Параллельные миры Тэ

Чонгук вспоминал потом, какие они были уставшие. После того, что происходило в душевой. Как ныло всё тело, и отказывались идти ноги. Он, неутомимый двигатель, и не подозревал раньше, что статическое напряжение может так физически выматывать. Как при этом чувствовал себя Тэхён, он мог только догадываться. Тот не показывал. Тот всю заботу взял полностью на себя. Хотя его ноги, когда он поднимал Чонгука в душевой, в какой-то момент чуть не подкосились. Хотя его мышцы, когда он увлекал их двоих на кровать, дрожали. Опять Ви так и не случился – подумал тогда Чонгук. Не сожалея об этом только потому, что, ещё даже не переступив новую черту, знал, что будет делать это не единожды. Он лежал, обессиленный не только физически, но и эмоционально, возбуждённый и полностью, во всех смыслах, раскрытый, и хотел любить и плакать. Он лежал и смотрел мутным взглядом, как Тэхён, ещё более обессиленный, по крайней мере, эмоционально – после всех его исповедей в душевой – заботится о его удобстве; как тот взволнован, но уверен, и полон намерений и внутренних сил. Чонгук не помнил, когда ещё был таким обезоруженным, расслабленным и сдавшимся. В таком абсолюте доверия. Даже из детства – не помнил. Не помнил, чтобы такого себе позволял. Перед кем бы мог – настолько – себе это позволить. Он прилип к нему. Взглядом, выдохами, пульсом. Прилип намертво. Всматривался затуманенно в каждое движение его губ, вслушивался в каждый звук, ловил каждый сигнал. Он утонул под ним, когда тот склонился, чтобы поцеловать. Он выпил его и дал надышаться собой. Отпустил его обратно, кивнул и послушно подтянул одну ногу повыше. Задышал сильнее, дождавшись уже знакомого проникновения пальцев, вдруг сорвавшись на бесконечное повторение его имени, шёпотом, вслух, умоляюще – хотя тот и не думал прерываться. Вздрогнул от нового, сменившего пальцы, прикосновения. Прикусил губу, но всё равно не смог не прошипеть от боли. Продолжая успокаивать и успокаиваться его именем. Тихо, тихо, тихо… Перетерпел самую сильную боль. Дождался соприкосновения их бёдер. Затих, ошеломлённый чувством заполненности и оголённости пульса в растянутых тканях, облизнул пересохшие губы, сглотнул. Моргнул, снова перехватывая поднявшийся от его кадыка взгляд. Как два мальчишки. Утащившие качели на самую высокую точку. Запыхавшиеся, пока добирались туда. Которые повернулись, замерли перед открывшимся новым миром. Взялись за руки и, переглянувшись, оттолкнулись от края. Чонгук коснулся руки, удерживающей его ногу, оживляя застывшего Тэхёна. Снова зачастил дыханием под его затопляющим взглядом. Рефлекторно – даже не успев заметить, как уже притупилась боль – выгнулся и сжался. Тэхён открыл рот, морщась и сильно смеживая ресницы, впился пальцами в удерживаемого Чонгука, и низко, своим горловым, простонал. Пространство понеслось навстречу. Уже без предварительных раскачиваний и слов. Чонгук закинул за голову руки и с шумным выдохом выгнулся ещё раз. * * * Джину было страшно оглядываться. Если даже его так пробрало, то что же творилось с Намджуном? Он развернулся, нащупал взглядом в плотной темноте силуэт лидера, сидевшего на полу, спиной к стене. Стараясь не наступить на чей-то неубранный ботинок или что угодно ещё – в этой комнате редко бывал полный порядок – подошёл к Намджуну и осторожно опустился перед ним, заглядывая в лицо. К сожалению, здесь было слишком темно, и глаза ещё не совсем привыкли. Джин не мог понять, насколько тот был шокирован. Вроде бы ничего, держался. Всё ещё был в капюшоне, но ушей не закрывал. Глаз, поблескивающих в полумраке, не отводил. На короткий момент Джину показалось, что Намджун сейчас даже более спокоен, чем он сам. В уши, да прямо в мозг, вбивались странно неспешные, совсем не громкие, но ритмичные и абсолютно однозначные стоны. Своей неспешностью добивающие особо. И если бы в них был только ритм, и была бы выше громкость, наверное, было бы проще. Но там была вся нежность двух мальчишек, урвавших свой кусок счастья в жёстких рамках их айдоловской реальности. Повзрослевших мальчишек. Наверное, в чём-то более повзрослевших, чем их лидер и самый старший хён. Наверное, стоило разрядить обстановку – обрубил лишние мысли Джин. Сказал шёпотом: - Ну вот, теперь их обоих слышно, – и даже улыбнулся. Но сразу же понял, что зря. Что он переоценил спокойствие Намджуна. Это не было спокойствием. Это было оком бури. Его лицо было ровным, но там, за ним, сейчас как будто что-то разрушалось. И Джин не взялся бы судить, что именно. На него накатила слабость. Он не хотел этой сложности. Не хотел. Он же Джин! Ему положено смеяться, притворяться одним из макнэ, прятаться за крепкими рыцарскими спинами и любоваться собою в зеркале! Ему не положено вытаскивать из-под обломков никаких лидерских тел и душ! Но он же Джин… Он может провисеть на спинах своих рыцарей всё сражение, но потом первый будет выхаживать их. Особенно вот этого… Он пододвинулся поближе, снова закрывая руками уши Намджуна, но на этот раз под капюшоном. И снова понимая, что опять не угадал. Что опять делает только хуже. Тот еле ощутимо замотал головой, отказываясь то ли от этой заботы, то ли от упавшей на них реальности. Но выбираться из рук Джина не стал. Смотрел на него развороченным взглядом и почти не дышал, лишь совсем изредка, короткими вдохами позволяя своим лёгким работать. Лучше бы Намджун злился – на кого угодно. Лучше бы истерил. Да хоть бы даже заплакал. Это всё было бы лучше. С этими реакциями Джин бы знал, что делать. А что делать с таким Намджуном – он не знал. Тем более тогда, когда он и с собой-то не знал, что делать. Джин смотрел на его скупые, редкие вдохи и чувствовал, что воздух заканчивается у них обоих. «Намджун, пожалуйста, ну давай…» Кажется, всё-таки пора было доставать кислородные маски. Где бы их взять… Вспомнилось некстати – сначала наденьте маску на себя, а потом на своего ребёнка. В горле булькнуло совсем уж горьким подступом истерического смеха, сделавшего больно, но так и не вырвавшегося наружу. И у него, и правда, было чувство, что прямо сейчас он может заняться спасением либо себя, либо Намджуна. Что обоих одновременно он не вытащит. Хотя, ну что за бред. Они же не падают в этой буре на самолёте! Они всего лишь прячутся в доме, слушая, как занимаются сексом их друзья. Нет… Любовью… Они занимаются любовью. И это было значительно сложнее, чем просто секс. - Маленькие мы ещё, да, такое слышать? – сказал Джин смешное, совсем не смеясь. Надевая кислородную маску на себя. - Они младше нас… на несколько лет… – выдавливая каждое слово, хрипло отозвался Намджун. И отобрал у него маску, вспоминая его же, Джина, когда-то сказанные слова, – и на тысячу бабочек. - И на тысячу бабочек счастливее, – смял Джин маску и выбросил её. И дышать стало нечем. В глазах Намджуна «и как теперь жить?» схлестнулось с нежеланием разбиваться. Джин провёл большими пальцами по его вискам. Всего лишь по вискам, хотя ладони зудели загладить всё это неподвижное лицо, вернуть ему сдержанный покой и ямочки, уверенность и силу. Вернуть мягкость щекам и губам, сжатым сейчас и бледным. В глазах Намджуна кончался кислород. И, наверное, от его недостатка, где-то на самом дне зрачков порхала маленькая, добравшаяся до высоты самолёта, бабочка. Добравшаяся в анабиозе. И немилосердно разбуженная сейчас звуком тысячи шелестящих крыльев. Джин застыл, до рези в глазах всматриваясь в неё сквозь полумрак. Такая маленькая… Такая напуганная… Такая живая… Такая похожая на ту, что уже давно бессмысленно поселилась в нём самом. Он совсем не собирался… И он понятия не имел, ошибся ли он в том, что сейчас видел, или нет. Ошибся ли в том, что чувствовал уже давно. Но у него тоже заканчивался кислород. И он же был Джин. Он склонился к сжатым и бледным, и прикоснулся к ним. Своими мягкими и тёплыми. Совсем коротко. И только тогда испугался. Остановился, вдруг именно сейчас понимая, что почти перешёл черту, за которой всё будет ещё непоправимее, чем после этих пряток и этих продолжающихся звуков. Запаниковал. Начал выпрямляться, суетиться, отстраняясь, разрывая взгляд, соскальзывая руками с ушей Намджуна, придумывая, как потом оправдаться, о, он сможет, ну да, он же Джин, он же мастер странных шуток и поводов для смеха, он же… он просто мировой идиот… Дёрнулся, зарубая этим все возможности перевести всё это в шутку, опираясь руками об пол и собираясь встать. И был резко усажен обратно. Буквально пригвождён. И всё. Ни слов, ни действий. Его просто обездвижили и теперь больно удерживали за плечи. Он закрыл глаза, не готовый смотреть ни в расширенные от темноты зрачки, ни на фантомных бабочек, ни на укор в том, что так всё усложнил. Он почему-то был уверен, что Намджун не будет ни злиться, ни презирать. Но его потенциальные сожаление и забота были бы ничуть не лучше. Грудь начало заливать чёрной горечью. Нет, он всё-таки был уверен в том, что не ошибся. Он был уверен! И сейчас был готов возненавидеть в Намджуне те качества, за которые уважал его больше всего. Возможно потом, когда-нибудь, он будет благодарен ему за его рыцарскую устойчивость. Когда-нибудь. Потом. Но не сейчас. Прости, Намджун… не сейчас… Джин настолько резко и глубоко погрузился в эту горечь, что даже не сразу понял, что его плечи отпустили. Что его ушей коснулись ладони. А губ – дыхание. Он вынырнул, только когда ему вернули поцелуй. Вернули в целости и сохранности. И до умопомрачения робко. Только Намджун мог так. Выразить возмущение и позаботиться после. Сделать всё по-своему и при этом до смерти засмущаться. Глаза защипало, но вот это Джину точно сейчас было не нужно. Он приоткрыл губы и подался вперёд. Где-то, выбравшиеся на волю, закружились вместе две маленькие бабочки. А набат двухголосных стонов, только что слишком оглушительный и слишком близкий – отодвинулся примерно на бесконечность и практически исчез. Заглушённый тихим горячим дыханием. * * * Чонгук не знал, откуда Тэхён брал силы. Он сам не мог пошевелить, кажется, ни мышцей. Все движения его тела были только реакцией, ответом на то, что с ним делали. Делал. Делал Тэхён. С ним. В его вторжениях не было отбойного напора. Но это не было и тем мучительно медленным раскачиванием, которым Тэхён изводил его в душевой. Он чётко и размеренно подтаскивал его к вершине той самой волны, разросшейся вширь настолько, что та самая вершина развернулась почти в горизонтальную поверхность. Чонгук понятия не имел, как будет с неё падать. Но действия Тэхёна творили волшебство. Его лицо было искажено, он не тратил ни капли лишних сил на то, чтобы удерживать красивую маску, использовать в этой не-игре. Все силы он отдавал движениям бёдер и чуткости к реакции на них Чонгука. Его чёткость была метрономной. Его размеренность была хореографической. И это действовало сейчас на вокалиста и танцора Чонгука неожиданно сильнее, чем самый страстный напор. Он бы почувствовал самый микроскопический сбой. Но Тэхён не ошибся ни разу. И… Это было невыносимо. Это было невыносимо хорошо. Чонгук лежал, распластанный и раскрытый, и не понимал, это уже вершина или ещё не совсем. Он так и не дотронулся до себя сам, но, наверное, пора было это делать, иначе Тэхён не выживет. Тэхён… Такой красивый Тэхён… Тэхён «я бог, я ребёнок, я драма». Покрасневший, измученный, со скривившимся ртом и со вздувшейся жилой на шее. Красивее, чем когда-либо. Красивее уже в который раз. Он, наверное, никогда не научится спокойно смотреть на него… Под сердцем затикало и прокатилось назревающей пульсацией по всему телу. Чонгук потянулся к себе рукой. Но Тэхён его, конечно же, опередил. Пережал у основания головки, и, уже давно привычными резкими движениями, стал выжимать эту пульсацию наружу. Эти движения были уже вписаны в его пальцы, как код. В его охуительные пальцы. Код алгоритма причинения Чону Чонгуку добра. Чон Чонгук даже почти перестал ревновать к этим пальцам всех, к кому они прикасались. Конечно, не совсем перестал. Но знание о том, какая в них теперь заложена мышечная память, облегчала его собственнические муки. Тэхён буквально дотолкал его до вершины, не переставая подхлёстывать сильно сжимающей рукой. И Чонгук успел подумать, что, наверное, он слишком перетерпел, и поэтому ощущения не такие острые, но эти «не острые», и не думая быстро кончаться, захватили всё его тело и, вместо короткого яркого полёта, потянули на дно. Тёмное, плотное, глубокое дно. Под вершиной набранной ими волны. Большой и внешне очень спокойной. Чонгук застыл, перестав стонать и как-либо двигаться. Тэхён застыл, сильно сжав его головку, оставив лишь незаметные ритмичные стискивания, и перестав двигать бёдрами. Из всех видимых движений у них осталась только «не острая» пульсация тазовых мышц Чонгука. И медленно закусываемая губа Тэхёна, смотрящего вниз, наблюдающего и одновременно чувствующего, как эти мышцы сжимаются вокруг него короткими рефлекторными спазмами. Как будто бы вхолостую. Но в глубине что-то бухнуло. По поверхности прошла вибрация. И на дне, поднимая шипящие и замедленные водой клубы, взорвался подводный вулкан. Чонгук слабо задёргался, заливая себе весь живот. И грудь. И сжимающие его пальцы с алгоритмом. И потом долго и медленно приходил в себя и заново познавал значение слова выжатый. Он вернулся в реальность только тогда, когда понял, что уже плашмя еле дышит на берегу, а Тэхён всё ещё там, на расстоянии выдоха от цели, но не может ни двинуться, ни закончить. Его плечи обмякли, и весь вес он перевёл на вытянутые руки, и, кажется, уже совсем не имел сил. Чонгук снова сжал мышцы, на этот раз осознанно, обхватил Тэхёна ногами, буквально сдавливая с боков, и подался вперёд. У него вроде бы тоже не было сил. Кажется. Он уже не помнил. Он вскинулся несколько раз, глядя, как подрагивают в такт падающие на глаза Тэхёна пряди волос. Дождался его возобновившихся движений. Сильно сжался, помогая ему. И почти сразу же почувствовал первый его спазм. Сладкий. Судя по виду Тэхёна очень сладкий спазм. Тот даже не простонал, а как-то очень жалобно мяукнул. Как же мало ему сейчас оказалось надо… Какой же он и сам был сейчас таким – не верящий тому, что закончил, что смог – сладким. Чонгука просто выбила эта накатившая на него чрезмерная нежность. Он коснулся руки Тэтэ и переплёлся с ним пальцами. Перехватил его взгляд и выплеснул всю эту нежность на него. Он знал, что Тэ почувствует. Он знал, что поймёт. Они смотрели так, друг на друга, кажется, вечность. Кружились в своих параллельных мирах… Больше всего Чонгуку хотелось сейчас притянуть его к себе, обнять всем собой и уснуть. Но нужно было встать. Нужно было привести всё в порядок. Превозмогая слабость, он дотянулся до своей футболки. Вытер ею всё и всех. Потом, и так почти чистого, не сопротивляющегося Тэхёна – влажными салфетками. Оставил его, добрался до душа, надеясь, что не оставит по пути никаких следов. Смыл всё и отовсюду. Вернулся в спальню и наконец-то упал рядом с Тэ. Вдохнул с его губ «я так люблю тебя, Чонгукки». Прошептал ответное. Обнял всем собой и уснул.