Параллельные миры Тэ

Юнги был эмоционально истрёпан больше обычного и больше всех из них. Обезоруженность последних дней давала о себе знать на всех уровнях его существования. Сегодня на сцене он едва не разрыдался. Это доставляло дискомфорт, но позволяло надеяться, что и завтра он сможет сдержаться. Завтра слёзы были ему особенно не нужны. * * * Дом принял их уставшую возбуждённость с прохладным безмолвным благословением. Растворил постепенно в себе. От перекрикиваний – до оживлённых обсуждений перед поздним ужином. До ленивого разговора после еды. До перешёптываний по комнатам и кроватям. И неслышимых из-за дверей эмоциональных выплесков, уносящих остатки концертного возбуждения. Выплесков подзадоривающих, перехватывающих и уворачивающихся. Толкающихся и разбрызгивающих в душевой воду, совсем не беря во внимание угрозы спать под чужими намоченными ими полотенцами. Оседающих на улыбке обессиленного от смеха и брызг, сдающегося Тэхёна. На влюблённой ухмылке как всегда победившего Чонгука. Как всегда. Как всегда отдающего, в итоге, самого себя, на волю «побеждённого». Оставив лавры, борьбу и смех стекать с водой до следующего круговорота. Сплетаясь жарко и мокро. Трепетно и безальтернативно. Выплесков неторопливых, всё ещё сдерживаемых, предвкушающих. Уже значительно за эти дни истомившихся, наперегонки копящих своих общих бабочек. Возможно, уже с небольшой долей нарисовавшегося между ними азарта – кто не выдержит в этом многодневном искушении первым. Хотя какая с Джином может быть «небольшая доля азарта»… Если бы тот мог – то поставил бы сам на себя. Но не приглашать же рефери со стороны. И бабочки копились, порхали, тысячами, миллионами, щекоткой по коже и нервам, заполняли головы – даже у Намджуна, лишали речи – даже Джина, непременно, каждая, пролетала сквозь все сердечные камеры, и – ну, конечно – не могла миновать пресловутые животы. Это был «забег» без поддавков. Сегодня, впрочем, без особых провокаций. Сегодня – между одним и вторым концертом – только успокоиться и успокоить. Сегодня – плавно падать на упоительные губы, мягко придерживая Джина рукой за подбородок – как тот любит. С непреходящим благоговением представляя – даже не открывая глаз – как эти губы припухают, пропитываются приливающей кровью, увлажняются и горят. Чувствуя головокружение от причастности к этому. Сегодня – расслабляться под нависшим, но не придавливающим Намджуном – как нескрываемо любят они оба. Расслабляться до безвольного состояния – исключительно благодаря абсолютному доверию к своему большому и во всех смыслах главному, потому что с ним даже взмахов рук и стоп-слов не нужно; потому что при всей своей неловкости и душевной мятущести, тот Джина чувствует сильнее, чем самого себя. Так что – да, расслабляться. Да, до принцессно-безвольного. Подставлять губы, почти ими не двигая и слабо царапать короткими ногтями по линии волос на затылке своего рыцаря. Рождая новых и новых бабочек. Где-то между доверием и ногтями. Выплесков утомлённых – со стороны Юнги, горячечных – со стороны Чимина, уравненных обоюдной потребностью. Со смущённо-дерзким напоминанием от младшего об обещании сегодня о нём позаботиться. С обнажающей дёсны улыбкой старшего, абсолютно осчастливленного этой дерзостью, самим фактом того, что Чимин так скоро от начала их обозначенных отношений смог её себе позволить. Со всё более исчезающими, не успевшими въесться в них страхами и запретами прошлого. Юнги очень устал. Покалывало в икрах ног, больном плече и в той части души, которая сегодня чуть не заплакала. Юнги очень нуждался. В утолении того тянущего, что охватывало грудь, низ живота и всего целиком Пака, ощущавшегося почему-то частью его, Миновского, организма. Весь целиком Пак смущённо трепетал и светился ещё слишком заряженной после концерта батарейкой. И по-детски открыто ждал обещанного. Поэтому Юнги с нескрываемым облегчением откинулся на спину и с чистой совестью потянул эту батарейку – слегка недоумённую и уже предусмотрительно голую – на себя. Развернул спиной, и со всей своей флегматичной императивностью придвинул за бёдра к своему лицу. Заставляя охнуть, упасть вперёд на локти и обрывисто простонать. От неожиданности, от грёбаной сносящей голову властности, от окатившего выставленную задницу выдоха и от оказавшегося прямо перед глазами Чимина предела вчерашних мечтаний. Ну то есть не только вчерашних, но вчера он это буквально и, к сожалению, безуспешно вымаливал, а сегодня… вот оно… точнее, он… предел мечтаний, который, в отличие от него самого, был всё ещё спрятан одеждой. Но грань, за которой Пак Чимин терял свою стеснительность, сегодня осталась где-то на моменте разворота над хёном, а больше абсолютно ничто не могло помешать ему избавить желаемое от последней преграды, пожирая долгожданно-близкую обнажаемость взглядом; податься назад, навстречу обласкивающим его рукам и губам; и склониться головой вниз. Он вдохнул сводящий с ума чистый, но ощутимый запах. Следуя наитию, коснулся губами самого кончика долгожданного трофея, дрогнувшего от этого касания. Готовый на это молиться, цепляясь нижней, прошёлся по всей длине. Вернувшись обратно, аккуратно придерживая рукой, облизал нежную донельзя, розовую, мокрую головку, обхватил её губами, уже предвкушая, что будет делать дальше… …и это было всё, что он успел. До того момента, как хён, предположительно проторивавший дорожку до своего бойкого старого знакомого, легким движением своих сноровистых рук увлёк бёдра донсена не в ожидаемом направлении, а противоположном. Жёстко удерживая задрожавшие бёдра и проходясь влажным движением вверх до самого копчика. С обманутого и бойкого сорвалась прозрачная вязкая капля – прямо на бледную грудь Юнги, а Чимин, не выпуская изо рта предмет своих прерванных молитв, протяжно проскулил. Беспомощно и тихо. Сзади раздалось ответное урчание, и язык, ввергнувший его в это состояние, начал своё издевательство – вожделенно-насыщающееся, как у кота, гундящего и слизывающего с миски остатки сметаны. Неторопливо, но уверенно и жёстко. Прицельно, раз за разом, цепляясь по пути за сжимающееся «препятствие». Не то чтобы подобного нельзя было предположить по установленной изначально диспозиции. Но нет, Чимин не ожидал. Дрожал от невыносимости ощущений, насаженный с двух сторон на розовое, уверенное и мокрое, и даже сказать ничего не мог, не имея сил ни продолжать ласкать, ни освободить свой рот. Медово подскуливал, под силой тяжести насадившись до собственного кулака, обхватившего основание чужого члена. Жмурился всем лицом. И хотел то ли вырваться, то ли провести так остаток жизни. Юнги не то чтобы обещал именно это. Но сложившуюся ситуацию находил идеальной. Его тело было счастливо возможности разлечься. Его мозг был благодарен возможности контролировать без напряжения. Его накаченное эндорфинами либидо заставило совершить незапланированное, и всё тот же мозг хотел было притормозить, но коллективный сговор всех чувств – откровенно слетевших с катушек от вида и близости Чимина, от его нетерпения, дерзости, восторга, пиетета, беспомощного обволакивающего рта и просящего постанывания – вынудил мозг посторониться и поконтролировать происходящее немного со стороны. Чимин дрожал и едва ли не взвивался. Юнги убивал его и заодно себя, выдерживая ритм, но меняя напор от едва щекочущего до ввинчивающегося. Утешая рукой продолжающий сочиться смазкой, дико неравнодушный к новым ласкам член, нарочно терзая самые чувствительные его места. И непроизвольно напрягая самому себе в такт бёдра, елозя между пухлых губ, неспособных сейчас ни на какие целенаправленные действия. В очередной раз дёрнувшись, Чимин плаксиво замычал и двинул бёдрами, пытаясь «придавить» чрезмерную стимуляцию, соскочить с этого слишком острого наслаждения. Подводящего всё ближе к оргазму, но из-за своей остроты стопоря в полушаге от разрядки. Он всхлипнул, проседая ещё ниже на разъехавшихся коленях. Судорожно подтянулся обратно. И уже собирался взмолиться, как всё те же сноровистые и неожиданно сильные руки потянули его вверх и развернули лицом к себе. Лишая острого, но необходимого. Вроде бы даря передышку, но на деле повергая в новые пучины неутоляемого вожделения, открывая вид на распластанного внизу, но абсолютно довлеющего над ним хёна – с очевидными доказательствами его взаимного умопомрачения. На его прилипшие ко лбу волосы. Колкий расплавленный взгляд. Измазанное в слюне от подбородка до носа лицо. Усмехающийся, вызывающе приоткрытый рот. И блядский, чуть не зализавший его до смерти язык, то и дело увлажняющий мгновенно пересыхающие от учащённого дыхания губы. В ягодицы впились сильные пальцы и потянули к себе. Потеряв равновесие, Чимин схватился за бортик кровати и, полуслепой от возбуждения и от него же бесстрашный, толкнулся в вызывающий рот. Из-за плохо контролируемой координации – слишком резко. Сразу глубоко. До кашля и до морщин на милой и совсем не вызывающей переносице. Перепугавшись, Чимин принялся вытаскивать свой провинившийся «таран», но всё ещё удерживающие его руки не дали ему этого сделать даже наполовину. Только убедившись, что он больше не дёрнется, Юнги отстранил его от себя. Любуясь, успокаивающе огладил и – как будто обнаружил на нём остатки сметаны – с упоением облизал. Снова отстранил. Вскинул на раскрасневшегося Чимина свой колкий и расплавленный. Демонстративно убрал с его ягодиц руки и всем видом транслируя «давай, малыш», подставил ему свой открытый рот. Чимин моргнул. «Это Юнги-хён» – услужливо напомнил ему на секунду очнувшийся мозг. «Я знаю» – многоголосо откликнулось всё остальное, составляющее одного целого Пака Чимина – влюблённого, покорённого и уже давным-давно самолично отданного вышеуказанному хёну. Снизу раздалось нетерпеливое мычание. Чимин провёл рукой по его волосам, на автомате убирая прилипшие со лба. Пальцами – по верхней, обрисованной совсем по-детски, но вздёрнутой нагло и более чем по-взрослому, губе. Перехватил свой получивший одобрение «таран», направил его в зовущий рот и, придерживая Юнги за голову, разразился всем, на что тот его провоцировал. Хотя тому пришлось всё же поначалу вернуться руками к его заднице, подталкивая к себе и настаивая, что нуждается сейчас совсем не в бережливости. Не здесь. Не сейчас. Не с ним. «Ну же, малыш, ты, блять, что, сомневаешься в моём горле!?» Ликуя от накрывшей, наконец-то, Чимина послушной несдержанности. Несдержанности не принимающей, а покрывающей. Смеживая ресницы и выпадая из реальности на неопределённое количество времени. Чувствуя, как всё тело вздрагивает вслед толчкам, как его снова освободившиеся пальцы цепляются сначала за воздух, а потом за простынь, а пальцы Чимина – стискивают за волосы… как его собственный живот красноречиво заляпывается прозрачной вязкостью… как ему это надо, надо, надо… им обоим… выплеснуть эмоциональные излишки… заполнить свою историю новыми раскладами и ролями… научить себя быть уязвимым хотя бы с ним… научить его не бояться эту уязвимость сломать… потому что он, Юнги, тот ещё сукин сын, стойкий и живучий… как и его горло… и его язык… и ещё до кучи грёбаное достоинство, уж точно не зависящее от умения принимать в рот и вылизывать чью-то задницу – буквально… а метафорическим вылизыванием Мин не занимался никогда. Он выжал его досуха, ртом и не оставшимися в стороне руками. Вздрогнул от порочно полыхнувшей в глазах донсена жажды мести. Раскидался конечностями по кровати – «да ради бога, делай со мной, что хочешь, малыш». Даже не дёрнулся, когда его ноги согнули и развели, сам со смешком расставляя их даже сильнее требуемого. И отдался на растерзание пухлых губ и маленьких ладоней, пьяно поглядывая сверху вниз и разгорячённо дыша вслед их касаниям прямо сквозь отрешённую улыбку. Они поцеловались потом только раз и вскользь, когда Чимин, «отомстив», подполз наверх, оставил на уже высохших губах Юнги мокрый горячий отпечаток, и рухнул рядом. Невидяще смотря сквозь потолок, чувствуя, как нащупывают его руку, и со всей оставшейся силой сжимая её в ответ. В воздухе незримо витало – «что это было?» – но до боли сцепленные пальцы давали исчерпывающий ответ на этот вопрос. В этой сцепке было всё – и про слишком затянувшееся запутавшееся прошлое, и про чуть не случившиеся сегодня слёзы Юнги, и про новые душевные шлюзы, из-за которых даже старые привычные действия воспринимались теперь по-другому; про новую реальность – и концертную и повседневную… и про страхи… и про мечты… и про «никогда не врут»… и про заботу… и про… Чимин повернул голову к Юнги. Готовый к эмоциональному всплеску от его вида, но не ожидающий, что маленькая волна обернётся девятым валом, с затяжным падением и закружившейся головой. Не ожидающий контраста расслабленного профиля и своей стискиваемой руки. - Хён… – начал он и замолчал. Юнги повернулся к нему всем телом, ложась на бок, но не выпуская руку. - …ты сможешь завтра петь? – спросил не то, что хотел Чимин, но ничего этим не испортил. Приглушённо засмеявшись, Юнги подобрался к нему вплотную и сгрёб к себе. Вторая, лишённая недавнего стискивания, рука прошлась прохладой по плечу Чимина. Приводя того в «сознание». Хён точно кот – ему бы только спать и греться на солнце. И с индифферентным видом красть сердца. Солнца под рукой не было, поэтому Чимин подтащил к ним одеяло, прижал к себе уже начинающего мёрзнуть хёна, и укутал его. И собой укутал тоже. Мгновенно пригреваясь, Юнги подумал о том, что душ, всё-таки, не мешало бы повторить, и пить хотелось, и позаботиться о Чимине, и примерно на мыслях о том, что ещё минутка, и он встанет – он провалился в сон. А Чимин ещё какое-то время «остывал», даже не думая встать или хотя бы пошевелиться. Вслушивался в почти беззвучное дыхание у своей шеи и думал о том, что самые смелые его мечты и представления – о святом, родном, недосягаемом и умопомрачительном – оказались несравнимо слабее реальности. * * * Хосок сидел на своей кровати, поджав ноги. В наушниках и с телефоном. Он оставил только приглушённый свет, и то больше для тэкуков, ещё не вернувшихся из душа. Ютился внутри маленького светового пятна и внутри льющихся из наушников звуков; закидывал мессенджер буквами и наматывал на себя выплески чужих эмоций. Эмоций из остальных комнат – даже не слыша, просто чувствуя. И тех эмоций, что с экрана в его руках, перекрывающих и те, что фоном заливали общежитие, и его собственные концертные тоже. Как нейтронная звезда рядом с растревоженным, неожиданно распухшим газовым гигантом. ~halo~ долго не было на связи после концерта. Достаточно, чтобы Хоби начал переживать. И чтобы написал первый. SunEclipse: Хей-хей-хейло, приём! Уже могу звать тебя Фениксом? ))) ~halo~: 😂🥵 ~halo~: Нет. ~halo~: Я всё ещё пепел. ~halo~: И завтра опять гореть. Выжить бы. SunEclipse: Завтра снова идёшь? ~halo~: Да! И буду ещё ближе! Удалось купить билеты внутри сцены! SunEclipse: Аххххх! Завтрашний же будут записывать! Есть шанс тебя увидеть. 😎Звезда.🤩 ~halo~: Это ты звезда, SunEclipse. За чужой тенью. А я звёздный мираж. Телефон в руках дрогнул, кожа вспыхнула щекотной волной. Это слишком, слишком… Это самая суть. SunEclipse: Ты не мираж. Я буду высматривать тебя завтра. SunEclipse: То есть послезавтра. SunEclipse: Пересмотрю запись на сто раз. Как ты перед своими разборами. 😊 Он сам не понял, как решился это написать… Это было переходом на тот уровень, которого они обоюдно и очевидно избегали. Написал и замер в ожидании. Леденея с каждым редким вдохом слишком затягивающейся паузы. Где-то в недрах шкафа лежала чёрная толстовка и, даже не маяча перед глазами, напоминала о слишком многом. ~halo~: Нет, ну я, конечно, понимаю, что парней там будет меньше, чем девушек, но я вряд ли буду там единственным. Хоби уставился на это сообщение, перечитав его, на всякий случай, несколько раз. SunEclipse: Значит, парень. Он не собирался делать вид, что это подразумевалось. ~halo~: Это проблема? 🙃 SunEclipse: Это просто ещё один ощутимый факт о тебе) ~halo~: Тебе нужны обо мне факты?))) SunEclipse: Это один из самых сложных вопросов для меня. ~halo~: Мы можем просто рассказать о себе то, что хотим сами. Хосок ответил не сразу, держа над экраном пальцы. SunEclipse: Парень, 22 года. ~halo~: Всё верно. SunEclipse: Это я уже о себе. 😎 ~halo~: 👀 ~halo~: Да ладно… SunEclipse: Кто бы мог подумать, да? 😂 ~halo~: Я подозревал, что не школьница, но такое совпадение не может не удивлять. 👀 SunEclipse: Я найду внутри сцены каждого парня. В каком ты будешь секторе? ~halo~: Даже не будешь просить упрощающее всё фото? SunEclipse: Нет, потому что не могу выслать своё. ~halo~: Слишком красивый🥰, слишком пугающий👻 или слишком секретный😎? SunEclipse: Одно из трёх 😂😂😂 ~halo~: Значит, точно красивый! SunEclipse: 🤫 ~halo~: Ок😂 SunEclipse: А ты? SunEclipse: Сколько из трёх?😎 ~halo~: Говорят, у меня внешность Чимина и характер Юнги 😊😊😊 SunEclipse: 🤣🤣🤣 SunEclipse: Не верь им. SunEclipse: Юнги столько не пишет, сколько ты. И эмодзи… Хей, где Юнги – и где твои эмодзи!? ~halo~: Я не дописал! ~halo~: Ещё говорят, что с близкими я как Хоби, и что танцую как он. SunEclipse: Ты со мной, как Хоби. ~halo~: Ты близкий и не делай вид, что не знаешь этого. SunEclipse: Хотя да… в первых сообщениях ты больше походил на Юнги, когда тот говорит о музыке. Много слов и мало смайлов))) ~halo~: И снова ты пишешь с бо́льшим восхищением о ком-то другом, а не о Хоби. ☺ SunEclipse: И ты танцуешь… ~halo~: Не так, как он. Но это моя профессия. SunEclipse: Ты убиваешь меня сегодня каждым сообщением. ~halo~: Я завтра буду жалеть. SunEclipse: Что убил меня? ~halo~: Что слишком нараспашку. ~halo~: Это всё концерт. ~halo~: И ты. ~halo~: Ты слишком похож на Хосока. Ты ничего не взламываешь. С тобой открываешься сам. ~halo~: А ты поспишь и воскреснешь. 😁 ~halo~: И я воскресну, но завтра после концерта. Пока не хочу. «И ты снова пишешь с бо́льшим восхищением о нём» – хотел написать Хоби, но не написал. Застыл, компульсивно потирая кромку телефона пальцем. Он всё ещё с удивлённым волнением принимал тот факт, что он, Джей-Хоуп, кому-то нравится. Поверить в то, что может нравиться, как SunEclipse – было ещё сложнее. А что он может нравиться больше, чем Джей-Хоуп – почти невозможно. Проигрывать самому себе – что может быть надрывнее. ~halo~: Ты похож на него больше, чем тот его образ, который рисуется по твоим словам. Щекотка пробралась под кожу. Полыхнула там накатившей горечью. Подушечки пальцев закололо желанием написать правду. Но горечь полыхнула – и рассеялась. Оставляя уже приевшееся и ноющее. Волнение и непонимание. Непонимание того, что это за собой повлечёт. Хоби попытался представить, что вот он признаётся. Что он – это он… и что дальше…? И что он вообще хочет в итоге получить? Почему потребность так высока, а знание, что с этим делать – отсутствует? SunEclipse: Я знаю. SunEclipse: Расскажи про концерт… ~halo~: Я не могу рассказывать про концерт, не рассказывая про него. SunEclipse: Давай. 🤗 Влюби меня в него. 😌🥰 Два человека в разных уголках Сеула замерли перед своими телефонами. У Хоби всплыло новое сообщение – «я всё ещё в состоянии пепла» – и потянуло в бездну впечатлений, испытанных сегодня совсем рядом с ним. Впечатлений, подаренных им самим и шестью его неотделимыми частями. Семью мемберами – тысячам частиц неба, каплям моря, искрам огня. И одним единственным Джей-Хоупом – одному единственному парню двадцати двух лет, похожему на Чимина с характером Юнги и танцующему, как он сам. Рассказываемых теперь этим парнем своему единственному виртуальному визави, скрывающемуся за другим небесным телом. Он впитал каждую его эмоцию. Не комментируя подробно, но отдельными восторгами давая знать, что читает. Написал уже только после того, как основные эмоции схлынули. Отвернувшись от давно уже уснувших тэкуков, ограждая их от света экрана. Когда было, наверное, уже слишком темно – и в комнате и в голове, и слова, наверное, весили немного по-другому, и всё вообще было искажено, отчаянно-откровенно и зыбко. Написал много и почему-то утешающе, как будто сидел рядом и гладил по голове после хорошего насыщенного дня. И, уже практически засыпая, отправил последнее: SunEclipse: Я счастлив сейчас. ~halo~: За меня? SunEclipse: За себя. ~halo~: Почему? SunEclipse: Я не знаю. Убрал телефон и, обнимая подушку, закрыл глаза.