскольников. — К сожалению, нет. Он в школе. Раскольников и Разумихин переглянулись и, помолчав некоторое время, одновременно произнесли: — Сочувствую. Они обвели взглядом их троих и поплелись в сторону стола с грязной посудой. Онегин и его друзья последовали за ними. — С каких пор вы водитесь с теми двумя? — спросил Женя, когда они вышли из столовой. — Мы с ними не водимся, — ответил Разумихин. — Они сами к нам подсели, и как-то само собой завязался разговор про искусство. — Как же сложно разговаривать с такими людьми, — простонал Раскольников, поднимаясь по лестнице. — Думаете, они специально подсели, чтобы поспорить с вами? — предположил Обломов. — Может, им просто нужна была компания. Они же всегда только вдвоём сидят, ни с кем больше не общаются, — Штольц поднялся быстрее всех и посмотрел сверху вниз. — Может, они просто захотели с вами подружиться, но не знают, как это правильно сделать? — Вряд ли, — возразил Раскольников, — Они не из тех людей, которые пытались бы с кем-то подружиться, когда им и вдвоём неплохо. — Ну… вы тоже не сразу все вместе начали общаться: по двое сначала ходили. Как я с Ильёй. А после перевода я захотел поближе познакомиться с вами, так как вы мне показались интересными людьми. К тому же вы были друзьями Ильи. Может, и вы им понравились? Раскольников оглянулся на остальных, которые только пожали плечами. Они ведь не знакомы с Аркадием и Базаровым, как Родион и Дима. — Ты правда так думаешь? — спросил Разумихин, сомневаясь в возможности этого. — Конечно я так думаю. Иначе бы и не сказал, — чуть повысил голос Штольц, из-за чего на него оглянулись проходившие мимо ученики. — Я не знаю. Посмотрим, что будет дальше, — выдохнул Родион, потирая правой рукой шею. — Скоро звонок. Идите в свой класс и… приглядывайте там за Володей. — Он не ребёнок: сам справится, — сказал Онегин, проходя мимо них и направляясь в класс. — Что это с ним? — Дима недоумевая посмотрел ему вслед. — Не, я конечно знаю, что Женя и обычно так разговаривает, но сейчас это звучало как-то уж слишком холодно. — Володя нагрубил ему, — ответил Обломов. — Мне кажется или он ему за это мстить будет? — почесал затылок Раскольников, ещё раз посмотрев в ту сторону, куда ушёл Онегин. — Тебе не кажется, — в унисон промолвили остальные и разошлись по своим классам. Оставшиеся уроки Ленский не произнёс и слова своим друзьям, впрочем, как и остальные. На перемене он не подходил к парте Андрея и Ильи, когда это делал Женя, и не обращал никакого внимания на них. — И долго это будет продолжаться? — Штольц откинулся на спинку стула и, закинув голову назад, смотрел на грязное пятно на потолке. — Что именно? — вскинул голову Обломов, без интереса листавший какой-то учебник. — Я про Володю и его поведение. Мне это уже надоело, — Штольц провёл по лицу рукой и зачесал отросшую чёлку назад. — Атмосфера из-за этого даже в классе поменялась, не только между нами. Мне больше нравится, когда Ленский добрый человек, который всегда улыбается. А не вот… «это». Он поморщил нос и махнул рукой куда-то в сторону парты Онегина и Ленского. Сам Женя сейчас сидел напротив Андрея. — Просто смирись уже с тем фактом, что «это», — Онегин повторил выражение, использованное Штольцом и изобразил кавычки пальцами рук, — одна из сторон его личности, которая в обычное время не проявляется. — Я это понимаю, но… сложно смириться с этим, — обречённо вздохнул Штольц и опёрся на парту, начиная рисовать на ней невидимые узоры пальцем. — Значит ли это, что у каждого из нас есть такая сторона? — Конечно есть. Не существует идеальных людей, — ответил ему Обломов, отложив в сторону неинтересную книгу. — У некоторых она занимает главенствующее место, у других она едва заметна, а у третьих может никогда и не проявиться на людях, только наедине с самим собой. — Это ужасно. Но я понимаю, что иначе быть не может, ведь если бы все люди были идеальными, то… я даже не могу представить каким был бы тогда мир. Прозвучал звонок, и Онегин встал со стула, поставив его на своё место. — Не стоит напрягать то, чего нет, Немец. Голова заболит, — проходя мимо Андрея, он потрепал того по голове и отошёл на безопасное расстояние. — Эй! Вообще-то у меня есть мозг, чтоб ты знал. А во-вторых, сколько раз можно повторять не звать… — Андрей! Сядьте на своё место и не кричите на весь класс! — его прервал строгий голос учительницы иностранного языка. — Раз уж у вас такой громкий голос, то будьте любезны прочитать то, что вы написали на английском дома. — Чёрт… — прошипел Штольц и, достав тетрадь, неуверенным голосом начал читать своё домашнее задание.***
Они вышли из школы, удивляясь тому, сколько снега навалило за весь день. Это чуть ли не первый снег в этом году, а уже можно играть в снежки. — Эта «англичанка» поставила мне трояк за «неправильное произношение и немецкий акцент». — Бред, — протянул Обломов, потеплее укутываясь в шерстяной шарф. — А я о чём! — Ты даже немецкий не знаешь. Какой к чёрту немецкий акцент? — Без понятия. Насчёт акцента: я не англичанин, неудивительно, что у меня будет акцент. Но не немец… — он не успел договорить, так как в его лицо прилетел снежок. — Какая крыса посмела… — Андрей! Давай играть в снежки! — следом за первым последовало ещё несколько, которые, к счастью Штольца, прилетели уже ниже лица. Отплевавшись, Андрей побежал за Разумихиным, осыпая его проклятиями, а тот, в свою очередь, заливался смехом и ловко обегал медленно шедших учеников. — По-любому заболеет, — произнёс Онегин, засовывая руки поглубже в карманы куртки. — Ага, — Илья наблюдал за резвившимися парнями, не понимая, откуда у них столько энергии и вообще охота бегать и кидаться снежками. Раскольников стоял рядом с ними и тоже глядел на парней, что дружно повалились на снег из-за того, что Штольц споткнулся обо что-то. Послышался сдавленный крик Андрея и громкий смех Димы, что лежал на нём и не давал встать. — Не удивлюсь, если Дима ещё и закопает его там же, — только успел Родион это произнести, как Разумихин начал сгребать снег прямо голыми руками и покрывать им барахтавшегося Штольца. — Ну, точно заболеет, — покачал головой Обломов. — Может, поможем ему? — Ты прям горишь желанием это сделать? — повернул голову к нему Онегин. — Нет. Я подумал, может вы захочете, — пожал плечами Илья и обернулся на звук открывающейся двери. Из школы вышел Ленский. Он посмотрел на то, что происходило вокруг и молча пошёл в сторону своего дома. — Может, нам стоит… — Илья кивнул в сторону удаляющейся спины и посмотрел на своих друзей. — Пусть идёт. Через несколько дней ещё увидитесь, — покачал головой Онегин и, ещё раз взглянув на засыпанного снегом Штольца, усмехнулся про себя и сказал: — Пойдёмте освободим нашу принцессу из лап страшного дракона. — Знать бы ещё кто из них кто, — Раскольников пошёл первым помогать, а может и нет, Штольцу, за ним последовал Онегин. Обломов остался стоять на своём месте несколько минут. Он посмотрел на небо, разглядывая падающие снежинки. Поправив шапку и шарф, он бросил взгляд в сторону Ленского, и пошёл к своим друзьям, думая про себя: — И почему Андрей любит играть в снежки, если не любит сам снег и холод?***
После снежков, Штольц, как и пророчили его друзья, свалился с температурой в постель. Поэтому он и не видел того, что произошло через пару дней после того, как Ленский заболел. — Господи, пожалуйста простите! — Ленский закрыл красное лицо руками и быстро говорил. — Мне так стыдно… Высокая температура всегда так на меня влияет: я становлюсь постоянно раздражённым и злым, хотя с виду может показаться, что я спокоен. Поэтому любое замечание в мою сторону выводит меня из себя, и я не могу держать язык за зубами. Пожалуйста простите, я постараюсь, чтобы такого больше не повторялось. — Расслабься. Мы не злимся, мы же в курсе того, что ты на самом деле не хотел нас обидеть, — Онегин потрепал того по голове, и Ленский убрал руки с лица, продолжая держать голову опущенной. — Точно не злитесь? — он осторожно спросил. — Абсолютно точно, — Разумихин закинул руку на плечо Ленского и улыбнулся ему. — Я и вам успел нагрубить? — Ленский нахмурил брови и посмотрел по очереди на Раскольникова и Разумихина. — А… нет, но мы всё равно на тебя не злимся, — Дима взял Ленского за щёки и потянул их. — На тебя не возможно злиться. Разумихин незаметно для Ленского подмигнул Онегину, стоявшему рядом с Володей, отчего тот закатил глаза, но улыбнулся их поведению. Наконец-то атмосфера в их компании вернулась в своё привычное состояние. Жаль, что Штольц этого не видел. Он видел лишь белый потолок своей комнаты, валяясь в кровати с больным горлом и высокой температурой.