Параллельные миры Тэ

Намджун – как ему думалось, незаметно – нюхал плечо, на которое улёгся, путался пальцами в тонкой ткани футболки, бился своим сердцем в концентрированное хëновское тепло и внаглую жмурился, пропуская целые куски фильма без слов. Джин – в такт льющейся с экрана музыке – перебирал лидерские волосы и млел под той частью веса, которой Намджун позволил себе его придавить. Большой тяжёлый Намджун. Большому тяжёлому Намджуну думалось, что, наверное, он и правда очень наглый, но пальцы Джина лишали воли, и заставить себя хоть немного сместиться с него он не мог. Он был как лев в прогретой солнцем саванне. Лежащий под кроной спасающего от самого палева дерева и обнимающий лапами жирафа. Сильный лев, может и самый большой, но далеко не самый ловкий в прайде, каким-то образом заполучивший себе самый видный саванный трофей. Жирафа – высокого, красивого жирафа, грациозного и в некоторой степени сумасшедшего – добровольно притопавшего и свалившегося ко льву: «на́ тебе меня, прекрасного, обнимай и защищай». Лев, вибрируя от удовольствия, осторожно выпускал когти и прятал морду в изгибе самой красивой в мире шеи. Ветер шелестел музыкой из заброшенного фильма. Кто-то, в перерывах между едой и чтением, зачем-то насмотрелся документалки от National Geografic и теперь не мог избавиться от навязчивых ассоциаций. - Мы как лев с жирафом, – пытаясь выбраться из этого зоологического наваждения, пробормотал Намджун в красивую шею. Чуть не кидаясь ловить открытой пастью, в смысле, ртом, на этой шее вибрацию от тихого смеха. - Ты не похож на жирафа, – кто бы сомневался в умении Джина всё перевернуть. - Я лев, у меня грива, – пальцы в его волосах чуть замедлились, но не отстранились, – а у тебя шея, – Намджун впечатался носом в сонную артерию и втянул воздух. - Так ты самый главный? - Самый бесполезный… самый перехваленный и ленивый, – Намджун не целовал его. Но продолжал прижиматься к его шее и дышать им. Это же только объятия. Это же только они. - Не такой уж и бесполезный, – Джин невольно выгнулся, сильнее выставляя горло, – такую добычу отхватил. - Добыча даже не убегала… Так что я ещё и везучий… - Это жираф везучий, целого царя отхватил. - Да уж, повезло тебе со мной так повезло, – затрясся от смеха Намджун. - Ты идеален, ты знаешь? Намджун засмеялся ещё громче, а у Джина к смеху добавилось возмущение. - Эй! Будь уверен. Меньшего бы мировой долговязый красавчик к себе не допустил. - Ты не долговязый, – мгновенно посерьёзнел «лев». - Мои конечности не очень хорошо меня слушаются. - У тебя самые лучшие в мире конечности. - Ты просто мастер комплиментов… - Чьи конечности непослушные – так это мои… – Намджун говорил всё тише. - Меня ещё никто не называл жирафом… – Джин бормотал всё неразборчивее. - Я просто смотрел передачу… - В принципе у него очень красивые пятна… Они уже почти не вслушивались в чужие слова и не вдумывались в собственные, просто перешептывались, Намджун – прижимаясь губами к отчего-то действительно ставшей пятнистой шее, а Джин – к гривастой макушке. Фильм догорал, к самому концу совсем уже забытый. Свет от монитора разгорался, воодушевлённый дотлевающими за окном сумерками. Джин волшебным образом лежал уже не на спине, а на боку. «Непослушные конечности» переплетались, дыхание впитывалось кожей и волосами. В Намджуне нарастал когнитивный диссонанс. «Психический дискомфорт, вызванный столкновением двух конфликтующих убеждений» – кажется, определение звучало именно так, но Намджун не был уверен. Он сейчас ни в чём не был уверен. Он – под девизом «мы просто обнимаемся» – безостановочно увеличивал площадь соприкосновения их с Джином тел, чувствовал нарастающее беспокойство по поводу вероятного возвращения юнминов и зачем-то пытался классифицировать собственное состояние и дать ему определение. Фоном также проходило сожаление по поводу несколько обесцененного азарта последних дней и намёки от тела, которое отказывалось исключаться из этой формулы только по желанию чрезмерно активизировавшегося мозга. «Мы выше этого» – подкидывал этот мозг какие-то обосновывающие все эти нестыковки фразы. «Мы же не животные» – мелькало в гривастой голове, пока рецепторы покалывало от запахов, тепла и соприкосновений. «Это же не романтично» – считал разум только потому, что они лежали на смятой домашней постели, под сбившимся одеялом, в уютных трениках и пижаме. Засунутый в этот странный когнитивный пузырь, съёжившись внутри него, за дополнительной оболочкой из неуверенности в себе и робости перед великолепием Джина, прикрываясь этим, Намджун в упор не видел ни забивших пространство бабочек – так, что уже не шевельнуться, ни вздохнуть – ни голодного смирения во взгляде Джина. Джина, обычно грамотно маневрирующего между поддразниваниями и мягкой заботой. Принимающего все метания своего царя зверей. Меняющего стили от «главного макнэ» до «принцессы» и «старшего хёна». Сегодня отключившего все три этих опции. Обнимающего не лидера, рыцаря или донсена. А Ким Намджуна. Своего парня. Рядом с которым сейчас он хотел просто отпустить себя – и будь что будет. Рядом с которым он, голодный, но смиренный, как и всегда в самые тонкие моменты, был готов на всё, что тот мог или не мог ему дать. Но Намджун этого не видел. Намджун слишком робел. Намджун, зажмурившись, сидел в пузыре и придумывал этому пузырю определения. «Время обниматься». Полчаса назад в его мыслях это звучало так безобидно. Двадцать минут назад Намджун забуксовал в попытках разграничить понятия объятий и прелюдии. Десять минут назад задумался о том, можно ли считать объятия простыми, если злостно игнорируемая биологическая сущность тоже изъявляет излишне твёрдое желание «пообниматься». Одну минуту назад его мысли были всё теми же, а сейчас нагрянул привязавшийся вопрос – а прикасающиеся к коже губы можно считать поцелуем, если при этом он не двигает ими, не присасывается и не кусает. И не касается языком, хотя хочется просто ужасно. Но он терпит и, чёрт возьми, ему действительно хочется знать, вписывается ли его прилипший к Джину рот в «просто объятия» или нет. Где-то в груди, прикрываясь вибрациями, уже стали зарождаться стоны, но Намджун их беспощадно давил. Джин дышал шумно и часто. Время обниматься. Как-то так, да… Пузырь уплотнялся и ограничивал кислород. - Джин, – не выдержал «мыслитель», когда осознал, что его губы блуждают уже где-то по линии челюсти, а он всё ещё не знает, это ещё просто объятия или уже нет. Чёрт бы побрал этот формализм. Как будто только он один и мог дать смысл тому, что сейчас здесь происходило. - Я могу… могу позвонить Юнги… – пронзённый близостью провала рыцарской обороны, кинулся во все тяжкие Джин, – я могу спросить … - Нет, – тихо, но резко, почти взмолился Намджун, вспыхнув до самого дна ямочек, – пожалуйста… не надо… - Хорошо… Хорошо, не буду… – сразу же принял его отказ Джин. И сомнения в себе парадоксально накрыли слепого комплексующего Намджуна с новой силой. Он вспомнил, как Джин на него вчера набросился, но это не особо помогло. Вчера был день официального сумасшествия, а это почти как в Вегасе – всё, что там происходит, остаётся только там. Не без усилий отстранившись, Намджун предпринял мужественную попытку посмотреть Джину в глаза. По возможности ясно и твёрдо, но он совсем не был уверен, что у него это вышло. Тот смотрел в ответ не с испугом или сосредоточенностью, а с вниманием и этим его редким, но пробирающим «с тобой я готов на всё, даже если это не то, чего я жду». И немного с тревогой. - Джин… - Джуни…? - Кажется, я перегнул… - Кого…? Визуализация этого милого простого вопроса шарахнула Намджуна по и без того охреневшему мозгу и он, не выдержав, с подстаныванием прорычал. - Блять… Нет… Я не могу… - Ладно… – нет, Джин не дразнил, но это его смиренное, на выдохе, «ладно» не успокаивало, а вытаскивало сразу всё зоологическое разом – завалить, придавить, перегнуть, прикусить. - Они могут вернуться в любой момент… - Да… - И мы тут дома… Где мы живём… Всемером… - Ага… - А ты достоин всего самого сказочного… – сам не зная зачем убеждал его Намджун, полагая, видимо, что это поможет остановиться ему самому, но обнимал он Джина при этом лишь сильнее. - Разумеется… - Ты такой… Ты невероятный… - Я знаю… - И всё должно быть очень романтично… - Конечно… - А у меня в голове… твоя недосягаемость, страх быть прерванными и заебавшее мой мозг слово «консумация». Я бог антиромантики, я не знаю, как мои бабочки вообще выживают. Высказав, наконец, самое наболевшее, Намджун, самолично застыженный до ледяного ступора, отодвинулся и спрятал взгляд на собственных сложенных в кулаки руках. Лицо горело, сердце колотилось. Джин лежал спокойно рядом. Намджун не мог решиться посмотреть на его лицо, но тело Джина выглядело расслабленным, его дыхание перестало быть шумным, и не было ни одного признака волнения, согласия или несогласия, ничего, что бы могло показать, что Джин сейчас чувствует. Его – такие необычные и такие родные – изогнутые пальцы лежали у самой груди Намджуна и ни дрожали, ни стискивались в кулаки. Его пальцы. Его пальцы потянулись вниз, до сжатых кулаков заиндевелого позором истукана, и обхватили их. - Консумация? Кто вообще, кроме тебя, мог это так назвать? Голос Джина всё ещё был смиренным и тихим. И сейчас, в этой ситуации, это никак не помогало понять что он чувствует. И чувствует ли вообще. Может быть, осознал, каков Намджун на самом деле? Может, прозрел – именно сейчас, в этой дурацкой ситуации с дурацкой бесполезностью лидерского интеллекта, с его беспомощностью и нелепостью… Может, увидел, насколько на разных они уровнях. Насколько он, Джин, божественный и насколько он, Намджун, обычный. Даже хуже, чем обычный. Возомнивший. Воспользовавшийся тем, что они, семеро, по сути, в замкнутом пространстве. Намджун знал, что его сейчас заносит. Что всё, что происходило с ним последние дни и недели, всё было подтверждением, доказательством, практически гарантом обратного. Того, что Джину нужен именно он, только он, всегда он, каждый вечер вдвоём и каждый миг вне вечера, всегда, везде, навсегда… Но воронка самоуничижения засасывала с космическим ускорением, вытягивая из нутра самые постыдные и болезненные страхи, которые даже при простейшем анализе не выдержали бы проверки на достоверность, но сейчас, на пике раздрая, полезли из всех самых дальних углов, порождая всё новые и новые, которые раньше никогда не мелькали даже на задворках подсознания. Это было ужасно. - Я сейчас еле вспомнил, что значит это слово, – снова пробрался в замороженный разум спокойный голос, – но сразу понял, что это как раз то, о чём я всегда мечтал. Намджун вскинул голову, вспыхивая от неожиданности заявления и готовый принимать позор любой степени обидности. Готовый к любым насмешкам. Добрым насмешкам – это же Джин. Но в глазах у Джина не было ни тени не то что смеха, но даже улыбки. Ни понимающей, ни снисходительной, ни дразнящей, ни утешающей. Никакой. Джин был серьёзен. - О чём мечтал? – вырвалось искреннее у Намджуна. - Чтобы однажды, когда я собрался расстаться с однополой девственностью, мой парень назвал это консумацией. Намджун даже приподнялся, чтобы проверить. Нет, Джин и правда не шутил. - Это убивает всю романтику, – немного отчаянно упрекнул он то ли его, то ли себя. - Это самое романтичное, что я когда-либо слышал. И я очень, очень хочу консумировать с тобой всё, что только можно. - Ты уверен, что правильно понимаешь значение этого слова? Джин придвинулся поближе к своему заробевшему застывшему истукану, не переставая гладить его сжатые ладони. И одновременно потянул его к себе. - Я уверен в тебе. И в том, что ничто, связанное с нами, ты ничем плохим не назовёшь. - Джин… - Ты был выпущен специально для меня... единственным тиражом… с этим твоим невыносимым мозгом… – он гладил уже не только сжатые ладони, он гладил руки, плечи, спину, проводил вниз, до бёдер и от бёдер до головы. - Я нелепый… Даже мой мозг нелепый… – ладони разжались и прильнули к прижавшемуся телу, чувствуя, как тому это надо, и так же жадно заглаживая его в ответ. - Давай сюда свой мозг, – зарылся Джин в его волосы и, потянув к себе, прижался к нему лбом. Так близко… Намджун не понял, как они оказались в этой точке, когда ещё несколько секунд назад он, посмев сомневаться, стыл в унизительном приступе, а сейчас плавился под чёрным жаром крайне эмоциональных глаз, в которых было что угодно – любовь, боль, даже злость, сдерживаемые желания, потрёпанные остатки смирения и мучительная нежность – но только не спокойствие и не разочарование. Убивая остатки расстояния между ними, Намджун, не разрывая зрительного контакта, обхватил своего потрясающего парня, прижимая к себе так крепко, как мог. Немного больно. Но это было хорошо. Это хоть как-то уравновешивало мучение в глазах Джина и вытаскивало из чёрной дыры сомнений его самого. Его сердце долбилось о грудную клетку, почувствовав, наконец, как колотится совсем рядом его наречённая пара. По экрану ползли титры. Где-то в Африке львы охотились на жирафов. В маленькой студии неподалёку Юнги знакомил своё счастье со своей жизнью. Где-то в Пусане Тэхён смеялся над семейными историями Чонов, а где-то в Сеуле Хосок рассказывал своей сестре историю своего фанатства и снова отбивался от слова «романтично». Намджун с Джином вжимались друг в друга, как сумасшедшие, совсем не так, как вечерами, без подспудного соревнования, без осторожности и придыхания, цеплялись, впивались пальцами, почти что рвали края путающейся одежды, водили приоткрытыми ртами по вспухшим от напряжения мышцам и венам. Не целовались. Не забирались руками под одежду. Не спускались ниже пояса. Не толкались бёдрами. Просто обнимались. Ну, вы понимаете. Никакого секса. Никакой романтики. Просто поверьте списку, который они ни в коем случае не нарушали. Намджун бдил. Джин молчаливо принимал. И они были крайне заняты, когда сквозь шумовую завесу «просто объятий» прорвался какой-то короткий посторонний звук. И можно было бы списать его на фильм, но тот уже закончился и укоризненно смотрел с экрана незакрытым окном. Звук прорвался – и исчез. И проигнорировать бы его, потому что он больше не повторялся, но его шлейф продолжал сверлить мозг, и свербил и мешал Намджуну «просто так» обнимать Джина. С шумным выдохом и без объяснений оторвавшись от него, Намджун нащупал за спиной свой телефон, присел… ткнулся в мессенджер… в другой… пока не догадался зайти в смс-сообщения. И завис. Джин даже залюбовался его застывшим видом. Не совсем окаменевшим, а как будто заторможенным. Как будто реальность срочно замедлили в несколько раз, и только сам Джин остался в нормальном течении времени, а Намджун медленно свёл над переносицей брови, медленно несколько раз подряд моргнул, медленно приоткрыл рот. Да что он там такое увидел? Наверное, нетерпение на лице Джина проступило достаточно ярко, потому что Намджун – всё так же медленно – развернул к нему экран телефона и дал прочитать короткое Миновское: - …вернёмся домой утром, – полнота смысла которого никак не желала уталкиваться в его замедлившемся и кажется переживающем короткое замыкание, сознании. Аккуратно положив телефон на тумбочку, Намджун снова повернулся к Джину. Тот молчал. Ничего не говорил и только смотрел в ответ. Стараясь молчать даже взглядом, ничего не форсировать и не «кричать». Замерев, как тот самый жираф передо львом. Любимый жираф… Глаза Намджуна почему-то защипало. Он вскочил, путаясь в одеяле, запинаясь и почти что грохаясь на пол. Заметался по комнате, зачем-то пытаясь навести порядок, но разнося всё ещё сильнее. Кинулся в сторону душевой, но тут же с паникой во взгляде повернулся обратно. Остановился посреди комнаты, прямо перед Джином, растерянный и с мелькающими в зрачках свечами, шёлковыми простынями и лепестками роз. Сидящий на кровати, но никак не вмешивающийся в это буйство Джин, тоже с подозрительной влагой в красивых жирафьих глазах, не говоря ни слова, осторожно протянул к нему руку. К своему сорванному с места смс-«выстрелом» льву. Дождался его медленного приближения, сразу же вовлекая их пальцы в уже знакомый танец, и легко потянул на себя. Податливо опрокинулся на спину и всхлипнул, придавленный долгожданной тяжестью.