Параллельные миры Тэ

Чимин зашёл в пустой дом, закрывая за собой дверь и, обернувшись, вздрогнул. Спотыкаясь взглядом о растёкшегося на стуле Юнги. Тот должен был быть в студии. Дома вообще никого не должно было быть. Чимин за тем сюда и бежал. Намджун и Юнги – почти с самого утра в своих студиях, вокалисты – на новой распевке, Джей Хоуп – в обсуждении новой постановки и отработки своего хорео. Так должно было быть. А он… Попросил дать ему быстро отработать свою часть. Потом сказал одним – одно, другим – другое, и сбежал. Хотя мог бы просто выдать, что плохо себя чувствует. Но в этой фразе было так мало правды – для других, и так много – для него. Слишком много. Слишком плохо. Ему плохо. Ему плохо с его чувствами. «Маленький сексуальный ангел». Задолбавшийся со своим неангельским помутнением. Он устал ждать… Он просто хотел побыть один. Дома. Один… Упасть на кровать и скукожиться так сильно, как ему это было нужно. И не думать о том, что это кого-то обеспокоит. Беспокоить других он не хотел. И поэтому соврал всем, кому только можно. И наткнулся на того, кого меньше всего ожидал здесь увидеть. - Ты почему не в студии? – дрогнувшим голосом спросил у неподвижного Юнги. - А ты почему не с Хосоком? – парировал тот. Чимин промолчал, отворачиваясь. Он мысленно был уже там, на кровати, в позе эмбриона. Он мысленно уже давно поговорил с Юнги обо всём, чём хотел, уже на миллион рядов. Раз уж в реальности не получалось. Правда, мысленный Юнги мало отличался от реального, но он хотя бы слушал. Слушал всё, о чём Чимин так и не получил возможность сказать в реальности. Его избегали. Его – опосредованно – затыкали. И он затыкался – потому что кругом было молчание и «ты можешь оставить меня одного?» и «не сейчас». Вежливо, блять. И нет бы просто «иди на хуй» – Юнги бы не поперхнулся туда послать. Но ведь нет… «Я заботливый хён, Чимин. Умри сам, Чимин». Чимин знал, что зол сейчас и несправедлив. Что последнее, чего бы хотел Юнги – это причинить ему боль. Какую бы то ни было. Что он сам виноват. Только он и виноват. Обрушился однажды со своей поломкой, вытряхнул её, разнылся. Юнги ведь всегда всё починит. Юнги и починил. Не так, как можно было бы ожидать, но так, как безмолвно вымолил Чимин. И с «правилами эксплуатации». А Чимин сам нарушил условия «обслуживания». Только легче от этого не было. И не будет уже… Его охватила безысходность. Чего тогда ждать? Юнги не хочет говорить. И Юнги его не пошлёт. Так пошли себя сам – Чим-Чим, Чимин! Потому что вернуться в пространство между «тебе помочь?» и «ничего лишнего» он уже не сможет. А выцарапать себе новое между «ничего лишнего» и не сказанным «пошёл ты…» всё равно не получалось. Так к чему тянуть…? Где там уже самое дно? Ему необходимо почувствовать хоть что-то определённое. Он развернулся, глядя на сидящего Мина. Бледная тень. Тот сидел в той же позе. Неподвижный и бессильный. - Хëн… – начал он. - Я ухожу уже, не парься, – тихо перебил тот и стал подниматься. Вспенивая буквально слепую волну бешенства у Пака. Водоворотом сдирая его ото дна, до которого тот уже почти успел дотронуться. Ни слОва, ни эмоции, ни прикосновения! Опять! Бинго для болтливого, эмпатичного, чувствительного Чима! Просто бинго! Юнги – человек без дна. Без прелюдии дрочит, без прощания заканчивает. «Не парься», Чимин. Он уже уходит. Неторопливый Юнги… Взбешённый, Чимин выскочил перед ним и преградил путь к выходу. Юнги остановился, не дёрнувшись ни одной жилкой. Спокойный. Безвыходный. Беспроглядный. Такой неприступный. Такой… «Мой» – – обрушилось безнадёжное, сбивая Чимина с ног слабым запахом и близостью слишком нежного для Agust D лица. В одно мгновение заставляя потерять от этого – с некоторых пор непозволительного – весь пыл и окуная в своё «слишком плохо с чувствами». Тянущее, истомлённое и тоскливое. От которого даже не выть, а поскуливать. Становиться собой. Скулящим болтливым щенком. Вертящим задницей, потому что одним хвостом пока не научился. - Ну давай поговорим? – безысходно вырвалось у него. Он не прикасался, но заглядывал прямо в глаза, так близко, что успел заметить дрогнувшие ресницы. Вырвалось тихо, но не шёпотом. Ровным голосом и с ровным лицом. Только с немного красными глазами. Но Юнги так и молчал. И Чимин бы сказал, что никак не реагируя, но близость оставляла тому гораздо меньше шансов что-то скрыть. - Юнги-хён… пожалуйста… давай поговорим… – чуть сдвинувшиеся брови. - Пожалуйста, не убегай от меня снова… – съехавший вниз уголок губ. - Скажи мне хоть что-нибудь… – потемневшие глаза… И Чимина понесло. - Ну хорошо… это даже хорошо… хён… молчи… потому что ты можешь молчать, о чём угодно… и что угодно говорить… даже орать… и материться… ты можешь мне даже врать… Хëн… ты даже себе можешь врать… ты же врёшь себе, да? … себе и заодно – мне… но твои руки… они выдают тебя… ты знал?… они никогда не врут… ни когда ты пишешь музыку… ни когда ты… когда касаешься меня… не врут… Голос Чимина продолжал оставаться ровным, лицо спокойным, только слёзы покатились как будто сами по себе, и кисти рук задрожали, неуверенно повиснув в маленьком пространстве между их тел, на которое он продолжал медленно наступать, а Юнги – медленно от него удаляться. - Хён… если бы я знал, что всё будет так… что я не смогу больше… не смогу обнимать… говорить… блять, да просто сидеть рядом с тобой… то я бы вернул всё обратно… клянусь… и никогда, никогда не вывалил бы всё это на тебя … никогда бы не рассказал… никогда бы не испортил… Хëн… за эту цену – никогда!… Слова лились и лились… Вместе со слезами… Накопленные за столько времени, за столько выдохов с закрытыми глазами и честными руками на себе, за столько часов, проведённых в наблюдении за макушкой и спиной Мина в студии, за столько потерянных ночей в мучительном мельтешении мыслей… Накопленные… Они выплёскивались обрывками фраз и смыслов. Беспорядочные, но всё тем же ровным голосом, доверительным, убеждающим, что вот, смотри, я держу себя в руках, я взволнован, у меня слёзы, но я в здравом уме, всё предельно серьёзно, и страшно важно, и… - Потому что без вот этого всего я проживу… а без тебя, хён… да тоже, наверное, проживу… но только не знаю, как… я пытался, я всё это время пытался… и все эти месяцы… и все эти последние дни пытался, и… блять… я знаю, что всё сейчас порчу… вообще всё… и то хорошее, что было раньше, и то, что есть сейчас… или нет его уже, я не знаю… я так и не понял… и я знаю, что такой, как я, не может… такому, как ты… но… Хëн… я так больше не могу… Юнги-хëн… я… пожалуйста… я без тебя… я тебя… Неуверенные ладони Чимина раскинуло в разные стороны, а грудь прошибло ударом сразу двух запястий. Не сильно. Но неожиданно откидывая не устойчивого ни физически, ни морально Чимина назад. На пол. В долгожданную позу эмбриона. - А так? Тоже не врут? – сипло спросил Юнги. Входная дверь щёлкнула, впуская что-то оживлённо обсуждающих тэкуков, замолчавших сразу же при виде открывшейся им сцены. «Вот и полежал» – подумал Чимин, кое-как заставил себя встать и, ни на кого не глядя, вышел за дверь. «Вот и дно, Чимини, вот и дно». Тэхён отделился от шокированного Чонгука и подошёл к Юнги. - Прекращай убивать моего друга, – откровенно пугающе прошипел он, приближая своё лицо вплотную, – и я сейчас даже не о Чимине. А вот о нём, – и буквально воткнул указательный палец Юнги в лоб. Тот заморгал, отмирая и рефлекторно потирая лоб, обогнул Тэхёна и тоже исчез. * * * Чимин шёл, не разбирая дороги. Сказал бы – куда глаза глядят – но глаза практически ничего не видели. В глазах отпечаталось лицо Юнги перед ударом – чуть сморщенная переносица и сжавшиеся губы. Такое красивое лицо… Хороший отпечаток для прощания с несостоявшимся. Он же этого хотел, да? Чтобы хоть что-то понятное? Это же сойдёт за «пошёл на хуй»? Земля качнулась, как будто перед выходом он залпом выпил бутылку виски. Газон справа опасно накренился, но Чимин сумел выпрямиться и ещё немного замедлил шаг. Он не помнил, чтобы его когда-нибудь штормило так, как сейчас. Как в кино. «Главный герой был настолько эмоционально потрясён, что не мог контролировать своё тело». Чимин сдерживал мимику, пряча эмоции сам не зная от кого. На него сейчас некому было смотреть. Его кино бы не сняли. Его сценарий закрыли бы после первой страницы. Зато в его не-фильме не планируется душераздирающих слёз, истерик, вонючих клубов, грязных подворотен, секса с незнакомцем, драк, алкоголя, наркотиков и прыжка через перила, с крыши или с моста. В его не-фильме регламентированы не только карьера и личная жизнь, но и лимит на безрассудства. «Так что, Чимини, можно почти любые, но в рамках рейтинга для детей». А с некоторых пор под регламент попали и чувства. Совсем прекрасно. «Ничего лишнего». Как же так, Юнги-хён? Как же так… Память негуманно окунула Чимина в события недалёкого прошлого и его снова заштормило. Он выровнял шаг и подумал – только бы, правда, не наделать глупостей… * * * Юнги срочно требовалось выживание. Он семенил в студию из последних сил, как в тайфун до убежища. Ему срочно была нужна музыка. Добрался, слишком сильно захлопнул за собой дверь, тут же мысленно извиняясь перед тем живым, что тут – он точно знал – обитало. Сбросил верхнюю одежду и сел за инструмент… Дал себе время на успокоение. Зная, что сейчас, скоро, погрузится и затянет. Как затягивало сегодня утром, когда он посмел дать себе размечтаться. Это каждый раз было как будто само. Ему нужно было только начать. Отпустить себя. Подготовить инструмент, коснуться клавиш, или струн, или пульта, или бумаги, или просто – в любом месте – закрыть глаза и отрешиться от окружающего. Что проникало через него в этот мир – он не знал. Что-то. Что помогало и говорить и молчать. Что вырывало из него тёмное – с матами, колючками и болью. И удивляло светлым – его самого больше всех. Удивляло. Он потом оглядывался на то, что сделал – вполне себе с высокими ожиданиями – и не понимал, как это у него вышло. Поражался зафиксированным эмоциям, вылитым иногда словами и нотами, до тех пор, кажется, даже неизвестными ему. Ему нужно было только начать. Отпустить себя. Каждый раз. Но не в этот. Через полчаса он был готов крушить здесь всё и вся. Он занёс над инструментом готовые ударить руки, но сцепил их над головой и застыл. Встал, отпинывая кресло в сторону. Загнанно обошёл свой маленький мир по периметру. Живое! Ты где!? Резко развернулся, как будто ожидая увидеть кого-то, кто подсматривал и был во всём виноват. Адски больно стукнулся запястьем об угол стола. Поднёс руку к глазам, высматривая и не видя ни единого следа этой боли. Как и следов того, что ещё недавно он оттолкнул ею Чимина. Он вернулся обратно и попытался повторить этот первый, принёсший ему боль и не оставивший следов, удар. С недоумением и без злости. Сосредоточенно. А через несколько беспамятных минут замутнённо разглядывал совершенно не принёсшие боли ссадины на коже. Отшвырнуть Чимина. Потерять музыку. Наказать свои никогда не врущие руки. Сделано. Три непростительных… В никуда… Преследовать самого себя. Что может быть тупее… Только что делать вместо этого – Юнги всё равно не знал. Всегда веря в свою музыку, в чужие чувства и в то живое, что сквозь него – он слишком мало верил в себя. Слишком себя ненавидел. Себя. Отшвырнул, потерял, наказал… «Без меня Чимину будет лучше» – в миллионный раз уже не за один год подумал он. Уже почти ничего не чувствуя от этой мысли. Корёжась от другой. «Он выглядит так, будто без тебя умирает»… Он подумал про соджу, давно пылящемся у него в шкафу. Добрёл, достал одну из бутылок, пачкая кровью дверцы. Кое-как избавился от пробки. И влил в своё горло, пытаясь то ли заглушить отвращение к себе, то ли возвести его до абсолюта.