Параллельные миры Тэ

Сколько после этого прошло? Месяца три? Обжигающая новизна постепенно растворилась в насыщенности их жизней. Они никогда это больше не обсуждали. Маленький огромный эпизод. Нейтронная звезда. Опутывающая силой далеко за пределами видимости. Юнги привык к утягощёному чувству вины. Дел-то, таскать на пару килограмм побольше. К общей тревожности в довесок. Ерунда. К усилившейся чувственности тоже привык. Привык сбрасывать напряжение превентивно, не дожидаясь, пока оно не потечёт из ушей. И уже почти при этом не изводился. Настолько обнаглел, что иногда переходил на диван. Но не настолько, чтобы пытаться это продлить. Шипел, когда заканчивал, вытирался, и возвращался к работе. Чимин научился любить, смотря прямо в глаза и не рассказывая об этом. Он, как ни странно, был почти умиротворён. Он упал в свою любовь, минуя стадию романтики и отношений, и в этой безвестности взаимного счастья он, получается, даже не знал, что терял. Ничего не было. Ему нечего было терять, кроме их прошлого. Кроме их дружбы. Кроме ворчания, ухмылок и объятий своего хёна. А этого он не потерял. И это было главным. * * * Они оба были уверены, что такого, разумеется, больше не повторится. Это, разумеется, произошло снова. Именно тогда, когда казалось, что все эмоции перелопачены и жизнь, чуть повиляв, вернулась в старую колею. Чимина опять переклинило. Ну как опять… Впереди маячило несколько концертов. Их всех шарашило стрессом. Параллельно – нарастающее воодушевление тэкуков, узнавших, что у них будет отдельный номер. Параллельно – раздражающее расписание, разметавшее их с Юнги по разным точкам. Параллельно – уменьшающееся по мере приближения концертов личное время. И стресс, да. Трясучка, в которой было больше мандража, чем потребностей тела. Радость, когда пропустившие несколько практик Юнги с Намджуном принялись нагонять других. Радость до внутреннего писка, когда Юнги даже после многих часов тренировки задержался в зале продолжать, и они остались вдвоём. До внутреннего писка, до эйфории, до облегчения, и почти до нервного срыва из-за попыток это скрыть. Он даже не думал, что соскучился настолько сильно. Просто по его присутствию. Чимин сосредотачивался на отработке движений, снова и снова проигрывая самые неудававшиеся элементы. Показывал сам, показывал на нём, подправляя постановку тела, тыча в зеркало, заставляя бесконечно повторять. Наверное, чуть более беспощадно, чем обычно. Со всем уважением. Отмечая вслух старательность вспотевшего Юнги. Стараясь не замечать его всё более пристальных взглядов. Но почти не удивляясь, когда тот, перехватив его дрожащую напряжением руку, остановился посреди хореографии. - Чимин, ты никакой, – констатировал Юнги уже предельно очевидный факт. Сжал руками за плечи, вылавливая его убегающий взгляд. Поймал лишь на секунду, которой стало более чем достаточно, чтобы удостовериться ещё сильнее. И не сказать, что Юнги планировал снова нарушать свои зароки. Не сказать, что Чимин на что-то там рассчитывал. Ни одному из них не нужна была «просто помощь». Им обоим уже давно было нужно другое. Им обоим всегда было нужно другое. Но один спросил: - Опять? И другому бы сказать, что это только стресс, но он сжался и ответил: - Опять… И у них уже несколько месяцев было всё, как раньше – ведь так? – но ни одному из них не пришлось вспоминать или объяснять, что значит «опять». И что за этим последует – тоже. И так просто последует. Без неловкости и сомнений. Кто бы мог подумать, после всего раздрая и мук, что это будет так просто… Юнги потянул их к матам. Чимин закрыл дверь. Юнги достал полотенце и влажные салфетки. Устроился у стены, разведя ноги и похлопав перед собой по матам. Чимин, не сомневаясь, уселся. И не сдержавшись, откинулся, растворяясь в неожиданно мирно отозвавшихся на это объятиях. Слишком мягких для не подразумевающей лишнее ситуации. Слишком коротких, чтобы начать надеяться на что-то большее. Чимин выпрямился, когда объятие закончилось, и в движения Юнги вернулась деловитость. Отогнал от себя мысли, что именно это блаженное короткое расслабление будет вспоминаться ему потом чаще всего. Сам приспустил штаны и, прикусив губу, несдержанность и звуки, отдался в руки хёна. Всё было так же, как в первый раз. Только закончив, Юнги не дал Чимину развернуться, сразу же притягивая его к себе. Обнял и держал так несколько минут. И какие бы мысли не приходили в голову самого бесстрашного в этот момент Чимина, разорвать эти объятия он оказался не в силах. И когда пришёл в себя, окончательно выпутавшись из неги, то был уже совсем другой момент. Неплохой, но уже совсем не бесстрашный. Они привели себя в порядок и вернулись к хореографии. Выступление никто не отменял. Но стресса и правда стало меньше. * * * А через несколько дней всё повторилось опять. Стресс ведь дело такое… Так быстро не избавишься. А концерты всё ближе. А тело и подсознание Чимина, видимо, решили взять всё под свой контроль, уже почувствовав слабину и самого Чимина и источника его эмоций. И как только в нарастающей кутерьме выдавался обособленный островок для двух самых погрязших в самообмане мемберов, то их подсознательное решительно выступало на передний план. И тело Чимина начинало вибрировать – и никто ни за что не признался бы, что уже не столько болью, сколько предвкушением. А инстинкт самосохранения Юнги зашторивал вину и «Чимин достоин иного» – и пришпоривал «он нуждается в помощи прямо сейчас». И между ними снова повисало «опять». И припечатывалось штампом «просто помощь». И оседало в рамках «ничего лишнего». Пока перед этими рамками стоял на страже один зажмурившийся хён. И бродил кругами не смеющий поднять глаз донсен. Слепые, настолько же любящие друг друга, насколько не верящие в самих себя. Чимин не успевал уловить, что в этих моментах наслаждения – всё больше горечи. Юнги не смел заметить то, что пик счастья у Чимина приходится не на разрядку, а на объятия до и после. Между ними стала зарождаться регулярность. Но совсем не та, которая устраивала бы хоть кого-то из них. * * * А потом был концерт. И тэкуки с их отдельным номером. Чимин сидел с ними в машине, когда группа возвращалась в отель. Чимин поднимался с ними на лифте. И шёл с ними по коридору. Видел, как те идут, не прикасаясь друг к другу, но не видя уже ничего вокруг. Ни коридор, ни Чимина, ни остальных мемберов. Чимин слышал, как захлопнулась их дверь, и как в ней повернулся их ключ. И первый их стон тоже слышал. Только первый. Потому что он, конечно же, не останавливаясь, прошёл дальше. А потом на месте тэкуков появился догнавший его Юнги, о чём-то переговаривающийся с опередившими их хёнами, и за оставшиеся несколько шагов до своего с Хоби номера Чимин понял, что полностью пропал. Что тэкуки исчезли, а заразу свою тэкуковскую оставили. Что он тоже уже ничего не видит. Ни коридор, ни Хоби, ни оставшихся мемберов. И не слышит почти ничего, кроме размеренного уставшего голоса рядом. Немного хриплого после выступления. Голоса Юнги. «Это всё постконцертное» – думал Чимин, когда не реагируя смотрел в недоумённое лицо Хосока, почему-то никак не заходящего в номер и не слыша, как тот говорит ему, что пойдёт заглянет к Намджуну. «Это всё тэкуки» – ныло в нём болезненное, когда он непонимающе провожал его спину, и закрывал глаза, и даже с закрытыми видел, видел, видел оставшегося стоять рядом Юнги, и слышал, слышал, слышал его голос. Но не слышал, что именно говорит, и не видел, что именно делает. Дал забрать из своих рук карту и открыть номер. Дал завести себя внутрь. Выделил из всего произносимого слово «опять?», но не нашёл в себе сил ответить, потому что это снова было какое-то не то «опять». Потому что не возбуждение, и не стресс, и не желание абстрактных прикосновений. Потому что – новая необъяснимой силы невыносимость. И от близости хёна – особенно. И от его привычно и уверенно обозначенных границ – просто на разрыв. И да, наверное, постконцертное, так бывает, когда ещё не улёгся адреналин и тебя ведёт и колотит, и часть тебя уже в изнеможении и почти спит, а другая – скачет и просит продолжения. Может, стоило вызвать медиков и отдаться в их руки? Но он, кажется, пытался убедить хёна, что всё хорошо, и ему просто нужно поспать. И что Юнги может идти. И попытался обхватить себя за плечи, чтобы унять эту грёбаную слепоглухонемую невыносимость. Но Юнги буквально не дал. Отбросил на полку что-то, что было в его руках – карту, телефон, какие-то ещё мелочи. Отбросил его скованные невыносимостью руки, и обнял. Сразу же, наверное, чувствуя. Чувствуя, что да, блять, «опять». Не зная, что это «опять» уже совсем другое… Он обнимал, обнимал его тогда, но не мягко на этот раз, а почти грубо. Даже больно, но от такого и правда становилось легче. Что-то шептал, вопросительное, но Чимин, слушая, так и не слышал. Кивнул наобум и чуть не задохнулся, когда его развернули лицом к стене. Заставляя опереться руками и продолжая больно обнимать. Шепот всё не прекращался, уже не столько вопросительный, сколько поясняющий, но Чимин не разбирал ни слова, только кивал, кивал, и почти что плакал от своих оставшихся пустыми рук. И, наверное, он так и продолжал трястись, потому что даже когда Юнги сам расстегнул его штаны, даже когда вытащил взведённый член, даже когда сжал его, так яростно и торопливо, что можно было подумать, что соскучился… даже когда ослепительно нежно после этого огладил и взял уже привычные нажатие и ритм, распыляя «опять» на песчинки. Даже тогда – Юнги не отстранился. Стоял, широко расставив для равновесия ноги, и продолжал прижиматься и обнимать второй рукой. И всё шептал, шептал. Наверное, пытаясь успокоить. Но только возводя этим своим шершавым, как кошачий язык, голосом оголённую невыносимость до новых мучительных высот. Чимин, кажется, сдерживался поначалу. Но когда ладонь Юнги снова сильно его сжала, и Чимин дёрнулся, наполняя её, протекая сквозь пальцы и безобразно капая на пол, он понял, что всё ещё трясётся, что всхлипывает, и на полу капли не только спермы, но и слёз. И в голове, наверное, всё же, немного прояснилось, потому что эти детали запомнились ему очень чётко. И прекратившийся шёпот и тяжелое дыхание за спиной. И – нет, ему не показалось, это был первый раз, когда он был в этом точно уверен – упирающееся в него возбуждение хёна – тоже. Будь он хоть немного в себе, он бы, наверное, Юнги таким не оставил. Расхерачил бы его границы и не оставил выбора. Постконцертное же. Адреналин же. «А что такого, хён. Ты же мне так делаешь, хён. Разобрались бы потом, хён». Но он, конечно же, ни на что подобное был в тот момент не способен. Всё ещё всхлипывающий, когда Юнги вытирал и его член, и свои руки. Отказывающийся разворачиваться даже после этого. Развёрнутый практически насильно к растерянному обеспокоенному хёну. И окончательно позорно разрыдавшийся у него на плече, утыкаясь мокрым носом в его одуряюще пахнущую шею. Юнги больше ничего не спрашивал. Стискивал до тех пор, пока не остались только тихие всхлипы. Заставил пойти в душ. Дождался, сидя в кресле у окна. Не приставая с разъяснениями и не оставляя. Не обесценивая, но и не добавляя драмы. Встал навстречу, замурчал чем-то ласковым. Уложил в кровать, укутывая одеялом. Лёг, ослепляя флэшбэками, обнимая со спины. И даже дыша в шею – боже, не прерывай этот миг никогда… И гладил по голове и по предплечью, гладил, пока Чимин не уснул. Ушёл, наверное, почти сразу. Потому что Чимин проснулся один. Пол был чистым, одежда сложена… на соседней кровати, мирно вытянувшись в струнку, сопел Хоби. И – встреченный уже за завтраком – Юнги выглядел выспавшимся и свежим. Но всё ещё обеспокоенным. Поглядывал чаще обычного, побуждая поговорить. - Постконцертное, – коротко сказал ему Чимин, когда выдалась возможность. - Постконцертное, – повторил тот. И, кажется, даже принял такое разъяснение. * * * Хоби быстро насытился общим чатом. Не было времени, не испытывал потребности. Но иногда выдавалась свободная минутка. Или становилось интересно, как воспримется их новый контент. Было немного странно, когда кто-то из участников чата написал, что присутствовал на их концерте. Как будто пересеклись две реальности, которые не должны были пересечься. Ни разу не чувствовал, что слишком близко подходил к черте, за которой мог выдать себя. Свою личность. Ощущение этой черты и её охранной зоны было, видимо, уже на подкорке. Сказать честно, он даже удивился, когда понял, что некоторые участники его тоже выделяют. Не настолько он, как сам считал, мог примелькаться или чем-то особенным поразить. Несколько человек писали ему в личку, но дальше короткого обмена мнениями и ссылками дело не зашло. После двух-трёх не продвинувшихся диалогов, ему переставали писать. Однажды он написал первый. Просто кучу эмодзи с аплодисментами – реагируя на анализ их последнего клипа, с выводами, которые удивили даже его самого. Улыбнулся ответу «Спасибо, мне стоило это ста пересмотров!» Обратил внимание на контрастную схожесть аватарок. Световой круг с белым пятном солнца внутри на голубом фоне у ~halo~. И своё кольцевое солнечное затмение и подпись рядом – SunEclipse. Выбирал, что первое под руку подвернулось. Снова улыбнулся и закрыл мессенджер.