Параллельные миры Тэ

Чонгуку больше всего запомнился Тэхён. Тот шагал по Скандинавии так, будто выбирался сюда каждые выходные и при этом смотрел на всё распахнутыми глазами ребёнка. И на фьорды, и на одуванчики. Чонгук смотрел на него распахнутым объективом камеры и без перерыва трещал затвором. Ему очень запомнился Тэхён, ждущий его у кресельного подъёмника. А ещё Тэхён, обнимающий его за спинами мемберов, пока те рассказывали что-то на камеру. Тэхён, уснувший у него на плече. Катающий на одноместном велосипеде. Откусывающий от его сэндвича. Модельно дефилирующий по мостовым Стокгольма. Подстрекающе щурящий глаза и утаскивающий в закоулок, и безудержно щекочущий его там под далёкие оклики камера-мэна и бурчания Юнги. Тэхён, танцующий на палубе лайнера, тоже врезался в память. И Тэхён, пишущий бесконечно длинное письмо в резиденции Санты. И пинающий Чонгука под водой в горячих пузырьках. И сонно чмокающий его, приползшего к нему в фургоне на полку – тоже. Всё было очень по-семейному. У них с Тэхёном. С мемберами. Со съёмочной группой. Как маленький семейный отпуск. Мозг Чонгука будто полностью отключился от айдоловской жизни, от гомофобной Кореи, от формализованного общения. А Тэхёну и отключаться было не нужно, он и так никогда ни к чему не был подключён и при этом был частью всего одновременно. Нет, их поведение не отличалось от привычного. Они не нарушали ни корейских, ни европейских правил. Они вели себя, в общем-то, как обычно – два макнэ, переполненных новыми впечатлениями – просто делали это не в узком загоне индустрии, а на свободе. И даже с выключенными камерами, в случавшихся ночных уединениях, они оставались на удивление целомудренны. Их энергообмен с Северной Европой как будто просил их придержать узду и аккумулировать всё, что они сейчас впитывали. И Чонгук впитывал. И Тэхён впитывал тоже. Они привычно притягивались друг к другу, а их вселенные полнились и расширялись. Это заставляло их и быть более жадными до всё новых и новых впечатлений – и ждать возвращения в Корею, чтобы выплеснуть их уже друг в друга. Но изредка они всё-таки целовались. Не при всех. И совсем чуть-чуть. Наверное, их целомудрие выглядело очень умилительно. Даже камеры почти не отводились, выхватывая их повышенную тактильность. У старшего съёмочной группы к концу поездки в глазах светилось как минимум желание усыновить. Даже привыкшие мемберы то и дело залипали на них мягкими взглядами. Тэхёну позволяли порхать не по сценарию, на Чонгука свешивали всё тяжёлое – то пакеты, то какого-нибудь хёна – подкидывали ему лишние куски еды и улыбались, когда тот по любому заинтересованному взгляду делился ими со своим Тэ. В Финляндии Чимин нарисовал на пляже огромное сердце и подписал его – «Тэхён и Чонгук навсегда», а съёмочная группа не заставила это стирать. Чонгук был так счастлив тогда. Тэхён тоже больше всего запомнил Чонгука. * * * Юнги больше всего запомнил Финляндию. Что-то накопилось в нём к концу поездки. Что-то, что не умещалось в слово «свобода», каким бы ёмким оно ни было. Что-то, пропускаемое им через интровертность и десятки новых контактов… замкнутость и необходимость решать насущные, подзабытые за айдоловское время, проблемы… энергосохранение и вечно фонтанирующие энергией младшие во главе с Джином… отсутствие студии и слишком полная своим собственным живым Скандинавия, которая так неожиданно легко приняла в себя тихого, не особо что-то ждущего от неё корейца, единственной целью которого здесь изначально было проследить за всеми, дать отснять нормальный материал и вернуться домой без ущерба. Он не думал, что сможет здесь много работать – но уже в Бергене застрял на полночи со своим планшетом, прямо на кровати, с обнявшим его ноги спящим Чимином. Он был готов к тому, что постоянные перемещения, транспорт, быт и повышенное количество социальных контактов будут действовать на него угнетающе – но поймал в этом особую ритмичность, с самого начала, которой просто отдался, делая то, что надо и испытывая неожиданное удовлетворение от уместной необходимости этого. Как будто это была неторопливая мелодия, размеренная, без битов, но сильная, влекущая, вроде и не цепляющая с первых нот, но подчиняющая себе заботливо и незаметно. Страны, дороги, мелькающие лица, кассы магазинов, города… Для Юнги эта пойманная размеренность была счастьем. Она будто лишала его необходимости страдать от того, что так явно не стыковалось с его понятием комфорта. И освобождала эмоции для другого. Это было так похоже на то, как он однажды намечтал себе будущее. Не именно само путешествие, а своё состояние в нём. Это состояние. Которое копилось и копилось. И там, в Финляндии, сконцентрировалось в моменте, который он запомнил на всю жизнь. Как они крутили педали под холодным дождём. Как грелись потом в сауне. Юнги не любил ни холод, ни дождь, ни контрастирующие перепады температур. Ему – как и всем остальным – остро не хватало Намджуна. Концентрация эмоций и ощущений на шестерых зашкаливала – и это само по себе должно было заставить его мечтать о тихом уголке где-нибудь в стороне от раскалённых камней и эмоций. Но не заставляло. Он лил на камни воду, заставляя её шипеть. Расплывался вместе с паром по этому моменту. Играл со всеми на жуткую с его точки зрения необходимость лезть в ледяное озеро. Хохотал с безопасной террасы, когда проигравшие Чимин и Тэхён лезли в холодную воду. Обмирал от окатывающего его изнутри то ли холода, то ли жара, когда Чимин, погружаясь потом в горячее джакузи, с восторгом верещал, что все должны попробовать это сделать – и смотрел прямо на него. Чимин вообще тогда позволял себе больше, чем за всю эту поездку. Тоже, наверное, накопилось. Состояний, событий и чувств. Как будто в сауне растопилась какая-то заслонка, и перестала сдерживать его потребность быть ближе. И Чимин растапливался в этом моменте. А Юнги продолжал расплываться. Он уже не помнил, как играли во второй раз, но помнил, как опять проигравший Чимин схватил его за руку и потащил в озеро, обещая, что не так уж там и холодно. Как прежде чем залезть в воду, Юнги по-кошачьи потянулся к ней ногой, а Чимин, не дожидаясь его реакции, ржал, заранее признаваясь в своей вероломной лжи. Как с криком: - Пак Чимин, я тебя убью! – он разбивал собой холоднющую водяную гладь. И как разморенно приходил потом в себя в джакузи, тяжело дыша, и переглядываясь с таким же полувменяемым Чимином. Потом они снова грелись в сауне и играли. Смеялись так, что не хватало воздуха, и оператор выдержал совсем немного, прежде чем у него начала трястись камера, и он поддался этой атмосфере безумия. И камеры потом убрали совсем. И все куда-то исчезли, и они остались только вшестером. И снова остро не хватало Намджуна. И небо снова было умопомрачительным – прозрачным и бескрайним. Они сидели все вместе в джакузи, в пене, с которой переборщил Чонгук, и вспоминали смешные случаи из поездки. Хосок в тот вечер был самым красивым. Джин усердно отказывался грустить. Тэкуки устроили подводную битву ногами. Чимин сидел у Юнги между коленей, откинувшись на его грудь, и не смеялся со всеми. Казалось, что у него совсем закончились силы. Юнги обхватывал под водой его размякшее тело и, выглядывая из-за плеча, коротко иногда кому-нибудь поддакивал. Но потом тоже перестал смеяться и говорить. Прикрыл глаза, прижимаясь носом к горячей мокрой шее и слушая плеск воды и смешки мемберов. А потом не слушая. Точнее, не слыша. Какое-то время до его сознания доносились только всплески, а потом он, так и не открывая глаз, понял, что они с Чимином остались вдвоём. Распаренные и разомлевшие. Накопившие и соскучившиеся. Охреневшие вконец – прокомментировал бы сам Юнги, произойди такое не с ним, не здесь и не сейчас. Тот момент остался в памяти совсем обрывочным. Чимин ожил и повернулся к нему. Не накрашенный и вкусный. Сразу же натыкаясь на обоюдно инициированный поцелуй. Всё так же не открывая глаз. Юнги нежил его, по очереди обволакивая пухлые губы и аккуратно поддерживая за талию. Было немного скользко и не очень удобно. Они ласкались медленно и незаметно, сокрытые пеной и опускающимся закатом. Но не снимали одежду, а самым страшным грехом стал их почти бесконечный поцелуй. От их ртов поднимался пар. Было бы совсем тихо, если бы не активированные в джакузи форсунки. Накопленное распирало грудь, лопая пузырьками застарелые Миновские привычки. Защитные, но такие сейчас неуместные. Заполняя вместо них воздушным и горячим, вытягивающим за собой многолетнее и немое, па́ром проскальзывающее между звуками поцелуев и тихими всплесками воды. Расстилающееся над ледяной гладью… то ли выдохами, то ли докатившимся только сейчас эхом от криков часовой давности: - Пак Чимин… Я тебя люблю… * * * Чимину тоже больше всего запомнилась Финляндия. * * * Хосоку больше всего запомнился разговор со старшим. Нет, не так. Запомнилась ему прогулка в Бергене. Разговоры и молчание в каюте лайнера. Костёр на кемпинге. И то, как его первичный страх в первый же день сменило умиротворение, напомнившее ему, как он любит путешествия, как ему комфортен дорожный ритм, несмотря на бытовые неудобства и повышенные требования к гигиене. Ему запомнилась красота окружающего мира и красота эмоций в нём самом. А разговор со старшим его потряс. Это было уже в Финляндии. На том самом кемпинге с костром и обменом вкусняшками, быстро перетёкшими практически в совместные посиделки со съёмочной группой. Когда всё начало клониться к завершению, старший отозвал его к своему фургону. А когда Хоби подошёл, сказал: - В соседнем городке есть один неплохой клуб. Младшие сейчас туда поедут. Если хочешь, то… – и многозначительно замолчал. Это было нормально, когда в поездках они под присмотром стаффа куда-нибудь с мемберами выбирались. И не только потанцевать. Хотя раньше это всегда было по их собственному запросу, а именно стафф предлагал впервые. Хоби открыл тогда рот, собираясь спросить, почему зовут только его, но потом растерянно оглянулся на прижавшихся боками юнминов, сидящих в обнимку тэкуков и отчаянно не грустного Джина – и растерялся ещё больше. Его окатило жаром от мысли, что в том клубе они, конечно же, вряд ли ограничатся одними танцами, и что так очевидно позвали только его, и что он… совершенно, категорически, абсолютно точно этого не хочет. Ему стоило усилий собраться в кучу и, вежливо посияв, поблагодарить, отказаться и пожелать парням хорошо отдохнуть. Они поклонились друг другу, возможно, чуть более усердно, чем обычно, и момент был исчерпан. Хоби не стал скрывать от мемберов, куда его звали, будучи полностью уверен, что это не секрет. Засранцы даже для приличия не стали спрашивать, почему он отказался и отказался ли вообще. Для них причина его возвращения была ещё одним «не секретом». «Не романтично» – на пробу с закрытыми глазами мысленно произнёс Хоби, сжимая в руках телефон. «Не тупи» – голосом Давон ответило ему подсознание. Хотя он уже давно не тупил. Но перестать себя проверять никак не мог. Это его странным образом успокаивало. Он открыл глаза и наткнулся на слишком нежные взгляды мемберов. Подобрался поближе к Джину и сгрёб его в объятия. Переплетение с хёновской негрустью ощущалось сейчас уютно, тоскливо и правильно. Эти эмоции тоже были красивыми. И Хоби их тоже запомнил очень хорошо. * * * Разговор с Шихёком запомнился всем меньше, чем его публичное письмо к ним. Два письма. От Шихёка и Седжина. От всегда требующего от них ещё и ещё, постоянно толкающего за пределы их же границ Пи-ди-нима. И от их самого заботливого и самого сдержанного в мире Седжин-хёна. Очный разговор был ожидаемым, а этих написанных от руки писем никто не ожидал. Они читали их отдельно. В Финляндии. Намджун – перед вылетом в Корею, мемберы – через день, собранные на закате на берегу озера. Письма были очень разные, но оба очень откровенные. Той степенью откровенности, которая не была принята между ними и высшим административным звеном агентства. Намджун, когда зачитывал их на камеру, был вынужден делать паузы, он и так пребывал в сентиментальном состоянии, а тут ещё… вообще… Это было как отцовское признание в нелёгкости взросления собственных детей. Как хёновское признание в том, что они им ближе, чем это может казаться. Это было максимально трогательно. * * * В принципе, написанное на лице Шихёка «вот же пиздюки» ничуть не противоречило эмоциям, оставшимся после чтения писем. Их собрали у него практически сразу после самолёта, парни даже не успели толком наобниматься с Намджуном, они встретились уже в агентстве. Какое-то время они молчали. Все уже всё знали, это было ясно, как день. Но «отец» молчал, и «дети» первыми начинать точно не собирались. «И ты, Брут?» – сверлил Пи-Ди-ним взглядом Намджуна. Тот свёл брови, краснея, но стойко выдержал этот напор, лишь раз мелькнув взглядом на Джина – «А как тут «не»? Джин справлялся блестяще. Смотрел на всех спокойно, не улыбался, но был очень светел лицом. Любовался через стол краснеющим Намджуном. Он соскучился. Тэкуки сидели дальше всех. Касаясь друг друга бёдрами и плечами. Не внаглую, а на автомате уже даже здесь, под строгим начальственным оком. Тэхён – с отражением на лице прекрасной бренности всего происходящего, Чонгук – немного взведённый, потряхивающий в сторону чёлкой, переживающий за компанию со всеми. Их собственный момент признания уже почти канул в лету, сегодня не они были гвоздём программы. И это ощущалось странно – как будто остальных должны были наказать за то, в чём больше всех провинились они. Юнги сидел с видом человека, пришедшего обсудить рабочую текучку. Шихёк перевёл на него взгляд, пытаясь пробиться под эту невозмутимость. Он хотел доказательств. Доказательств того, что и так уже знал. От каждого. И от Мина в том числе. Тот единственный ничем себя не выдавал. Смотрел в ответ прямо, моргал по мере необходимости, не слишком часто и не слишком редко, и не реагировал ни на нахмуренные брови, ни на укоризну. Сидящий рядом с Юнги Чимин был взволнован, пожалуй, больше всех. По жилке на шее было видно, как шарашит его пульс. Он сидел с огромными глазами, кусал губы, прижимал к бёдрам руки, и выдавал все свои чувства, как на тарелочке. Вместо Юнги. Пи-Ди-ниму. Даже не смотрящему на Пака. «Отец» перевёл на него взгляд, и Чимина совсем захлестнуло. На щеках проступили пятна, пальцы впились в бёдра. Он завозился на стуле, желая не быть таким очевидным, но понимая, что его просто уже сносит панической волной – и успокоился, стоило только Юнги положить на его побелевшие пальцы руку и мягко погладить их. «Ну и к чему эта провокация?» – склонил Юнги голову набок, глядя на неприкрыто удовлетворённого увиденным Шихёка. Тот откинулся на стуле, обвёл их всех уже спокойным взглядом и сказал: - С возвращением. И сразу перешёл к обсуждению тактики их поведения. И в летнем туре и вообще. Не ругал, не злился, ни даже не удивлялся, единственные эмоции показав только в молчаливых переглядках вначале. Обсуждая конкретизировано, со всеми формальностями и субординацией. Он был сторонником эмоционально спокойных наказаний. Штрафные действия тоже обсудили. И – о да, отец знал куда бить – платить пришлось не только материально, но и морально, Намджун был уверен, что Шихёк потёр под столом ладонями, когда выкатил им парочку рекламных контрактов и «путёвку» на одно шоу, от которых они раньше упорно открещивались. Ему хватило совести посмотреть при этом на Хосока, который, как подразумевалось, был тут совсем ни при чём, и – за исключением реальных денежных штрафов, коснувшихся сейчас только четверых – в остальном подпадал под горячую руку просто со всеми за компанию. Перед тэкуками ему стыдно не было, это был, можно сказать, отсроченный бумеранг для них, но Хоби попадал совершенно необоснованно. И Хоби, до этого ведущий себя вполне расслабленно, поддерживающе улыбающийся и боссу и мемберам, сейчас застыл, как будто тайком ото всех занимался непотребством, а кто-то зашёл к нему в комнату и включил свет. Направил прожектор и поднёс микрофон. Высвечивая все его грехи. «Да ладно» – мелькнуло первое за сегодня удивление на лице Пи-Ди-нима. Горло Хосока дёрнулось. Ситуация была абсолютно, бесповоротно безвыходная. А он даже не знал, как всё происходящее с ним объяснить. - Хоби тоже в отношениях, – голос Намджуна был спокойным. Шихёк медленно перевёл на него взгляд. И снова вернулся к Хоби. Тот сидел замершим перед змеёй сусликом и всё сильнее вжимал голову в плечи. - С парнем, – почему-то с восхищением добавил Гук, вызывая у Хоби глубокий вздох. «Ну конечно, с кем же ещё» – продолжал безмолвно транслировать на лице свои эмоции Пи-Ди-ним. - И у них всё очень серьёзно, – заверил Тэхён с уверенностью человека, знающего больше них всех, включая Хоби. - Жить друг без друга не могут, – внёс свою лепту Джин. - Вы бы слышали его новую лирику… – с уважением знатока заметил Юнги. А Чимин просто разулыбался, глядя на засмущенного донельзя, но ожившего, наконец-то, Хоби, закидывающего их сейчас любовными и благодарными взглядами. - И где же вы умудряетесь встречаться? – задал единственный не нашедший мысленного ответа вопрос Шихёк. - А они ещё ни разу не встречались, – с удовольствием пояснил Тэхён, глядя умилительно и нежно, будто призывая восхититься трепетностью этого факта. Шихёк был сугубым материалистом. Это касалось далеко не только денег. Это касалось земли, на которой он стоял и рациональности, которой было обрамлено всё, даже его эмоции. И даже интуиции, которая, казалось, была воплощением антиматериализма, но в его случае тоже была лишь гранью обоснованности. Он всегда вышагивал по самому центру проплывающих под ногами материков, чётко выцепляя, где, куда и когда шагнуть. И с кем. А сейчас стоял на самом краю твёрдого участка и не моргая смотрел, как проворачивается перед ним вселенная. Миллионы вселенных. Хаотичных, необоснованных и прекрасных. Которые были всегда. И о которых он всегда знал. Из-за которых и выбрал этих семерых. Которых, он думал, сумел упорядочить, не запирая в клетку, но держа на ниточке охапкой переливающихся воздушных шаров. Шаров, которые оказались куда меньшей их частью, чем ему казалось. «Они сами вообще осознают, насколько они сумасшедшие и грандиозные?» – кольнуло рационалистичного Бан Шихёка, зависшего над кружащимися вселенными и смотрящего на семерых помятых с дороги уставших парней. И в нём с новой силой проснулась жадность. Не денег. Жадность сотворения чуда, все эти годы толкающая его вперёд. На вытаптывание перед этим чудом дороги по материкам. - Это что, страшнее, чем дать писать нам самим песни? – выплыл из вселенных спокойный голос Юнги и Шихёк пришёл в себя. - Поговорите мне тут ещё, – не пугающе пробурчал он, намереваясь, тем не менее, провести с ними морально положенную им беседу, – откуда только это всё взялось… - Вы нас тщательно отобрали! – добросовестно отчеканил Чонгук. Заставляя Чимина снова пугливо встрепенуться, Тэхёна растечься в плохо скрываемой улыбке – «вот мой пацан!», а Хоби и Намджуна замереть. Джин стиснул челюсти… но не выдержал и хрюкнул. Стиснул зубы ещё сильнее, но наткнулся взглядом на неожиданно разулыбавшегося ему Юнги. Хрюкнул снова, услышал, как запыхтел рядом пытающий не засмеяться Хоби и, уже не сдерживаясь, сорвался в хохот, в секунду охвативший всех присутствующих в кабинете. Даже босса. А когда все проржались, Шихёк только вытер с лица воображаемый пот, озвучил, что будет в случае обнародования любых их отношений за оговоренными пределами, и отправил уже отдыхать остаток дня. Завтра с самого утра начиналась пахота. И не только у этих семерых.